Не мог ли странный шрифт быть алфавитным с бычьей головой, обозначающей «алеф», спросил себя Гардинер. Примеры из Синая датировали периодом Среднего царства, которое казалось слишком ранним для таких вещей. Однако в Египте и на Синайском полуострове в то время были семиты, и они могли говорить на языке, отдаленно родственном еврейскому. Это казалось слишком простым, чтобы быть правдой; но когда Гардинер двинулся дальше, он нашел и другие соответствия. Момент триумфа наступил, когда он смог прочесть слово «Баалат», используя семитские значения, которые он придал различным значкам. Это имя женской ипостаси презренного Ваала Ветхого Завета, и оно должно вполне логично появиться на табличках, посвященных богине, которая в своей египетской форме была Хатор, богиней любви и красоты и покровительницей общины горняков, называвших ее Повелительницей бирюзы.
Процесс, посредством которого эти неоцененные семитские гении вывели систему алфавитного письма, мог идти следующим образом: они знали формы иероглифических значков, которые покрывали скалистые уступы, где они работали, хотя не могли дать им их египетские имена. Так, они взяли знак воды (египетское обозначение «н») и прочли это как свое слово для воды «мем» или что-нибудь в этом роде. Применение акрофонического принципа дало им для этого знака значение «м». Используя египетские иероглифы и свои собственные слова для объектов, которые они представляли, семитские горняки выработали настоящий алфавит – один из древнейших, – который распространился на Финикию и бог весть куда еще и стал со временем предком нашего собственного алфавита.
К несчастью, «Баалат» была высшим достижением Гардинера; другие попытки применить принцип к дополнительным группам значков сработали не так хорошо, и вокруг его теории еще идут ученые дебаты. Мне она нравится по той простой причине, что это интересно (и потому, что так сказал сэр Алан Гардинер), и вот я передаю ее вам.
Нет видимой причины, почему Египет не должен был бы в прежнем блеске подняться с пепелищ, оставленных мелкими пожарами амарнской ереси, как поднялся он после огромных пожаров двух Переходных периодов. Мужчинам и женщинам, которые прожили жизнь при первых царях XIX династии, возрождение, вероятно, казалось очевидным. Однако для меня – я думаю, было бы нечестно включать сюда кого-то еще – величие Египта ушло. Слово «величие» нелегко определить. Но определять ли египетские достижения в терминах грозного и успешного империализма Тутмоса III или дерзких духовных нововведений Переходного периода, сказочного иконоборчества Эхнатона или более чем восточной роскоши двора его отца – в любом почти смысле расцвет египетской культуры окончился. Такая интерпретация немного отдает радикализмом и более чем немного – субъективизмом. Легче всего доказать ее в сфере политической деятельности. За исключением коротких периодов внутреннего покоя при сильных фараонах, внутренняя картина отражает медленный, но несомненный упадок. Попытки фараонов XIX династии вернуть потерянные египетские владения далеко не достигли пределов, заложенных Тутмосом III, а их наследники не смогли удержать даже то немногое, что было возвращено. Неощутимые вещи отражают личные вкусы автора, однако немногие смогут отрицать, что скульптура и живопись видели и лучшие дни, а литература, хотя нередко хорошая, не так изящна, как произведения прошлого. Печально видеть упадок такой яркой и привлекательной культуры, как египетская, но было бы тщетно раскрашивать умирающий организм яркими красками жизни. Вернемся к истории там, где мы ее оставили, когда трагедия Амарны закончилась.
Эйе, старый сановник, который распорядился короной Тутанхамона и – я подозреваю – его вдовой, недолго наслаждался своими сомнительными победами. После его смерти в Египте не осталось человека, который мог бы иметь хоть сколько-нибудь легитимные притязания на трон Двух Земель. Эхнатон и все его наследники ушли, антиатоновское движение, начавшееся при Тутанхамоне, набирало силу. Современные надписи говорят нам, что внутреннее положение в Египте было далеко от процветания. Египет нуждался в сильной руке, чтобы подавить внутренние беспорядки и гражданскую грызню. Сильную руку он и получил. Наследником Эйе стал человек военный, по имени Харемхеб, который служил при Эхнатоне и Тутанхамоне. Довольно печально видеть, как мало истинных обращенных получила вера Атона. Поистине это была личная религия царя и его семьи; многие из ближайшего окружения Эхнатона поспешно и позорно повернулись к ней спиной, как только он умер.
Харемхеб гордился расчисткой хаоса в Фивах. Тутанхамон приписывал себе честь восстановления ортодоксии и реставрации храмов, оскверненных указами Эхнатона; Эйе был ревностным слугой Амона; но ни один из них не был достаточно благочестив в глазах Харемхеба. Ортодоксальность генерала так настойчива, что заставляет задуматься, не слишком ли демонстративно он ее проявляет. В его царствование действительно началось активное преследование памяти об Эхнатоне. Божественный фараон, которого Харемхеб приветствовал, уткнувшись носом в песок, стал «этим преступником», когда настала очередь самого генерала сделаться богом.
Под каким благовидным предлогом Харемхеб потребовал себе трон Гора, мы, вероятно, никогда не узнаем. Амон, конечно, приветствовал его как сына, и некоторые ученые думают, что он установил свою легитимность, женившись на сестре Нефертити, которая пережила антиамарнскую чистку. Трудно понять, что пользы было бы от этого генералу. Нефертити не была членом царского дома, кроме как по браку, и в любом случае она была сильно запятнана ересью. Маловероятно, что жена Харемхеба была ее сестрой; если бы такая дама имелась в наличии, на ней женился бы Эйе. Наиболее вероятно то, что Харемхеб претендовал на трон de jure bellis[5], как и многие до и после него.
Хоть Харемхеб и был человеком военным, он имел мало возможностей для войны. Хаос в Египте отнял у него большую часть царствования, и он, кажется, успешно с ним справился. Он не имел сына и, умирая, передал царство старому другу, тоже генералу, по имени Рамзес. С этого фараона начинается собственно XIX династия.
Рамзес I был стариком, когда взошел на трон, и процарствовал всего год или два. Его сын, Сети I, был человек в расцвете лет, мужественный и энергичный правитель. Ему принадлежит честь ряда более или менее похвальных деяний: он широко и со вкусом строил, держал под контролем внутренние дела и сделал первую попытку вернуть потерянные Египтом азиатские владения. Его военные кампании были успешными, но ограниченными; казалось, он понимал, что нужно иметь больше сил, чем у тогдашнего Египта, чтобы вернуть все территории, завоеванные Тутмосом III. Он посвятил своим победам серию очень красивых рельефов на стенах великого храма в Карнаке. Сегодня их изящные линии среди яркого солнечного света и резких теней египетского климата делают их самыми декоративными из всех древних рельефов. Однако для многих из нас Сети памятен другим – он владеет (или владел?) самой приятной мумией, когда-либо найденной в египетской гробнице.
Египетские мумии вообще не слишком красивы, и назвать мумию Сети лучшей может показаться сомнительным комплиментом. Но она больше, чем лучшая из плохих; это положительно симпатичная мумия, с чертами человека истинно царственной внешности и благородного вида, со спокойным лицом спящего.
Элегантная мумия Сети найдена не в его гробнице; как многие другие царские мумии, ее много раз переносили по соображениям безопасности. Но гробница была достойна своего обитателя. Сегодня это одна из трех или четырех гробниц Долины царей, которые всегда показывают туристам, и она, бесспорно, является наиболее впечатляющей из всех. Ее общая длина свыше 300 футов, стены коридоров и камер украшены привлекательной живописью, изображающей фараона и богов, во многом еще сохранившей первоначальные цвета. Эти следы краски всегда вызывали у меня странное чувство несущественности времени. Три тысячи лет прошло с тех пор, как рука художника накладывала оранжевый и белый, синий и золотой; и все же цвета остались, как хрупкие следы реальности, и в некоторых случаях мы можем видеть даже удар кисти в руке, давно обратившейся в прах.
Сети несет ответственность за еще один туристский аттракцион, на этот раз в Абидосе, который вполне достоин визита. Абидосский храм прекрасен и обладает рельефами очень высокого качества. Будучи в Абидосе, он мог быть посвящен только Осирису, что предполагает приятную иронию: святилище убитого бога построил человек, названный в честь его убийцы! Сети был назван в честь Сета, Врага, он перенес столицу Двух Земель в город в северо-восточной Дельте, который был связан с Сетом, и он отдавал своему титульному божеству подобающие почести. Вспомнил ли он злосчастное движение Сета в далекий период II династии и попытался имитировать его? Это в высшей степени сомнительно; ведь для него это была такая же древняя история, как и для нас. Но если он знал о событии, почему же предпринял попытки воздавать Сету более чем должное? В Абидосе, где изо всех мест на земле имя Сета было наименее уместным, фараон заменил фигуру Сета, образующую часть его собственного имени, иероглифическим образом Осириса. Вот решение, которое только теолог или египтянин может рассматривать как сносное.
Картуш Рамзеса II
Слушая рассказы знакомых, которые имели счастье путешествовать по Египту, я привыкла удивляться враждебности, которую они питали к Рамзесу II. Тогда я не знала об этом человеке ничего особенно благоприятного, но вместе с тем не осознавала ни одного деяния, которое могло бы вызывать презрительное ворчание при упоминании его имени. Теперь, побывав в Египте, я понимаю их реакцию – я тоже рычу. От Рамзеса устаешь – от его лица, фигуры, имени, наляпанных на половине всех стенных поверхностей, еще стоящих в Египте. По крайней мере, так кажется. Он был, вероятно, самым монументальным эгоцентриком всех времен. Египетская скульптура в период его правления была в упадке, и статуи Рамзеса, мозолящие глаза, обычно грубы и непривлекательны. Но самое худшее – это просто их количество, уступающее только количеству его картушей.