даже в современной христианской Абиссинии.
Таким образом, умерший побеждал смерть: он жил в своей мумии, в своих статуях, в своих изображениях, он был и с Осирисом, и с богом Солнца, он мог, принимая различные предписанные Книгой мертвых виды, появляться и на земле, «выходя днем» из загробного мира. Организация его была сложна, «образы бытия» его многочисленны, и это содействовало его бессмертию. Обыкновенно говорили о теле, духе, тени, душе и ка — или двойнике, или олицетворенной жизненной силе, может быть, гении-хранителе. Говорили, что тело находится в загробном мире, душа, имевшая вид птицы с головой человека, — на небе, а ка — большей частью на земле. Но богословское мистическое направление XVIII династии прибавило сюда еще «судьбу», «место рождения», иногда «жизнь» и др. Заупокойные жертвы приносились всем этим «образам бытия» и изображались на стенах гробниц, как выдержки из ежедневного ритуала, подобного храмовому культу и состоявшего из магических приемов, возгласов и действий, возвращавших мумии или сообщавших статуе способности живого человека («отверзание уст и очей»), приносивших каждение, жертвенные дары и т. п.
«Прекрасное погребение идет в мире. 70 дней исполнилось в твоем Чертоге чистоты (место бальзамирования). Ты во гробе, влекомый быками, чтобы достигнуть врат гробницы непостыдно, по дороге, окропленной молоком. Дети детей твоих все вместе плачут любящим сердцем. Отверсты твои уста херихебом (жрец, провозглашающий магические формулы), совершено твое очищение жрецом-семом: открыл тебе Хор твой рот, открыл он для тебя твои глаза и твои уши; твоя плоть и твои кости целы и при тебе. Прочтены тебе изречения и прославления. Совершена тебе царская заупокойная жертва. Сердце твое с тобой воистину, утроба твоя та же, что и была у тебя на земле. Ты шествуешь в прежнем образе, как в день рождения. Подводятся к тебе твой возлюбленный сын и друзья и делают поклон. Ты вступаешь в землю, данную царем, в гробницу в некрополе. Тебе совершают (все), как и предкам; плясуны муу идут к тебе с поклонением». Так описываются на некоторых надгробных плитах погребальные церемонии этого времени.
Изображения, которые помещаются на стенах гробниц, обыкновенно в длинном коридоре, ведущем от входа, очень сходны в различных гробницах; мы находим и ряд других обрядов и церемоний, не всегда для нас понятных. Обычны изображения путешествия умершего в виде мумии и статуи по Нилу в Абидос, чтобы представиться богу загробного мира, а может быть, в виду того что весь погребальный ритуал проникнут мифом Осириса, чтобы повторить получение Осирисом оправдания. Возможно, как полагают некоторые, что здесь и посмертное исполнение паломничества в святый град с его мистериями, но нельзя отвергать и того объяснения, что во многих случаях никакого путешествия в действительности не было, а дело ограничивалось изображением. Во время шествия в некрополь везли между прочих на салазках странную человеческую фигуру, завернутую в шкуру; потом ее как будто приносили в жертву, может быть, символически, что дает основание говорить о человеческих жертвоприношениях или их подобии. Среди различных принадлежностей погребения иногда оказываются несомыми предметы царского обихода: статуэтки царей в их головных уборах, короны, скипетры, энколпии и т. п., очевидно, все это обязано доведенной до последнего предела «демократизации» представлений об Осирисе, с которым сначала отождествлялись только цари, а потом и все усопшие.
Вообще изображения и росписи фиванских гробниц, являясь ценнейшим культурно-историческим материалом, доставляют и действительное эстетическое наслаждение, хотя египетское искусство, особенно здесь, не переступало чисто практических целей. Фиванский художник стремился только передать изображаемое в живой и приятной форме и при этом довольно произвольно обращался со своим материалом. Сцены и предметы обособлены от своей обстановки; они типичны и общи. Не замечается попыток комбинировать группы в цельную композицию, они распределяются в ряды, расположенные по этажам и разделенные горизонтальными линиями, и в этом отношении некоторыми исследователями сравниваются с иероглифическим письмом — египетские картины не столько смотрятся, сколько читаются. Изображение главных лиц в большем масштабе даже напоминает прописные буквы в письме. Будучи, несомненно, знаком с перспективой, египтянин, однако, не пользуется ею. Он стремится к своеобразному реализму, желая изобразить каждый предмет с той стороны, с которой он наилучше виден, и это заставляет его допускать ряд условностей, вроде, например, всем известного сочетания глаза en face с лицом в профиль, плеч en face с телом в три четверти и ногами со стороны и т. п.
Конечно, следует полагать, что и сюжеты не всегда были новы и самостоятельны. Многие из них имеют длинную генеалогию и восходят к Древнему царству, рисуются из поколения в поколение как бы по трафарету. Едва ли фиванские вельможи-бюрократы и столичные жители часто охотились в болотах, зарослях и пустынях, как это делали современники фараонов Древнего царства в Дельте, но картины эти обязательны и даже освящены заупокойными текстами. Однако все это уравновешивается высокими достоинствами, которые отмечают и компетентные голоса знатоков. Египтяне были искусны в изображении деталей; тонкость и свобода линий изумительны, а пользование пространством обнаруживает много умения; подбор и сочетание красок также большей частью удачные, и росписи имеют большое декоративное значение. Вообще стиль своеобразен, отличен от стиля всякого другого времени или народа. Сочетание изящества с достоинством, живости и спокойствия — отличительные черты лучших фиванских росписей и доказательство большого художественного гения древних египтян (Gardiner). Но и с реальной стороны фиванские гробницы являются хранилищами первостепенных культурно-исторических памятников, вводящих нас непосредственно в жизнь египетского общества блестящей поры его истории. Здесь и скромные, теперь разрушенные, гробницы царей XI, XIII и XVII династий в предхолмии Ливийской пустыни Дра Абу-эль-Негга, и роскошные выдолбленные в скалах Бибан-эль-Мулука «сиринги» — усыпальницы фараонов XVIII–XX династий с их длинными коридорами, ведущими в подземные залы с колоннами, со стенами, полными барельефов и текстов причудливых заупокойных книг «О том, что в Дуэте» или «О вратах», здесь и великолепные поминальные храмы великих царей, начиная от расположенных террасами в Дейр эльБахри, где рядом с известным нам замечательным сооружением Ментухотепа воздвигла свой дивный памятник знаменитая Хатшепсут, сестра и супруга Тутмоса III, мирное царствование которой было ознаменовано большой экспедицией в Пунт, изображенной под колоннадой средней террасы храма, сооруженного ею в честь Амона и во славу своих деяний для бога, ибо сокровища Пунта доставлялись для потребностей его культа. Изящный храм в Курне — поминальный царя Сети I — отличается такой же тонкостью и благородством работы, как воздвигнутый им в честь Осириса в Абидосе и его гробница в Бибан-эль-Мулуке; Рамессей, заупокойный храм Рамсеса II, дает нам ценные барельефы и надписи истории его продолжительного царствования, равно как и храм, воздвигнутый им в скалах в нубийском Абу-Симбеле, в Луксоре и Абидосе.
Здесь начертана придворная летопись его войны с хеттами с разукрашенным окончанием, выставляющим царя единолично, при помощи Амона выручающим из беды свое войско и поражающим врагов — своего рода эпос, оказавший влияние на последующую литературу победных полупоэтических надписей, в которых, однако, вычурность стиля и похвальный тон доведены до невразумительности и беспорядочности.
Равным образом и изображения побед на барельефах теперь делаются частыми и постепенно приобретают характер больших цельных композиций. Если карнакская серия барельефов Сети I является летописью в последовательном порядке событий, то изображение Кадетской битвы Рамсеса II представляет грандиозную попытку представить на одной сложной картине различные эпизоды великой битвы; здесь, как и на других картинах, представлены и ландшафты, и переданы народные типы, и характерно изображены виды крепостей; имеется своеобразная перспектива, обычно нарушаемая фигурой царя, который обязательно должен был быть представлен в значительно большем масштабе. На картине Кадетской битвы возвеличение царской доблести заставило художника решиться на шаг, в других случаях невозможный для народной гордости египтянина, — он изобразил царевичей отступающими перед врагами, которых затем обратил вспять сам Рамсес.
Рамсес III, старавшийся вообще подражать последнему, в своем храме в Мединет-Абу также дает ценные изображения своих побед, сопровождаемые длинными надписями; среди них особенно важен барельеф, изображающий морскую победу над филистимлянами. Но здесь уже заметен упадок и художественный, и литературный — нагромождение фигур и известный шарж на изображениях соответствуют скучной трескотне и искусственности стиля надписей, между тем как с архитектурной стороны замечателен комплекс сооружений, обнимавших храм, дворец и павильон — высокие врата, в виде азиатской крепости, причем талантливый архитектор для достижения со стороны Нила зрительных эффектов прибег к своеобразным приемам распределения рельефов и отдельных частей — его вышколенный глаз обнаруживает и знакомство с перспективой. Слева к храму, как и в Рамессее, примыкал дворец из менее прочного материала — кирпича; здесь было окно, у которого царь показывался народу. В Рамессее, кроме того, была библиотека, в которой хранились и произведения более древнего времени, например, из нее происходят берлинский папирус Синухета и, по-видимому, московский математический. Кроме этих великих, сохранившихся до наших дней в большей или меньшей целости храмов, фиванский некрополь был украшен и многими другими, теперь уже не существующими, к числу которых относится, например, храм Аменхотепа III, у относившихся к нему знаменитых Мемноновых колоссов грекоримских туристов; стоящие на берегу Невы великолепные сфинксы также имели к нему отношение.