Жалкие азиаты
У древних египтян был врожденный комплекс превосходства. Им нравилось думать о себе как о цивилизации избранных. Их любимая родина была единственной, благословенной и защищенной естественными границами — морем и пустыней — от менее удачливых соседей. Это самомнение было не так далеко от правды. Лежащий на перекрестке Африки, Азии и Средиземноморья Египет всегда представлял собой плавильный котел народов и культурных влияний. С незапамятных времен плодородные области долины и дельты Нила были магнитом для переселенцев из более суровых, бесплодных земель на западе, востоке и юге. В свою очередь, ремесла, технологии и обычаи поселенцев, волны которых следовали одна за другой, обогащали и обновляли египетскую цивилизацию.
Однако в ряде случаев жители соседних земель прибывали в Египет с не столь благими намерениями, подумывая не только о культурных инновациях, но и о завоевании. Такие вторжения были редки — обычно их отражали или сдерживали силы централизованного государства. Но во времена политической слабости Египет становился более уязвимым, особенно вдоль прозрачной северо-восточной границы. Истощение государственности Среднего царства в конце XII династии подарило такую возможность завистливым и амбициозным соседям Египта. Результат для культуры фараонов был почти катастрофическим.
Одержимая внутренней безопасностью и защитой рубежей XII династия предприняла значительные шаги, чтобы укрепить границу вдоль северо-восточной Дельты. Запечатать ее полностью, как в Семне, в Нубии, было невозможно в силу особенностей ландшафта. Но «Стена владыки», построенная Аменемхетом I и укрепленная его преемниками, образовала линию оборонительных укреплений, способных удержать иностранных агрессоров. Кроме того, сами крепости, несомненно, обеспечивали регулярное патрулирование, позволяющее контролировать, перехватывать и регулировать движение людей через границу. Чару (ныне Телль эль-Хебуа) был опорой северо-восточной оборонительной линии Египта и представлял собой крепость столь же впечатляющую, как и те, что стояли на завоеванной территории Уавата.
И все же, несмотря на этот железный занавес, миграция в дельту Нила семитских народов с Ближнего Востока не только продолжалась, но и ускорилась во время правления XII династии. Некоторые поселенцы, скорее всего, были военнопленными, захваченными и привезенными из походов Аменемхета II и Сенусерта III. Другие были, несомненно, легальными мигрантами; египетское правительство нанимало их для участия в экспедициях на рудники Синая, а также для работы на строительстве важнейших государственных объектов в Файюме. Они же служили проводниками, следопытами или охраняли порядок на пустынных окраинах страны. На закате XII династии «жалкие азиаты» (как выразился автор одного из современных текстов) образовали значительный сегмент населения, и выходцы с Ближнего Востока начали подниматься в табели о рангах египетского общества, получая продвижение по службе вплоть до постов в правительстве.
Многие из этих бывших мигрантов обосновались в северо-восточной Дельте. И то, что возникло как малочисленное сообщество иностранных работников, вскоре стало центром притяжения для намного более значительных волн иммиграции. Люди, бегущие из родных мест с более суровыми климатическими и экономическими условиями, искали в Египте убежища и шансов на лучшую жизнь со своими родственниками и соотечественниками.
Одно место в особенности стало фокусом этого массового притока. Город Хутварет (современный Телль эль-Даб’а), на восточном берегу Пелузианского рукава Нила, был заложен как маленькое приграничное поселение во время правления Гераклеополисской династии, а затем, повторно, основан Аменемхетом I как часть пограничной оборонительной линии[96]. Однако во время правления его слабых преемников — Аменемхета IV и Собекнеферу — система контроля, должно быть, перестала действовать, позволяя непрекращающемуся потоку иммигрантов пересекать границу.
Селившись в Хутварете, они возводили традиционные для них строения и вели привычный образ жизни. И все же нельзя сказать, что эти переселенцы были совершенно незнакомы с египетскими обычаями. Как раз наоборот. Многие из них (особенно те, которые прибывали из ливанского портового города Кебни, давно установившего культурные и политические связи с Египтом) уже в значительной степени переняли эти обычаи прежде, чем обосноваться в Хутварете. Другие, возможно, прибыли с Кипра. Среди переселенцев, прибывших издалека, были представители племен бедуинов из южной Палестины, которых занес сюда мощный поток миграции населения, устремившийся в дельту Нила. Это была гремучая смесь языков, народов и традиций, которые быстро превратили Хутварет в город множества культур, подобного которому не было более нигде в Египте.
Поскольку лица азиатского происхождения уже достигали высших должностей в других местах по всему Египту, не удивительно, что в Хутварете возможности для продвижения по службе для них были еще больше. Один знаменитый сановник пожелал сообщить о своем социальном положении в типично египетской форме: посредством большой каменной статуи для его погребальной часовни. Но он также подчеркнул свое неегипетское происхождение тем, в каком стиле она была выполнена. Его рыжие волосы и пышная прическа в форме гриба позволяют узнать в нем выходца из Кебни, а желтый цвет кожи соответствует египетской традиции изображения азиатов. Бумеранг в его руке служит одновременно символом и должности, и этнической принадлежности. Этот специфический предмет даже стал иероглифом для слова «азиатский житель». Перед нами человек, который гордится своим иностранным происхождением и желает им щеголять даже вопреки египетской ксенофобии.
Во втором поколении азиатское население Хутварета обрело уверенность в своей ни на что не похожей гибридной культуре, процветающей за счет средиземноморской торговли. Вслед за этим оно ощутило растущее желание размять свои политические мускулы. Был возведен внушительный особняк — официальная резиденция губернатора города, равный подобным сооружениям в Кахуне или Вах-суте; это был дворец с претензией на то, чтобы называться царским. На его территории высокопоставленные должностные лица предавались земле в богато украшенных гробницах, с парой ослов, похороненных у входа, согласно азиатскому обычаю.
Одна из этих гробниц принадлежала человеку, именующему себя «надзиратель Ретьену», — звание, которое обычно носил египетский чиновник, отвечающий за отношения с Сирией и Палестиной. Другая принадлежала «Главному Распорядителю и Казначею». Хотя эти звания вроде бы свидетельствуют о подчинении центральному правительству, как и прежде, можно спорить, до какой степени элита Хутварета все еще считала себя подчиненной царскому двору в Ити-Тауи. В любом случае царский двор был занят решением других проблем.
Монархия без величия
После двух веков правления одной семьи государственный аппарат оказался особенно плохо подготовленным к кризису престолонаследия, который наступил следом за кратким правлением Собекнеферу. Казалось, элита просто забыла, как выходили из положения прошлые поколения, столкнувшись с проблемой пресечения царской линии. Результатом стала стремительная «текучесть кадров» на царском престоле, которая напоминала хаос в конце Древнего царства. Фараоны появлялись и уходили с изумительной скоростью, трон переходил от претендента к претенденту в течение нескольких месяцев или даже дней. За сто пятьдесят лет Египтом последовательно правили не менее пятидесяти фараонов (так называемая XIII династия) — для сравнения, за предыдущие два века их было всего восемь.
По всей вероятности, самые влиятельные семьи страны, будучи не в состоянии договориться о том, кому стать единственным кандидатом, запустили механизм их постоянной ротации. Так как пожилые члены каждого из конкурирующих родов имели больше шансов внушить уважение двору, Египет, по сути, превратился в геронтократию, где один за другим воцарялись престарелые фараоны.
Несмотря на эту пародию на традиционную монархию, государственная администрация продолжала функционировать с прежней удивительной эффективностью — возможно, это указывает на то, что реально дело правления ложилось на визирей и казначеев, а не на их царственных властителей. Но в официальных документах ведущие бюрократы соблюдали внешний декорум, отдавая дань древним прерогативам трона, даже если теперь чиновники назначали фараонов, а не наоборот.
В целом стране становилось все труднее сохранять видимость благополучия. Обыватели более не взывали к фараону или его гробнице; они больше не были убеждены, что это как-либо повлияет на их возможность достичь загробной жизни. Теперь, казалось, фараон был в состоянии пребывать в этом мире ровно столько, чтобы обеспечить лишь собственное посмертие. Строительство пирамид почти прекратилось, а многие фараоны довольствовались «шахтной гробницей», пробитой в теле пирамиды кого-нибудь из их предков XII династии. Экспедиции на Синай прекратились. У осажденной монархии исчезли все атрибуты, призванные являть миру силу и величие.
Вступление на престол Собекхотепа III (ок. 1680 года до н. э.) — предположительно, двадцать шестого царя XIII династии — являет неприкрашенный пример перемен, которые постигли Египет за какую-то половину столетия. Он представлял собой весьма разительный контраст со многими предшественниками: Собекхотеп открыто щеголял своим нецарским происхождением, объявляя достоинством тот факт, что в его жилах не было крови фараонов. В ряде памятных надписей он хвалил своих родителей, которые были нецарского рода, и уверенно предавал гласности имена своих незнатных родственников. Все это говорит о недуге, который коренился в самой монархии как институте власти.
Военное прошлое Собекхотепа — одно время он служил личным телохранителем фараона — безусловно, дало ему глубокие познания в политике царского двора. Став фараоном, он использовал эти знания в собственных интересах, увеличив число чиновников на ключевых постах и заново запустив строительные проекты, что в некоторой мере восстановило стабильность администрации. Но этому не суждено было длиться долго. Сердце правительства фараонов давало сбои; даже этот странный взрыв деятельности не мог скрыть такой факт.
Кризис чувствовался особенно остро на отдаленных рубежах Египта, в крепостях завоеванного Уавата. Администрация, бессильная, как евнух, оказалась неспособной обеспечить систематическую смену гарнизонов, которыми были укомплектованы форты во время их расцвета при XII династии. Один за другим нубийские форты были оставлены египетским правительством, теперь не способным распространить свою власть за пределы традиционных границ Двух Земель.
Форты ущелья Семны были оставлены последними, поскольку XIII династия приложила все усилия, чтобы удержать рубеж Сенусерта III. В конце концов, даже Семна была сдана малочисленному постоянному населению, когда последние царские служащие собрали вещи и ушли навсегда. Предоставленные самим себе и все более и более сомневаясь в возможности получения денег или провианта из столицы, некоторые обитатели крепости начали приходить к недопустимым выводам и устремили взгляд на юг, к другому потенциальному покровителю. Царство Куш было, конечно, заклятым врагом Египта — но, по крайней мере, у него имелось золото, чтобы заплатить им за работу.
Подобная же судьба ожидала крепости северо-восточной Дельты. Когда патрулирование границы прекратилось и гарнизоны были отозваны домой, централизованный контроль над самой уязвимой границей Египта исчез. Не потребовалось много времени, чтобы появился амбициозный лидер, претендующий то, чтобы заполнить вакуум власти. Некто по имени Нехези не только объявил крепости своими, но и незамедлительно провозгласил себя царем независимого государства Дельты со столицей в Хутварете — прямой вызов правительству в Ити-Тауи.
Безопасно устроившись в пределах своей укрепленной базы, Нехези точно знал, чего люди ожидают от законного правителя Египта. Он восстановил традиционную систему администрации и отдал себя под покровительство Сета, бога-покровителя Хутварета. Египетский храм, заложенный в городе в то время, стал конкретным проявлением показного благочестия Нехези, хотя его затмил построенный рядом храм в азиатском стиле — пример смешанной культуры, повсеместно распространенной в Хутварете. Этот храм, с его ярко-синей облицовкой и открытым двором под тенью дубов, выстроенный на египетской земле, был одним из самых крупных на всем Ближнем Востоке. Это достаточно демонстрирует уверенность и процветание основанного Нехези царского дома.
Все же, несмотря на свою первоначальную стабильность, новая династия не обошлась без трудностей. Преднамеренное разграбление более ранних захоронений (статуя с прической в форме гриба была разбита вдребезги, а ее инкрустированные глаза выковыряны) указывало на общественные беспорядки, и общество было в значительной степени военизировано. Воинов хоронили с оружием в руках, и город оглашался звуками работы ремесленников, создающих новое оружие.
В прежние времена на раскол в провинции пришел бы быстрый и безжалостный ответ из центра. Но правительство в Ити-Тауи было едва ли в состоянии вернуть Хутварет силой. Действительно, декларация независимости Нехези нанесла режиму XIII династии сокрушительный удар, оборвав ее последние связи с Ближним Востоком и лишив ее доходов от торговли с ним. Династия все еще продолжала влачить существование, сохраняя остатки атрибутов государственной власти, но это выглядело малоубедительно. Конец был не за горами.
В течение нескольких десятилетий правительство в Ити-Тауи и отколовшаяся династия Дельты рухнули под напором бедствий — и стихийных, и рукотворных. Голод и эпидемии опустошили Хутварет. Целые семьи, взрослые и дети, были похоронены вместе, как попало, без обычных тщательных приготовлений. Ряд чрезвычайно коротких царствований в финале XIII династии свидетельствует, что это бедствие распространилось дальше на юг. Ослабленный эпидемией Нижний Египет стал легкой добычей для агрессоров извне. Войска хорошо вооруженных захватчиков, обладающих новейшей военной техникой — боевыми колесницами, — вторглись в Египет, осадили и взяли штурмом Хутварет и устремились на юг, чтобы завоевать древнюю столицу Мемфис. В страну пришли гиксосы.
Правители чужих стран
Гиксосы были уникальным явлением в истории Древнего Египта. Больше века (1630–1520) семитоязычная знать с ливанского побережья управляла Северным Египтом, а остальная часть страны признала их доминирование. Они превратили свою столицу Хутварет в город, совершенно азиатский в культурном отношении, поклонялись чужеземному богу Баалу и хоронили умерших по чужеземному обычаю. Сами их имена были чуждыми, их завоевание казалось более поздним поколениям (а возможно, и кое-кому из современников) образом разрушения мирового порядка как такового.
На протяжении этого века их владения в северо-восточной Дельте процветали, как никогда прежде, благодаря оживленной торговле с другими регионами Восточного Средиземноморья и более отдаленными землями. Хутварет разросся в два, а то и три раза относительно первоначального размера и стал руководящим центром «мини-империи», которая охватила часть южной Палестины и ливанского побережья.
Завоевание Мемфиса гиксосами нанесло XIII династии решающий удар — и психологический, и практический. Древняя столица Египта символизировала само понятие национального единства, а его расположение на границе долины и дельты Нила было ключом к управлению перемещением товаров и людей внутри страны. Захват гиксосами такого стратегического пункта вынудил царский двор оставить Ити-Тауи и предпринять поспешное отступление на юг. Очевидно, у них даже не было времени, чтобы собрать драгоценности храма и государственные архивы — так что в итоге преемникам XIII династии пришлось повторно создавать канон религиозных текстов, не опираясь на мудрость, накопленную предыдущими поколениями.
Что касается самого царского двора, то он быстро восстановил своего рода правительство в Фивах — традиционном центре египетской независимости. Но его власть теперь распространялась лишь на семь южных номов Египта — старую «Главу Юга», из которой шестью веками ранее родилось Среднее царство. Пока правительство в изгнании свыкалось с новой политической реальностью и консолидировало оставшуюся власть, части центральной долины Нила переживали вакуум правления. В Абджу, центре культа Осириса, такое исчезновение верхушки общественной пирамиды — божественной царственности — сказалось особенно пагубно. В итоге местная элита взяла дело в свои руки и установила собственную правящую династию. Увы, без обычной поддержки умелых ремесленников и вышколенных бюрократов эти «цари» Абджу являли удручающий образ монархии, а их грубо сработанные памятники смотрелись пародиями на царскую роскошь. Это была отважная попытка сохранить самое важное учреждение Египта в главном религиозном центре страны. Но благие намерения не могли устоять перед хорошо организованными и хорошо обеспеченными гиксосами. Спустя немногим более двадцати лет династия Абджу была уничтожена, оставшись лишь строчкой в летописи.
Южнее, в Фивах, дела у беженцев из Ити-Тауи шли несколько лучше. Для многих в Верхнем Египте они все еще оставались единственными законными «правителями Двух Земель», и им по-прежнему верно служили те же семьи, что и при прежнем режиме. И все же эта внешняя преемственность была иллюзорной. В действительности ситуация коренным образом изменилась. В более стабильные времена Фивы были большим городом, который пользовался поддержкой фараонов и процветал благодаря торговым связям со всеми остальными областями Египта и Нубии. Теперь, отрезанные от Ближнего Востока присутствием гиксосов на севере, а от южных земель — потерей оазисов и нубийских фортов, Фивы стали тенью того, чем были когда-то — слабые, обедневшие и уязвимые.
Казалось, боги тоже покинули египтян в час нужды, посылая стихийные бедствия, чтобы заставить их страдать еще больше. Спустя менее чем десять лет после того, как Ити-Тауи был оставлен, коренные египтяне понесли горькую потерю, когда наводнение разрушило храм Амона в Ипет-Сут, священном центре области Фив. Фараон решил, что должен служить всем примером, и лично отправился в затопленный широкий зал храма осматривать повреждения. Можно представить его мокрую и перепачканную грязью свиту в столь удручающей обстановке.
Следующий египетский монарх столкнулся с еще более серьезными проблемами: сочетание голода, наводнения и нападения захватчиков. Неферхотеп III утверждал, что кормил Фивы во время сурового голода и «защитил свой город, когда тот был в упадке»[97].Но когда уменьшившееся население оказалось перед натиском наступающих армий гиксосов, лучшее, что Неферхотеп смог сделать, — это укрепить решимость народа и «сделать их храбрыми перед (лицом) чужеземцев»[98].Для правителя выступить в роли военачальника — это хороший способ сплотить войска, но в принятии Неферхотепом таких титулов, как «вождь могущественных Фив», видно, больше надежды, чем уверенности.
Всех — от монарха до его самых ничтожных подданных — терзал страх, что Фивы, как прежде Мемфис, падут перед захватчиками. Наиболее красноречивый письменный памятник царей того времени — стела, установленная в Ипет-Суте фараоном Ментухотепи (это необычное написание имени на старомодный фиванский манер, видимо, успокоительно действовало на жителей провинции). В обычном египетском стиле текст полон похвальбы и взрывов гнева. Ментухотепи сравнивает свою армию с «крокодилами во время наводнения»[99]. И все же, когда речь идет о его собственной силе, выбор слов выдает неприятную правду: «Я — царь в границах Фив, это мой город»[100].Пытаясь подчеркнуть законность своего правления, Ментухотепи назвал себя «тем, кто действует как царь»[101]. Даже самому эфемерному из правителей XIII династии не приходилось столь уничижительно говорить о своих полномочиях. Египетская монархия действительно стала государством, достойным жалости.
Ничто не подчеркивало это падение более безжалостно, чем судьба нубийских крепостей. Брошенные центральным правительством в дни заката XIII династии египтяне, оставшиеся там, были вынуждены искать работу в другом месте. Доминирующей силой на Верхнем Ниле было царство Куш — процветающая и независимая торговая нация, заклятый враг Египта, причина строительства этих фортов в прошлом. Кушитов не требовалось приглашать специально. Расширяя свою территорию на север, они ассимилировали Уават и взяли под контроль крепости, почти не встречая сопротивления.
В период господства гиксосов над северными территориями египетские экспатрианты, живущие в Уавате, как гражданские, так и воины, охотно служили своим новым нубийским хозяевам. Некто по имени Ка похвалялся в Бухене: «Я был храбрым слугой правителя Куша»[102]. Его коллега, Собед-хер, командир крепости, даже помог восстановить храм Гора в Бухене, «дабы ублажить правителя Куша»[103]. В своей памятной надписи Собед-хер использует все возможности, взывая к египетскому богу погребальных обрядов Пта-Сокар-Осирису, чтимому здесь Гору, покровителю Бухена, и даже обожествленному Сенусерту III — но также и к неназванным по именам «богам, которые пребывают в Уавате». Он явно хотел подстраховаться. Сенусерт III перевернулся бы от этого в своей гробнице.
Египтяне теперь поменялись ролями со своими противниками: именно они, а не нубийцы, должны были платить налоги на торговые поставки; им, а не нубийцам, указывали, где, с кем и когда они могли торговать. Расцвет XII династии превратился в далекое воспоминание.
Царство гиксосов, напротив, процветало. Поскольку ранее созданные поселения азиатских иммигрантов не могли вместить возросший поток вновь прибывших, города и относящиеся к ним кладбища возникали повсюду в восточной Дельте. Здесь был основан большой укрепленный город Телль-эль-Яудийя, который дополнил линию защитных сооружений, захваченных гиксосами в пограничной зоне. Уверенно чувствуя себя на своей новой родине, правители гиксосов дали волю выражению своих национально-культурных особенностей. В Хутварете перед главным храмом, который был посвящен Баал-Зефону, сирийскому богу грозы, горели на алтарях жертвоприношения. Этот бог вскоре ассимилировал культ египетского бога бурь — Сета. Детей, которые умерли в младенчестве, предавали земле согласно азиатскому обычаю, в специально привезенных палестинских амфорах, — хотя египетские амфоры были прочнее и обеспечивали лучшую защиту останков от тления.
В торговле гиксосы также сознательно повернулись спиной к Египту, избегая контактов с Мемфисом, Средним и Южным Египтом (хотя те продолжали поставлять золото из Куша по дорогам, проходящим от оазиса к оазису) в пользу деловых отношений с Палестиной и Кипром. Вино, оливковое масло, древесина и медь текли в шумную гавань Хутварета, наполняя его казну и делая его одной из самых больших царских резиденций на всем Ближнем Востоке.
Чтобы продемонстрировать свою экономическую и политическую мощь, правители гиксосов построили на берегу Нила большую цитадель. Она занимала более полумиллиона квадратных футов осушенной земли вдоль берега реки и была окружена огромной стеной в двадцать пять футов толщиной, укрепленной контрфорсами. Царская резиденция, находящаяся внутри, была воплощением роскоши и богатства. Сады и виноградники обеспечивали ее свежими фруктами и давали защиту от солнца; особый канал, умело построенный и одетый камнем, доставлял пресную воду из реки прямо во дворец.
Окруженные таким богатством изменились и сами правители гиксосов. Первые цари довольствовались тем, что именовали себя «правителями иностранных государств» (на древнеегипетском хекау-хасут, откуда и происходит термин «гиксос») — этим титулом в период Среднего царства обозначали правителей ближневосточных городов-государств. Однако вступление на престол царя Хьяна (ок. 1610 года до н. э.) открыло новые перспективы и ознаменовало апогей власти гиксосов.
Полный решимости стать египетским сувереном, признанным по всем правилам, что было бы соразмерно с его высоким экономическим статусом, он послал дипломатический подарок минойскому правителю Крита в Кноссе, заявив о своем появлении на арене мировой политики. «Для внутреннего пользования» он принял полное царское титулование, которое начиналось Горовым именем «Тот, кто обнимает берега [Нила]». В этом заявлении, как обычно, заключался и идеологический посыл, и политические намерения. Цель Хьяна состояла в том, чтобы выйти за пределы области гиксосов и завладеть всем Египтом.
Продвижение войск через Средний Египет привело в ужас население северной части страны — двух ее третей — и заставило их подчиниться. Возможно даже, что армии гиксосов удалось на год или два завоевать Фивы, после чего они вернулись обратно в Дельту, превращая в руины города и храмы на пути своего отступления. Преемник Хьяна, царь Апопи (1570–1530), пошел на шаг дальше в своих публичных заявлениях для общественности, взяв в качестве Горова имени формулу «Умиротворитель Двух Земель» (что напоминает Аменемхета I в начале XII династии) и описывая себя на одном из памятников как «любимца Сета, бога Сумену». Претендуя на божественную поддержку в самом центре фиванской территории (город Сумену был расположен всего в нескольких милях от Фив), Апопи, таким образом, требовал власти над всей страной. Еще никогда перспективы выживания независимого египетского царства не выглядели столь мрачно.
Еще не вечер
И все же, так или иначе, несмотря на все неудачи, пламя египетской независимости (или стремление старого режима вернуть себе власть) никогда полностью не гасло. Отступление войска гиксосов из Верхнего Египта, когда оно вернулось на свою главную базу в дельте Нила, дало фиванцам проблеск надежды, шанс восстановить и перегруппировать силы. Новый правитель Фив, Рахотеп (которого считают первым царем XVII династии), начал программу восстановления святилищ, опустошенных войсками гиксосов. В Гебту он приказал начать реставрационные работы в храме Мин, отметив, что «его врата и двери превратились в руины»[104]. В священном Абджу был восстановлен культ Осириса-Хентиэментиу. Оба действия были символическими, а не просто служили сохранению памятников: украшая храмы богов и восстанавливая древние религиозные обряды, Рахотеп ясно давал знать о своем намерении стать законным правителем Египта, который выполняет самые важные обязанности царского сана.
Его преемники последовали его примеру, восстанавливая храм в Абджу и достраивая здания там и в Гебту. Оба эти места, игравшие ключевую роль во время первой гражданской войны в Египте, снова заняли центральное место в стратегии фиванцев. Это вышло за пределы религиозной деятельности и включило в себя реальную политику: военные гарнизоны были размещены и в Гебту, и в Абджу в качестве передовых плацдармов, которые предстояло использовать в столкновениях с гиксосами. Так закладывалась основа для возрождения Фив.
Преемники фараона Рахотепа приступили также к возрождению другой традиционной царской прерогативы, а именно — к строительству пирамид. Гробницы Неферхотепа III и его потомков были жалкими захоронениями, немногим лучше, чем простые погребальные шахты, пробитые в камне, но правители XVII династии были полны решимости вспомнить дни славы Среднего царства. Так, на крутом склоне Дра Абу эль-Нага в западных Фивах они заложили новое царское кладбище. Гробница Нубхеперра Интефа, четвертого фараона династии, является самой известной. Погребальная камера была высечена на обрыве утеса, и попасть в нее можно было через наклонную шахту, но это было лишь «интимной» частью захоронения. Его местоположение на поверхности склона — чтобы его всем было видно — отмечено пирамидой с крутыми гранями, построенной на склоне и обнесенный кирпичной стеной, довольно небрежно сложенной.
Пирамида была также сделана из сырцовых кирпичей — такие использовали в первые годы фиванского возрождения, когда добыча в карьерах больших объемов камня была все еще не по средствам неоперившейся династии. Но все это было заретушировано штукатуркой, чтобы создать, по крайней мере, фиктивную видимость каменного памятника с гладкой облицовкой. Будучи высотой всего сорок три фута (около 13 метров), эта пирамида не шла ни в какое сравнение с памятниками XII династии — но знаменовала собой намерение тягаться с ними, даже если ресурсов для этого пока еще не имелось. Действуя в том же духе, Интеф вынужден был обойтись готовой статуей — вероятно, позаимствованной из погребального храма Ментухотепа II, который расположен неподалеку.
Даже если Нубхеперра Интеф испытывал недостаток в средствах, он был полон решимости стать великим правителем. На обелисках, установленных перед его гробницей, он сделал надпись, которая была еще одним, и весьма значительным, публичным объявлением намерения восстановить целостность Египта. В тщательно выбитых иероглифах он связывал себя с некоторыми самыми важными божествами Египта: Осирисом-Хентиэментиу, богом-покровителем Абджу и гарантом счастливого возрождения в загробной жизни; Анубисом, «повелителем кладбищ», богом мумификации с головой шакала, который осуществлял контроль над погребением; и — несколько неожиданно в такой загробной компании — с Сопду, «повелителем чужеземных государств».
Но включение Сопду не было ошибкой. У этого довольно незначительного божества было два определяющих качества: он был божественным покровителем иностранных государств, прежде всего горного Синая и южной Палестины, а центр его культа был расположен в восточной части Дельты, в Пер-Сопду, — прямо в царстве гиксосов. Это был классический случай теологического «зуб за зуб». Если Хьян смог заявить, что фиванский бог поддерживает его право на политическую гегемонию, то Интеф мог сделать то же самое и вверить себя защите бога Дельты, который отвечал за чужеземные государства. С благословением Сопду XVII фиванская династия могла надеяться побить иностранцев их собственным оружием и восстановить власть над землями, которые отняли захватчики.
Но одно дело — божественная поддержка, другое дело — практическая политика. Прежде чем Нубхеперра Интеф мог надеяться начать мобилизовать сторонников, чтобы нанести гиксосам ответный удар, он должен был объединить силы своей династии и установить твердую власть в собственном доме. Это был тот случай, когда действует правило «сила в единстве». Замечательный документ, свидетельство этой перестройки власти, сохранился в Гебту. Это царский указ Нубхеперра Интефа, которым фараон улаживает внутренний спор, возникший между могущественными бюрократами, управляющими храмом Мина. Увы, описание подробностей этого дела не приведено — но вердикт, вынесенный фараоном преступнику по имени Минхотеп, был четким и определенным:
«Выбросьте его вон из храма отца моего Мина, изгоните из пределов храма сыновей его сыновей и потомков его потомков и швырните на землю. То, чем снабжали его, должно быть отобрано… так, чтобы его имени не помнили в этом храме — как должно поступить с каждым, подобным ему, кто бунтует»[105].
Можно заподозрить, что мятежное поведение Минхотепа выразилось не в акте кощунства против самого храма, а в действиях против лояльных сторонников Интефа — тем более что отлучением Минхотепа воспользовался к своей выгоде градоначальник Гебту, Минемхат, преданный слуга XVII династии. Такими способами правители Фив концентрировали власть по всем городам и храмам Верхнего Египта в руках людей, которым они могли доверять.
Конечным результатом стала объединенная и сплоченная администрация, готовая и стремящаяся повторно изучить и восстановить прежние традиции и способы управления. Собекемсаф II, сменивший Нубхеперра Интефа около 1560 года, продемонстрировал способность продолжить эту программу возрождения монархии, отправив экспедицию для карьерных работ в Вади Хаммамат — несомненно, при материальной поддержке со стороны своих новых друзей в Гебту.
Это была первая такая экспедиция, проводимая при поддержке правительства, за последние 160 лет. Правда, в ней, скорее всего, участвовало лишь 130 человек против 19 000, принимавших участие в подобных экспедициях при Сенусерте I, и рабочие, вероятно, нанимались случайным образом — но начало было положено. В глубине Восточной пустыни, в шахтах Гебель Зейт, возобновились работы силами работников, нанятых из числа жителей пустыни, племени меджай.
Фиванская администрация занималась не только заготовкой сырья для возрождения царских мастерских; она начинала расправлять плечи, оттачивала политическое оружие и готовилась к войне. Однако самым ясным признаком строительства военных планов стало то, что Собекемсаф пожертвовал земли местному храму в Маду (ныне Медамуд), расположенному в нескольких милях от Фив. Выбор адресата был не случайным, поскольку богом-покровителем Маду был не кто иной, как Монту, фиванский бог войны, который вдохновил XI династию на победу в борьбе за воссоединение шесть веков назад. От Монту можно было ожидать, что он поможет новому поколению фиванских воинов в их борьбе за спасение народа.
Когда все, казалось, было готово, судьба нанесла XVII династии жестокий удар. Из отдаленных пределов Нубии, через построенные египтянами крепости Уавата, двинулась огромная армия, собранная правителем Куша. Она неслась к северу, нападая на города и деревни в Верхнем Египте, расхищая храмы и гробницы и унося с собой добычу. Особенно встревожило египтян то, что кушиты шли не одни, но нанимали для своих целей союзников: «Куш пришел… и заставил взбунтоваться племена Уавата, все [народы?] Верхней Нубии, Пунта и Маджая»[106].
Это была огромная коалиция, включившая жителей Нижней Нубии, которые, несомненно, предвкушали возможность поквитаться с бывшими угнетателями, а также жителей отдаленных территорий Пунта и маджаев Восточной пустыни, всегда готовых предложить свои услуги тому, кто больше заплатит.
Отважные жители города Нехеб, оказавшиеся в центре огненной бури, оказали яростное сопротивление под предводительством своего храброго правителя. Они дали отпор захватчикам и не пропустили их дальше Первого порога. Несмотря на это, правитель потерял свои владения, которые остались на разграбление орде, и фиванская сторона понесла потери, которые едва ли могла себе позволить.
Вторжение кушитов стало ужасным потрясением, но и хорошим уроком XVII династии: прежде чем уверенно начать кампанию за национальное воссоединение (в котором лояльные воины Нехеба должны были играть ведущую роль), им следовало сначала укрепить свой южный фланг.
Ответный удар
В Хутварете, столице гиксосов, царь Апопи, должно быть, ощутил надвигающуюся вспышку военных действий. Он принял меры по укреплению крепостной стены царской цитадели и созданию стратегического военного союза с Кушем. Используя дороги, ведущие через пустыню от оазиса к оазису, которые гиксосы контролировали с первых лет своего правления, его посыльные могли обмениваться сообщениями с правителем Куша, не проходя по фиванской территории. Вероятно, Апопи пришлось предложить царю Куша долю в добыче — но если между этими двумя державами был достигнут приемлемый компромисс, под этим мог подразумеваться лишь единственный вариант: Египет будет разделен, с его независимостью будет покончено навсегда.
Без тени иронии Апопи использовал старую египетскую уловку, чтобы сплотить своих сторонников в предстоящей борьбе. В агитационных целях азиатский правитель восхвалял свою власть новыми, еще более изысканными эпитетами: «решительный в день сражения, чье имя более величественно, нежели имя любого из царей, защитник отдаленных земель, никогда не лицезревших его…»[107] и, таким образом, «нет никого подобного ему ни в одной земле!»[108]
Новый фиванский правитель, Секененра Таа, ни в малейшей степени не был обеспокоен этими воинственными разговорами. Вместо того чтобы баловаться словесной перепалкой, он вел реальные приготовления к столкновению. Его первый шаг состоял в том, чтобы устроить передовую штаб-квартиру, откуда можно было планировать и направлять атаки на Мемфис и Хутварет. Для этого была избрана местность Дейр эль-Баллас на западном берегу Нила напротив Гебту. Там он возвел укрепленный дворец, устроенный так, чтобы разместить в нем семью фараона. Дворец обслуживался комплексом пекарен и был окружен солидным поселением для семей царской свиты. На высоком холме, господствующем над окрестной территорией, был сооружен наблюдательный пост с видом на долину Нила. В целом это была прекрасно защищенная позиция.
С таким полностью оснащенным стратегическим центром, откуда можно было осуществлять командование, Taa начал первую волну нападений на гиксосов. Он отнюдь не был штабной крысой — он вел войска, и его высокий рост, мускулистое тело и крупная голова, украшенная густыми, вьющимися темными волосами, говорили всем: вот истинный воин-герой. Ведомый мыслью о том, что его судьба имеет особый смысл, и укрепляемый решимостью своей неистовой сестры-жены Аххотеп, он втянул врага в рукопашный бой.
И… грянула катастрофа. В гуще сражения фараон упал с колесницы — возможно, сраженный ударом сзади. Незащищенный, он погиб под ударами кинжалов, топоров и копий. Азиатский топор расколол его череп, вызвав обширную травму головы и став причиной смерти Taa. В хаосе и беспорядке было невозможно должным образом подготовить тело к похоронам. Вместо этого фараона наскоро забальзамировали, даже не распрямив его руки и ноги, и увезли в Фивы. Там, перед горюющей семьей и ошеломленным населением, «Taa Храбрый», как гласила надпись на его гробнице, был погребен, а его преемником был назначен Камос, который возглавил скорбящих.
Фараон погиб в расцвете сил, его правление продлилось лишь около четырех лет (1545–1541). Бремя правления и надежды египтян теперь легли на плечи Камоса. Неопытный и неуверенный, не знающий, как двигаться дальше, новый монарх созвал военный совет. В проникновенных, полных муки словах он оплакивал свою судьбу и судьбу своей страны: «Почему я размышляю о своей силе, в то время как один правитель в Хутварете, другой в Куше, и я сижу рядом с азиатом и нубийцем, и каждый из них держит в руках часть Египта и делит его землю со мной?»[109] Ни разу за 1400 лет со своего основания Египет не испытывал такого состояния упадка. Страна уже переживала отсутствие единства и мятеж в прошлом — но сейчас ситуация была иной. Теперь само существование Египта как независимого государства, управляемого египтянами, находилось под угрозой со стороны иностранных держав на севере и юге и в целом выглядело сомнительным. Чтобы выжить, уже не говоря о том, чтобы снова достичь процветания, от Двух Земель требовались тяжелый труд, жертвы и кровопролития — и непоколебимое решение победить[110].