Деятельность Скитского монастыря продолжалась и впоследствии. Здесь жили не только туземцы, но была и сирийская обитель, заходили сюда и эфиопы, и армяне, благодаря чему развилась переводческая литература, обусловившая распространение памятников египетского происхождения по всему монофизитскому миру. Так, сказание о преподобном Кире полностью дошло до нас в эфиопском переводе; имеются переводы на сирийский язык, например, похвального слова в честь преп. Иоанна Колова, принадлежащего Захарии, епископу Ксоискому (конец VIII в.). По-видимому, скитские монахи составили даже Библию полиглоту на пяти языках — эфиопском, сирийском, коптском, арабском, армянском.
Монашеские сказания и многие акты мучеников — настоящие духовные романы, напоминающие и эллинистическую литературу чудес, и египетские папирусы. С этой стороны также интересны два произведения: одно сохранившееся в арабском облике, другое — в больших отрывках и, по-видимому, составного характера. Первое от имени некоего Иоанна рассказывает биографию некоего Аура, родившегося от связи всесильного мага Ебрасхита с дочерью какого-то царя, во дворце которого он поселился. Со дня рождения Аур находился под покровительством ангелов, особенно арх. Гавриила. Придя в возраст, он отпросился с отцом и братьями у нежно любившей его бабушки в Иерусалим и Египет, где после многих чудес, явлений, крайне наивно рассказанных, после неоднократных препятствий со стороны сатаны и при содействии арх. Гавриила, строит в честь последнего на горе Наклун в Фаюме монастырь и делается епископом.
Другой рассказ выводит двух благочестивых братьев Гесия и Исидора. Первый, отправляясь в путешествие, заключает со вторым договор, чтобы он, в случае его невозвращения через год, взял больного и ходил за ним. Придя на берег моря, Гесий увидал выброшенное морем мертвое тело, взял его, как подобает египтянину, как драгоценность и решил с ним не расставаться — оказалось, что это мощи Евтиха, воскрешенного некогда апостолом Павлом. Не расстается он с ним и тогда, когда явился корабль, моряки которого были «ругатели и весьма злые, каких вы знаете среди александрийцев». Они, заподозрив его в нечистых делах, решили продать в рабство. Спасшись каким-то образом, вероятно, при помощи открывшегося ему Евтиха, Гесий возвращается домой, где Исидор уже приютил больного, за которым братья самоотверженно ухаживают, несмотря на его зловонные раны и тяжелый характер. Когда он умер, братья пошли искать уединения, чтобы провести остаток жизни в подвигах. Заснув под каким-то памятником в окрестностях Емессы, они услыхали голос «недостоин ты имети жену брата твоего» и слышали его много раз. Недоумевая, они обратились к епископу, который полагал, что голос относится к ним. Выяснилось, что это голос Иоанна Крестителя, который повелел им обрести на этом месте свою главу, блюдо и одеяние в трех оловянных сосудах, что и было исполнено, после чего братья удостоились блаженной кончины; очевидцы же этого рассказывали обо всем автору на Никейском соборе, присовокупив повествование о церковных торжествах, чудесах и, по-видимому, прикровенно о похищении святынь в Египет, вследствие недостоинства местных жителей-еретиков иметь их у себя.
Арабское завоевание (641 г.), в значительной степени облегченное ненавистью коптов к Византии и рознью относительно греков и православия, на первых порах было для них благоприятно и вызвало даже новый подъем литературы, обусловленный и тем, что их язык получил права и избавился от конкуренции греческого. К этому времени относятся некоторые лучшие произведения коптской письменности с народным оттенком и даже в народной стихотворной форме, состоящей в связи с древнеегипетской, большей частью в форме четверостиший, без рифмы, но с 1–4 ударяемыми слогами в каждом стихе. Интересны стихи на библейские и монашеские темы, на мотивы христианской морали, песни некоего Хумиса на разнообразные темы из области религиозной жизни с библейски-мигомилитическими (из Иоанна Златоуста), особенно эсхатологическими мотивами. Но венцом коптской поэзии является стихотворная обработка легенды о св. Археллите и его матери, сохранившаяся в рукописи X в. в Берлине. Это своего рода драма или ораторий, прерываемый частями повествовательного характера. Знатная римлянка, вдова Синклитикия, отправила своего единственного сына Археллита учиться в Афины и Бейрут. Потерпев кораблекрушение, юноша под впечатлением выброшенного на берег мертвого тела (опять!) убеждается в суетности бренного мира и идет в монастырь св. Романа. Здесь он предается подвигам и дает обет никогда не видать женского лица. Между тем мать, не имея о нем сведений, грустит. Приводится ее трогательный плач: «Скорблю я о тебе, мой возлюбленный сын, Археллит, которого я люблю, которого имя сладостно в устах моих; кроме него у меня нет никого. Братия мои и знакомые, грустите со мною и плачьте о смерти моего возлюбленного сына — я не знаю, что с ним сталось». Она предается благотворительности и устраивает убежище для странников. Услыхав однажды, случайно, от пришедшего из Палестины имя Археллита, как святого в монастыре св. Романа, она расспрашивает о нем, но узнает, что сын ее не примет из-за своего обета. Она идет к архиепископу, у него оставляет свое имущество, затем отправляется в путешествие, и, прибыв к монастырю, посылает к сыну сказать: «Чрево, носившее тебя, и сосцы, питавшие тебя, вот они тебя ищут. Ар-хеллит, мой возлюбленный, мой возлюбленный, заклинаю тебя страстями, которые подъял за нас Христос, выйди и дай увидать лицо твое, да будет моя радость исполнена». Он отказывается, ссылаясь на обет. Она заклинает его: «Я оставила позади себя Романию и прибыла к областям Палестины, ибо желаю видеть лицо твое, Археллит, мой возлюбленный сын. И волны моря, по которым я плыла, не причинили мне столько горя, сколько твое слово: «Я во веки не увижу женского лица...»» Следует новый трогательный разговор, в котором выражается душевная драма обоих действующих лиц. Наконец, Археллит чувствует, что больше не в силах упорствовать; он просит у Бога смерти, и когда его мать вошла, она увидала его бездыханным. Приводится ее трогательный плач: «Все женщины, родившие детей, соберитесь и плачьте со мною — я родила единственного сына и я же была причиной его смерти. Желала я хоть раз видеть тебя, более, чем все сокровища мира, Господь мой помощник, на него я возложила печаль мою...» Господь послал и ей кончину, и она была погребена вместе с сыном.
Гораздо ниже многочисленные стихи о Соломоне и Савской царице, например следующая загадка: «В моей стране растет дерево, царь Соломон, прекрасное, великолепное. Направо от него поле, полное драгоценных камней, к нему все стремятся. Ежегодно проходит вестник, нагруженный всяким добром. Разреши мне эту (загадку), Соломон, да возвещу я твою мудрость». — «Дерево, растущее в твоей стране, Иесаба, царица эфиопская, подобно солнцу; поле у дерева подобно небу. Драгоценные камни — звезды, сияющие ночью; когда взойдет солнце, они меркнут из-за света, окружающего солнце. Вестник, приходящий в твою страну каждый год — вода Нила, ежегодно утоляющая жажду страны...»
Сохранилась часть стихотворной композиции, имевшей предметом явление св. Креста Константину Великому. И здесь был драматический элемент в виде беседы царя с солдатом, св. Евстигнеем. Другие стихотворения носят нравоучительный характер, например, «мы видели многих, считавших себя великими, которые получали милостыню пред тем, как умереть. Мы видели Диоклетиана и великое, с ним приключившееся. Вчера еще он был преступный царь, через день он ослеп и получал милостыню. Так говорили наши святые отцы в своих возвышенных сказаниях».
К области поэзии можно отнести и некоторые надгробные надписи этого времени, проникнутые скорбным, элегическим характером и напоминающие несколько древнеегипетские. К сожалению, их очень немного, и в огромном большинстве они дают стереотипные формулы или перечни святых, предстательству которых поручается почивший. К числу исключений относятся, например, следующие тексты: «О, какова глубина премудрости, более непостижимой, чем бездна, как сотворил Он изначала в Своей великой премудрости. Он взял земли от земли, Он создал человека по образу своему и подобию, Он поместил его в раю сладости. Когда дьявол увидал великую славу, которую Бог дал человеку, стал завидовать ему, сверг его с его славы в сей мир, полный страдания, и сделал его чуждым всего благого наслаждения, и он был на чужбине — в сей жизни, полной ущерба, скорби сердца, стенаний. Хуже всего сего, что Бог, видя непослушание его, изрек над ним горькое наказание смерти, которую поставил госпожой над ним и семенем его до века, сказав: «Адам, ты — земля, и в землю снова пойдешь». Сие ныне совершилось надо мною несчастным и бедным, причем не знал этого до сего дня. Я был среди своего дома, крепкий, как цветущее дерево. Моя жена и мои дети были окрест моей трапезы; я радовался с ними, и они радовались со мною вместе; мой дом плодотворно пользовался миром сим, и я взял за образ моего праотца Адама в раю, пока приговор Божий не постиг его. Когда посещение Божие пришло на меня внезапно, и я не знал его, по писанному: «приидет день Господень, яко тать (в нощи)», я не знал и не думал, что он постигнет меня в сии дни, меня бедного. Ибо предначертание совершилось, и я был посечен, как посекается дерево, и был в большом несчастий среди всех знавших меня. Сокрушились все кости мои, все тело мое было в напасти из-за великой болезни язвы, нашедшей на меня внезапно до самой моей гортани; и она подпала великой болезни, которая не давала более никакой пище проходить в нее. О великая беда, о час страшный, о какова гибель и уничтожение человека, о великое бедствие детей моих на чужбине — я взираю к ним; они не дождались, чтобы прийти, и чтобы я увидал их еще раз, прежде чем умереть, и сказал им мое слово, я несчастный Косма. День, когда почил блаженный Косма, 9 месори 515 г.»
Дошли до нас от этой эпохи и жития святых, имеющие несомненный исторический интерес. Сюда относится, например, Житие известного нам Писентия, епископа Коптского VII в. (между прочим он представлен беседующим с мумией, которая повествует ему о муках ада), житие (в форме похвального слова) патриарха Исаака (686–688), написанное Миной, тоже скитским монахом, впоследствии епископом г. Никиу и автором других писаний, например, похвального слова в честь Макробия, одного из своих предшественников по кафедре.