леку от ресторана. Завтра утром отправляюсь по делу, о котором говорил, и после моего возвращения мы решаем, что дальше. Счет, пожалуйста! Нет, Тимоти, это МОЙ свадебный ужин”. “Как ужасно! — стонал Тимоти, обхватив руками голову.— Я вернусь один в дом ее отчима! Да, но вы еще не объяснили: КАК вы могли все это видеть и слышать тогда, в правление Уркела Четвертого?”
Впервые в жизни проснувшись женатым человеком — не сам ли он назвал тот ужин свадебным? — с Мелой, спящей поперек постели, уткнувшись ему лицом в живот, он с усилием скосил глаза на огромные стенные часы. Девять тридцать. Посетовав на предел, положенный его сымпровизированной первой брачной ночи, он выскользнул из постели, набросил на плечи гостиничный халат и уже включил кофейник, когда в дверь тихо постучали.
“Я никогда не решился бы вас потревожить.— Маленький пожилой портье в темно-лиловом фраке с серебряными пуговицами был явно растерян.— И это никоим образом не согласуется с правилами отеля, но, умоляю простить меня, ваш посетитель столь настойчив и уверен в необходимости немедленной встречи с вами, необходимости, по его словам, в первую очередь для вас, что я все-таки взял на себя смелость...” — “Да чего там, пусть войдет”. Он аккуратно накрыл Мелу одеялом, задернул полог и поставил две чашки и сахарницу на кофейный столик в нише перед окном.
Посетитель не был ни ожиданным, ни неожиданным. Без плаща, с капельками дождя, сверкающими на лацканах серой утренней визитки, и веточкой герани, небрежно воткнутой в верхний карманчик. Нисколько не стесняясь необходимости своего визита, возможно, потому что сам этой необходимостью и был, он все же начал с изъявления сожаления насчет опять же необходимости подобного вторжения и тем самым неизбежности нарушения приватности и утреннего покоя. “Поспешность нашей встречи объясняется, как вы, вероятно, и сами догадываетесь, небольшим изменением в ваших планах на сегодня. Ибо визит, о котором я вам сообщил позавчера, оказывается теперь нежелательным”.— “Еще кофе?” — “Да, пожалуйста.— Посетитель закурил, тонкой бледно-синей струйкой выпуская дым в полуоткрытое окно.— Ну просто произошла заминка. Я, разумеется, не премину вам сообщить, если случатся какие-либо дальнейшие развития или изменения”.
Кофейный столик с двумя круглыми табуретками целиком помещался в нише узкого и очень высокого окна, отделенной вместе с входной дверью пологом от кровати. “Не означает ли это, что лицо, в порядке одолжения которому вы спасли меня от страшной смерти, изменило свои планы, чем и вызвана нежелательность моего визита к нему сегодня?” — “Нет, так я не говорил”.— “Тогда ВЫ изменили свои планы?” — “Нет, у меня нет планов. Говоря о нежелательности сегодняшнего вашего визита, я имел в виду, что Я ЕГО НЕ ЖЕЛАЮ”.— “А ОН — знает?” — “На ваш вопрос не может быть ответа. Или слишком много ответов. Я думаю — в порядке ЛИЧНОГО мнения, никак не претендующего на научную объективность,— он знает ВСЕ, ЧТО ЕМУ НУЖНО. Но что значит “нужно” в его случае? Здесь я так же бессилен, как вы”.— “Но не может ли акт вашей воли — не хотеть моего визита к нему сегодня — противоречить ЕГО воле меня видеть?” — “О, это я готов допустить! Не могу не допустить в порядке хотя бы чисто теоретическом. А если так, то, уверяю вас, с моей помощью или без нее вы с ним сегодня встретитесь. Как видите, нет никакого резона беспокоиться, тем более что такое, пусть для вас и несколько вынужденное изменение сегодняшних планов послужило поводом к еще одной моей — кто знает, не последней ли? — приятнейшей встрече с вами”.
Август смотрел на тяжелый малиновый полог за спиной своего спасителя, чуть колышащийся то ли от легкого влажного ветерка из окна, то ли от дыхания Мелы, если та проснулась и теперь стоит, вслушиваясь в каждое слово их притязательной беседы. Вожделение пронзило его — то, о котором боги знают, когда оно приходит к смертному и куда его ведет. О, Гар! О, Царь Ночной, снисходительно отпустивший его из своих туманных владений! О, Мела, новая радость его чресел! Посетитель, жданный-нежданный, устремивший все способности чувства и разума на собеседника, все еще полагает, что они с Августом вдвоем, а Мела досматривает последний сон в своей брачной постели. Он не чувствует за пологом движений ее тела и не слышит ее дыхания. Он не ведает, что знать третьего не входит в начальные условия его существования, и оттого наивно уверен в продолжении своей игры с тем же намеченным им противником. Так нет же! Игра — другая, противник — невидимый, за пологом, а он, Август,— арбитр, точнее, притворяющийся арбитром провокатор. Он доведет ситуацию до того предела, за которым не будет ни искусства игры, ни искусных игроков. Только бы не перейти этот предел!
“Любая ситуация ограничена моим знанием о ней,— словно отвечая на мысли Августа, срезонировал посетитель.— Сама по себе она бесконечно больше, так как включает в себя все действительное и возможное знание других. Такова моя философия чистого действия. Никаких выводов и заключений! Знай, смотри и делай! — Молниеносным движением левой руки он опрокинул в рот содержимое пузырька со знакомой Августу зеленой микстурой и выбросил пузырек в окно.— Спина болит. Но возвращаюсь к данной ситуации. Ее своеобразие в том, что мной не было получено вообще никаких инструкций. Строго говоря, мои функции в отношении известного лица завершились передачей вам позавчерашней ночью его приглашения. Все, что было потом и есть после,—
Я. Отсюда, с непривычки, тревожность какая-то, не присущая мне многословность, да, наверное, и боль в спине тоже”. “Тогда не лучше ли все-таки мне к
нему отправиться, как было ранее договорено”.— “О нет. Совершенно невозможно в силу непререкаемости моего желания. И в нем — минимум моей новой свободы, если позволите”.
Последнее заявление так ошарашило Августа (новизной постановки вопроса, я полагаю), что он спросил прямо, не думая (“чистая реакция”, черт возьми!): а был ли этот самый минимум свободы, когда он, выполняя инструкцию упомянутого лица, убил трех палачей? “Инструкция убить? Да Господь с вами! Ничего подобного не было и не могло быть. Просто высказанное в самой общей форме намерение вас увидеть и пожелание, ну, чтобы вы были более или менее под рукой и предпочтительно в живом, а не мертвом виде. Ну, само собой, я убил тех троих, полагая, что иначе выполнение его пожелания могло бы сделаться весьма затруднительным. Не стану отрицать, имелись и некоторые другие возможности, как, например, задушить их или разбить им головы тяжелой доской, лежавшей на полу перед дверью. Первое, однако, потребовало бы больше времени и усилий, а второе отвращало своей вульгарностью. Видите, даже здесь имелся какой-то минимум свободы, если хотите, но совсем другого свойства. Чисто инструментального, я бы сказал. Ну, мне пора. Опасаюсь, что уже и так слишком утомил вас своим обществом. Итак, мы договорились (Август мог поклясться, что ни о каком договоре не было речи!), вы пока остаетесь здесь. Я, с вашего любезного разрешения, выкурю еще одну сигарету и двинусь”.
Август тоже закурил. Полог заколыхался словно от сильного порыва ветра. В глазах посетителя появилось что-то мягко-жалобное, такое, что в переводе на слова звучало бы как “ну не могу я больше, не могу, ну хватит меня испытывать!”. Не было ли в этом потери внимания к ситуации, к Августу, к кофейному столику с чашками, кофейником с сахарницей, к полураскрытому окну, напротив которого сидел посетитель, и к пологу за его спиной?
“Прекрасно,— он глядел в невидящие глаза посетителя,— я сейчас быстро оденусь, вызову такси и поеду к хозяину чудноЂго дома с глазом-иллюминатором. Это будет МОИМ минимумом свободы”. “О нет, нет! — встрепенулся посетитель.— Совершенно невозможно! Простите мне мою несдержанность. Ваша роль уже определена мною, не пытайтесь выйти за границы определенного. Тем более что вы не сможете этого сделать, поскольку здесь — я. Смешно звучит, не правда ли? Но тем не менее это так, уверяю вас”.— “Не намереваетесь ли вы физически воспрепятствовать моему выходу из номера?” — “Господи! Кто говорит о таких мелочах! Ну, разумеется, я с самого начала заклинил замоЂк входной двери и перерезал телефонный провод. Прыгать из окна во двор, глубокий каменный колодец,— верная смерть. Но дело же, помилуйте, не в этом — просто НЕКОМУ будет пытаться уйти отсюда каким бы то ни было способом по причине того, что вы будете убиты. Помните, как быстро я заколол тех троих у вас на глазах? Эффект неожиданности — скажете вы? Ничего подобного — просто быстрота реакции. Ваш земляк, великий русский змеелов Александр Рюмин, говорил, будто скорость реакции среднеазиатской гюрзы в два с половиной раза превышает скорость движения пальцев Святослава Рихтера в prestissimo ха-мольной сонаты Листа. Так вот, скорость моих реакций только в полтора раза меньше, чем у гюрзы. Хотите пари? Я сейчас лягу на пол лицом вниз, а вы обеими ногами станете мне на голову. Так вот, из этого положения я вас заколю за три секунды”. “Я не принимаю пари,— твердо сказал Август,— ибо буду не в
состоянии наслаждаться результатом, если вам можно верить, конечно”. “Подождите! — Посетитель все более возбуждался.— Еще не все. Заколов вас, я спокойно изнасилую женщину, хотя, возможно, я сначала ее убью. Обожаю это проделывать с только что убитыми женщинами. Нет, не задушу — получается грязно. Лучше всего убить женщину, проколов ей стилетом место в ямке над первым шейным позвонком. После она еще некоторое время продолжает дергаться, что, как известно, безмерно увеличивает удовольствие. Потом я положу вас на нее, закутаю обоих в простыню, полью горючим составом, который всегда ношу с собой, и смогу еще пару минут наслаждаться маленьким пожаром, прежде чем спуститься из окна одному мне известным способом. Я обожаю пожары...”
Посетитель закашлялся, голова его упала на грудь — только мгновение, и Август видит стоящую за ним Мелу с маленькой пилочкой для ногтей в левой руке. Но уже в следующий момент тело гостя согнулось пополам и так, согнутым, свалилось под кофейный столик.