– Кто осмелится поднять руку на того, кто носит царскую Белую печать? Надо думать, этот человек готов к смерти?
Командир уставился на печать, затем спрыгнул с лошади и упал на землю с криком:
– Это древний знак царя востока, данный ему первым богом Солнца Самасом, в чьих руках находится судьба великого царства! Простите меня, о, благородный Шабака!
– Извинения приняты, – снисходительно ответил я, – поскольку то, что ты творил, ты делал по незнанию. Теперь отправляйся к наместнику Идернесу и скажи, что, если он хочет поговорить с тем, кто носит царскую печать, которой все должны поклоняться, он может найти его в Мемфисе. Прощай.
И вместе с Бэсом и шестью охотниками я с горделивым видом проехал мимо гвардии. Никто не осмелился остановить нас.
– Хорошо сделано, господин, – заметил Бэс.
– Да, – ответил я, – те двое посланников царя, которые ехали впереди нас, привезли приказы пограничной службе Идернеса, что я должен быть доставлен ему в качестве пленника. Я не знаю почему, но я думаю, что из-за того, что мы не знаем о том, какие истинные дела творятся в Египте, царь не желал, чтобы я увиделся с принцем Пероа и привез ему новости, которые мог получить. Может быть, Бэс, мы узнали слишком много и благородная Амада всего лишь предлог, чтобы внезапно развязать ссору до того, как Пероа сможет нанести удар первым.
– Возможно, мой господин, потому что эти выходцы с востока – большие мастера. Но, господин, что случится с теми, кто станет использовать белую священную печать царя, не имея на это права? Я думаю, что они оборвут нити, связывающие их с землей, – и он посмотрел в небо, отчаянно вращая своими желтыми глазами.
– Они должны найти новые веревки, Бэс, причем быстро, пока их не поймали. Послушай. Ты сидел на троне, и я могу говорить с тобой. Подумай, нравится ли моему двоюродному брату, принцу Пероа, быть слугой этого далекого восточного царя, если он по праву является фараоном Египта? Пероа может восстать или потерять своего племянника и, возможно, свою жизнь. Вперед, мы должны предупредить его.
– А если он не восстанет, господин, зная силу царя и почему-то при этом не торопясь?
– Тогда, я думаю, Бэс, что мы должны отправиться на охоту далеко-далеко в те земли, на которых, как ты знаешь, ни один Великий царь не сможет найти нас.
– И где, если только я не найду женщину, от взгляда на которую я не заболею и которая не заболеет, глядя на меня, я снова смогу быть царем и господином тысяч вооруженных и смелых людей. Я должен поговорить об этом со святым Танофером.
– Который, без сомнения, знает, что посоветовать тебе, Бэс, а если он потеряет свою волшебную силу, это сделаю я.
Некоторое время мы ехали молча, каждый думал о своем. Потом Бэс заговорил снова:
– Мой господин, мы скоро приедем к Нилу и, имея столько золота, сможем купить лодки и нанять людей. Мне все-таки кажется, что мы должны для собственной безопасности и удобства немедленно отправиться на охоту подальше от Египта, в земли эфиопов. Там я смогу собрать вместе несколько мудрых людей, в чьих руках я оставил право правления моим царством. Кроме того, я смогу поручить им поиск женщины для моей женитьбы. Эфиопы – верные люди, мой господин, и они не откажут мне, потому что я провел несколько лет, изучая этот мир, что поможет мне теперь управлять подданными лучше прежнего.
– Мне представляется, что это невозможно, – возразил я.
– Почему нет, господин?
– Есть одна причина. Ты покинул свою страну из-за женщины? Я не могу покинуть тоже из-за женщины.
Бэс покрутил глазами вокруг, как будто думал найти в пустыне женщину. Не найдя ее, он посмотрел наверх и увидел там свет.
– Ее, наверное, зовут благородная Амада, господин?
Я кивнул.
– Хорошо. Амада, про которую вы сказали царю, что это самая красивая женщина в мире, зажгла огонь любви в сердце царя и много всего того, о чем мы не знаем.
– Ты сказал ему, Бэс, – зло ответил я.
– Я сказал ему о прекрасной женщине, но не называл ее имени. Хотя я не думал об этом какое-то время, возможно, она рассердится на того, кто произнес ее имя.
Страх обуял меня, и Бэс прочитал это на моем лице.
– Не бойтесь, господин. Если в этом проблема, я поклянусь, что сказал имя этой госпожи Великому царю.
– Да, Бэс, но как можно объяснить в этой истории то, что меня вытащили из лодки именно с этой целью?
– Очень просто. Я могу сказать, что вас вытащили из лодки, чтобы подтвердить мою историю. О! Она разозлится на меня, без сомнения, но в Египте даже карлика нельзя убить из-за того, что он назвал какую-то женщину самой красивой в мире. Но, господин, расскажите мне, когда вы поняли, что любите ее?
– Когда мы были еще детьми, Бэс, мы вместе играли, будучи родственниками, я часто держал ее за руку. Потом она неожиданно стала возражать, чтобы я держал ее за руку. Я уже был достаточно взрослым, она была моложе меня, и я понял, что мне лучше уехать подальше.
– Я не должен был говорить об этом, господин.
– Нет, Бэс. Она готовилась к тому, чтобы стать жрицей, и мой дядя, святой Танофер, сказал, что мне лучше уехать, и чем дальше, тем лучше. Поэтому я отправился на юг охотиться и сражаться в командовании армией, где и встретил тебя, Бэс.
– Может быть, это лучше для вас, господин, чем оставаться и смотреть, как благородная Амада проходит свое обучение. Я думаю, что святой Танофер, как всегда, оказался прав. Видите, мой господин, он много думает о жрецах и жрицах, но он уже настолько стар, что забыл все о любви и о том, без чего не было бы святого Танофера.
– Святой Танофер думает о душах, а не о телах.
– Да, господин. Но как масло бесполезно без лампы, так и душа без тела, во всяком случае, здесь, под солнцем. Так учат тех, кто поклоняется Саранче. Но, господин, что же случилось после того, как вы вернулись с охоты?
– Бэс, я увидел, что благородная Амада, пройдя свое обучение, исполнила свои первые обеты Исиде. Она сказала, что не смогла бы изменить свою судьбу ни ради какого мужчины на земле, хотя это и можно было сделать без нарушения закона. И хотя я был дорог для нее как брат, которого она хотела бы иметь при себе, она поклялась, что никогда не думала ни об одном мужчине, она отказалась даже от мысли о замужестве и мечтала только о небесных совершенствах благородной Исиды.
– Ого! – сказал Бэс. – У эфиопов есть жрицы Саранчи, или жены Саранчи, но мы не думаем о ней таким образом. Я боюсь, как бы однажды кто-то, кто окажется сильнее, чем благородная Амада, не заставил ее нарушить клятву божественной Исиде. Возможно, лишь тогда это случится ради другого мужчины, который не отправится на восток из-за такой глупой истории. Но вот и деревня, надо дать отдых лошадям. Давайте остановимся и поедим, я думаю, что даже благородная Амада делает это иногда.
На следующий день мы перебрались через Нил и к заходу солнца вошли в огромный древний город Мемфис. На его белых стенах висели символы Великого царя, на которые Бэс указал мне, сказав, что, где бы мы ни были, ему кажется, что никогда мы не будем свободны от этих проклятых знаков.
– Я живу для того, чтобы плюнуть на них и сбросить в ров, – ответил я в ярости, потому что, чем ближе я был к Амаде, они становились в десятки раз более ненавистными для меня, чем было до этого.
По правде говоря, я находился ближе к Амаде, чем думал, потому что, после того как мы подошли к входу в храм Птаха, самый прекрасный и мощный в мире, мы приблизились к храму Исиды. Там, около ворот с пилонами, мы встретили процессию из жриц и жрецов, которая шла для проведения вечернего жертвоприношения в виде песнопений и цветов. Они были одеты в непорочные белые одежды. Это был праздничный день, поэтому певцы шли вместе с ними. После того как прошли певцы, двинулись жрицы, несущие цветы, а впереди них шла еще одна жрица, которая несла систрум[25], он издавал тихий музыкальный звон.
Даже на расстоянии чувствовалось что-то особенное в этой высокой и стройной жрице, что до глубины души взволновало меня. Когда мы подошли поближе, я понял, в чем дело, потому что это была благородная Амада. Сквозь тонкую вуаль, которая была надета на ней, я мог видеть ее темные нежные глаза, широкий лоб, полный каких-то мыслей, и очаровательный изогнутый рот, которого я не видел ни у одной другой женщины. Никаких сомнений не было, потому что через вуаль, прикрывающую ее грудь, была видна родинка, которая делала ее знаменитой, – знак молодой луны, знак Исиды.
Я спрыгнул с лошади и направился к ней. Она подняла глаза и увидела меня. Сначала нахмурилась, потом лицо ее разгладилось, она успокоилась, и мне показалось, что ее алые губы произнесли мое имя. В легком смятении она даже уронила систрум.
Я прошептал: «Амада!» и прошел вперед, но жрецы встали между нами и оттолкнули меня. В следующий момент она подняла систрум и прошла со склоненной головой. Она даже не подняла глаза, чтобы оглянуться.
– Отойди, мужчина! – закричал жрец. – Отойди, кто бы ты ни был. Думаешь, если ты носишь восточные доспехи, тебе позволено оскорблять Исиду?
– Отойди, мужчина! – закричал жрец. – Отойди, кто бы ты ни был
Я отшатнулся, священный образ богини проплыл мимо, и вся процессия исчезла в воротах. Я, Шабака из Египта, стоял рядом с лошадью и смотрел, не в силах ничего сделать. Я был счастлив, потому как убедился, что Амада жива и более прекрасна, чем раньше, и потому, что она, увидев меня, смутилась и обрадовалась. Но все-таки я был несчастен, потому что она была занята тем святым делом, которое построило стену между нами, и еще потому что мне казалось злом то, что я был отброшен от нее жрецом Исиды, который говорил о проклятии богини. К тому же священная статуя случайно повернулась ко мне, когда ее проносили мимо, и мне померещилось, что она нахмурилась.
Так я думал, будучи Шабакой за сотни лет до христианской эры, однако, будучи современным человеком, Алланом Квотермейном, которому было дано увидеть все таким замечательным образом и кто, увидев это, никогда не терял чувства сегодняшнего дня, я был просто восхищен. Потому что я знал, что благородная Амада была той же, хотя и плоть ее была другой, как и та госпожа, рядом с которой я вдыхал аромат таинственной травы тадуки, чья власть позволила приоткрыть завесу прошлого или, возможно, лишь вызывала сны о том, как это могло быть.