Воссияй, имя его над миром
Все египетские цари обладали стремлением к саморекламе; в их положении это было необходимо. Девятому правителю XVIII династии, Аменхотепу III (1390–1353), вероятно, было особенно трудно удержаться от монархической помпезности. Мало того, что Аменхотеп был потомком завоевателей и наследником трона, благословенного солнцем, — отец, Тутмос IV, оставил ему особое достояние: беспрецедентно зажиточный народ и непривычную стабильность. Господство Египта над Ближним Востоком достигло апогея. С другими великими державами — Вавилоном, Ассирией и Митанни — были установлены и упрочены мирные отношения, даже крайне воинственные хетты не возражали против мира, по меньшей мере, на некоторое время. Аменхотеп III правил около сорока лет, но не провел ни одной кампании в западной Азии. Редкий случай, уникальный для всей династии! Зато эти годы характеризовались расцветом искусств и весьма интенсивным внедрением культа личности[179].
Аменхотеп начал рано. Взойдя на престол совсем ребенком, он впервые ощутил вкус царской славы два года спустя, в 1389 году. Юный царь принял участие в охоте на диких быков в Шетепе (ныне Вади Натрун), к западу от Мемфиса, где проявил чудеса храбрости. Вероятнее всего, это был не спонтанный успех, а инсценировка — однако в его честь изготовили партию больших, покрытых глазурью скарабеев (древнеегипетский аналог памятной медали), которых распространили по всему Египту и завоеванным землям как свидетельство удали юного царя для современников и потомков:
«Дивны дела государя! Пришел некто к его величеству и сказал: «Дикие быки водятся в пустыне, в области Шетеп». И его величество поплыл вниз по реке… развлекаясь, и прибыл благополучно в область Шетеп поутру. И явился его величество в своей колеснице, сопровождаемый всем своим войском…
Затем его величество повелел выкопать ров, дабы окружить всех этих диких быков, и напал он на них. Насчитано было 170 диких быков. Число же быков, коих царь поверг в [первый] день охоты, равняется 56.
Его величество выждал четыре дня, дабы его лошади отдохнули. [Затем] он [вновь] взошел на колесницу. Число поверженных им [теперь] диких быков равно 40. Всего было [убито] диких быков 96»[180].
Назойливые повторы звучат весьма правдоподобно. Даже подростку-царю на пороге юности было, разумеется, нетрудно с помощью «всего войска» перебить стадо буйволов, лишенных возможности убежать из загона. Но речь шла о том, чтобы задать общий тон его правлению. Аменхотеп доказал, что исполняет первичный, древнейший долг венценосца: поддерживает порядок, уничтожая хаос во всех его проявлениях. Другой памятный скарабей, созданный на десятый год его правления, фиксирует общее число львов, застреленных царем за первые десять лет пребывания на троне (ровно 110 штук).
Юношеская склонность к кровавым забавам, похоже, объяснялась желанием доказать свою мужественность. Достигнув зрелости, царь изменился. Следующий специальный выпуск скарабея, год спустя, был посвящен уже не охоте, а строительству — точнее, созданию озера для Тийе, главной жены царя. Это был не просто пруд для украшения сада, а водоем, по которому могли плавать лодки: более мили в длину и около четверти в ширину. Церемония официального открытия заключалась в том, что царь на своей гребной барке с пророческим названием «Ослепительный диск» прокатился по озеру туда и обратно.
И в самом проекте, и в способе его внедрения Аменхотеп нашел свое истинное призвание. С этого момента и до конца своих дней он строил. Вся страна кишела рабочими, они орудовали лопатами и молотками, отесывали камни и воздвигали стены. Аменхотеп III стал величайшим царем-строителем Египта со времен основания царства 1500 лет назад; он воплощал в жизнь свои идеи, создавая монументы, «подобных коим никогда не бывало от изначальной поры Двух Стран»[181]. Эти же монументы играли и другую роль в исполнении его желаний: они служили сценой для великолепных празднеств и процессий, средоточием которых была персона царя.
Надписи в двух крупнейших известняковых каменоломнях Египта свидетельствуют, что строительные работы велись уже в самом начале правления Аменхотепа III; приказ о возобновлении добычи камня был первым зафиксированным актом юного царя. Размах строительства нарастал на протяжении следующих двух десятилетий, порой приобретая лихорадочный темп. От Дельты до Нубии, пожалуй, не осталось храма, где не «отметился» бы Аменхотеп. В Саккаре он велел выстроить первую гробницу и поминальную часовню для Аписа, священного быка, которого считали воплощением бога-творца Птаха. На острове Абу под его надзором возвели новое святилище другого творящего божества, Хнума.
Однако больше всего от царских щедрот досталось главному творцу — богу Солнца Ра. Аменхотеп и его теологи тщательно разработали систему интерпретации разнообразных местных культов с точки зрения их связи с солярными верованиями. Например, Аменхотеп распорядился украсить храм Тота в Хмуне огромными статуями бабуинов, священных животных Тота, которых также почитали как вестников бога Солнца из-за их привычки кричать на заре. В Сумену (ныне эль-Ризейкат) близ Фив местного бога-крокодила Собека превратили в «гибрид» Собек-Ра и стали почитать его в новом храме, украшенном монументальной скульптурой.
Где бы ни возводились постройки, Аменхотеп не забывал напомнить о своей связи с солнечными божествами, используя такие эпитеты, как «наследник Ра» и «избранный богом Ра». Царь желал, чтобы в нем видели воплощение солнечной энергии во всех ее проявлениях. Он творил жизнь и поддерживал ее; он был источником плодородия и плодовитости; он же являлся свирепым «оком Ра», которое, если его ублажить, обращало свою ярость на врагов Египта, защищая сотворенный порядок. Изощренная казуистика жрецов служила теперь идее божественной сути царственности усерднее, чем когда бы то ни было.
Максимальное внимание Аменхотеп уделял строительству в столице. С первых же дней после прихода к власти царь принял именование «владыка Фив» и вскоре начал оправдывать его делами. За годы его правления город Амона-Ра, который цари обустраивали еще с первых лет XVIII династии, превратился в легендарные «стовратные Фивы» Гомера, со множеством массивных храмовых ворот, вписанных в пейзаж по обоим берегам реки. В Ипет-Сут, центре культа Амона, Аменхотеп приказал создать новый монументальный вход для всего комплекса, а на южной оси храма поставить ворота, ведущие к храму богини Мут. Старые здания по воле царя заново отделали и повсюду расставили прекрасные образцы каменной скульптуры, в том числе более семисот (по две на каждый день года) статуй Сехмет, божества-львицы, которую ассоциировали со жгучим «оком Ра».
Аменхотеп лично контролировал перестройку древнего храма в северной части территории Ипет-Сут, посвященного Монту, сыну Амона и Мут, и возведение нового храма Маат, богини истины и справедливости. Каждое здание снабжалось фантастическим количеством скульптуры наилучшего качества. Недаром от времени Аменхотепа III до нас дошло больше статуй, чем от любого из предыдущих царей Египта, что говорит о лихорадочной активности царских мастерских во все годы его правления.
И все же строительство в Ипет-Сут было лишь второстепенной затеей по сравнению с главным проектом Аменхотепа в Фивах: поминальный храм на западном берегу Нила. Стройку начали в первые годы его правления и постепенно расширяли; по замыслу, это был наибольший царский храм в истории Древнего Египта. В наши дни от былого великолепия не осталось почти ничего, кроме основания колонн, — такое обширное строение представляло в глазах царей-преемников соблазнительно доступный источник строительного материала. Но в свое время этот комплекс зданий затмевал даже великий храм Амона-Ра в Ипет-Сут.
Площадь его составляла 93 акра, его масштабы и величие были беспрецедентными. Здесь было тесно от колоссальных статуй. Фигуры Аменхотепа III в облике бога Осириса, высотой около 26 футов, стояли между колоннами одного из дворов. В другой части храма господствовала парная статуя царя и его главной жены Тийе, сидящих на троне высотой 23 фута, это был самой большой из таких монументов, когда-либо созданных в Египте. Фрагменты еще больших колоссов были найдены неподалеку.
Северные ворота храма охраняли две гранитных статуи шагающего царя, а по сторонам дорог для процессий стояли строем огромные сфинксы и шакалы. Эти церемониальные оси соединяли три обширных двора храма, каждый из которых имел собственный монументальный портал, охраняемый еще более колоссальными статуями сидящего царя. Крайняя с востока пара статуй до сих пор возвышается на 60 с лишним футов, сопровождаемая меньшими статуями матери, жены и дочери Аменхотепа; все они видны на мили окрест. В настоящее время они известны под именем «колоссов Мемнона». Огромность этих фигур, нависающих над каждым мужчиной, женщиной и ребенком в западной части Фив, сама по себе создавала впечатление присутствия божеств — наглядный образ царя как «владыки владык». За этим, несомненно, стояла реальная, подавляющая власть Аменхотепа, что вызывало у любого посетителя смесь страха и благоговения.
Колоссальные изваяния Аменхотепа исполняли и другую, более тонкую функцию: во время разливов Нила, по нескольку месяцев каждый год, они частично скрывались под водой, а потом появлялись вновь, служа символами воскрешения, подчеркивая главное, омолаживающее назначение поминального храма Аменхотепа, его «поместья на миллионы лет». С той же целью многие статуи богов, установленные в его дворах, были высечены из гранодиорита: черный цвет камня символизировал возрождение. С другой стороны, статуи царя часто изготовляли из красного гранита или золотистого кварцита, подчеркивая цветом тесную связь Аменхотепа с солярным божеством. Сопряженные темы творения и воскрешения отдавались эхом во всех уголках обширного комплекса, напоминая о том, что царь — это главная ось мироздания.
Таким образом, Аменхотеп своими деяниями основательно укрепил и институт царской власти в целом, и статус ее держателя. Однако предстояло сделать еще гораздо большее.
Дипломатические отношения
В то время как владыка владык трудился в Фивах, поднимая монархию и самого себя на новые высоты, его посланцы за рубежом старались обеспечить признание его славы и удачи во всех земных пределах. Путешествуя по всему Ближнему Востоку и восточному Средиземноморью, они обеспечивали присутствие Египта при всех важнейших событиях, заключали договоры и торговые соглашения, благоприятные для имперских устремлений своего повелителя.
Одну из примечательных характеристик иностранной политики Аменхотепа содержит ряд надписей на основании статуй в его поминальном храме. Это — географические названия. Иероглифическая система письма с трудом справлялась с иностранными топонимами, и комбинации знаков поначалу кажутся невразумительными: i-am-ny-sha, ka-t-u-na-y, ka-in-yu-sh, m-u-k-i-n-u. При более тщательном рассмотрении оказывается, что перед нами — перечень наиболее значительных городов-государств греческого мира XIV века до н. э.: Амнисос, Кидония, Кносс и Микены. Там же упоминаются Файстос и Ликтос, Навплион и беотийские Фивы, остров Китера и, возможно, даже Илион — Гомерова Троя.
Порядок перечисления, вероятно, соответствует маршруту дипломатической миссии, отправленной Аменхотепом III по главным городам микенского мира. У него были веские причины «обаять» их: Микены по своим торговым путям снабжали Египет драгоценным кобальтом, который использовался для изготовления темно-синего стекла, а свинец, необходимый при производстве прозрачного и белого стекла, доставляли с полуострова Лаурион, принадлежавшего Микенам. Несмотря на свойственную Египту ксенофобию, он не мог себе позволить игнорировать экономическую силу, крепнущую на далеком Эгейском море.
В ближних пределах дипломатия была важным инструментом сохранения египетских завоеваний на Ближнем Востоке. Благодаря знаменитому открытию, сделанному в 1887 году н. э.[182], отношения между Египтом, его вассалами и другими великими державами того времени предстали перед нами во всей их сложности. Так называемый «Амарнский архив», найденный среди развалин «Дома переписки фараона» (по сути, секретариата древнеегипетского министерства иностранных дел), состоит из множества официальных писем. Из них хорошо сохранившиеся 380 документов — это обожженные глиняные таблички. Тексты написаны месопотамской клинописью на вавилонском языке, которым пользовались все дипломаты бронзового века. Многие датируются поздними годами правления Аменхотепа III; их присылали князья-вассалы египетского фараона, выражая свою покорность такими обращениями, как «мое солнце, мой господин».
В отличие от завоеванной Нубии, где египетская власть по указаниям царя осуществлялась назначенными из центра чиновниками, подчиненные Египтом территории на Ближнем Востоке сохранили собственную администрацию и местных правителей — это позволялось при условии, что они принесут присягу верности фараону и будут вовремя доставлять ежегодную дань. И все же положение подданных чужого властелина воспринималось вассалами, очевидно, настолько болезненно, что они тратили немало усилий на заговоры и попытки натравить на Египет другие великие державы, в том числе Митанни и хеттов.
Амарнский архив свидетельствует, что состояние дел было крайне неустойчивым: между различными городами-государствами почти непрерывно тлело ожесточенное соперничество, часто прорывавшееся мелкими конфликтами. Самыми беспокойными среди вассальных князей Палестины были Милкилу из Гезера, Абди-Хеба из Иерусалима и Биридия Мегиддский. Обычно Египет уклонялся от участия в этих местных распрях, если они не затрагивали его экономические интересы. Однако дальше к северу имелись гораздо более серьезные проблемы, которые могли нарушить равновесие власти между Египтом и хеттами. Четверть амарнских писем прислана одним вассалом, Риб-Абдой из Кебни, чей город находился в особых отношениях с Египтом более тысячи лет. Риб-Абду все более беспокоило соседнее государство Амурру, где правил амбициозный Абди-Аширта. Страхи его были обоснованны. Войско Амурру внезапно захватило город Сумур (ныне Аль-Хамидия), где стоял египетский гарнизон и располагалась администрация, и приступило к осаде Кебни[183]. Эти распри дали хеттам долгожданный предлог для вмешательства, и страна Амурру вышла из-под контроля египтян. Это был поучительный пример того, как из незначительного конфликта может быстро вырасти серьезная угроза для Египта.
Тутмос III или Аменхотеп II не замедлили бы начать интервенцию, Аменхотеп III действовал по-другому. Его главная цель состояла в том, чтобы осуществлять экономическую эксплуатацию захваченных предками владений и держать политический контроль над ними, минимально расходуя египетские ресурсы. Поэтому он разместил гарнизоны в важнейших портах — Газе, Яффе, Улласе и Сумуре, — а также в двух стратегически важных пунктах внутри страны: Бет-Шане на восточном краю Езреельской долины и Кумиди в долине Бекаа. Укрепленные поселения со складами зерна вдоль побережья можно было использовать как базы снабжения в случае военных действий. Структуру колониального управления дополняли резиденции египетских губернаторов в административных центрах — Газе, Кумиди и Сумуре. В целом она оказалась весьма эффективной, а лояльность вассальных князей дополнительно цементировалась регулярными дарами ценных безделушек из мастерских египетского царя. (Вспомним в качестве наглядного современного аналога присвоение Британской империей рыцарских титулов индийским раджам.)
Когда вставал вопрос о поддержании дружественных отношений с другими великими державами, обойтись безделушками, конечно, было нельзя. В глазах своих подданных фараон, возможно, и выглядел властелином Вселенной — но в действительности ему приходилось делить мировую сцену с шестью другими ближневосточными владыками. В Месопотамии правили цари Вавилона (южный Ирак), Ассирии (долина в верховьях Тигра) и Митанни (северный Ирак и северная Сирия), в Анатолии — цари хеттов (центральная Турция) и Арзавы (юго-западная Турция), а в восточном Средиземноморье — правитель Алашии (Кипр). Все они называли друг друга «братьями», что не мешало им выказывать недовольство, если дела оборачивались не в их пользу. Среди амарнских писем три с лишним десятка присланы Аменхотепу III этими «собратьями по ремеслу»; в основном они содержат дипломатические тонкости: традиционный обмен приветствиями, вежливые запросы о здоровье царя и сообщения о присылке даров. Общее представление об этой переписке дает зачин одного из писем царя Тушратты из Митанни:
«Мои дела идут хорошо. Да будут хороши и твои дела! […] И желаю, дабы с твоим домом, твоими женами, сыновьями, твоей знатью, твоими воинами, лошадьми, колесницами, а также и во всем царстве твоем всё было благополучно»[184].
Часто звучит в письмах и другая тема, отражающая репутацию Египта как страны сказочного богатства. Тушратта и ее сформулировал отчетливо:
«Да пришлет мне брат мой необработанного золота в весьма большом количестве, (…) и гораздо больше золота, чем присылал он отцу моему. Ибо в стране брата моего золото изобилует, как глина»[185].
Золото было предпочтительным предметом дипломатического обмена, и изобильные поставки из рудников Нубии обеспечивали Египту уникальное положение среди великих держав. Неудивительно, что восстание золотодобывающей области Нубии на тридцатый год правления Аменхотепа III было жестоко подавлено. Без золота Египет был ничем.
В обмен на регулярные поставки золота Аменхотеп III желал получить от собратьев-правителей наивысшую цену: их дочерей в качестве дипломатических невест. В начале своего правления молодой царь сумел заполучить руку митаннийской принцессы; памятный скарабей от 1381 года был посвящен прибытию принцессы Гилу-Хепы со свитой из 317 прислужниц, которых ёмко и кратко назвали «восхитительными»[186]. Двадцать пять лет спустя фараону потребовалась еще одна митаннийская принцесса в гарем, чтобы скрепить дружбу с новым царем Митанни — а может, также и потому, что Гилу-Хепа утратила прелесть юности[187]. Переговоры об этом втором дипломатическом браке были деликатными, дотошными и сопровождались обильным взаимным одариванием. Наконец, Тушратта отправил свою дочь Таду-Хепу с достойным эскортом из 270 женщин и 30 мужчин и огромным приданым, включавшим, в частности, 44 фунта золота — не считая еще 13 фунтов лично для Аменхотепа[188].Это могло показаться столь же нелепым, как возить уголь в Ньюкасл[189] — но фараона этот жест впечатлил, и entente cordiale[190]было обеспечено.
С Вавилоном отношения складывались хуже. В первые годы своего правления Аменхотеп взял в жены одну из вавилонских принцесс — но когда он затребовал у нового царя Вавилона, Кадашман-Энлиля I, еще одну невесту, то наткнулся на неожиданное сопротивление. Кадашман-Энлиль заявил, что его сестра так и осталась невостребованной с тех пор, как вошла в гарем Аменхотепа десять с лишним лет назад, и не желал обрекать на такую же участь ни одну из своих собственных дочерей. Хуже того — его самого забыли пригласить на недавнее «великое празднество» Аменхотепа. Кроме того, он усомнился в том, что иноземным невестам создают те условия, к каким они привыкли по праву рождения:
«Дочери мои, кои вышли замуж за соседствующих правителей, если посылаю я туда своих гонцов, говорят с ними, отправляют свой привет и подарки для меня. Но та, что живет у тебя, бедствует»[191].
В довершение оскорбления, когда Кадашман-Энлиль предложил взаимный обмен, т. е. пожелал жениться на египетской принцессе, он получил жесткий и однозначный отказ. Аменхотеп высокомерно ответил, что дочери египетских царей никогда не выходили замуж за иноземцев, и он не намерен нарушать традицию лишь затем, чтобы угодить царю Вавилона. В общем, прогнозы второго вавилонского брака были неутешительными. Однако в конечном счете египетское золото, по-видимому, оказало обычное воздействие, и девушку Аменхотепу прислали. В Амарнском архиве есть документы касательно еще одного брачного проекта, между фараоном и царем Арзавы со звучным именем Таркундараду, но чем завершились переговоры, остается неизвестным. Впрочем, можно с уверенностью предположить, что Аменхотеп III получил желаемое. Он был не из тех, кому нравился ответ «нет».
Слава царю новорожденному
По мере приближения срока первого юбилея фараона, пробывшего на троне уже 30 лет, начался новый этап его программы самовозвеличения. Еще на заре истории кульминацией празднования царских юбилеев был сед — древний ритуал, символизировавший омоложение правителя и возобновление его контакта с богами. Идея омоложения сильно занимала Аменхотепа, и он вознамерился уделить ей гораздо больше внимания, чем все его предшественники. Кратковременного праздника ему было недостаточно. Верный своему характеру, он задумал создать монументальную постройку и разработал программу скульптурных изображений, чтобы гарантировать свое возрождение на веки вечные.
Место для осуществления своего последнего крупного замысла он выбрал на восточном берегу Нила, в трех милях к югу от Ипет-Сут, прямо напротив его поминального храма. В наше время это центр современного города Луксор. К началу правления Аменхотепа здесь было пусто, если не считать маленького святилища времен Хатшепсут и Тутмоса III, служившего «южной резиденцией» для Амона-Ра из Ипет-Сут.
Следуя указаниям царя, строители Аменхотепа немедленно приступили к перестройке существующего сооружения, добавив к нему обширный двор, обведенный двойным рядом колонн в форме связок папируса. Такой «солнечный двор» соответствовал растущему увлечению царя культом солнца — для которого открытое пространство без крыши подходило лучше, чем традиционные закрытые святилища. Он велел своим архитекторам добавить такие же дворы почти во всех своих храмах, по всему Египту. То, что было создано в Луксоре, стало одним из красивейших и наиболее впечатляющих древнеегипетских храмов — в полном согласии с волей царя:
«Стены его из электра, отделка из серебра, пороги всех врат его изукрашены. Колонны его достигают небес, шпили его касаются звезд. Когда люди узрят его, то не преминут вознести хвалу его величеству»[192].
В передней части солнечного двора постепенно вырастало еще более впечатляющее здание — гигантский зал с колоннами высотой 18 метров, украшенный (как всегда) шестью колоссальными статуями шагающего царя. Все эти архитектурные чудеса создавались ради эффекта, и действовали они безотказно. Однако главное идейное содержание Луксора, скрытое от глаз посетителей, таилось во внутренних помещениях храма.
Самым важным местом во всем комплексе является маленькая комната, запрятанная за хранилищем для барки, рядом с залом приношений. На ее западной стене рельеф тонкой работы изображает двух богинь, заботливо поддерживающих фигуры женщины и мужчины. Это — родители Аменхотепа III, Мутемвиа и Тутмос. Точнее, это Мутемвиа и некто, принявший облик Тутмоса IV; сопроводительный текст разъясняет, что это Амон-Ра собственной персоной. Надпись также беззастенчиво сообщает, в неожиданно выпуклых образах, зачем бог пробрался в опочивальню царицы, и с каким энтузиазмом она реагирует на его появление:
«Она пробудилась, почуяв благоухание бога, и вскричала от удовольствия пред лицом его… Возликовала она, узрев красоту его, и любовью к нему прониклось тело ее»[193].
Придя в состояние экстаза, Мутемвиа без памяти падает в объятия бога, воскликнув: «Сколь велика мощь твоя!.. От сладкого аромата твоего все члены мои занемели»[194].
Сексуальный смысл здесь намеренно подчеркнут. За проникновением следует провозвестие:
«Аменхотеп-владыка-Фив будет имя дитя, коего я зачал в лоне твоем… Он обретет могучую царственность по всей этой земле… Подобно Ра, будет он вечно править Двумя Странами»[195].
Целью создания этой изысканной сцены и вымышленных событий, о которых она повествует, было, конечно же, увековечение мифа о божественном рождении царя, на которое египетские монархи претендовали в большей или меньшей мере на протяжении столетий. Хатшепсут, ранняя представительница XVIII династии, довольствовалась тем, что указала на свое божественное происхождение в «святая святых» Дейр эль-Бахри, не вдаваясь в технические подробности. Аменхотеп III (или его теологи) такой скромности не проявили; они как будто упивались интимными деталями встречи Амона-Ра с царицей. Пожалуй, этого можно было ожидать от монарха, чей гарем был набит бесчисленными иноземными «чудесницами», а среди местных наложниц имелась женщина с прозвищем «та, чьи ночи в городе многочисленны».
Помимо утверждения божественности монарха, Луксорский храм внес еще более весомый вклад в идеологию царственности. Ведь его истинное предназначение — его главная тайна. В отличие от большинства храмов Египта, он вообще не был центром культа какого-либо божества. Его роль в качестве южной резиденции Амона-Ра была второстепенной, удобным прикрытием, а не истинным назначением. Ключ к пониманию особого места храма в мифологии египетской царственности дают рельефы, украшающие монументальную колоннаду Аменхотепа. На них изображено самое важное из событий, происходивших в Луксоре: ежегодный праздник Опет.
Каждый год культовые изображения Амона-Ра, Мут и Хонсу (а может быть, и царя) выносили из Ипет-Сут и на священных барках доставляли в Луксор по реке или по суше; их сопровождала огромная процессия. Пока боги двигались по улицам на плечах жрецов, толпы народа стремились взглянуть на эти священные объекты, чтобы получить благословение. Опет был поводом для великого ликования, веселья и отдыха от повседневной суеты. Однако, как и все прочее в Древнем Египте, служил он не народу, а царю. После того как статуи благополучно добирались до ограды Луксорского храма, их снимали с барок и водворяли в новое жилище. Затем царь входил в святилище, чтобы пообщаться наедине с Амоном-Ра.
Через некоторое время он выходил в зал, где его приветствовали собравшиеся жрецы и придворные. («Простолюдины» оставались снаружи: особые иероглифы на основании колонн указывали на дозволенные им места.) Все могли видеть, как преобразился фараон (вряд ли кто-нибудь осмеливался высказаться насчет «нового платья короля»): благодаря общению с царем богов монарх наглядно молодел, получив новый заряд божественной силы. Он становился живым сыном Амона-Ра.
В основу всей церемонии была положена идея царского ка, божественной сущности, которая незримо проникала в смертное тело каждого последующего монарха и делала его богоподобным. Эта теория превзошла все прочие изобретения древнеегипетских жрецов, поскольку она объясняла и согласовывала явное противоречие между бренностью и божественностью царя. Праздник Опет позволял царю, восприняв царскую ка, сделаться «главнейшим из всех живущих ка», богом во плоти. Таким образом, Луксорский храм был храмом царской ка, тайной в средоточии божественной царственности.
Не забывая о формальностях, Аменхотеп повелел изготовить великолепную скульптуру, дабы увековечить эту примечательную особенность праздника Опет. Статуя помолодевшего Аменхотепа III — один из выдающихся шедевров древнеегипетского искусства. Царь, изображенный в натуральную величину, делает уверенный шаг вперед, его тугое, мускулистое тело — воплощение юной мужественности. Особенно поражает трактовка лица. Огромные глаза с миндалевидным разрезом, пухлые губы, короткий нос и высокие скулы — эти черты создают утрированное впечатление детскости. Царь показан омолодившимся в буквальном смысле, вернувшимся к детству благодаря магической силе ритуалов Опет.
Символизм статуи этим не ограничивается. Даже материал ее намекает на близкие отношения царя с богом солнца: это кварцит глубокого красновато-фиолетового оттенка. Древние египтяне называли этот вид камня биат («чудесный»). Изначально ворот, браслеты, сандалии и корона статуи были позолочены, так что днем посреди открытого двора она сияла, как солнце. При внимательном рассмотрении можно заметить сзади, на ягодицах царя, рисунок птичьих перьев, означающий, что он частично превратился в небесного сокола. Солярную символику дополняют две вздыбленные кобры с солнечными дисками на головах, украшающие одежду царя. Двойная корона на голове Аменхотепа и салазки у него под ногами — это также атрибуты солнечного бога-творца Атона. Посредством такого набора визуальных метафор и ассоциаций статуя утверждает, что Аменхотеп III возродился, слился с Ра и Атоном, стал бессмертным богом-царем навеки. Окончательную ясность вносит надпись рядом на колонне, именующая царя «главнейшим из всех живущих ка» и «ослепительным диском над всеми землями».
Сознательное и систематическое возвышение царской власти достигло зенита. Фараон больше не считался всего лишь «сыном Ра» — теперь он был отождествлен с солнцем, богом творящим, который дарит миру свет и жизнь. Преображение завершилось.
Ослепительный диск Египта
Обожествление Аменхотепа III еще при жизни, тесно связанное с празднованием его первого юбилея в 1361 году, открыло новую перспективу для египетской монархии. Конечно, цари и прежде претендовали на божественность, присваивали себе атрибуты богов — но между царем как земным воплощением Гора и самим Гором, между «избранником Ра» и Ра, который совершал избрание, всегда сохранялось различие (пусть даже очень тонкое). Ни один царь до Аменхотепа III не осмеливался утверждать, да еще столь открыто и однозначно, свое прямое превращение в бога-творца.
Конечный этап этого процесса можно четко проследить в дальней Нубии, самой южной из земель, подвластных XVIII династии. Одной из множества строительных затей Аменхотепа была постройка нового храма в крепости Хеммаат (ныне Солеб), которая служила для защиты контролируемой египтянами части Нубии от враждебных сил за ее рубежом. В соответствии с солярными амбициями царя, храм поставили на западном берегу Нила, фасадом к восходящему солнцу. Первоначально это было маленькое святилище Амона, личного покровителя царя; теперь его дополнили двумя солнечными дворами и колонным залом, заполненным статуями. Тогда же, на тридцатый год правления Аменхотепа, посвящение храма было изменено в честь «Амона-Ра из Ипет-Сут, пребывающего в крепости Хеммаат» и «Небмаатпа [тронное имя Аменхотепа III], владыки Нубии». Царь богов и царь-бог составили прекрасную пару.
Рельефы в храме Хеммаата сохранили также подробности первого юбилея царя. Древний ритуал сед, посвященного обновлению и возврату молодости, особенно привлекали Аменхотепа, и он, по-видимому, начал готовиться к собственным торжествам задолго до срока. Добавление солнечных дворов ко всем основным храмам в Египте и Нубии, было, вероятно, частью этих приготовлений, в преддверии полного и окончательного слияния царя с богом солнца.
Когда дошло до приготовлений к самому празднику, подчиненные царя лезли из кожи вон, чтобы этот юбилей превзошел все предыдущие. Ученым поручили изучить «древние писания»[196],чтобы выяснить, как проводили сед в былые века. Среди их находок была и созданная за 1500 лет до того, в самом начале египетской истории, палетка с лаконичным изображением юбилейных ритуалов. И эта информация, хоть скудная, но освященная древностью, тоже была использована.
Поскольку центром символического мира Аменхотепа, его теологических экспериментов были Фивы, по логике вещей, священному городу следовало стать также местом проведения юбилейных торжеств. Этот царь ничего не делал наполовину: он повелел построить совершенно новый церемониальный город. Для строительства выбрали участок на западном берегу Нила, к югу от поминального храма фараона и напротив обители его возрождения, Луксорского храма. На первом этапе (для второго и третьего юбилеев царя было произведено расширение) построили комплекс зданий, раскинувшийся почти на милю в длину, под скромным названием «Дворец ослепительного светила и Дом ликования» (ныне Малката). В его состав входил административный квартал с просторными виллами для придворных, небольшой дворец — вероятно, для Тийе и ее свиты, и главная царская резиденция. В богато украшенных залах для аудиенций полы были покрыты яркими коврами, деревянные колонны раскрашены водяными лилиями, потолки расписаны редкими минойскими мотивами, стены — картинами природы: цветы, тростник, животные среди зарослей.
На потолке спальни царя изображения парящих стервятников перемежались царскими именами и титулами Аменхотепа. На столах из эбенового дерева с золотыми инкрустациями были расставлены изящные сосуды для благовоний и флаконы с духами, искусно сделанные из многоцветного стекла. Изысканные стеклянные сосуды пользовались таким спросом у царя и его супруги, что для их изготовления неподалеку от дворца устроили специальную мастерскую. В покровительстве Аменхотепа стеклодувам усматривают аналогию с поддержкой, которую король Людовик XIV оказывал Севрской фарфоровой мануфактуре — и это не единственная черта сходства между двумя владыками с титулом «солнце».
Между резиденцией Аменхотепа и поминальным храмом проложили насыпь с дорогой, которая тянулась к югу еще на полторы мили и заканчивалась у одинокого алтаря посреди пустыни (ныне Ком эль-Самак). Здесь, в соответствии с древним обычаем, царь восходил на трон, поставленный на помосте с двумя лестницами, что символизировало его господство над Верхним и Нижним Египтом. А дальше, в глубине фиванских холмов, таились еще какие-то монументы, так и оставшиеся незавершенными. Зачем они нужны были Аменхотепу, мы можем только гадать. Воображение царя и его советников, похоже, не знало границ.
«Ослепительному светилу всех земель» требовался впечатляющий эффект, чтобы придать совершенство великому празднику царственности. Нового города и фантастического дворца посреди священного пейзажа было недостаточно для главного юбилея. Аменхотеп вспомнил, как двадцать лет назад подарил своей жене Тийе озеро, и это натолкнуло его на мысль. Хотя новый проект уже превосходил все, что он задумывал до тех пор, царь приказал дополнительно вырыть по обе стороны Нила две гавани. Каждая была около полумили в длину и с четверть мили в ширину. Огромные объемы грунта, вынутого при создании западной гавани, употребили для создания на прилегающей равнине искусственной платформы под строительство юбилейного города. В наше время от западной гавани (Биркет-Хабу) сохранилось углубление, обозначенное рядом мусорных куч, ее размеры можно оценить лишь с воздуха. Восточная гавань полностью исчезла под натиском разрастающегося города Луксор — но была еще вполне различима, когда Наполеон посетил Египет. Ему наверняка понравилась эта идея[197]. Аменхотеп желал создать максимально величественные декорации для главной церемонии юбилея.
Утром назначенного дня придворных, сановников, друзей царя и знать призывали во дворец. Здесь царь щедро одаривал их золотыми ожерельями, золотыми же украшениями в виде уток и рыб (те и другие служили действенными амулетами плодовитости), а также особым праздничным убранством — лентами из зеленого льняного полотна. Затем они вместе со своим государем участвовали в обильной утренней трапезе, после чего поступало распоряжение покинуть дворец и отправиться в гавани. Тут им демонстрировали впечатляющую картину царского могущества и божественной царственности: Аменхотеп III и Тийе появлялись на берегу реки в золоте с головы до ног, сияющие подобно солнцу. В восточной гавани они всходили на борт судна, представлявшего точную копию «утренней» барки бога солнца. Избранные придворные брались за канаты на носу и медленно тянули барку, воспроизводя ежедневное чудо явления бога-солнца на небесах поутру. Затем действо перемещалось в западную гавань, где царь с супругой появлялись вновь, на этот раз — чтобы перейти в «вечернюю» барку бога солнца. Вельможи брались за канаты на корме, и сцена повторялась, символизируя нисхождение бога-солнца во мрак подземного мира на закате. Распорядитель празднества имел все основания позднее хвалиться, что «многие поколения со времен наших предков не видали такого празднования юбилеев»[198].
Аменхотеп III отметил и второй юбилей, и третий, добавляя всё новые монументальные строения и ритуалы. Однако на тридцать восьмом году своего удивительного правления, в 1353 году, он умер — по неизвестной причине, совершенно неожиданно, не дожив даже до пятидесяти лет. Шок, испытанный народом, уже успевшим поверить в бессмертие царя, про которое утверждали жрецы и царский двор, был, наверное, очень силен. Но никому и присниться не могло, какие потрясения ожидают страну при наследнике Аменхотепа.
Ослепительное солнце Египта закатилось. Когда оно поднялось вновь, лучи его стали жестокими, обжигающими.