Вследствие этого многие ботаники начала XX в. считали возможным естественное проникновение кокосового ореха через Тихий океан. Но и эта гипотеза встретила сопротивление. К 1941 г. была закончена серия опытов с плавающими орехами на Гавайских островах. Они опровергли давнее убеждение, будто кокосовый орех, пройдя любое расстояние в океане, может прорасти, когда его вынесет на берег. Было установлено, что глазки плывущего в море ореха заражаются гнилостными бактериями, поэтому при длительном плавании, например между Новым Светом и Полинезией, он утрачивает жизнеспособность (Edmondson, 1941[102]).
Пришлось Мерриллу расставаться со второй клепкой: «…добавим еще одно утверждение, каким бы ошеломляющим оно ни показалось: вряд ли подлежит сомнению, что полинезийцы интродуцировали кокосовый орех на западном побережье Америки между Панамой и Эквадором сравнительно незадолго до прихода испанцев». Борясь до последнего против гипотезы об американском происхождении кокосовой пальмы, он стоял на своем: «Мы не знаем окончательно, откуда происходит вид… Одно несомненно: кокосовая пальма прочно утвердилась на влажном тихоокеанском побережье Панамы и сопредельной Колумбии до прибытия испанцев» (Merrill, 1954[220]). Не успел Меррилл заявить, что вынужден пересмотреть свои ранее опубликованные взгляды о перевозках человеком батата и кокосового ореха между доколумбовой Америкой и Полинезией, как из его бочки выпало еще одно важное культурное растение — тыква Lagenaria siceraria. Эта тыква считалась одним из важнейших культурных растений, получивших общеполинезийское распространение в доевропейские времена.
В противоположность Линнею де Кандоль, а за ним и Меррилл полагали, что до Колумба коренное население Америки вовсе не знало бутылочной тыквы. Но вот археологи начали находить в древних погребениях Перу и Чили тыквенные семена и изделия из высушенных бутылочных тыкв, и это растение стало этноботанической проблемой. В 1931 г. Норденшельд указал на большое сходство таких изделий Океании и доиспанской Южной Америки и назвал бутылочную тыкву «главным доказательством доколумбовых связей между Океанией и Америкой» (Nordenskiöld, 1931[235]).
В 1938 г. Бак воспринял взгляд на бутылочную тыкву как свидетельство того, что полинезийские мореплаватели, совершая на лодках дальние плавания в начале нынешнего тысячелетия, несомненно, доходили до Южной Америки. В 1945 г., за два года до плавания «Кон-Тики», он повторил это утверждение и заявил: «Поскольку у индейцев Южной Америки не было ни судов, ни мореходных навыков, необходимых, чтобы пересечь просторы океана, отделяющие их берега от ближайших полинезийских островов, их никак нельзя считать переносчиками» (Buck, 1945[54]).
Мнение сего часто цитируемого этнолога снова повлияло на ботаников, и в 1943 г. Имз и Сен-Джон писали: «Ныне полагают, что до XIII в. полинезийские мореплаватели с Мангаревы или Маркизских островов ходили на восток до Перу, потом возвращались. Такое плавание может объяснить интродукцию батата… в Полинезии и бутылочной тыквы… в Южной Америке» (Eams and St. John, 1943[101]).
В 1950 г. даже Меррилл признал, что распространение бутылочной тыквы не может подтверждать его прежних взглядов, «ибо очевидно, что это культурное растение присутствовало в обоих полушариях до Магеллана». И еще: «Возможно, оно обязано своим присутствием в доколумбовой Америке полинезийским мореплавателям…» (Terrill, 1950[219]). Однако и это предположение было поколеблено постепенно накапливающимися свидетельствами. Одновременно с экспедицией «Кон-Тики», доказавшей возможность плаваний на плотах из Перу, археолог Джуниус Берд раскопал на перуанском побережье мусорную кучу и обнаружил, что представители одной южноамериканской рыбачьей культуры выращивали и использовали для изготовления разных предметов бутылочную тыкву свыше 3 тысяч лет назад, задолго до того, как полинезийцы поселились в Океании (Bird, 1948; Whitaker and Bird, 1949[38, 316]). Хронологическое свидетельство говорило о том, что тыква появилась в Перу раньше, чем в Полинезии; стало быть, она была доставлена в Полинезию из Перу, а не наоборот. В 1954 г. Меррилл отказался от идеи, что бутылочная тыква интродуцирована в Америке полинезийцами. Теперь он предложил считать исконной родиной этой тыквы Африку, откуда она-де попала в древнюю Америку через Атлантический океан. Он объявил, что распространением в Америке и Полинезии тыква также обязана человеку.
Отстаивать изоляционизм, цепляясь за оставшиеся от бочки клепки, было бессмысленно. И под напором свидетельств Меррилл перестал отрицать, что банан не был интродуцирован в Новом Свете португальцами, как он ранее полагал, а культивировался в Перу и Бразилии еще до плаваний Колумба. В 1954 г. он написал:
«С полным основанием можно признать, что одна или несколько из многочисленных полинезийских разновидностей банана были доставлены самими полинезийцами в Южную Америку, поскольку „глазки“ легко поддаются транспортировке на большие расстояния и сохраняют жизнеспособность, не требуя особого ухода. Возможно, одна разновидность, интродуцированная в приморье Перу, была перенесена через Анды и достигла верховий Амазонки» (Merrill, 1954[220]).
В это время в орбиту дискуссии было вовлечено еще одно полинезийское растение, которое раньше все упускали из виду. Когда европейцы впервые пришли на Маркизские острова, острова Общества, Гавайские острова и подверженные полинезийскому влиянию Фиджи, они нашли там дикорастущий хлопчатник. Много лет это растение не беспокоило этноботаников: ведь исторически известные полинезийцы не знали ткачества, материал для своей одежды изготовляли, подобно некоторым племенам Малайского архипелага и всем индейцам северо-западного приморья Америки, отбивая колотушками луб. Никому не приходило в голову, что здесь мог существовать четко определяемый культурный субстрат, знакомый с ткацким станком и даже с гончарством. Хотя европейцы установили, что из хлопчатника островов Общества и Маркизских можно получить пряжу, островитяне безучастно отнеслись к их попыткам наладить организованное возделывание сей непищевой культуры и трудоемкое прядение и ткачество. И много лет единственной примечательной особенностью полинезийского линтерного хлопчатника почиталось лишь его географическое распространение: никаких видов дикого или культурного хлопчатника не было в других частях Тихоокеанской области, включая Австралию и Малайские острова, зато он рос на необитаемых островах Галапагос, перебрасывая тем самым мостик к диким и культурным хлопчатникам Нового Света.
В 1947 г. Хатчинсон, Силоу и Стефенс опубликовали цитированное выше генетическое исследование диких и культурных разновидностей хлопчатника всего мира. Ко всеобщему удивлению, они обнаружили, что полинезийский хлопчатник относится к 26-хромосомному неамериканскому виду, выведенному гибридизацией аборигенными селекционерами Мексики и Перу. Все дикие хлопчатники Америки насчитывают 13 хромосом; столько же хромосом у всех культурных и диких разновидностей Старого Света. А древним селекционерам Америки, как уже говорилось, удалось скрещиванием вывести разновидность, сочетающую 13 больших и 13 малых хромосом; получился 26-хромосомный, тетраплоидный, линтерный хлопчатник. Вместе с полинезийскими разновидностями это единственные тетраплоиды во всем роде хлопчатника. А потому из чисто ботанических соображений три названных ботаника вынуждены были предположить, что линтерный хлопчатник достиг Полинезии «после того, как в тропическом поясе Америки развилась цивилизация» (Hutchinson, Silow and Stephens, 1947[170]).
Зауэр показал в 1950 г., что сравнительно позднее, но все же доевропейское распространение культурного хлопчатника из Америки в Полинезию нельзя приписать ни морским птицам, которые не едят семян Gossipium, ни океанским течениям, поскольку хлопчатник отнюдь не приспособлен к дальним плаваниям. Он показал также, что дикий 13-хромосомный хлопчатник мог попасть в Америку естественным путем в отдаленные геологические периоды, когда география земного шара была иной, однако такое объяснение не годится для «гораздо более поздних времен, когда возникла тетраплоидная группа. И эта гипотеза никак не позволяет объяснить присутствие хлопчатника явно американского происхождения в области от островов Галапагос до Фиджи. Волей-неволей мы должны допустить посредничество человека в географическом распространении рода Gossipium. Речь идет всецело о линтерных формах, используемых человеком» (Sauer, 1950[272]).
Картер спрашивал в 1950 г.: «Может быть, хлопчатник первоначально переносили как источник масличных семян, как полагают Хатчинсон, Силоу и Стефенс? Или же в тихоокеанской области было ткачество, от которого затем отказались в пользу лубяных материй?» (Carter, 1950[62]).
Словом, полинезийский линтерный хлопчатник вторгся в сферу этноботаники так же решительно, как батат, кокосовый орех и бутылочная тыква. Даже Меррилл, касаясь опознания в полинезийском хлопчатнике американского гибрида, заявил в 1954 г.:
«Этот гибрид вполне мог достичь Таити с помощью человека до того, как прекратились плавания полинезийцев».
Перед лицом растущего числа свидетельств прямых американо-полинезийских контактов в доколумбовы времена Меррилл был вынужден выдернуть все клепки из своей изоляционистской бочки: «Приходится согласиться, что случайные контакты время от времени возникали между народами Полинезии и Америки и даже между американскими индейцами и жителями островов Восточной Полинезии…» Не считая больше полинезийцев единственными мореплавателями Тихого океана, он добавлял: «Мы должны признать… что аборигены Южной Америки смогли достичь некоторых тихоокеанских островов на бальсовых плотах» (Merrill, 1954[220]).
Признание Меррилла в его последней, предсмертной публикации явилось вехой и обозначило поворот в американской и полинезийской этноботанике. Никто не отстаивал доктрину полной изоляции Америки до Колумба с такой страстной убежденностью, как он. Меррилл и его сподвижники любой океан, несмотря ни на какие течения, считали барьером для перемещения человека, а не подвижной средой, способствующей активным плаваниям и