Вся королевская рать
О завоеваниях Тутмоса III много написано в текстах, современных его царствованию, о них же мы вспоминаем в первую очередь тридцать пять столетий спустя. Однако, проводя многие месяцы в походах, особенно в первые два десятилетия своего единоличного правления, царь не мог себе позволить забывать о внутренних делах. Египет представлял собою протяженную территорию, население которой цепко держалось местных традиций. Центробежные силы никогда не прекращали подспудно действовать. Горький опыт дважды в истории Египта показал, что в отсутствие крепкой центральной власти страна легко может стать жертвой политического раскола — с неизбежным внутренним конфликтом и вторжением извне.
Для царей ранней XVIII династии, Яхмоса и Аменхотепа I, восстановление их раздробленного государства было приоритетом, а зарубежные авантюры — недопустимой забавой. То, что Тутмос III мог направить свои немалые запасы энергии на расширение границ Египта, было обусловлено не только его собственными способностями лидера, но и административными реформами предшественников. Ибо система управления, внедренная владыками раннего Нового царства, укрепила абсолютную власть монарха, одновременно освобождая его от необходимости лично изо дня в день входить во все подробности управления.
Формально царь, будучи единственным источником власти, являлся главой государства и правительства, главнокомандующим, верховным жрецом всех культов и представителем бога на земле, равно как и арбитром в политике; однако в реальности он поручал исполнение этих функций нескольким доверенным лицам. Пользуясь своим статусом и богатством, эти мужчины (именно мужчины — Египет мог примириться с женщиной-фараоном, но коридоры власти оставались чисто мужским достоянием), ведавшие делами страны в период Нового царства, заказывали для себя богато украшенные гробницы среди фиванских холмов. Так называемые «гробницы знати» в наше время — излюбленный туристический объект, но они также позволяют нам заглянуть в ближний круг царя. За ярко раскрашенными фресками нам открывается мрачная реальность политики прошлого.
Из практических соображений администрация Египта делилась на несколько департаментов. Центральный аппарат состоял из царского строительного управления, руководимого главным смотрителем работ, и, самое важное, сокровищницы, возглавляемой казначеем. Армия была в ведении отдельного чиновника, равно как и нубийские золотые рудники, столь важные для процветания египетской экономики. За управление провинциями отвечали наместники («Сын царя» и смотритель Южных земель, то бишь Нубии). Крупные города имели каждый своего управляющего. Фивы, теологическая опора монархии, пользовались особым статусом: здесь администрацию контролировали, доверяя посты наиболее лояльным лицам.
Каждый храм в стране представлял собой отдельную корпорацию жрецов, обладающую не только религиозной, но и экономической властью. Первым среди равных считался верховный жрец Амона, который осуществлял полный контроль над обширными земельными владениями и другим имуществом храма в Ипет-Сут. Наконец, имелось управление царского хозяйства, ведавшее снабжением. Царский эконом, возглавлявший его, в частности, имел право прямого доступа к особе царя и распоряжался аудиенциями монарха.
Главой всей этой государственной машины был визирь (по сути — премьер-министр), являвшийся посредником между всеми подразделениями и царем. Во времена XVIII династии должность эту исполняли два чиновника: северный визирь пребывал в Мемфисе, а южный — в Фивах. В целом это была весьма эффективная система, позволявшая царю контролировать через надежных посредников все аспекты деятельности страны.
В век пирамид основные государственные посты доставались мужчинам из царской семьи, но этот обычай был чреват риском, что младшие братья и сыновья царя приобретут слишком большую силу, и их соперничество могло привести к катастрофе. В начале V династии высшие ранги администрации сделали доступными для людей не царской крови. Это не только отдалило потенциальных соперников царя от влиятельных позиций, но также обеспечило более качественное управление государством. Когда с наступлением Нового царства Египет завязал международные отношения и занялся строительством империи с беспрецедентным размахом, мужчин — родственников царя можно было благополучно отправлять в армию (за исключением наследника) — точь-в-точь как в Новое время это делали с младшими сыновьями британских монархов. Там они могли найти выход для своих способностей (и своей досады), принося пользу государству.
Таким образом, в стране мало-помалу сложился целый «правящий класс» бюрократических семейств, верхний слой древнеегипетского общества. Члены его монополизировали лучшие должности, часто передавая их по наследству. Внутри этого немногочисленного и замкнутого круга способные и честолюбивые личности боролись друг с другом за власть, добиваясь милостей у царя, чтобы продвинуть вперед собственную карьеру.
Четверка высших чиновников, служивших Тутмосу III и его преемнику, особенно наглядно иллюстрирует характер власти в Древнем Египте и атмосферу низкопоклонства и подозрительности, свойственную ближнему кругу царя. Познакомившись с ними, мы можем представить себе внутреннюю кухню египетского государства на вершине его могущества и престижа.
Менхеперрасенеб был верховным жрецом Амона. Он управлял великим храмом Амона-Ра в Ипет-Сут — важнейшим религиозным учреждением Египта. Длинный перечень титулов, приведенный в гробнице Менхеперрасенеба, подчеркивает его статус старшего священнослужителя страны: глава жрецов Верхнего и Нижнего Египта, распорядитель Двух божественных престолов, смотритель сокровищниц золота и серебра, начальствующий над храмом Тес-хау-Амон, устроитель мистерий двух богинь…
Главным критерием отбора на высокие должности для правящей элиты была, как правило, близость к царской семье. Личная связь с нею видна даже из имени Менхеперрасенеба; оно означает «Менхеперра [тронное имя Тутмоса III] да будет здрав» и служит выражением его преданности монарху, проистекающей из тесных семейных связей. Бабушка Менхеперрасенеба воспитывалась в царском дворце как молочная сестра юного Тутмоса I, а его мать служила нянькой царя. Весьма вероятно, что и сам Менхеперрасенеб вырос где-то при царском доме, и это, несомненно, сыграло свою роль в его быстром продвижении к высшему рангу фиванского жречества[152].
Церковь и государство
Для рядовых граждан Фив период XVIII династии ознаменовался учреждением нового типа публичных религиозных зрелищ, резко отличавшихся от утонченных тайных ритуалов, свойственных ранее государственным культам. По сути, весь город стал гигантской сценой под открытым небом для поклонения идее божественной царственности: даже богов выносили из-за высоких стен храмов, чтобы они осенили народ своим благоволением.
Крестьяне Верхнего Египта в своих скромных хижинах продолжали поклоняться традиционным домашним божествам: бегемотихе Таверет, защитнице беременных женщин; Бэсу, карлику с львиной головой, опекуну матерей и детей; богине-корове Хатор, взиравшей на всех поклоняющихся ей материнским оком[153]. Однако к этим давно знакомым спутникам египтян добавились теперь более возвышенные члены государственного пантеона, в первую очередь — бог луны Хонсу, его мать Мут и ее супруг Амон-Ра, царь богов. Во время больших фиванских процессий, характерных для Нового царства, эта триада впервые стала доступна простым людям. По знаменательным дням и праздникам — в особенности во время Прекрасного Праздника долины и ежегодного праздника Опет — жрецы выносили на плечах барки Амона и Хонсу из великого храма в Ипет-Суте и шествовали с ними по заполненным народом улицам Фив. Не только писцы и храмовые служители, но любой крестьянин или кузнец могли понежиться в теплых лучах божественного присутствия. Подобные зрелища придавали яркость и веселье их однообразной жизни, но также и создавали в их сознании чувство прочной связи с официальными догматами государства. Как и повсюду, в религии фараонов было поровну политики и благочестия.
Штаб-квартира культа Амона находилась в Ипет-Суте, но он господствовал над всеми слоями фиванского общества. Судя по росписям и текстам гробницы, светские обязанности Менхеперрасенеба как верховного жреца были значительнее, чем религиозные. Он живо интересовался строительными проектами Тутмоса III в Ипет-Суте и хвалился, что сам руководил работами. Еще важнее были заботы об экономике храма: об огромных стадах, земельных владениях по всему Египту, о доходах с рудников в Восточной пустыне и Нубии. Менхеперрасенеб уделял много времени осмотру скота, надзору за доставкой продукции сельского хозяйства и рудников и обеспечению храмовых закромов — все это, естественно, делалось от имени владыки. Часть богатств, поступавших в Ипет-Сут, предназначалась для храмовых мастерских, где трудились искуснейшие ремесленники страны. Они изготовляли драгоценную утварь не только для самого храма, но также для царского обихода.
Храм и дворец: в Древнем Египте эти две системы были неразрывно связаны и поддерживали друг друга. Первостепенной задачей Менхеперрасенеба в качестве верховного жреца была поддержка монархии, идеологическая и финансовая. Особенно заметно проявлялась эта связь в церемониале представления царю иностранных послов. Парад колоритных чужеземцев с их экзотическими подношениями — минойцы с фигурными кубками, сирийцы с дрессированными медведями, хетты и жители Азии с оружием и слитками металлов — подчеркивал верховенство египетского владыки над всеми прочими, а также его сказочное богатство.
В то время как Менхеперрасенеб обеспечивал лояльность монарху храма и жречества Амона-Ра, на его коллегу Рехмира была возложена еще большая ответственность: управление гражданской администрацией Верхнего Египта. В должности южного визиря Рехмира исполнял административные функции и как придворный, и как судья: ежедневно получал сообщения от других сановников, принимал жалобы на местных чиновников, председательствовал на наиболее важных судебных слушаниях. По его собственным словам, «выше был [только] царь»[154]. Рехмира тоже получил столь высокий пост не благодаря личным способностям, а за счет влияния семьи: он принадлежал к роду потомственных визирей. Согласно египетскому принципу маат (истина, справедливость и праведность), визирь присягал исполнять свой долг беспристрастно. При вступлении Рехмира в эту должность сам царь напутствовал его такими словами:
«Итак, вот каковы мои поучения: ты равно примешь знакомого тебе и незнакомого, близкого тебе и пришедшего издалека»[155].
Рехмира утверждал, что скрупулезно придерживался этих указаний. Однако его заявление явственно намекает на то, что нормой была обратная ситуация, и большинство рядовых египтян страдало от произвола властей.
Распределение занятий Рехмира также очень характерно. Время от времени он отправлялся в инспекционные турне. Когда он находился дома, то ежедневно принимал жалобщиков в особом зале, где начальник канцелярии стоял по правую руку от него, а сборщик податей — по левую. Однако основным пунктом его рабочего дня было изучение письменных докладов от подчиненных. Помимо отчетов от казначея и управляющего царскими имениями, важнейшие сведения ежедневно доставляли начальник дворцовой стражи, командиры крепостных гарнизонов и руководитель службы безопасности.
Личная безопасность царя была, по-видимому, предметом столь же важным, как и национальная экономика, что свидетельствует об автократическом характере политической системы Древнего Египта. По аналогии с английскими реалиями, можно сказать, что визирь совмещал функции не только премьер-министра и первого лорда казначейства, но также начальника полиции, военного министра и министра внутренних дел.
Рехмира также регулярно навещал Ипет-Сут — вероятно, чтобы направлять деятельность верховного жреца в нужное русло: вот еще одно свидетельство тесной связи между религиозным и светским руководством. Собранные со всех государственных служб сведения Рехмира ежедневно докладывал царю. Хотя визирь имел возможность координировать действия правительства, никто не сомневался в том, кому дано право решать и кто обладает властью казнить и миловать высших сановников.
Несмотря на безупречные связи, семейству Рехмира не удалось удержаться на высоком посту в следующем поколении. Когда Тутмосу III наследовал Аменхотеп II (1426–1400), сыновья старого визиря, которые могли надеяться, что им позволят пойти по стопам отца, были обойдены в пользу совсем другой семьи. Вполне сознательное желание порвать с прошлым привело к полной ротации высшего звена бюрократии Верхнего Египта, которая напомнила правящей элите, что в абсолютной монархии власть частных лиц непрочна. Царь дает, царь и отбирает — будь благословенно имя царя!
Гордость и предубеждение
Наибольшие выгоды от нового правления получила семья, связанная с царским домом столь же тесно — но через самого Аменхотепа II, а не его предшественника. В детские годы Аменхотепа II обучал наставник по имени Яхмос-Хумаи, начальник гарема, где проживали жены и дети царя. Двое сыновей Яхмоса-Хумаи росли если не вместе с царевичем, то в том же кругу. Когда Аменхотеп взошел на трон, он немедленно назначил друзей детства на высокие посты. Старший брат, Аменемопет, стал южным визирем вместо Рехмира, а младший брат, Сеннефер (что означает «добрый брат»), был назначен начальником Фив. Таким образом, Аменемопет и Сеннефер держали под своим контролем практически все звенья администрации Верхнего Египта. Мало того, братья закрепили свою принадлежность к ближнему кругу царя, женившись на женщинах из его служащих: Аменемопет — на одной из женщин, служивших в гареме, Сеннефер — на царской кормилице.
Сеннефер — один из немногих сановников Нового царства, чья личность просвечивает сквозь строки официальных надписей благодаря сохранившимся в гробницах подробностям. Гробниц было две; хотя Сеннеферу (как и его брату) была дарована редчайшая привилегия погребения в Долине царей, вторая, фиванская, гробница более знаменита[156]. Ее прозвали «Гробницей виноградных лоз», поскольку потолок погребальной камеры, нарочито неровный, украшен лепным расписанным узором, изображающим лозу со свисающими кистями винограда. При взгляде на него возникает образ Сеннефера-эпикурейца, сановника, «проводящего свои дни в довольстве»[157]. Впечатление подкрепляют и настенные росписи, и прекрасной работы статуи Сеннефера и его жены, причем на обеих имеется одна и та же интересная деталь: подвеска в форме двух соединенных сердец. Сеннефер носил ее на шее. На подвеске начертано тронное имя Аменхотепа II — по-видимому, это был подарок царя, самое ценное украшение Сеннефера, талисман и символ царской милости. Недаром он описывал самого себя как человека, который «тешит сердце царя»[158]. Необычно также то, что статуя Сеннефера подписана двумя скульпторами, создавшими ее: Аменмесом и Джедхонсу. Они называют себя «превосходными чертежниками храма Амона». Сеннефер, видимо, использовал свои связи в Ипет-Суте, чтобы заполучить искусных мастеров для собственного проекта. Такие сделки наверняка были распространены как личный аспект служебного положения.
Еще яснее характер Сеннефера виден из удивительной находки: запечатанного и невскрытого письма, адресованного им некоему Баки, хозяйственному чиновнику из города Хут-сехем (ныне Ху), к северу от Фив. Целью послания было предупредить о прибытии Сеннефера в Хут-сехем, где он намеревался проследить за отгрузкой какого-то продовольствия. Сеннефер высокомерно запугивает своего подчиненного:
«Берегись, если я останусь недоволен тем, как ты служишь… Помни о сем и не смей ослаблять старания, ибо я знаю, что ты медлителен и любишь вкушать пищу лежа»[159].
Возможно, Баки и заслуживал такой взбучки, но вполне вероятно, что Сеннефер, надменный наместник Фив, обращался в том же тоне ко всем нижестоящим. Напыщенности сопутствовали гордыня и наглость — таковы были повадки вельмож во все века истории[160].
Никто из сановников XVIII династии не выказывал своего самодовольства более бесстыдно, чем четвертый из нашего высокопоставленного квартета — главный управляющий хозяйством Аменхотепа II, Кенамон. Подобно Сеннеферу и Аменемопету, Кенамон вырос в дворцовом гареме, где его мать служила кормилицей будущего царя. Он именовал ее не иначе как «великой нянькой, которая взрастила бога»[161]. Кенамон был, по сути, молочным братом наследника; дружба, завязавшаяся между двумя мальчиками, сохранилась и в зрелые годы, принеся Кенамону немалые дивиденды, когда его товарищ по детским играм взошел на трон.
Карьера Кенамона началась на военном поприще: он сражался рядом с царем во время сирийской кампании. Юношеская дружба стала еще прочнее на поле боя, но, кроме того, Аменхотеп II, несомненно, должен был отметить преданность и физические качества Кенамона. Вернувшись с войны, царь назначил Кенамона управляющим в Перунефер, который представлял собой гавань и морскую базу в северном Египте. Вскоре последовало повышение, за верную службу Кенамон получил поистине «теплое местечко»: должность главного управляющего, надзирающего над всеми поместьями царя.
Надзор за земельными угодьями и другим имуществом для снабжения двора был весьма важным делом. Ежедневные обязанности Кенамона заключались в управлении загородной резиденцией царской семьи. По-видимому, эта должность была ему по душе, так как скучные административные дела часто перемежались развлечениями — выступлениями танцовщиц, музыкантов и церемониями подношения экзотических даров царю на новый год.
Гробница Кенамона в Фивах соответствует экстравагантности его характера: в ней на стенах оставлено как можно больше места для прославления хозяина в веках. В этом несокрушимом памятнике своему эго Кенамон мог дать волю неуемной страсти к титулам. Мы и сегодня можем прочесть перечень из восьмидесяти эпитетов; однако лишь немногие из них означают реальные должности. По большей части они только подчеркивают привилегированное положение Кенамона при дворе, в качестве члена ближнего круга царя, его принадлежность к элите и высокий чин: носитель царской печати, доверенное лицо, горячо любимый друг, распорядитель спальни, носитель опахала владыки Двух Стран, писец царя, помощник царя, повсеместный посланник царя… Список кажется бесконечным.
Кенамон изобретал и более замысловатые формулы, чтобы похвалиться своим положением: «главный спутник придворных; надзиратель над надзирателями, вождь вождей, величайший из великих, управитель всей страны»; «тот, кто, обратив свое внимание на нечто вечером, рано утром на заре увидит сие исполненным». Лексика Кенамона становится еще более напыщенной, когда он подчеркивает свою преданность царю: «творящий справедливость по слову владыки Двух Стран»; «доставляющий удовлетворение государю»; «вдохновляющий царя своей непревзойденной надежностью»; но самым смехотворным из всех, пожалуй, является утверждение: «сердечно ценимый Гором»[162]. Мало кто из египетских вельмож демонстрировал подобное опьянение собственным красноречием.
Однако за этим фасадом похвальбы и тщеславия крылась потайная изнанка жизни Кенамона. Благодаря своему привилегированному положению в ближнем кругу правителя он обладал идеальными условиями для сбора придворных сплетен — и в частности, для козней против самого царя. Должность главного управляющего служила отличным прикрытием для тайной слежки, которую осуществлял «хозяин секретов», т. е. глава службы внутренней безопасности царя. Тайное назначение Кенамона заключалось в том, чтобы быть «глазами царя Верхнего Египта, ушами царя Нижнего Египта»[163].
Двор XVIII династии, подобно английскому двору при Елизавете, имел сложную структуру, поддерживаемую сетью соглядатаев, наблюдавших и за высокопоставленными лицами, и за простым народом на предмет проявлений недовольства. Кенамон относился к Аменхотепу II как Уолсингэм — к Елизавете I: предельно преданный монарху, уверенный в своей власти и не боящийся нажить себе врагов[164].
И враги у него явно имелись. После смерти и погребения Кенамона кто-то тщательно сбил великолепные рельефы в его фиванской гробнице. Долото злоумышленника не оставило нам ни единого его изображения. Тому же посмертному поношению подвергся и Рехмира, образцовый визирь. Их истории весьма поучительны — они свидетельствуют, что высокие посты в Древнем Египте могли привести к великой непопулярности. За красиво расписанным официальным фасадом пряталась неудобная правда.
Школьные правила
Карьеры Сеннефера и Кенамона показывают, насколько важны в условиях абсолютной монархии личные связи. В частности, Аменхотеп II окружал себя людьми, которых знал с детства. В Древнем Египте вырасти рядом с будущим царем значило почти наверняка получить высокий пост. Отпрыски «Детских покоев» не только росли бок о бок с царскими детьми — они также соприкасались со всем, что было приятного и великого в Египте, живя в атмосфере привилегий и могущества. Будущих руководителей страны сызмала готовили к тем обязанностям, которые им предстояло исполнять: они получали образование не узкоакадемическое, а практическое и профессиональное.
Преподавание имело также и сугубо политический уклон. В период Нового царства обитателями детских покоев — где дети и жили, и учились — были также сыновья иноземных вассалов, привезенные ко двору в расчете на то, что они, ознакомившись с египетским образом жизни, навсегда останутся верными фараону. Поэтому будущий Аменхотеп II и его друзья контактировали с нубийскими и азиатскими князьями, приобретая тем самым более космополитические взгляды, чем их предшественники. Возможно, этим объясняется тот факт, что Египет и Митанни, десятилетиями находившиеся в состоянии войны, в правление Аменхотепа II заключили наконец мирный договор. По мере того как Египет пытался перевоспитать своих соседей, они в свою очередь оказывали на него глубокое влияние.
При XVIII династии главной детской резиденцией царей был Гуроб, утопающая в зелени усадьба на плодородной Файюмской низменности. Цари строили здесь свои увеселительные дворцы с незапамятных времен. Озеро Биркет Карун[165]привлекало множество птиц, что обеспечивало отличную охоту, а женщины царской семьи, проживавшие в особом гаремном дворце, могли вволю заниматься ткачеством, поскольку необходимый материал поставляли с обширных полей льна, которым славился Файюм. Гуроб был местом для женщин и детей, отдыха и веселья. Принцессы и дочери знати, сидя у ног своих матерей, учились всему, что требовалось для хорошо воспитанных девушек: ткать, петь, танцевать и, возможно, читать и писать. Образование мальчиков, как принцев, так и простых смертных, строилось на основе более жесткой дисциплины. Нигде это не проявлялось так отчетливо, как в школах писцов, ибо грамотность в Древнем Египте была ключом к власти.
Чтение и письмо были основными предметами в школе «Детских покоев», которой руководил старший писец Дома царских детей. Ученики овладевали скорописью, многократно копируя образцы пером и чернилами на папирусе[166]. Достигнув в этом успеха, они приступали к изучению более длинных классических текстов, таких как «Сказание о Синухе» времен Среднего царства или особенно популярный «Кемит» («Изборник») — собрание образцовых текстов для обучения писцов. Он не только помогал отточить искусство письма, но и способствовал повышению морального уровня учащихся. В книге подчеркивались преимущества грамотности и высокий статус, который дает профессия писца: «Знай же: какую бы должность ни занимал писец при дворе, он никогда не будет бедным»[167].
Та же тема разрабатывается в другом учебном тексте, так называемой «Сатире профессий». В ней высмеиваются разные профессии и воспевается труд писцов:
«Смотри же, над всяким работником есть надзиратель,
Кроме писца, ибо он сам — надзиратель.
Итак, если ты овладеешь грамотой, она принесет тебе благо,
Как ни одно из тех ремесел, кои я показал тебе…
Весьма полезен для тебя день, проведенный в стенах школы…»[168]
Изучение подобных текстов путем зубрежки было своего рода промывкой мозгов. Однако эти идеализирующие сантименты скрывали грубую действительность школьной среды. Учителя Древнего Египта, как и диккенсовской Англии, искренне принимали на веру принцип «Кто дитя не бьет, тот его портит». Согласно одной из поговорок Нового царства, «уши мальчика на спине его: он слышит, когда его бьют»[169]. Дисциплина, поддерживаемая учителями, должна была подготовить учеников к жестким условиям государственной службы. Жесткость и требовательность обучения точно отражали стиль управления в Древнем Египте. Царский двор, при всей его роскоши, не был местом для изнеженных интеллектуалов. Честолюбие, настойчивость, стойкость и мужественная энергия — вот что ценилось государственной машиной, и в «Детских покоях» старались вдолбить эти качества ученикам.
После того как юные принцы и их соученики овладевали египетским языком, им начинали преподавать вавилонский — устный и клинопись, язык дипломатии того времени. Египет уже не мог строить международные отношения лишь на чувстве собственного превосходства. Новая политическая ситуация требовала знания иностранных языков и культур. В программу обучения входили также математика и музыка, поскольку способность если не играть и петь самому, то оценить исполнение артистов была непременным требованием для членов изысканного общества. Твердые знания основ военной стратегии были особенно важны для будущего царя и полезны его товарищам. Юный Аменхотеп II, без сомнения, изучал, помимо литературных, математических и музыкальных папирусов, рассказы о знаменитых сражениях, и уж точно — о великой победе его отца при Мегиддо.
Годен в строй
В мире XVIII династии преобладало мужское начало: от царя ожидали, что он сам поведет войска в бой и продемонстрирует чудеса храбрости пред лицом врага. Поэтому тренировка тела была не менее важна, чем воспитание ума. Будущего лидера старательно готовили к жизни, требовавшей энергичных физических усилий. Бег, прыжки, плавание, гребля и борьба входили в расписание еженедельных занятий, воспитывавших силу, выносливость и дух товарищества. Сеннефер и Кенамон, по-видимому, предпочитали умственные развлечения — судя по явному отсутствию упоминаний о физических свершениях в их биографиях, но их царственный соученик, будущий Аменхотеп II, получал удовольствие от тренировок. Он был выше и крепче большинства современников, увлекался спортом и достиг выдающихся успехов в гребле и беге. Однако особенно его привлекала стрельба из лука. Живя в царском дворце Тьени, он брал уроки у местного управляющего, Мина, который, надо полагать, сам был отличным стрелком. Он наставлял юного принца, советуя ему: «натягивай тетиву до ушей твоих»[170]. Мы знаем об этом, потому что Мин гордился этими воспоминаниями и велел запечатлеть столь дорогой для него момент на стенах своей гробницы.
В подростковом возрасте Аменхотеп, «прекрасный, весьма разумный юноша»[171], достиг такого совершенства в стрельбе, что мог якобы попасть с движущейся колесницы в медную мишень. Мы могли бы усомниться в правдоподобии столь сказочного проявления царской силы и ловкости — если бы не множество других свидетельств исключительного мастерства Аменхотепа. Среди самых ценных его вещей был богато украшенный составной лук из рога и дерева наилучшего качества[172]. Стрельба из лука упоминается или изображается на монументах времен правления Аменхотепа чаще, чем любая другая его деятельность — что явственно указывает на сильную увлеченность царя. Описана ситуация, когда он, желая продемонстрировать свое непревзойденное мастерство, вызвал на состязание своих приближенных, заявив: «Всякий, чья стрела пронзит мишень столь же глубоко, как стрела его величества, получит эти вещи [в награду]».[173] Этот уникальный случай соревнования между царем (которого считали богом) и его подданными (простыми смертными) ярко раскрывает нам характер Аменхотепа. Его свершения способствовали тому, что образ «царя-спортсмена» стал важнейшим элементом идеологии Нового царства.
Другим излюбленным развлечением Аменхотепа была верховая езда. Лошади были неизвестны в долине Нила до вторжения гиксосов, но правящий класс Египта быстро научился пользоваться ими в ранние годы XVIII династии. Для воинственных фараонов умение ездить верхом и править колесницей было жизненно важным. На общем фоне спортивных успехов Аменхотепа особенно выделялось его обращение с лошадьми:
«И вот, когда был он еще юношей, любил он лошадей и радовался им. Его воля была сильна, и посему он хорошо объезжал их, и понимал их природу, и подмечал их особенности, и они подчинялись ему»[174].
Когда ему поручили ухаживать за несколькими лошадьми в царских конюшнях, результат был предсказуем: «Не было равных ему в выращивании лошадей»[175].
Став царем, Аменхотеп счел нужным доказать не только свою удаль, но также способности полководца. Он был полон решимости стать достойным наследником и продолжателем дела отца, великого фараона-воина. Идя по стопам Тутмоса III, он провел две крупные кампании на Ближнем Востоке. Целью первой было расширение и консолидация имперских владений Египта, для чего требовалось укрепить верность ряда вождей и подавить мятеж в стране Такши (современная Сирия). Неудачливым мятежникам стоило бы вспомнить недавнюю историю и понять, что запугать Египет такими методами уже невозможно. Войско Аменхотепа легко справилось с противником, а вожаков постигла предсказуемо жестокая участь. Семерых побежденных вождей Такши схватили и привезли в Египет подвешенными вниз головой на мачтах царского корабля. По прибытии в Фивы их подвергли последнему унижению: шестерых повесили на стенах храма в Ипет-Сут, в качестве приношения египетским богам и предупреждения возможным повстанцам на будущее. Тело седьмого провезли напоказ по всему пути до Напаты в Верхней Нубии, самого южного пункта египетской империи, где и вывесили аналогично. Пока оно висело, разлагаясь и распространяя зловоние под солнцем пустыни, это служило наглядным и мрачным напоминанием местному населению о том, какова цена неповиновения.
Первая азиатская кампания Аменхотепа II была успешной не только в политическом и идеологическом отношении. Она принесла также огромную экономическую выгоду. Богатства Египта приумножились. Добыча, взятая в Такши и соседних странах, включала около 750 кг золота, целую гору серебра (54 тонны), 210 лошадей, 300 колесниц, 550 вражеских всадников и около 90 000 пленников, в том числе более двадцати тысяч семей. Неудивительно, что царство Митанни, равно как хетты и Вавилон, запросили мира и установили дипломатические отношения с Египтом: воевать с таким грозным противником было невозможно.
Вторая кампания Аменхотепа II, двумя годами позже, прошла ближе к дому, в Палестине, но и она была направлена против конкретного врага, на этот раз — мятежного правителя одного из городов близ Мегиддо. Всего лишь одно поколение сменилось с тех пор, как отец Аменхотепа с таким трудом подчинил эту область, и сын никоим образом не намерен был допустить, чтобы она вышла из-под контроля египтян. Результат вновь был превосходным. Вождь, которого звали Куака, «был уведен, равно как и жена его, и дети, и все служащие»[176]. Дальнейшая их судьба осталась неизвестной — но нетрудно догадаться, что счастливо их жизнь не окончилась. Чтобы сделать свою месть особенно убедительной, Аменхотеп приказал своим воинам вырезать все население города, после чего с триумфом возвратился в Египет, «и желаниям его покорились во всех горных областях, и все земли попирал он стопою своею»[177].
Вплоть до конца правления Аменхотепа в военных предприятиях не было более необходимости. Мир и процветание дали ему возможность заняться строительством. Слава его разошлась по всем сопредельным странам, и теперь для Аменхотепа настало время увековечения памяти о себе среди собственного народа.
В сторону восхода
Плато Гиза к западу от Мемфиса было для Аменхотепа II местом особенным, потому что именно там он учился стрельбе из лука и верховой езде. Дорожка для тренировок проходила поблизости от Великого Сфинкса, которому тогда уже перевалило за тысячу лет[178]. И впоследствии царь предпочитал заниматься спортом здесь. Однажды, проезжая по обширному некрополю, Аменхотеп залюбовался пирамидами Хуфу и Хафры, своих отдаленных предшественников из глубокой древности. Воодушевленный их размерами, величием и долговечностью, царь решил сохранить для потомков собственные деяния, для чего между лапами Сфинкса воздвигли великолепную стелу. Сочетание обычных высокопарных выражений с конкретными подробностями спортивных достижений царя отражает своеобразие его характера. Чтобы достойно почтить стража некрополя в Гизе, Аменхотеп выстроил храм рядом со Сфинксом, которого почитали как солнечного бога Хоремахета, «Гора горизонта». Вскоре он стал излюбленным местом поклонения также у других членов царской семьи, в том числе сына и наследника Аменхотепа, Тутмоса IV (1400–1390).
Тутмос пошел дальше всех в поклонении Сфинксу. Он объявил Хоремахета своим личным покровителем, приписав даже свое высокое положение милости бога. Большая стела, установленная рядом с памятником его отцу, повествует о том, что Хоремахет говорил с ним во сне, когда он был еще юношей, и пообещал ему царский венец, если он очистит тело Сфинкса. Благополучно взойдя на трон Гора, Тутмос IV исполнил свою часть соглашения, позаботившись о полной очистке монумента от песка, накопившегося за столетия, и велел окружить его защитной стеной, чтобы остановить наползающие из пустыни барханы. Отметим, что в надписи Тутмоса не упоминается главный бог государства Амон-Ра (в резкой противоположности со стелой его отца), а прославляется только Хоремахет. При царе, благословленном Сфинксом, это северное солнечное божество почиталось как основной гарант законности царской власти. Даже в Ипет-Суте, обители Амона-Ра, царь велел изобразить себя получеловеком-полусоколом, подчеркивая свое тождество с солнечным богом. Посредством тщательно подобранной системы изображений Тутмос хотел вывести на первый план божественные аспекты царственности, отказавшись от образа военного вождя, который так хорошо послужил его предшественникам.
Тутмос IV, пользуясь плодами мира с Митанни, посвятил свое правление внутренним делам вместо войны на чужих землях. В международной политике главным оружием стала дипломатия. Система управления Нубией была реформирована, «сын царя в стране Куш» получил полномочия вице-короля всех земель, находящихся под контролем египтян. Что касается северной части империи, то тут Тутмос IV закрепил союз с Митанни, взяв в жены одну из митаннийских принцесс. Всего двумя поколениями раньше его предок и тезка Тутмос III сражался с Митанни за господство над Ближним Востоком. А теперь прежние враги соединились в браке.
Мир дал возможность восстановить нормальную торговлю между великими державами, и караваны с дорогими товарами вновь двинулись, по суше и по морю, во все уголки восточного Средиземноморья, Палестины, Сирии и Месопотамии. Имея почти неисчерпаемый источник золота (мечта любого правителя), Египет извлек из подъема торговли максимальную выгоду: в обмен на свои минеральные богатства он получал металлы, древесину, драгоценные камни и другие царские предметы первой необходимости. Еще одним «дивидендом» мира с Митанни стала возможность широкомасштабного строительства по всему Египту и в Нубии. И на всех монументах красовалась солярная символика, не только как отражение личных увлечений царя, но и как предвестие грядущих перемен в идеологии.
Надежные границы, мир с соседями, неслыханный ранее блеск монархии… Страна была готова к возвеличению царственности, какого Египет не знал со времен великих пирамид.