ерем наш крест на себя и следуем за Господом». Откуда и чрез кого мы это получили? Или на каком поле сжали или в какой торговле приобрели? Мы живем от дел рук своих — или, скорее, от благословения благословенного Господа, Бога всяческих. Верные дивились, говоря о Его святом месте и славили Его, ибо знают, что все блага — Его. Неверные и эллины были поражены и говорили о нас: «Где эти люди нашли все это?» Ибо они не знали, что Бог благословил пять ячменных хлебов и семь хлебов, и все могли есть и насытиться, и еще наполнили корзины, что Бог и теперь все благословляет, что принадлежит тому, кто верует, что Он может творить все, что хочет. Старающийся размышляет об этом и рассуждает так: из-за беззакония нубийцев произошло утеснение в Египте, но вследствие праведности надеющихся на Иисуса они вызвали на небе радость и мир. Из-за слепоты нубийцев принесены жертвы Велиару, князю злых духов, благодаря же благочестивому смыслу рабов Христовых они стали жертвой милосердия и даров — ему принадлежат люди, его медь и золото и все вещи. Так славят Его, молят Его, благодарят Его за все Его блага, телесные и духовные, да благословит он их достояние, исполнит сердце и душу их всякими мыслями правости, да познают, что все получили от того, Кому все принадлежит до последнего обола».
Само собой понятно, что такая деятельность находила живой отклик в сердцах народа, который ответил на нее исключительным почитанием. Шенуте — один из самых чтимых национальных святых; службы и песнословия в честь его многочисленны. С его именем соединены сказания о видениях и откровениях, дошедшие до нас на коптском, арабском и эфиопском языках. В них он является вознесенным на небеса, беседующим со Спасителем и ангелами о покаянии, прощении грехов, Страшном Суде, читающим небесные надписи о постах и покаянии. Эсхатология и здесь интересует больше всего египтянина, который вспоминает любимые древние образы демонов-чудовищ, весы и т. п. Абиссинцы, также чтущие «авву Синода», ожидают, что в чудесно созданной им церкви сойдутся некогда цари Римский и Эфиопский, установят мир церковный, обратят иудеев, язычников и еретиков.
Заслуги Шенуте перед своим народом неисчислимы. Он не только временно облегчал его материальные и духовные нужды, но и навеки создал национальное понимание христианства, со скромным местом, отведенным христологии, отчуждением от греческой церковности. Другая его огромная заслуга — это создание национальной литературы. Своими посланиями и проповедями он, наряду с переводами с греческого, дал коптам туземные произведения, которые вошли в церковное богослужение и до сих пор находятся в употреблении за службами. Он для коптской литературы был своего рода классиком.
Еще с начала II в. до Р. X., желая возможно точно передавать таинственные магические слова, египетские грамотеи стали соблазняться преимуществами греческого вокализованного алфавитного письма перед сложным демотическим, и до нас дошел ряд сначала отдельных слов, а потом папирусов, написанных по-египетски греческими буквами. Если таким образом египтяне-язычники могли решиться изменить своему освященному религией и веками письму, то христиане и принципиально должны были порвать с ним, как с наследием оставленного мира. Вместе с Библией, переведенной с греческого, они усвоили и греческий шрифт, присоединив к нему семь знаков, уцелевших из демотической грамоты, для передачи звуков, не существующих в греческом языке. Но эта система не везде была проведена. Дело в том, что иероглифическая и демотическая письменности были едины в диалектическом отношении и пользовались сложившимся на заре истории единым литературным языком, не исключавшим различных разговорных диалектов, о существовании которых мы знаем из литературных свидетельств. Этому литературному языку до известной степени остаются верны и языческие произведения, пользовавшиеся греческим алфавитом, хотя здесь вокализация уже вносила известные местные оттенки. Христианство, как и везде, распространялось в Египте первоначально среди простых людей, далеких от литературы и бедных языком. Поэтому и перевод Св. Писания был сделан не на литературный египетский язык, а на местные диалекты, причем для многих понятий не оказалось соответствующих слов и пришлось на каждом шагу прибегать к удержанию греческих слов. Это оставление без перевода и совершенно свободное заимствование греческих слов вошло в обычай коптских писателей, и коптские тексты пестрят греческими словами, между тем как языческие от них свободны. И это понятно. Коптский язык, язык простого народа, гораздо беднее классического египетского; новейшие изыскания приводят к выводу, что едва 1/5–1/7 древнеегипетских корней удержалось в коптском.
Что касается диалектов, то ни Фивы, ни Мемфис уже не могли дать направления, ибо их почти не существовало, на их место выступили иные центры, каковы Оксиринх в Фаюме с его бесчисленными церквами и монастырями, Ахмим с его ткацкими мастерскими и многочисленным христианским населением, Антиноя, Шмун (Гермополь), наконец, Александрия и примыкающая область — местопребывание патриарха. И мы действительно имеем памятники на диалектах: верхнеегипетском (так называемом саидском), нижнеегипетском (или бохайрском, т. е. приморском), фаюмском, ахмимском (с особенностями в Гермопольской области), а также незначительное количество текстов на наречии мемфисской области. Мало-помалу это многообразие свелось к двум диалектам — верхнему и нижнему, пока, наконец, после XI в. последний не осилил, как язык патриархата и церкви, и не стал безраздельно господствовать по крайней мере в литературе. Если судить по сохранившимся памятникам, то можно подумать, что саидский диалект древнее, а бохайрский — едва ли не искусственный. Но нельзя забывать, что север Египта вообще неблагоприятен для сохранения письменных памятников; папирусы здесь не сохранились, и мы не имеем отсюда текстов ранее X в., когда коптская литература уже пережила свои лучшие дни. Эти древнейшие северные тексты написаны греческими буквами, без всякого влияния демотического письма, несуществующие в греческом языке звуки выражались искусственными сочетаниями. Впоследствии и северный диалект усвоил себе общую систему.
Памятники коптской литературы дошли до нас в самом плачевном виде. Местами их возникновения и хранения были, главным образом, монастыри. Персидский погром, затем превратности мусульманского владычества, а всего более вырождение их насельников, которые, забыв родной язык, перестали дорожить написанными на нем творениями, обусловили гибель значительной части последних. Европейские миссионеры и туристы опустошили книжные хранилища коптских монастырей, покупая по частям и листам пергаменные и папирусные рукописи, которые, таким образом, разошлись по музеям и частным собраниям всего мира, и куски одного и того же памятника находятся в различных странах. С X, особенно же с XIII в., копты начали переводить свои писания на арабский язык, а с последнего делались переводы на эфиопский, и эти дошедшие до нас тексты во многих случаях заменяют оригиналы. Кроме того, в это время в Египте начинают писать христианские тексты по-арабски, по духу и содержанию примыкающие к коптским.
Лучшая пора коптской письменности падает на время от Шенуте до X в., распадаясь при этом на два периода — до арабского завоевания и после него. Первый период дал Шенуте и отчуждение от православной церкви и греческого мира в связи с общевосточной реакцией против эллинизма, проявившейся уже в IV в. На коптский язык усиленно переводятся греческие произведения, необходимые для церковной жизни и назидательного чтения, причем египетские вкусы и здесь отдают особое предпочтение гностическим трактатам, апокрифам, апокалипсисам, сборникам чудес, патерикам, мартирологам, житиям святых, далеко не всегда оставляя оригинал в неприкосновенности. Читая, например, апокриф о кончине Иосифа Обручника, трудно сказать, оригинал это или перевод — до такой степени он переполнен чисто египетскими пережитками представлений о загробном мире. В других случаях находит себе место националистическая тенденциозность, и, с этой стороны, особенно характерны коптские сказания о вселенских соборах. Авторы их имели под руками подлиннные акты и памятники, дополняющие известный нам греко-латинский материал, но обработали их тенденциозно в виде церковноисторических романов, приписав своим соотечественникам едва ли не решающую роль, причем далеко не всегда выводя египетских уроженцев, действительно бывших на соборе.
Национальная литература, конечно, воспиталась на греческих образцах, не забывая о египетском прошлом. Греческие романы с хождениями и приключениями также сказались на коптских житиях и повествованиях, как и древнеегипетские сказки. Конечно, значительно было влияние и библейской литературы с примыкающей к ней. Богато было гомелитическое творчество, идущее от Шенуте. Его монастырь дал нескольких писателей, прежде всего его ученика Вису, написавшего его житие и составлявшего проповеди и послания, которым далеко до силы его учителя, они проникнуты не властностью, а монашеским смирением. Влияние Шенуте сказывается и на проповедях Писентия, епископа г. Коптос (конец VI — начало VII в.), в них те же призывы к достойной христианской жизни и покаянию.
Особенно интенсивно проявилась литературная деятельность в монастыре, имя которого сделалось нарицательным, особенно у нас в России — в Ските (этимология этого имени у коптов ши-хэт, — вес сердца. К этому монастырю относит себя известное едва ли не на всем христианском Востоке и имеющееся в наших Четьи-Минеях сказание с именем монаха Пафнутия о хождении по пустыне, посещении подвижников и кончине преп. Онуфрия — сказание, идущее от жития св. Павла Фивейского и нашедшее себе подражание, например, во влагаемом в уста монаха Серапионаповествовании о путешествии в пустыню после сновидения для посещения подвижника Марка Тармакского и его погребения. Около аввы Памбо в монастыре св. Макария Великого в Ските также образовался цикл легенд, например, сказание о дочерях императора Зенона, — старшая из них, Иллария, бежит под видом мужчины в Скит и здесь спасается, причем одному Памбо свыше открыта ее тайна; затем она исцеляет свою младшую сестру, одержимую злым духом и присланную к монахам для исцеления. Затем Памбо, после ее кончины, погребает ее и записывает сказание, а потом в другом сказании, по повелению гласа свыше, подобно Пафнутию и Серапиону, идет в пустыню навестить великого подвижника авву Кира, на пути посещает других отшельников и приходит как раз накануне кончины Кира, чтобы присутствовать при ней. И здесь мы видим черты, переносящие нас в Древний Египет с его наивностью, отсутствием исторической перспективы, интересом к эсхатологии и смерти. Святые, ангелы и Божество являются и беседуют с героями рассказа по их желанию; у Господа Иисуса Христа даже «обычай приходить каждый день и утешать» их. Дочери императора попали в Скит, а Кир даже именуется братом императора Феодосия Великого. Здесь уже не только наивность, но и своеобразный патриотизм, который некогда персидских царей и Александра превратил в египтян, а потом самого Диоклетиана сделал пастухом у отца аввы Пооте, епископа Птолемаидского.