Надежда есть!
Древний Египет кажется цивилизацией, одержимой смертью. Большинство атрибутов египетской культуры, от пирамид до мумий, связано с погребальными обрядами. И все же при ближайшем рассмотрении оказывается, что египтяне были озабочены не смертью как таковой, а скорее способами ее победить. Пирамиды были придуманы как убежище для возрождения египетских царей. Мумии создавались с тем, чтобы стать постоянным вместилищем бессмертного духа мертвых. И если современные представления о Древнем Египте определяются верованиями, связанными со смертью, и ритуальными предметами для погребений — то лишь потому, что кладбища, расположенные на краю пустыни, сохранились куда лучше, нежели города и деревни в пойме Нила.
Гробницы и могилы предоставляют поколениям археологов изобилие относительно легкодоступных находок, в то время как раскопки древних поселений — процесс сложный, трудоемкий и явно не столь эффектный. Тем не менее важность верований, связанных с загробной жизнью, и погребальных ритуалов для древних египтян нельзя просто списать на случайность археологических находок. Поскольку египтяне не считали смерть полным уничтожением, надлежащая подготовка к переходу в мир иной воспринималась как важная задача.
Хотя надежду на загробную жизнь и необходимые приготовления к ней можно проследить от самых ранних доисторических культур Египта, сто с лишним лет политических треволнений, последовавших за крахом Древнего царства (2175–1970), стали водоразделом в истории развития религиозных убеждений древних египтян, связанных с погребальными ритуалами. Многие самые характерные особенности, верования и методы, которые просуществовали до последних дней цивилизации фараонов, сложились во время социальных перемен, в суровых испытаниях, которыми сопровождались гражданская война и период ее последствий.
Ослабление монархии в большей или меньшей степени повлияло на все слои населения. Для подавляющего большинства ее жителей — неграмотных поселян — присутствие или отсутствие сильного правительства мало повлияло на их образ жизни. Долгие дни тяжелого труда в поле, работа плугом и мотыгой, охрана урожая и жатва были так же предсказуемы, как восход солнца. Но в дальней перспективе неэффективное управление государством могло принести простым людям и их семьям весьма разрушительные последствия. Развал центральной власти открыл лазейки для недобросовестных местных чиновников, которые облагали население запредельными налогами. Пренебрежение ирригацией и системами защиты от наводнений увеличило вероятность неурожая и голода. Нежелание государства пополнять запасы зерна лишало крестьян-земледельцев единственного, что могло поддержать их в черный день. Стоит ли удивляться, что рассказы очевидцев на протяжении примерно столетия после смерти Пепи II повествуют о голоде, терзающем страну.
Для малочисленной грамотной элиты, занимающей вершину социальной пирамиды, последствия политического кризиса, возможно, были не столь опасны — но длились куда дольше. Высшие чиновники могли быть уверены, что завтра у них будет кусок хлеба, чего не скажешь о продвижении по карьерной лестнице. Когда источник власти иссыхал, карьера, которая строится на верной службе повелителю, внезапно становилась путем в никуда. Влиятельные местные семьи были вынуждены привлекать собственные ресурсы, чтобы поддерживать прежний образ жизни. Лишившись контроля и поддержки со стороны царской власти, многие из них просто решали действовать самостоятельно, продолжая управлять своим окружением как прежде, а заодно присваивая себе многие царские прерогативы.
Старые истины уходили — и то же самое происходило с осознанием жесткого разграничения между тем, что принадлежит царю и простым смертным, характеризовавшим Эпоху пирамид. По мере того как повседневное существование все больше омрачали тяготы и неопределенность, потребность в уверенности в загробной жизни становилась все более насущной. Поскольку необходимость — мать изобретательности, мрачная реальность жизни египтян в период, последовавший за VI династией, стала особенно плодородной почвой для теологических новшеств.
В более мирные и благоприятные времена, насколько мы можем судить по немому отчету гробниц и погребальных атрибутов, представители правящего класса с радостным нетерпением ждали перехода в загробную жизнь — которая была, по существу, продолжением земного существования, но лишенным ее неприглядных сторон. Искусно украшенные усыпальницы Эпохи пирамид отражают рост уверенности в этом и вполне материалистическое представление о жизни после смерти. Фундаментальная цель художественного оформления самой гробницы состояла в том, чтобы обеспечить покойному удовлетворение всех материальных потребностей в загробной жизни. Сцены, изображающие пекарей и пивоваров, гончаров, плотников и слесарей за работой; рыбаков, вытаскивающих невероятно богатый улов; людей, приносящих различные дары — мясо, домашнюю птицу, прекрасную мебель и предметы роскоши… Все они были созданы, чтобы обеспечить постоянное поступление еды, напитков и прочих благ, дабы обеспечить владельца гробницы всеми удобствами в его загробной жизни, слишком похожей на земную. В то время как царь мог надеяться на загробную жизнь среди звезд, наедине с силами Вселенной, даже самым высокопоставленным из его придворных такая судьба была заказана. В смерти, как в жизни, для царя существовали одни правила, для его подданных — другие.
Эти жесткие разграничения размывались и в конечном счете почти исчезли, когда царская власть ослабла во время долгого господства Пепи II и борьбы, которая последовала за ним. Идеи трансцендентальной загробной жизни в обществе богов распространяются на все население в целом, преобразуя погребальные обряды и культуру в целом. Преуспеть в земной жизни и оставить после себя «добрую память» отныне было недостаточно. Теперь главными стали надежда на что-то лучшее в мире ином, преображение и перевоплощение.
Представления о том, что лежит по другую сторону смерти, разрабатывались, зашифровывались и объединялись во все более причудливых формулировках. В процессе этого древние египтяне создали понятие первородного греха, образ подземного мира, кишащего опасностями и демонами, представление о последнем суде перед лицом великого божества — и обещание прекрасного воскрешения. Последнее откликнется эхом в более поздних цивилизациях и в конечном счете сформирует иудеохристианскую традицию.
Загробная жизнь для всех
Ранее, в эпоху великих строителей пирамид, считалось, что перерождение в любом из возможных смыслов происходит исключительно с царями. От этого зависело, достигнет ли царь божественного статуса — даже если, как в случае Унаса, это буквально означало поглощение самих богов. Только царь, земное воплощение небесного бога Гора, сына Солнца, обладал достаточным влиянием, знаниями и рангом, чтобы получить доступ к царству небесному.
Первые трещины незыблемая система царской исключительности дала во время правления Пепи II. Как ни странно, процесс распада этой системы привилегий начался в самой царской семье. У единокровной сестры Пепи, Нейт, была своя собственная крошечная пирамида, расписанная текстами — выдержками из заклинаний, которые до того времени считались исключительным достоянием суверена. Рябь от этого незначительного нарушения традиций вскоре распространяется на значительную часть египетского общества. В оазисе Дахла, достаточно далеком от царского двора, чтобы нарушения протокола остались безнаказанными, губернатор Медунефер был похоронен в окружении защитных погребальных заклинаний, взятых из «Текстов пирамид». Поколением позже другой чиновник зашел еще дальше, украсив стены своей погребальной камеры тем же набором заклинаний, что используются в пирамиде Унаса. Вскоре даже мелкие провинциальные чиновники расписывали свои деревянные гробы как выдержками из «Текстов пирамид», так и новыми текстами.
Трудно сказать, как преемники Пепи отреагировали на столь глубокие социальные и религиозные изменения: за исключением крошечной пирамиды Иби в Саккаре, ни одна гробница царей XVIII династии или правителей Гераклеополиса так и не обнаружена. По всей вероятности, на этих памятниках использовались новые способы отличить захороненных в них царей от простых смертных. И все же использование рядовыми египтянами текстов и изображений, прежде доступных лишь царской семье, потрясло саму основу древнеегипетской цивилизации. Пропасть, которая разделяла царя и его подданных с рассвета исторической эпохи, теперь исчезла — раз и навсегда. Отныне каждый египтянин мог надеяться достичь блаженства загробной жизни и провести вечность в кругу богов.
В то же время именно это размывание различия между принадлежащим царям и их подданным по иронии судьбы подчеркнуло уникальное положение царя. Изображения царских регалий на гробницах рядовых египтян позволяли последним достичь божественного статуса — и, следовательно, возродиться после смерти; но в этом они лишь подражали царю. Во время политического раскола и гражданской войны это, возможно, помогало людям верить, что божественная царская власть продолжает существовать несмотря ни на что, и черпать в этом силы, чтобы встретить свою судьбу. Так называемая «демократизация загробной жизни» была отнюдь не демократична — и в этом плане являлась истинно древнеегипетским новшеством.
Столь же глубоким, как появление «открытого доступа» к загробной жизни, было изменение в самом представлении о ней. Многие «Тексты пирамид» иллюстрируют прежнюю веру в путешествие царя к звездам и его пребывание среди «бессмертных», но в некоторые фрагменты также введено новое понятие — мертвый царь ассоциируется с Осирисом. Этого древнего бога земли уважали и боялись как правителя подземного царства, но его победа над смертью и разрушением обещала воскрешение царям — а позже и простым людям. Вечной жизни можно добиться, как добывая свой хлеб насущный на земле, так и пребывая в неизменном ритме Вселенной. Осирис стал покровителем мертвых, а его подземное царство — местом, куда они стремились попасть. Его хтоническая сфера сперва была присоединена к сфере небесной, а затем и заменила ее в качестве места загробной жизни египтян.
Всеобщее желание отождествиться после смерти с Осирисом привело к важным и явственным переменам в погребальных обрядах. С самого возникновения мумификации ее цель состояла в том, чтобы сохранить тело покойного в максимально опознаваемой форме — обертывая конечности, отдельно пальцы рук и ног, и формируя черты лица с помощью льняных бинтов, добивались более или менее явного сходства с живым человеком. Теперь, когда покойный хотел уподобиться Осирису, в сохранении человеческих черт больше не было нужды. Вместо этого труп обматывался с головы до пят единым коконом из бинтов, что придавало ему классическую форму куколки. Поскольку внешнего подобия оказывалось достаточно, чтобы вызвать соответствующие ассоциации, можно было даже пренебречь процессом мумификации. Выступающие углы то и дело сглаживались, технологические стадии процесса пропускались.
В итоге многие мумии Среднего царства не слишком хорошо сохранились в своих пеленах. Иногда в черепе оставался мозг, а в теле — органы, что вызывало гниение. Нежелание как следует высушить тело или стремление сэкономить на дорогих снадобьях приводили к быстрому распаду мягких тканей. Но теперь, когда религиозные цели почти полностью вытеснили материальные потребности, став вместо них основой погребальных обычаев, тело, способное действовать, представляло меньший интерес в качестве пропуска в загробный мир. Следовало начинать с того, чтобы просто быть спеленатым, подобно Осирису.
Неоткрытая страна
Чтобы преодолеть смерть, успешно достичь воскрешения и избежать множества опасностей, которые скрывались в подземном мире, требовалась могущественная магия — и именно здесь тексты и изображения заняли достойное место. В гробницах Древнего царства, как царских, так и принадлежащих простым египтянам, на стенах погребальных камер и храмов были выбиты или нарисованы необходимые тексты и картины. Но после смерти Пепи II традиции мастерства медленно угасали по мере сокращения царских мастерских. Таким образом, художественное оформление гробниц становится все более редким. Опытные художники просто исчезли. Трехмерные деревянные модели заменили раскрашенные сценки с изображениями трудящихся ремесленников.
Для современного ученого замысловатые миниатюрные модели пекарен, пивоварен, скотобоен и ткацких мастерских — настоящее сокровище для восстановления древних технологий. Для египтян они были просто дешевой заменой прекрасных росписей во времена культурного обнищания. В отсутствие украшенных гробниц сам саркофаг стал центром для художественного оформления и холстом для магических формул (названных соответственно «текстами саркофагов»), призванных помочь покойному в загробной жизни.
Чтобы помочь воскрешению владельца, мумифицированное тело укладывали на бок, лицом к востоку, к восходящему солнцу — восход солнца, единственное среди природных явлений, обещал ежедневное возрождение из мрака ночи. Пара волшебных глаз, нарисованных на восточной стороне саркофага и тщательно выровненных с лицом мумии, позволяла покойному «смотреть» на восход солнца над землей живых. Этим глазам сознательно придавали такую же форму, как у священного сокола, чтобы придать покойному способность видеть все — дар Гора. Благодаря такому наложению или соединению символов мертвец отождествлялся с Осирисом, богом подземного мира, и получал помощь Ра и Гора, двух самых влиятельных богов.
Таким образом, безопасно пребывая в саркофаге, рожденная заново и повторно оживляемая лучами солнца, преображенная мумия отправлялась в путешествие по загробной жизни. Предполагалось, что рая можно было достигнуть двумя типично египетскими способами. Оба описаны в «Книге Двух путей» — самой ранней из древних египетских «Книг мертвых». Эта особая комбинация из «Текстов саркофагов» изображает две противоположные судьбы, два противоположных берега веры — идея, которая была уже ясно сформулирована в «Текстах пирамиды» Древнего царства.
По большому счету, можно было выбрать загробную жизнь в горних сферах с богом солнца — теперь она стала доступна для всех. Чтобы оказаться в этой версии рая, душа покойного — ее представляли как птицу с головой человека — вылетала из саркофага и устремлялась в небеса. Каждую ночь, когда солнце опускалось в подземный мир, она вновь возвращалась в мумию, где и пребывала в безопасности. Это понятие души (или «ба») прекрасно иллюстрирует пристрастие древних египтян к теологическим концепциям и фантазию, которую они при этом проявляли. «Ба» расценивалась как личность человека и существовала как своего рода альтер-эго при жизни — а после смерти она обретала самостоятельность, позволяя умершему участвовать в солнечном цикле. Тем не менее, чтобы возрождаться заново каждое утро, душе было необходимо каждую ночь воссоединяться с Осирисом в форме мумифицированного тела.
Кроме «ба» существовал также «ка» — вечный дух, которому для существования требовались еда и питье. Посредством «ка» мертвый человек мог следовать иным путем: через подземный мир к месту пребывания Осириса. Из царства живых умершие отправляются в магическое путешествие к своему последнему месту назначения, Жертвенным полям. Египтяне верили, что эти мифические земли расположены у восточного горизонта, откуда восходит солнце; будучи частью подземного мира, они, тем не менее, открывали перспективу воскрешения.
Когда «ка» двигался с запада на восток, он следовал тем же путем, каким солнце движется ночью через сферу мрака, и, подобно солнцу, каждый день возрождался вместе с ним. Но это путешествие отнюдь не было легким и безопасным. Согласно «Текстам саркофагов», его путь был тернист и чреват опасностями. Надо было проходить врата, пересекать водные пути, умиротворять демонов, а также обладать тайным знанием, чтобы справляться с задачами. В одном случае мертвые должны опознать различные части судна, чтобы им дали место на барке бога солнца. Заклинания обеспечивали путешественника магическими средствами для преодоления таких препятствий, и некоторые саркофаги даже были украшены (изнутри, для удобства покойного) подробными картами подземного мира, где нанесены различные моря, острова, реки и поселения по пути к Жертвенным полям.
Мрачные описания того, что лежит между смертью и спасением, вызывают в воображении образы ада Иеронима Босха, отражая всеобщий ужас перед смертью и отчаянное желание вечной жизни. Страхи древних египтян колебались от слишком знакомых бедствий вроде жажды и голода до инфернального ужаса перед перевернутым миром, в котором им предстоит ходить на головах, пить мочу и есть экскременты. «Тексты саркофагов» иллюстрируют, насколько может разыграться воспаленное человеческое воображение.
Однако место назначения стоит всех испытаний и несчастий. Египтяне представляли владения Осириса как райские кущи — тучные, обильно политые поля, дающие невероятные урожаи; сады и огороды, приносящие богатые плоды; мир и изобилие до конца вечности. Достигнув конца путешествия, покойный мог ожидать, что в загробной жизни у него всего будет вдоволь:
Здесь я буду есть, и здесь я буду бродить.
Здесь я буду пахать, и здесь я буду пожинать.
Здесь я возлягу с женщиной, и здесь я буду доволен[66].
Ради такой загробной жизни стоило умереть. Управлял этой сельскохозяйственной идиллией бог Осирис, пример возрождения и самый надежный источник вечной жизни. Борясь с препятствиями, чтобы вопреки всем испытаниям присоединиться к Осирису, покойный гарантировал не только собственное возрождение, но также и постоянное возрождение бога. В мифологических терминах покойный делал то же самое, что Гор для своего отца Осириса — и Осирис вознаграждал его соответственно. Не случайно описание загробной жизни отражает мир, в котором наследование и его порядок имеют первоочередное значение. «Тексты саркофагов» были составлены в условиях, когда влияние правителей провинций возрастало, и просто отразили их специфические проблемы. Древние египтяне, как и все прочие народы, делали свои религиозные верования проекцией событий повседневной жизни.
Осирис торжествующий
Возвышение Осириса из божества с неясными функциями до общего бога мертвых легло в основу новой религиозной системы. Когда она воцарилась на всей территории Египта, Осирис затмил других более древних богов, связанных с погребальным культом, ассимилируя их признаки и узурпируя их храмы. Горожане Джеду, расположенного в центральной части дельты Египта, веками поклонялись местному богу Андъети, полагая его земным правителем, чудесно возрожденным после смерти. Когда культ Осириса распространился за пределы царского дворца, он поглотил эти верования — и Джеду в конечном счете стал главным центром культа Осириса в Нижнем Египте. Андъети при этом почти исчез как самостоятельное божество, оставшись лишь в уголках народной памяти.
Подобный процесс имел место и на юге страны, в Абидосе. Здесь местные жители поклонялись богу погребений Хентиаменти в образе шакала — животного, которое часто замечали в местах захоронений в пустыне. Он назывался «Предводителем Запада» — так именовалась страна мертвых — и повелителем кладбищ. Культ Осириса скоро предъявил права и на эти атрибуты. При XI династии (ок. 2000 года до н. э.) надписи в храме Абидоса уже говорили о гибридном боге, Осирисе-Хентиаменти. Спустя несколько поколений выражение «Предводитель Запада» считалось просто титулом Осириса: триумф бога стал полным[67].
В случае Абидоса присутствие старых царских могил дополнительно придавало месту особую святость и дух старины. Казалось само собой разумеющимся, что у Осириса (архетип возрожденного правителя) должен быть главный храм — там, где с начала времен хоронили царей. Так, начиная с периода гражданской войны и в последующие годы Абидос стал основным центром культа Осириса и одним из самых священных мест во всем Египте. Осквернение этой святыни во время ожесточенной войны между династиями Гераклеополиса и Фив покрыло царей севера позором, и их окончательное поражение было воспринято как божественное возмездие за такое отвратительное кощунство.
Одержав победу в гражданской войне, царь Ментухотеп, не тратя времени даром, продемонстрировал свою набожность, украшая святыню Осириса-Хентиаменти. При преемниках Ментухотепа храм продолжал пользоваться царским покровительством. Абидос превратился в центр национального паломничества и сцену для тщательно продуманных церемоний, прославляющих воскрешение бога.
«Мистерии Осириса» ежегодно устраивались в присутствии огромной толпы зрителей, собиравшихся со всех концов Египта. Основой обрядов служила демонстрация божественности царского сана, смерти и воскрешения. Эти три аспекта мифа об Осирисе были отражены в трех отдельных процессиях. В ходе первой народу показывали культовое изображение бога, чтобы напомнить о его статусе живого правителя. Один из жрецов храма — или, в отдельных случаях, приезжий вельможа, выступающий как личный представитель царя, — появлялся в образе бога-шакала Упуаута («Открывающего путь») и шествовал впереди процессии как герольд Осириса.
Вторая церемония, главный элемент драмы, демонстрировала смерть и похороны бога. «Великая процессия» сопровождала его священную статую, помещенную в специально освященную ладью, которую жрецы несли на своих плечах от храма до царского кладбища Первой династии. По дороге инсценировались ритуальные нападения на священную ладью — это олицетворяло борьбу между добром и злом. Нападающих отгоняли другие участники шествия, играющие роль защитников бога. Как случается в ходе религиозных представлений, это условное сражение время от времени разжигало такой неудержимый религиозный пыл, что он перерастал в отвратительную ярость, оборачивался насилием и приводил к серьезным травмам. Набожное рвение и пламенная страсть — давние супруги.
Третьим и заключительным актом таинства было возрождение Осириса и торжественное возвращение в храм. Его культовое изображение уносили в святилище, очищали и украшали. Церемония завершалась, толпы рассеивались, и Абджу возвращался к обычной жизни еще на год.
Символизм мистерий Осириса был столь значительным, что участие в них, лично или опосредованно, стало жизненной целью древних египтян, будучи подобием паломничества в Иерусалим или Мекку. Для большей части населения дальнее путешествие в пределах Египта было практически невозможным: даже если они могли бы оплатить поездку, оставить землю необработанной больше чем на неделю грозило неурожаем и разорением. Бюрократы, работающие в администрации, были более обеспечены в этом отношении — но нуждались в официальном разрешении на то, чтобы покинуть пост и отправиться вверх или вниз по течению Нила к Абджу.
Наилучшим выходом для большинства людей было «присутствие по доверенности». Возведя кенотаф или стелу — что-нибудь, на чем высечено их имя, — вдоль маршрута Великого шествия, они также могли удостоиться благословения шествующего мимо воскресшего бога. В результате священный путь из храма Осириса стал излюбленным местоположением мемориалов, больших и маленьких. Тех, кто располагал значительными ресурсами, могли представлять свои статуи, установленные в миниатюрных часовнях. Менее обеспеченные были вынуждены довольствоваться плитой из едва обработанного камня или просто упоминанием на чьем-либо памятнике. Будь то богатый или бедный, каждый набожный египтянин стремился стать частью этого действа. На протяжении нескольких поколений «Терраса Великого Бога» была заполнена памятниками в пять-шесть рядов. Они занимали каждый доступный дюйм по обеим сторонам дороги, угрожая посягнуть на сам священный путь.
Для тех, кто не мог обеспечить себе даже столь скромное присутствие в Абджу, в провинциях проводились празднества Осириса — не столь грандиозные, не столь престижные, но это было лучше, чем ничего. Вспоминая и празднуя возрождение бога на местных кладбищах, жрецы и народ надеялись, что толика его волшебства очистит бедные души, преданные земле поблизости, предоставляя им возможность вечной жизни. С доисторических времен в египетских городах и деревнях бытовало множество различных верований, божеств и ритуалов, что отражалось в разнообразии местных святилищ и священных предметов, установленных в них. Теперь — возможно, впервые за всю его историю — в Египте появилось нечто, приближающееся к национальной религии.
Поскольку культ Осириса достиг своего зенита в разгар Среднего царства, «Тексты саркофагов» вскоре вышли из моды. Их сменило великое множество тайных волшебных предметов, у которых, очевидно, была та же роль: позволить покойному возродиться подобно Осирису, достичь Жертвенного поля и путешествовать с Ра в его солнечной ладье. Некоторые из этих предметов были заимствованы из повседневной жизни, но в загробной играли особую роль. Палочки из слоновой кости, покрытые изображениями демонов и оберегающих богов, обычно использовались египтянами в быту, чтобы создать «защищенную зону» вокруг роженицы, отвадить злых духов, которые могли бы навредить матери или ребенку. Египтянам казалось совершенно естественным положить такой предмет в могилу: рожденный заново был так же уязвим, как новорожденный, и нуждался в такой же защите. По той же причине статуэтки, символизирующие плодородие и используемые при ведении домашнего хозяйства, чтобы способствовать благополучному рождению и воспитанию детей, стали играть соответствующую роль в погребальных обрядах, помогая возрождению души и тела.
Однако был и другой тип магических предметов — их создавали специально для погребения. Найти для них параллель в повседневной жизни невозможно, и подобрать простое объяснение зачастую не удается. Два наиболее характерных, и при этом самых таинственных, — это маленькие фигурки ежей и гиппопотамов, сделанные из фаянса (точнее, из особой керамической смеси), покрытые синей стекловидной глазурью. На них нет надписей, и без сопутствующих текстов невозможно понять, что они символизировали изначально, — хотя можно предложить несколько версий, особенно с учетом особенностей древнеегипетской теологии, допускавшей многослойность трактовок одного явления. Даже если версии явно противоречили друг другу, считалось, что это доказывало их особую ценность и принадлежность к сверхъестественному.
Как известно, ежи роют норы — возможно, поэтому они считались посредниками между землей живых и потусторонним миром: идеальные компаньоны для путешествия к загробной жизни. Кроме того, еж сворачивается в клубок, когда ему что-то угрожает, и таким образом принимает форму солнечного диска с лучами-иглами. Возможно, считалось, что они обеспечивают покойным символическую защиту и более близкие отношения с богом солнца. Также возможно, что ежи и другие подобные им обитатели засушливых окраин пустыни (фигурки тушканчиков были также популярны) символизировали победу жизни над бесплодием смерти, — весьма подходящая метафора для погребения.
С другой стороны, гиппопотамы были речными существами, обитателями водного мира, который вел к Жертвенным полям. Известно, что гиппопотамы свирепы, агрессивны и умело отражают нападение. Кроме того, богиня в образе гиппопотама была тесно связана с беременностью и процессом деторождения.
Таким образом, сеть потенциальных коннотаций была весьма обширна, что отражает богатство и разнообразие древнеегипетской религиозной мысли. Действительно, такая сложность, часто противоречащая современной логике, в глазах египтян просто подчеркивала таинственность и непознаваемость божественного начала.
Примерно в то же время, когда ежи и гиппопотамы занимали место в погребальной атрибутике, на сцене появляется еще один соучастник загробной жизни. Этот любопытный небольшой предмет воплощает в себе гениальную изобретательность египтян и их весьма практичный подход к решению проблем. Благодаря быстрому росту популярности данный предмет теперь можно увидеть в музейных коллекциях по всему миру. Это погребальная статуэтка. Древнеегипетский термин, обозначающий ее, — ушебти — возможно, происходит от слова, означающего «палка», и напоминает о том, из чего делали самые ранние, примитивные ее варианты. Но это не просто фигурка из палки. У нее намного более важная, магическая цель. Ее происхождение относится к периоду гражданской войны, и суть идеи, как часто бывает, поразительно проста.
Когда не стало царских мастерских, где было множество прекрасно обученных мастеров, скульпторов и живописцев, которые могли украсить гробницы, египтяне столкнулись с серьезной дилеммой: если мумифицированное тело будет уничтожено, что станет вместилищем «ка» и куда будет возвращаться «ба» каждую ночь после прогулки в небесах? Решением стал «заменитель тела». Ранняя форма представляла собой маленькую, очень грубо обработанную продолговатую фигурку, сделанную из глины или воска — возможно, обернутую в несколько клочков полотна, изображающих бинты для мумифицирования, и помещенную в миниатюрный саркофаг из щепок. Качество готового изделия едва ли имело значение. После того как оно оказывалось захоронено, магия должна была восполнить недостаток мастерства.
Так зародилась традиция использования погребальных статуэток — чрезвычайной меры в период волнений и сомнений. Но с воссоединением Египта при царе Ментухотепе и последующем расцвете дворцовой культуры в Среднем царстве возродились царские мастерские и статуи, точно воспроизводящие оригинал, а расписные саркофаги снова стали доступны — по крайней мере, высшим слоям. Однако погребальная статуэтка не исчезла. Она превратилась в нечто другое, столь же полезное: она стала слугой, который будет помогать покойному на протяжении всей вечности.
Теперь, когда взгляд поклонников Осириса на загробную жизнь стал господствующим, ушебти заняла достойное место. Вечное пребывание в области Жертвенных полей имело один существенный недостаток. Они представляли собой сельскохозяйственную идиллию с прекрасно политыми полями, дающими богатый урожай зерна — но каждый египтянин слишком хорошо знал, что сельское хозяйство, даже в таких идеальных условиях, означало тяжелый физический труд. Особенно трудным и изнурительным был ежегодный ремонт дамб, канав и водных путей после половодья — но он был и самым важным, дабы вернуть ирригационную систему в действующее состояние. Каждый здоровый человек был вынужден участвовать в решении этой жизненно важной задачи, осуществляя земляные работы и таская корзины с песком и илом с места на место. Все это происходило в жару, воздух кишел москитами, которые появлялись после того, как вода спадала.
Получается, в загробной жизни эту тяжелую работу тоже неизбежно придется выполнять? Конечно же, требовалось отыскать способ избежать такой неприятности. Решение было гениальным. Маленькая фигурка, похожая на кусок палки, которая ранее играла роль тела покойного, сохранила свою основную функцию заместителя — но теперь, вместо того чтобы стать домом для «ка» и «ба», она отвечала за работу от имени владельца. Статуэтки слуг, относящиеся к последнему периоду Среднего царства, были снабжены миниатюрными сельскохозяйственными орудиями — такими как мотыги и корзины. И, на случай забывчивости, на их теле был вырезан краткий иероглифический текст, который должен был напомнить им об их основной обязанности:
«O ушебти, созданный, чтобы (служить) мне… если я буду призван или если я буду назначен, чтобы сделать какую-либо работу, которая должна исполняться в загробной жизни… ты должен вызваться на нее вместо меня каждый раз, (будь то) поддержание в порядке полей, орошение берегов или переноска песка с востока на запад. Ты должен сказать: «Смотрите, я здесь»[68].
Когда владелец воскресал, ушебти становился ему прекрасным страховым полисом.
Один заключительный, решающий аспект пребывания в загробной жизни также впервые заявил о себе после краха Древнего царства. Как «Тексты саркофагов», магические предметы и статуэтки слуг, так и само понятие последнего суда отражало смесь надежды и страха, с которой древние египтяне размышляли о жизни после смерти. Возможно, больше, чем какая-либо другая особенность египетской религии, идея заключительного, неизбежного суда перед лицом божественного судии оказала глубокое и длительное влияние на последующее развитие верований страны фараонов. В отличие от ежей, гиппопотамов и ушебти, идея последнего суда была перенята другими религиозными традициями Ближнего Востока, прежде всего христианством.
Воображаемая география «Книги Двух путей» начиналась с Огненного острова, где грешников поглощало пламя, а праведники получали освежающую воду для трудного путешествия по загробному миру. Понятие «испытания огнем» является древним, но такое относительно упрощенное понятие суда — который отделял грешников от праведников посредством единственной краткой проверки — необходимо было усовершенствовать в свете перемен, происходивших в обществе. Рухнувшие иллюзии, которые сопровождали распад египетского государства, снова дали богатую почву для новых идей. В смутные времена стало ясно, что смерть — не просто переход существа от одного состояния к другому, но водораздел, разрыв, через который можно и не перейти. Достигнет ли человек воскрешения, подобно божественному созданию, или будет страдать — вторая смерть зависела от его деяний при жизни. Литературный текст, известный как «Наставление для Мерикара», якобы составленный царем Гераклеополиса, резюмирует это верование:
Когда человек остается после кончины,
Его дела стоят рядом с ним…
Тот, кто достигнет (следующей жизни) без прегрешений,
Будет вести ее подобно богу…[69]
В этой системе вещей обладать достоинствами уже недостаточно: нужно быть также свободным от пороков. В надписях того времени помимо хвастовства и напыщенности, типичных для жизнеописаний Древнего царства, впервые появляются нотки сомнений и просьба о защите. Человек мог перечислять свои многочисленные достоинства и успехи, но также старался изо всех сил сообщить: «Я никогда не возводил напраслины на кого-либо из живых»[70]. «Признание наоборот», заявление о том, что он не совершал ничего из объявленного списка прегрешений, стало важной составляющей «судебного процесса».
Защита перед божественным судом, однако, требовала большего, нежели простого опровержения проступков. Она включала фундаментальную оценку истинной ценности человека, взвешивание его хороших и дурных дел, чтобы получить объективное суждение о его характере. Только тех, кто проходил это «вычисление различий», считали достойными присоединиться к Осирису и обрести вечную жизнь. На своей стеле в Абджу военачальник XI династии Интеф уверенно сообщает, что «его голос признан истинным при вычислении различий». Другими словами, он был оправдан и найден достойным возродиться в виде преображенного духа. Начавшись с этих пробных вариантов, концепция суда быстро заняла центральное место в той части египетской религии, которая была связана с погребением — до такой степени, что термин «глаголющий правду» стал наиболее распространенным эвфемизмом, означающим покойного.
Пожалуй, не стоит удивляться, что в обществе, столь одержимом бюрократией и бухгалтерией, как Древний Египет, богословы представляли себе, что взвешивание деяний человека производится на гигантском подобии ювелирных весов. Точность этих весов отлично отражала безупречность решения божественного суда. Отрывок из «Текстов саркофагов» описывает их как «весы Ра, поднимающие Маат»[71]. Это показывает, что суд вершит сам Ра, бог солнца и созидания, и что дела покойного должны быть взвешены Маат, богиней правды. В этой окончательной оценке не остается места обману. Результат решения суда наглядно представлен как разделение покойных на праведных и неправедных, «перечисление мертвых и подсчет блаженных духов»[72]. Различие судеб, ожидающих каждую из этих двух групп, было совершенно очевидно.
Последний суд ставил под угрозу жизнь вечную, и от этого бурное воображение египтян лихорадило. Осознание предстоящих препятствий и поиск средств их преодоления, вероятно, придавали египтянам храбрости, чтобы противостоять неуверенности, которую внушала им смерть. В случае суда самая большая опасность состояла в том, что собственное сердце — вместилище разума, источник эмоции и хранилище воспоминаний — могло выступить лжесвидетелем и тем самым склонить чашу весов, сделав невозможным благоприятный вердикт. Чтобы предотвратить эту ужасную опасность, требовалось сильное волшебство. Так или иначе, важно было помешать сердцу выболтать неправду (или скрытую правду), что могло бы решить судьбу его владельца.
Решением стал новый амулет, который впервые стали использовать при погребальных обрядах в конце Среднего царства. Он имел знакомую форму жука-скарабея — мощный символ возрождения (молодые жуки вылупляются из шарика навоза, который символизирует смерть и распад). Но, в отличие от обычных амулетов, этот скарабей имел человеческую голову и на нем был выгравирован текст-оберег, адресованный сердцу. После того как тело подверглось мумификации, «сердечный скарабей» помещали на сердце с четкими указаниями относительно того, как этот орган должен вести себя в момент истины:
«Не вставай против меня, не свидетельствуй против меня, не выступай против меня на суде, не чувствуй склонности против меня…»[73]
В нужный момент само сердце выступало, чтобы поддержать покойного и его дела, и рисунок, представляющий «взвешивание сердца» против пера Истины, стал важным элементом погребального папируса, залогом благоприятного окончательного решения. Это изображение остается одной из наиболее опознаваемых и характерных сцен из всего репертуара древнеегипетского искусства.
А понятие «страшного судного дня, когда тайны всех сердец будут раскрыты», все еще остается с нами четыре тысячи лет спустя.