Слава и могущество (1541–1322 годы до н. э.)
Долина царей, храм в Луксоре, колоссы Мемнона и золотая маска Тутанхамона… Блестящие культурные достижения древних Фив вызывают из небытия исчезнувший мир потрясающего изобилия и щедрого покровительства искусствам. Созданные за период жизни восьми поколений, эти грандиозные памятники и ослепительные сокровища являются наследием одного царствующего рода, XVIII династии, которая правила в долине Нила около двух с половиной столетий. Во время ее господства цивилизация фараонов достигла вершины развития — и уверенность Египта в своей силе и высоком предназначении, по-видимому, не знала границ.
Сбросив иго чужеземного господства, царь Яхмос и его потомки утверждали культ монархии с еще большим усердием. Внедрение идеи о божественности власти было драмой — и сценой для нее послужили Фивы. Благодаря богатству, накопленному посредством внешней торговли и завоевательных войн, этот скромный провинциальный центр Верхнего Египта преобразился в административную и религиозную столицу империи, «стовратный» город с обелисками, храмами и гигантскими статуями, возвышающимися над горизонтом со всех сторон. Придворные и чиновники в его дворцах и административных зданиях управляли державой с безжалостной эффективностью, держа под контролем все аспекты жизни народа и средства к его существованию. Царь ради блага государства проводил торжественные церемонии, а его народ по-прежнему трудился на полях — здесь почти ничего не изменилось. В замкнутом мире XVIII династии переменам подвергался лишь сам институт царской власти. Порой правители резко меняли ряд устоявшихся ритуалов, но ни царице Хатшепсут, ни фараону-еретику Эхнатону не удалось низвергнуть столетиями создававшуюся традицию.
Третья часть посвящена взлету и падению, триумфу и трагедии XVIII династии, от национального возрождения до увядания и распада. Мы расскажем, как отряду фиванцев, преданных престолу, благодаря динамичному и решительному командованию и, в немалой степени, твердой вере в собственную правоту удалось преодолеть все трудности, изгнать ненавистных захватчиков-гиксосов и восстановить единство в долине Нила. Избавившись от унизительной зависимости, Египет расширил свои пределы и превратился в огромную державу, которой была подвластна территория, протянувшаяся на две с лишним тысячи миль. Если прежде фараоны сосредотачивались на внутренних делах, то теперь они нашли для себя место на мировой сцене. Посланцы из отдаленных стран доставляли к царскому двору экзотическую дань, а египетская армия сметала все препятствия в горах и на равнинах Ближнего Востока. На юге систематическая колонизация и эксплуатация Нубии обеспечивала Египет минеральным сырьем, необходимым для поддержания его военной мощи — и для того, чтобы в царских мастерских изготовляли роскошные и изысканные произведения искусства. Это был воистину Золотой век.
Однако неуклонное возрастание власти правителя на фоне такого могущества и процветания привело к катастрофе. Когда правитель, склонный к радикальным действиям, решил довести принцип божественности монархии до логического предела, в Египте все пошло кувырком: почитаемые культы и обычаи были уничтожены в приступе автократического и пуританского рвения. Только смерть царя-еретика и своевременные маневры традиционалистов позволили вернуться к прежнему положению и установить более стабильный режим. Но в ходе этих событий XVIII династия умалилась и угасла, ослабленная и дискредитированная. Ее падение открыло путь новому имперскому порядку, основанному не на блестящем золоте, а на холодной бронзе.
Глава 10. Восстановление порядка
Вооруженная борьба
Освобождение Египта от гиксосов запомнилось потомкам как время национального и культурного возрождения, как заря новой эпохи. Царей, которые возглавляли борьбу за независимость, почитали как отцов-основателей, равных великому Ментухотепу, победителю в затяжной гражданской войне. Египтологи также разделяют взгляд на борьбу автохтонов-египтян и покоривших их выходцев из Азии: изгнание гиксосов знаменует начало Нового царства, самой славной эпохи в долгой истории Древнего Египта.
Но современники воспринимали ситуацию иначе. Жалобы царя Камоса на состояние дел в его стране были искренними. В 1541 году до н. э. автономная территория «Египта», зажатая между гиксосами на севере и кушитами на юге, занимала едва третью часть земель, которые когда-то были подвластны великим царям XII династии. Для многих египтян, даже в самом центре фиванской области, такой status quo не казался плохим вариантом. Ведь подчинение гиксосскому правителю в Аварисе давало и ряд преимуществ: фиванцам дозволялось возделывать поля и пасти стада на подвластных гиксосам землях, получать оттуда же фураж для скота — а взамен они должны были всего лишь платить налог своему чужеземному господину. Известно, что собственные чиновники Камоса высказывали полное довольство такой системой. Хотя это, возможно, классический образец пропаганды, цель которой — изобразить царя как решительного и смелого лидера перед лицом трусливой и равнодушной элиты, здесь, по-видимому, есть и зерно истины. Гиксосы принесли в Египет технологические новшества (вспомним хотя бы лошадь и колесницу), открыли стране путь к средиземноморской торговле в больших масштабах и выказали себя ничуть не худшими администраторами, чем уроженцы Египта.
Политика мирного сосуществования в этих обстоятельствах вполне могла быть желательным выбором. Но она мало привлекала человека и династию, мечтавшую восстановить былую славу. Для гордых фиванцев власть чужеземцев над любой частью «возлюбленной земли» была проклятием, и Камос выразил свою личную решимость в максимальной прозрачной форме: «Желаю я, — сказал он своим ближайшим сподвижникам, — спасти Египет»[111].
Однако прежде чем «спасение» Египта могло стать действительностью, нужно было разобраться с такими мелочами, как присутствие оккупантов-гиксосов и растущая угроза со стороны кушитов. Правитель страны Куш собрал огромную армию, в том числе солидную конницу, и вряд ли упустил бы случай расширить сферу своей власти. Набеги на пустыню Негев поколением раньше преподали фиванцам ценный урок: только обеспечив безопасность своей южной границы, они могли вступить в борьбу с врагами на севере. Понеся большие потери в войне с гиксосами и не владея новейшими вооружениями, они не могли себе позволить войну сразу на два фронта.
Начать следовало с нейтрализации Куша. И вот, в 1540 году до н. э., всего лишь на второй год своего правления, после нескольких месяцев подготовки, Камос повел свое войско на юг. Первой их задачей было отбить Уават[112]и укрепить его в ожидании прихода кушитов, создав тем самым буферную зону на южном фланге. Фиванцы прошли по слабозаселенной долине к югу от Абу, не встретив, по-видимому, никакого сопротивления. Когда они вышли к подножию Второго порога, впереди замаячила их цель — крепость Буген. Она служила одним из главных военных центров египетской оккупации на протяжении почти всего периода Среднего царства, но в последующие десятилетия Буген быстро пал перед кушитами. Проживавшие в нем египтяне весьма легко переметнулись на их сторону и служили своим нубийским господам столь же ревностно, как прежде — великим царям XII династии. Но как только они завидели немалые силы новой египетской армии на горизонте, то, судя по всему, сразу же без боя капитулировали, вдруг вспомнив о былом подчинении властелину Двух Стран. Камоса встретили как героя-победителя, после чего он занялся восстановлением укреплений Бугена и обеспечением боеспособности гарнизона этого нового форпоста.
Будучи хорошим стратегом, он думал не только о сиюминутных нуждах обороны. На будущее он предусматривал долгосрочную оккупацию Нубии, а потому позаботился восстановить в захваченной области египетскую администрацию. Ни один царь не мог полагаться на шаткую верность комендантов крепостей. Необходимо было найти другой механизм, чтобы обеспечить прямой контроль над покоренными территориями. Камос изобрел систему, которую египтяне впоследствии использовали столетиями для управления Нубией. Он назначил доверенное лицо, Тети, первым «сыном царя», то есть наместником, вице-королем Нубии, с правом управлять от имени царя и с обязанностью отчитываться по всем нубийским делам непосредственно перед своим царственным господином. Когда Тети прочно обосновался в Фарасе, созданной для наместника резиденции, Камос с войском вернулся в Египет, чтобы приготовиться к войне с гиксосами — что было куда более трудной и опасной затеей.
Готовясь к походу на север, Камос учел не только чисто военные, но и психологические моменты. Он рассчитывал, что политика шока и устрашения, направленная против городов Среднего Египта, поддерживавших гиксосов, окажет глубокое воздействие на боевой дух противника, «размягчит его» перед генеральным сражением. По его собственным словам,
«Я направился под парусами вниз по течению, как победитель, дабы изгнать азиатов по велению Амона… мое отважное войско катилось передо мной, подобно пылающему огню»[113].
Его первой целью был город Нефруси, находившийся на территории гиксосов, к северу от регионального административного центра Хмун (ныне — эль-Ашмунейн). Правителем Нефруси был египтянин Тети, сын Пепи. Если бы войску Камоса удалось образцово расправиться с ним, другие коллаборационисты призадумались бы, а не перейти ли им на египетскую сторону? Заняв позиции под покровом темноты, фиванцы напали на Нефруси с первыми лучами рассвета: «Я налетел на него как сокол… воины мои были подобны львам, уносящим свою добычу»[114]. Без малейшего милосердия Камос наблюдал за разграблением города, а затем приказал стереть его с лица земли. Та же судьба постигла несколько дней спустя селения Хардаи и Першак. Разрушение городов по всему Среднему Египту подорвало гегемонию гиксосов в этом регионе. Фиванцы двинулись дальше.
Затем, по счастливой случайности, в руки Камоса попали сведения, позволившие подкрепить идеологическую базу его похода. Основываясь на богатом опыте фиванцев по части хождения по пустыне и знании троп, накопленном во времена гражданской войны, Камос наладил регулярное патрулирование путей через Западную пустыню; разведчики скрытно следили за всеми передвижениями и докладывали о любых необычных событиях.
Гиксосы со своей стороны также пользовались путями в пустыне для торговли со страной Куш: хоть Фивы и были покорены, отправлять груз нубийского золота по реке, через главный очаг сопротивления, было попросту слишком рискованно. Поэтому дорога между Сако (ныне эль-Кес) в Среднем Египте и кушитской столицей Кермой, между севером и югом, которая шла через оазисы в Западной пустыне, была оживленным трактом, ею пользовались и торговые караваны, и дипломатические миссии. Одному гонцу не повезло — он попался разведчикам Камоса неподалеку от оазиса Джесджес (ныне Бахарийя). Можно легко представить себе ликование фиванцев, когда они обнаружили, что гонец нес письмо от царя гиксосов к новому правителю страны Куш. Содержание по силе воздействия можно было бы приравнять к взрывчатке:
«От руки правителя Авариса.
Аусерра, сын Ра Апопи, приветствует сына владыки Куш!
Почему ты, взойдя на престол, не известил о том меня? Разве ты не заметил, что учинил Египет против меня? Правитель его, Камос… проник на мою территорию, хотя я даже не нападал на него, как он напал на тебя. Он возжаждал эти две страны, мою и твою, и разорил их. Приди на север, не уклоняйся. Смотри, он здесь зажат мною. Никто не встанет на твоем пути в Египет. Помни, я не пропущу его, пока ты не придешь. А затем мы поделим между собою города Египта»[115].
Несмотря на упрек в том, что кушитский наследник не известил его о приходе к власти, Апопи делает своему нубийскому союзнику чрезвычайно ценный подарок: в обмен на военную поддержку он готов поделиться с ним завоеванной территорией Египта — классический образец принципа «разделяй и властвуй». Итак, худшие опасения фиванцев оказались оправданными. Если бы они не начали действовать, и притом быстро, Египет рисковал погибнуть окончательно.
Камос ответил немедленно и интуитивно нашел правильный ход. Вместо того чтобы убить злосчастного гонца, он отправил его обратно в Аварис с собственным посланием для Апопи: «Я не оставлю тебя в покое; я не позволю тебе ходить по земле, иначе как по моей воле»[116]. Для большей доходчивости гонцу было также приказано известить Апопи о недавних нападениях Камоса на города Среднего Египта. Мало того, что фиванские войска были отважны и полны решимости — они еще и одерживали победы за спиной у гиксосов! Запросив поддержки у кушитов, Апопи роковым образом выдал собственную слабость. Нападение фиванцев на Аварис внезапно стало вполне реальной перспективой.
Если верить живому, личному рассказу Камоса, то он действительно воспользовался обстоятельствами и напал на центр владычества гиксосов. Дойдя до предместий Авариса, он похвалялся, что пил вино виноградников Апопи, вырубил его сады, изнасиловал его женщин и ограбил грузовые корабли с Ближнего Востока: «взял золото, лазурит, серебро, нефрит, бронзовые секиры без числа… морингу[117], благовония, жир, мед, древесину ивы и самшита…»[118] Он заявлял, что вышел непосредственно к царской цитадели, которую презрительно назвал «домом храбрых слов», и женщины гиксосов «выглядывали из-за зубцов своих стен… как мышата из норок»[119].
Выстроив свой флот в боевой порядок, Камос предпринял массированную атаку на твердыню гиксосов — но, по-видимому, безуспешно. Однако он сделал хорошую мину при неудачной игре, устроив триумфальное возвращение в Фивы во главе своего войска. Следуя вековому обычаю, он велел запечатлеть свои героические деяния для потомства на ряде больших стел в храме Амона в Ипет-Суте.
Но ликование фиванцев длилось недолго и резко оборвалось с внезапной смертью Камоса несколько месяцев спустя, в 1539 году. Причина его безвременной кончины неизвестна. Как он ни храбрился, ни бушевал, похоронили его не как победителя, в непозолоченном гробу, и рядом с ним положили всего лишь два кинжала. Дело его жизни осталось незавершенным.
Смерть Камоса и сама по себе стала жестоким ударом для египтян, но их чувство утраты, разочарование и тревогу еще более усилили споры из-за наследования трона. Тремя годами ранее Камос стал царем вместо прямого наследника — вероятно, потому, что уже был взрослым и мог продолжить ту борьбу, которая стоила жизни Секененра. Теперь, когда Камос умер, обойти наследника снова было не так-то легко… хоть тот и был еще маленьким мальчиком.
Фивы ждали, пока новый царь, Яхмос, достигнет совершеннолетия. Девять долгих лет дела военные оставались в состоянии застоя. Буген был в руках египтян, и это успешно сдерживало страну Куш. Деморализованные войска Апопи были не в силах начать наступление, но и фиванцы, не имея вождя, тоже ничего не могли — только сидеть тихо, быть начеку и готовиться.
Победа любой ценой
В 1529 году Яхмос достиг совершеннолетия и встал во главе своего войска. После десяти лет вынужденного бездействия Египет вновь наточил когти. Наконец-то они могли начать великий поход. Лучший рассказ об этом событии оставил человек, который был не только очевидцем, но и активным участником битвы под Аварисом. Яхмос, сын Ибаны, судя по верноподданническому имени, был одним из самых преданных и усердных пехотных командиров фиванского царя[120]. Его отец также в молодости служил в фиванском войске. Яхмос вырос в городе Негев, который был надежным союзником Фив, и, видимо, впитал верность фиванскому делу с молоком матери. Он начал свою военную карьеру на корабле под названием «Дикий Бык». Несколько лет спустя его перевели на другой корабль, «Северянин», который входил в состав флота царя Яхмоса на начальном этапе осады столицы гиксосов.
Пока фиванские суда блокировали Аварис, чтобы не дать вырваться войску гиксосов, царь провел свои силы по тщательно спланированному маршруту через Средний Египет к верхней части Дельты. Его первая цель имела и стратегическое, и символическое значение: это был большой город Мемфис, исконная столица Египта со времен основания государства. За ним последовала не менее значительная цель: Иуну (Гелиополис), культовый центр бога солнца Ра. Он тоже был покорен без особого труда. Теперь фиванскую армию можно было назвать национальной, и ей была обеспечена поддержка бога-творца.
Вернувшись в Аварис, Яхмос, сын Ибаны, стал командующим новым военным кораблем, «Воздвигшимся в Мемфисе», названным так в честь взятия столицы. Воодушевленные успехами своих товарищей, моряки устроили отважный рейд по главному руслу Нила, которое проходило близ цитадели гиксосов, и убили некоторое количество вражеских солдат. Война на истощение, по-видимому, развивалась благоприятно для Фив. Яхмос, сын Ибаны, был награжден за храбрость «почетным золотом» — это была высшая военная награда в Египте и первая из семи таких наград за время его долгой и успешной карьеры.
Еще один задуманный рейд пришлось прервать, когда царь созвал все свои отряды для яростной битвы к югу от Авариса. Чем ближе подходили сухопутные войска фиванцев к конечной цели, тем сильнее становилось сопротивление врага. Но царь Яхмос, следуя своему стратегическому замыслу, не спешил начинать генеральное наступление на Аварис, пока не была захвачена Тьяру, пограничная крепость, некогда служившая важнейшей частью системы безопасности при Двенадцатой династии. Спустя всего три месяца после взятия Иуну, после недолгой осады, воины Яхмоса овладели крепостью. Теперь фиванцы были в состоянии перехватить войско гиксосов, если оно вздумает отступить от Авариса. Апопи и его сторонники попали в ловушку.
Тщательность планирования кампании и блестящее исполнение плана не оставляли никаких сомнений в успехе: «Аварис был разграблен»[121], — лаконически сообщает Яхмос, сын Ибаны, подводя итог победы фиванцев. Для большинства жителей Авариса это означало смерть. Тех, кому удалось уйти из уничтожаемого города, поджидали на границе египетские воины. Очень немногим удалось достичь относительно безопасных областей Палестины, находившихся под контролем гиксосов, но у царя Яхмоса и для них кое-что было запланировано. Решив, что для угнетателей Египта (каковыми он считал врагов) нигде не должно быть убежища, Яхмос повел свое войско через северный Синай и осадил Шарухен (ныне Телль-эль-Аджул), главный центр политического и коммерческого могущества гиксосов на Ближнем Востоке[122].
В течение трех лет египетские войска держали город в кольце, пока и он наконец не сдался. Для того чтобы закрепить окружающие территории за египетским царем, здесь, как и в Бугене, был оставлен надежный гарнизон. Ради пущей уверенности вспомогательный отряд обосновался по соседству, в Газе, в качестве злорадного напоминания переименованной в «Город плененного правителя».
Победа Яхмоса была полной. Проделав краткое турне по побережью Палестины, вырезав несколько городов для устрашения местных жителей, царь с триумфом возвратился в Египет. Ненавистные пришельцы были изгнаны, национальное единство восстановлено.
Изгнать гиксосов и обеспечить на северной границе Египта защитный буфер было хорошо для начала — но Яхмос знал, что будущее процветание страны зависит не только от безопасности. Ей настоятельно требовалось восстановить доступ к золоту, а это означало широкомасштабный реванш и повторную оккупацию Нубии, прежде всего — золотоносной области к югу от Второго порога. Это и стало основной стратегической целью последних лет правления Яхмоса. Буген, уже ставший надежным оплотом египтян, мог послужить удобной базой для военных операций, но в первую очередь Египет нуждался в укрепленном административном центре в непосредственной близости от золотых рудников. Для этого потребовалось бы отодвинуть границу на юг за Семну[123]. Такого не делал даже великий завоеватель Сенусерт III.
К счастью, подходящее место имелось. Остров Шаат (ныне Сай) располагается на полпути между Вторым и Третьим порогами. Этот остров, крупнейший из всех в нубийской части Нила, прямо посреди тогдашней области золотодобычи, идеально подходил для постройки поселения и укрепления. Во время своей единственной нубийской кампании Яхмос направился прямо на Шаат, захватил остров и построил крепость, окруженную массивной стеной — толщиною четыре с половиной метра, да еще и с контрфорсами. Место было выбрано удачно — на вершине каменистого мыса, с видом на восточный рукав Нила и широкий отрезок восточного берега.
На Шаате устроили каменоломню, где добывали песчаник, служивший строительным материалом для крепости и других царских строек в Нижней Нубии. И наконец, чтобы обеспечить наглядный образец патриотического рвения и вдохновить гарнизон новой южной твердыни на верную службу, Яхмос велел изготовить статую самого себя и установить ее в храме на Шаате, как когда-то сделал Сенусерт III в Семне. Теперь гегемония Египта была прочно установлена от побережья Ближнего Востока до верховий Нила, и Яхмос вполне мог похвалиться, что «убивает он в Верхней Нубии, а боевой клич его слышен в землях Финикии»[124].
Египет вновь обрел величие, народ избавился от оккупантов и угрозы вторжения. Но национальная эйфория охватила далеко не всех. Люди наверняка не забыли, что понятие «свобода» в разных кругах имеет разный смысл. Для монархии восстановление порядка означало возврат к прежним методам правления — с царем на вершине общества, которого поддерживает и обслуживает безропотное население. Для народа возрождение Египта обещало лишь усиление гнета аристократов. И все-таки нашлась кучка смельчаков, готовых рискнуть жизнью, чтобы помешать безудержному подъему фиванской монархии к абсолютной власти. Не успел Яхмос водрузить египетский стяг на острове Шаат и отплыть на север, в Египет, как в столице вспыхнул мятеж под руководством некоего нубийца. Он, вероятно, решил воспользоваться временным отсутствием царя, но его предприятие было плохо подготовлено и обречено на провал. Яхмос вызвал войска, они дали отпор мятежнику и захватили его в плен. Его неудачливые сторонники также стали пленниками, и их наверняка отправили трудиться на золотых рудниках Нубии.
Затем, видимо, вдохновившись таким отважным, хотя и безрассудным проявлением оппозиции, египтянин по имени Тетиан поднял более серьезное восстание. Возможно, он был сыном или родственником губернатора Нефруси, который пострадал от гнева Камоса в предыдущем поколении. Дело Тетиана — противодействие власти Яхмоса — привлекло к нему многих, и эти «недовольные» явно представляли собою реальную угрозу правительству и его планам. Царь отреагировал быстро и беспощадно: «Владыка убил его; его шайка была уничтожена»[125]. У диссидентов (или борцов за свободу) был шанс, но они его упустили. С тех пор открытого восстания против египетской монархии не было в течение пятисот лет.
Политическим неурядицам сопутствовали природные катаклизмы. Незадолго до того к северу от Египта взрывом вулкана Тира[126]была почти уничтожена минойская цивилизация. Облако пепла полностью погребло минойскую колонию Акротири, а раскаленные обломки, падающие с неба, погубили поля и селения на Крите на расстоянии 150 миль.
Последовавшие за этим голод и беспорядки ослабили Минойскую империю, господствовавшую в бассейне Эгейского моря пять столетий, и она вдруг сделалась уязвимой. Этот факт не прошел мимо маленького, но амбициозного города Микены в континентальной Греции. Примерно в то же время, хотя, возможно, вне связи с катастрофой Тиры, Египет пострадал от метеорологических явлений: над страной пронесся ураган, сопровождаемый сильными ливнями, и причинил большой материальный ущерб, в том числе и царской резиденции. Яхмос был готов справиться с этой демонстрацией неудовольствия высших сил столь же энергично, как до того — с мятежом Тетиана; он повелел восстановить все поврежденные потопом здания и заменить храмовую утварь, так что вскоре Египет «стал таким же, как прежде»[127]. Увековечивая для потомков свои благочестивые деяния, царь сравнил ущерб от ненастья с недавними бесчинствами гиксосов. Суть сказанного была ясна: какова бы ни была причина хаоса, Яхмос, истинный царь и держатель мироздания, восстановит порядок.
Семейные ценности
Границы укреплены, торговля налажена, доступ к золоту обеспечен, внутренняя оппозиция подавлена… Казалось бы, выдающихся успехов Яхмоса было достаточно для восстановления мощи и величия египетской монархии. Но он смотрел на вещи шире, и, помимо практических вопросов экономики и политики, заботился также об идеологии.
То ли знания, то ли интуиция подсказали Яхмосу и его советникам, что идеи могут стать самым прочным оплотом национального единства — если их правильно оформить и согласовать с менталитетом египтян. Царь знал по личному опыту, насколько важны добрые отношения в семье, и эта идея была, несомненно, близка жителям городов и деревень Египта. Теперь, когда страна — или, по меньшей мере, ее правящая верхушка — снова наслаждалась покоем и достатком, Яхмос занялся превращением своей собственной, царской семьи в главный объект религиозного поклонения по всей стране. Это было, возможно, величайшим из его достижений, и оно определило весь дальнейший путь его династии.
У Яхмоса были особые личные причины, чтобы добиваться общественного признания своих ближайших родичей. Ведь он взошел на трон ребенком, и до его совершеннолетия страной правили его бабушка Тетишери и мать Яххотеп. Право Яххотеп на исполнение такой роли основывалось на безупречных законных основаниях: она была дочерью, сестрой и главной женой царей, а под конец — и матерью царя. Своеобразные брачные обычаи, принятые в роду Яхмоса, допускали инцест, а это значит, что его мать и отец оба были отпрысками Тетишери, родными братом и сестрой. Яхмос, в свою очередь, взял в жены родную сестру, Яхмос-Нефертари: судя по сложности родства и частоте употребления имени Яхмос, как мужчинами, так и женщинами, это либо адски усложняло жизнь при дворе — либо весьма упрощало.
Стремление к замкнутости семьи должно было, вероятно, подчеркнуть отличие царей от простых смертных — в подражание бракам между братьями и сестрами среди богов; кроме того, этим устранялись возможные соперники во власти. Так или иначе, в результате создавалась исключительно сплоченная группа родственников, в которой женщины играли необычно выдающуюся роль. Удачная идея Яхмоса состояла в том, чтобы превратить «семейное дело» в национальный культ.
В Абджу, древнем некрополе царей, то есть ключевом пункте поклонения царственным предкам, Яхмос соорудил храм-пирамиду в честь самого себя, украшенный сценами его победы над гиксосами, и святилище для своей бабушки, Тетишери. В центре здания установили монументальную стелу с объяснением, что «Его величество сделал это, ибо любил ее превыше всего на свете»[128]. Здесь просматривается прочная связь между внуком и бабушкой, которая воспитывала его, пока мать занималась государственными делами. Но для самой Яххотеп у Яхмоса нашлись еще более возвышенные хвалы и благодарности. В Ипет-Сут, в храме Амона, который быстро приобретал статус национальной святыни Египта, он установил большую стелу с надписью. В ней перечислялись благочестивые подношения царя храму (в основном — огромные количества золота из рудников Нубии), а далее следовал призыв к народу Египта: помнить ныне и впредь о важнейших деяниях Яххотеп:
«Восхваляйте госпожу Страны,
Хозяйку побережья Хау-Небут,
Чья добрая слава известна во всех чужих краях,
Чья рука правит народом!
Супруга царя, сестра властителя
(да будет он жив, здрав и благополучен!),
Дочь царя, мать благородного царя,
Мудрая, она заботится о Египте.
Она собрала его сановников
И сберегла их;
Она схватила его беглецов
И собрала покинувших его;
Она установила мир в Верхнем Египте
И усмирила его мятежников —
Супруга царя, Яххотеп, да здравствует!»[129]
Это — чрезвычайный панегирик исключительной женщине. Этот текст не только указывает на роль Яххотеп в управлении страной, но и прямо утверждает, что она причастна к усмирению мятежа Тетиана и к восстановлению законности и порядка по всей стране. Не случайно среди погребальных подношений Яххотеп от благодарного сына было и ожерелье из золотых мух, которое служило наградой за отвагу в бою (муха считалась подходящим символом упорства). Она, несомненно, представляла собой силу, с которой следовало считаться, и ее образ послужил впоследствии ярким примером для других честолюбивых женщин этой династии.
Особенно любопытен эпитет Яххотеп: «хозяйка побережья Хау-Небут». Гораздо позже, в эпоху Птолемеев, именем Хау-Небут обозначали Грецию; значит, существовала связь между египетскими правителями XVIII династии и минойской цивилизацией Крита. Возможно, не случайно вдобавок к золотым мухам среди предметов, сопровождавших Яххотеп в последний путь, были две вещи, кинжал и секира, украшенные характерным минойским орнаментом.
Недавние раскопки в Аварисе принесли веские аргументы в пользу гипотезы о дипломатическом союзе между семейством Яхмоса и минойцами (ведущей морской державой в Восточном Средиземноморье), поскольку залы для приемов в царском дворце раннего периода Нового царства, возведенном на руинах прежней цитадели гиксосов, были украшены фресками в минойском стиле. Сцены с изображением акробатов, игр и борьбы с быками имеют близкие параллели на острове Тира и на самом Крите, в Кносском дворце.
Особо убедителен большой грифон — мотив, символически обозначающий цариц минойского мира. Его наличие в Аварисе дает нам интригующую возможность предположить династический брак между египетским и минойским дворами. Может быть, то был первый раз, когда Египет искал защиты у чужеземной державы против агрессивной третьей силы; но он отнюдь не был последним.
Почтив таким образом бабушку и мать, Яхмос, продолжая политику возвеличивания женщин царского рода до статуса национальных кумиров, обратился теперь к собственному поколению, к своей сестре-жене, Яхмос-Нефертари. Для ее возвеличения представился естественный момент в жизни царской семьи: смерть царицы-матери Яххотеп и рождение наследника. Обеспечив таким образом будущее династии, Яхмос-Нефертари, уже будучи дочерью царя, сестрой царя и главной женой царя, стала также матерью царя — то есть обрела тот же набор титулов, что и ее покойная мать. Но ее супруг и брат задумал дать ей еще один титул — притом такой, который должен был принести ей не только статус, но также немалое богатство и политическое влияние. Яхмос-Нефертари предстояло стать супругой бога Амона: так именовали жрицу, возглавлявшую вместе с верховным жрецом корпорацию служителей Амона.
Создание при Яхмосе этой новой должности, как части широкой реорганизации религиозной сферы, было мастерским ходом. Одним махом он достиг сразу двух целей: закрепил за династией контроль над важнейшей политико-экономической структурой (храм Амона владел огромным богатством и обширными земельными владениями) и установил тесную теологическую связь между культом Амона и царской семьей. В подтверждение своих намерений Яхмос воздвиг еще одну монументальную стелу в Ипет-Сут, запечатлевшую права собственности и власть, которыми Яхмос-Нефертари была наделена в качестве супруги бога. Она не подвела: до конца своих дней она ставила этот титул первым в перечислении.
Позолоченные монументы
Когда царь Яхмос умер несколько лет спустя, в 1514 году, не дожив до сорока лет, Египет был полностью преображен. Вместо мелкого царства — держава, сбросившая иго чужеземной оккупации, новая восходящая сила на Ближнем Востоке, вновь овладевшая нубийскими золотыми рудниками. Монархия подавила внутренние раздоры и триумфально утвердилась на вершине египетского общества, заняв главенствующее место на политической сцене и создав блестящий симбиоз с основным национальным культом. Был заложен фундамент будущей славы и могущества Нового царства.
Оставалось только возвести на этом фундаменте здание — конкретное архитектурное воплощение величия и тайны царственности, такое, чтобы сохранилось навеки. Эту задачу взял на себя сын и наследник Яхмоса, Аменхотеп I (1514–1493).
Точнее, поначалу этим занялась царица-мать, поскольку из-за преждевременной смерти Яхмоса Египет снова остался с малолетним монархом. На этот раз в стране царил мир, и двор мог вплотную приступить к осуществлению программы строительства, какой Египет не видал уже несколько столетий. Яхмос под конец своего правления успел распорядиться о возобновлении работ в известняковых каменоломнях Айну (ныне Тура) и хвалился, что каменные блоки увозят из каменоломни «волы из земель Финикии»[130]. При юном Аменхотепе I работы возобновились во всех больших каменоломнях: в Босре и Хатнубе добывали алебастр, в Джебель эль-Силсиле — песчаник; в горах Синая снова начали добывать бирюзу — впервые со времен Аменемхета III, 250 лет спустя. По всему Египту, вдоль и поперек, снова слышались отзвуки работы каменотесов, каменщиков и строителей. Казалось, будто вернулся век пирамид. Однако теперь этими трудами создавались не гробницы для умерших, а храмы для живых.
Во второй раз в египетской истории средоточием строительной активности царей стали Фивы. За столетия, прошедшие с тех пор, как город возвысился впервые, он вышел за черту стен эпохи Среднего царства, но большинство горожан жило в условиях скученности и убожества. Единого плана и правил застройки не существовало, кварталы росли как попало, искажая регулярную структуру более раннего периода. Поскольку производство продуктов питания было для города приоритетным, земля под застройку была очень дорога и дома теснились в беспорядочной сети переулков. Просторные комнаты, вода и тень были самыми желанными удобствами в Древнем Египте — но обрести их в городе было крайне трудно. Семьи более зажиточные наращивали этажи, чтобы получить дополнительную площадь и обезопаситься от наводнений во время разлива Нила, а также подальше отодвинуться от куч мусора и уличной вони.
Лишь самые богатые фиванцы могли себе позволить усадьбу за городом, на краю пустыни, где было достаточно места, чтобы выстроить роскошную виллу, окруженную садом. Живущим в городе приходилось довольствоваться ветерком, изредка проникающим сквозь оконные решетки высоко под потолком, да красить стены домов в красно-коричневый цвет, приглушающий солнечное сияние. Короче говоря, Фивы времен Нового царства были полны народа и шума. А для тех, кто жил поблизости от храма Амона, вообще не было спасения от шума.
При XVIII династии великий храм в Ипет-Суте («самое избранное из мест») был главным объектом царских щедрот. Он был основан фиванской XI династией в темные времена гражданской войны, его чтили и при XII династии. Теперь, когда на троне Египта утвердилась еще одна фиванская династия, Ипет-Сут, естественно, вновь оказался в центре внимания правителей. Хотя сохранившиеся от Среднего царства здания были сравнительно невелики, чистота их архитектурного стиля и качество резных рельефов явно оказали глубокое воздействие на зодчих Аменхотепа. Вдохновленные, в частности, прекрасными монументами Сенусерта I, они решили скопировать их для грандиозного проекта нового царя.
Копия юбилейного павильона Сенусерта была точной до малейшей детали; только имя Аменхотепа вместо Сенусерта отличало ее от оригинала. Прямо напротив храма XII династии разбили обширный двор, над ним воздвигся гигантский пилон, по форме напоминающий иероглиф «горизонт» — то место, где солнце восходит и садится. По замыслу Аменхотепа I Ипет-Сут должен был стать образом сотворения мира в микрокосме. Стены, окружающие двор, украсили многозначительными сценами: царь приносил жертвы Амону, а жрецы приносили жертвы царю. Тем самым наглядно подчеркивалось совмещение культов царя и бога в едином пространстве. Посреди двора возвели великолепную постройку из алебастра для хранения священной барки Амона, которую носили во время процессий по территории храма. Ее украсили изображениями, подчеркивавшими мистический союз между богом и царем, а также картинами царского юбилея (который уже планировали, хотя так никогда и не отпраздновали). По сторонам двора разместили небольшие часовни со статуями, посвященными царскому культу; на их стенах запечатлели для вечности сцены жертвоприношений. Комплекс дополняла священная бойня неподалеку от храма, чтобы обеспечить скот для религиозных празднеств — и, разумеется, для культов Аменхотепа I и его матери Яхмос-Нефертари.
Великолепный новый дом для бога Амона, выстроенный Аменхотепом в Ипет-Суте, был одновременно и монументом божественной власти. Идея о том, что эти две сущности неразделимы, была полностью продумана. Позиционируя себя как прямого наследника великих царей-строителей Среднего царства, Аменхотеп сознательно набрасывал покров на разделяющие их века хаоса. Его затеи в Ипет-Суте, по-видимому, должны были подтвердить, что священная сущность царственности перешла к семье Яхмоса непосредственно от XII династии. Как и все великие египетские владыки, Аменхотеп был склонен корректировать историю.
Честолюбивая мечта царя — превратить Фивы в гигантский храм царственности под открытым небом — не ограничивалась Ипет-Сутом. В священной долине Нила западный берег был столь же важен, как и восточный, поскольку оба вместе представляли собой один из тех дуальных символов, посредством которых египтяне осмысляли окружающий мир. В частности, для Фив западный берег служил главным местом захоронения, где правители XVII династии возводили свои скромные гробницы-пирамиды — но, кроме того, глубокие и древние корни связывали его с идеей царственности. Таинственное ущелье среди скал Дейр эль-Бахри считалось жилищем Хатор, богини-матери, покровительницы монархов. Именно по этой причине Ментухотеп, победивший в гражданской войне, решил разместить там свой поминальный храм и братскую могилу воинов. Символическая значимость места должна была особенно остро восприниматься Аменхотепом I. Ведь не только тот факт, что его собственная фиванская династия недавно одержала победу в другой войне, но и наличие теологической связи между Хатор и царем придавали оттенок божественности его близким отношениям с матерью, Яхмос-Нефертари. Получалось, что их совместное правление не просто дано богами, но и вдохновлено ими.
Чтобы придать этим идеям конкретное выражение, Аменхотеп велел выстроить в Дейр эль-Бахри две часовни, одну из них — прямо напротив храма Ментухотепа. Он также выстроил святилище для барки Амона, которая раз в год отправлялась из Ипет-Сут по Нилу в составе великой процессии, именуемой «Прекрасный Праздник долины». В Дейр эль-Бахри, как и в Ипет-Суте, надписи и декор напоминали о культе царей, причем с особым упором на заслуги Яхмос-Нефертари и на предвкушаемый всеми юбилей царя. Наконец, Аменхотеп воздвиг храм в честь самого себя и своей матери на равнине к западу от Фив, рядом с царским некрополем XVII династии, где были похоронены его отец и бабушка. Они могли бы гордиться им. Культ царской семьи был теперь в центре религиозной жизни народа, в Фивах и Абджу, и его монументы возвышались на всех четырех сторонах горизонта.
Еще долго после того, как эти монументы были демонтированы и использованы другими поколениями правителей, Аменхотепа I и Яхмос-Нефертари помнили и чтили жители западных Фив в качестве местных божеств-покровителей. Особенно поклонялись им в небольшом поселении, известном под названием «Место Истины» (ныне Дейр эль-Медина). Его основанием завершилась религиозная и архитектурная программа династии Яхмоса, оно же стало показателем ее длительного воздействия на древнеегипетскую цивилизацию в целом. К тому времени, когда Аменхотеп I взошел на трон, цари уже узнали на горьком опыте, что монументальная гробница, особенно пирамида, — это скорее проклятие, чем благословение. Указывая всем желающим на место царского захоронения, она легко привлекала внимание грабителей и, в сущности, гарантировала, что покойный не сможет пребывать в вечном покое. Если царь хотел насладиться обещанной ему жизнью в посмертии, следовало делать его гробницу как-то иначе.
Частью обширной программы религиозных преобразований Аменхотепа I стала радикальная перемена царских погребальных обычаев. С этого времени погребальный комплекс царей начали разделять на два отдельных компонента. На открытой равнине воздвигали поминальный храм, который служил постоянно действующим мемориалом монарха и площадкой для публичного отправления его культа. А вот гробницу располагали скрытно среди скал к западу от Фив; вырубленная в камне, на большой глубине, она обеспечивала безопасное место для вечного упокоения, без единого внешнего признака, который мог бы привлечь нежелательное внимание.
Для того чтобы надежно сохранить тайну царского погребения, следовало не только спрятать гробницу, но также изолировать ее строителей. Для этого было решено устроить поселок в отдаленной долине среди фиванских холмов, где все работники, занятые на строительстве гробницы, жили бы со своими женами и детьми, совершенно не контактируя с внешним миром. Тем самым исключалась возможность разглашения тайны их трудов. Поселок, получивший название Место Истины, был успешно создан, Аменхотеп I и Яхмос-Нефертари стали его покровителями. Он просуществовал, исполняя свое первоначальное предназначение, пять столетий. Ныне он является единственным, самым значительным источником сведений о повседневной жизни Нового царства.
Что касается собственной гробницы Аменхотепа I, ее местоположение остается тайной, несмотря на ведущиеся уже более ста лет археологические изыскания. В отличие от его предшественников, чьи гробницы стали приманкой для современных туристов, Аменхотеп вкушает вечный покой без помех. Это его желание, как и другие пункты намеченной им программы укрепления египетской монархии, было исполнено.