Военная мощь (1322–1069 годы до н. э.)
Упавший колосс Рамзеса II из его поминального храма в западной части Фив, увековеченный в поэме Шелли «Озимандия», стал символом преходящей власти. Пожалуй, никакой другой монумент не выражает так наглядно взлет и падение великой цивилизации. Устрашающий и жалкий одновременно, он воплощает мощь и величие Египта фараонов, но также его бессилие перед лицом законов истории. Период Рамзесидов в широком смысле (XIX и XX династии) тоже можно считать зеркалом египетской цивилизации, отражающим и ее дерзость, и скрытые слабости.
Доминирующей структурой Египта при Рамзесидах была армия. В течение двух столетий влияние «генералов» сказывалось (и в плохом, и в хорошем смысле) на всех аспектах внутренней и внешней политики. Военные могли обеспечить быстрое решение насущных проблем при династической власти — но милитаризация политики на протяжении нескольких поколений лишь укрепила позиции армии и ослабила гражданское общество, что привело к непредвиденным, неблагоприятным последствиям. Постоянная готовность страны к войне на Ближнем Востоке обусловила необходимость строительства новой столицы в области Дельты, и Нижний Египет приобрел политическую значимость, которую сохранил до конца истории фараонов. Однако неуклонное отчуждение Верхнего Египта от источника власти породило обиду, которая стала непреходящей, тлеющей угрозой целостности государства.
Кроме того, — и главное — война дорого стоила. Бесконечные походы Рамзесидов исчерпали ресурсы и экономики, и правительственной машины Египта. Как и победители в мировых войнах будущего, Египет вынужден был платить непомерную цену.
В начале правления Рамзесидов в стране преобладала уверенность и имперские амбиции. Под конец этого периода земля фараонов вступила на путь медленного, но неуклонного упадка. В четвертой части мы дадим очерк этой поворотной точки в истории Древнего Египта. В условиях смуты, последовавшей за крушением реформы Эхнатона, восстановить порядок и спокойствие сумел военачальник по имени Хоремхеб[228]. Избрав своим наследником другого военного, он закрепил влияние армии в стране — и первые Рамзесиды не подвели, проявив беспредельную решимость восстановить реноме империи.
Конфликт между Египтом и его главным противником, царством хеттов, привел к знаменитой битве при Кадеше, которая стала классическим образцом неопределенного результата и поводом для первого настоящего мирного договора в истории. Однако вскоре безопасность Египта снова оказалась под угрозой. Рамзес III, часто именуемый «последним великим фараоном», прославился как победитель ливийцев и «народов моря», но пал жертвой дворцового заговора. Это было предвестием того, что ждало страну впереди.
В конечном счете государство фараонов подорвали не внешние, а внутренние факторы. Потеря престижа царской власти, безудержный рост цен на продукты питания, забастовки, неконтролируемая иммиграция, повсеместная коррупция, нарушения закона и порядка… К моменту, когда на трон взошел одиннадцатый Рамзес, Египет был в хаосе. Осажденный и изолированный в своей резиденции (в области Дельты), этот фараон поступил как и все Рамзесиды в аналогичной ситуации: призвал на помощь армию. Это незамедлительно дало результат — правда, не тот, на который Рамзес XI рассчитывал. Бессильного царя просто отодвинули в сторону, как ненужную вещь, и порядок был восстановлен двумя отдельными группами военных на севере и юге страны.
Лелеемый на протяжении веков идеал объединенного государства, управляемого божественным царем, грубо отбросили во имя сохранения порядка. Спасение Египта Рамзесидов сопровождалось похоронным звоном.
Глава 15. Военное положение
Жизнь солдата
Постепенно нарастающее вовлечение Египта в международные дела, начиная от изгнания и преследования гиксосов при Яхмосе до создания империи при Тутмосе III, оказало глубокое воздействие на страну в целом и способы управления ею. Расширение контактов с другими народами и культурами привело к усвоению экзотических теорий и обычаев во многих областях жизни — в искусстве и архитектуре, в государственной религии и обрядах населения. В соответствии с воинственным духом века, иконография монархов была насыщена военными мотивами, царей представляли на храмовых рельефах как великих и могучих полководцев, и это отражалось в милитаризации всего общества. Новое царство было эпохой солдат — и египетская армия, поначалу весьма скромная, быстро сделалась одной из наиболее влиятельных сил в стране.
В периоды Древнего и Среднего царств владыки Египта для военных походов рекрутировали в армию мужчин из народа по принципу ad hoc[229]и подкрепляли ее отрядами наемников, часто из Нубии. Для спорадических походов, ради защиты египетских интересов или прокладки новых торговых путей такая система вполне годилась, но для нужд империи она была слишком неэффективной. Завоевание и присоединение больших иноземных территорий требовало содержания постоянных гарнизонов, чтобы закрепить власть египтян и обеспечить средства для подавления возможных мятежей. Только регулярная армия могла послужить такой политике. Поэтому в начале Нового царства, впервые в египетской истории, произошел переход к профессиональной армии. Ко времени правления Эхнатона (1353–1336) влияние армии сказывалось уже во всех коридорах власти. Многие из ближайших соратников царя совмещали военные и гражданские должности, и эти связи, несомненно, способствовали сохранению их лояльности.
Реорганизация вооруженных сил поздней XVIII династии заключалась в разделении их на два корпуса: пехоту и колесницы. Египет также традиционно обладал сильным флотом (который весьма эффективно использовался против гиксосов), но взаимозависимость наземных и речных операций приводила к взаимозаменяемости служащих — и рядовые, и офицеры то и дело переходили с «армейских» должностей на «флотские»[230]. Основной базой флота был порт столичного города Мемфиса; другая база, поблизости от Авариса, бывшей столицы гиксосов, красноречиво называлась Перунефер — «Добрый путь». Пехотные гарнизоны, вероятно, располагались во всех провинциальных центрах страны, что позволяло быстро реагировать на экстренные ситуации, а большой гарнизон резервистов прямо рядом с Мемфисом, несомненно, был действенным средством предупреждения возможных волнений местного населения.
Основной тактической единицей пехоты был взвод, состоявший из пятидесяти солдат; его командир имел низший офицерский чин. Взвод подразделялся на пять десятков, каждый под началом своего унтер-офицера. Такая структура обеспечивала слаженность действий, тот «командный дух», без которого ни одна армия не может достичь успеха. Четыре или пять взводов составляли роту, со своим квартирмейстером и адъютантом, ее командир именовался «носителем штандарта» (знаменосцем). В зависимости от оперативной задачи несколько рот могли объединить в батальон, большей или меньшей численности. Для широкомасштабных кампаний из батальонов формировали полки либо дивизии, командиров которых можно приравнять к современным генералам. Этим подразделениям присваивались имена богов из государственного пантеона Египта. Колесничие тоже подразделялись на полусотни, каждая со своим офицером (подобно кавалерии в европейских армиях XIX века).
Жизнь пехотинца в фараоновом войске не была лишена приключений и возможностей карьерного роста — но этот путь был устлан скорее терниями, чем розами. Не только рекрутам, но и тем, кто пошел в армию добровольно, приходилось туго: главным средством обучения были побои. Хотя имелись особые «войсковые писцы», исполнявшие функции писарей и интендантов, полевое довольствие было крайне скудным, в расчете на то, что всё прочее, кроме хлеба и воды, солдаты добудут грабежом. Поэтому неудивительно, что, например, в битве при Мегиддо египтян гораздо больше занимал захват имущества врага, чем самого города. Зачастую солдатам не удавалось поесть досыта в течение месяца, а то и дольше. Избавление от этих тягот было возможно в двух вариантах: получить повышение по службе или погибнуть в бою. Дезертируя, солдат знал, что за это его родных могут заточить в тюрьму до тех пор, пока он не вернется. Обращение с захваченными в плен иноземными солдатами, которых зачисляли в войско, было еще незавиднее, чем с египетскими рекрутами. Их вносили в списки и клеймили, как рабов, могли и подвергнуть обрезанию, чтобы «египтизировать». Только отслужив много лет, они могли надеяться на почетную отставку и получение от государства участка земли для прокормления.
Когда египетское войско выступало в поход — шли со скоростью около 15 миль в день, — основное снаряжение солдата составляли котомка, одежда, сандалии и палка или дубинка в качестве оружия. Более серьезное вооружение раздавали, только когда войско было готово к нападению на врага (в ту эпоху место и время сражений планировалось заранее). Сандалии же, напротив, снимали. Египетские солдаты воевали босиком. Защиты по сути не было — чтобы не стеснять движения, ограничивались подобием кожаной стеганой кирасы. Щит, собственная сила и сообразительность — вот и всё, на что мог полагаться пехотинец.
Для дистанционного боя применяли лук и стрелы. Простые луки были разных размеров; меньшие служили для стрельбы на коротких дистанциях, а длинные — для залповой стрельбы стационарных групп лучников. Составные луки, техническая новинка раннего Нового царства, имели гораздо большую пробивную силу, и ими вооружались офицеры. Стрелы также делались различных типов, в зависимости от боевой задачи: заостренные или зазубренные наконечники причиняли глубокие раны, плоские — оглушали врага.
Метательным оружием служили пращи, копья и дротики. Для рукопашного боя — дубинки и колья, оружие дешевое, но весьма эффективное: их удары валили с ног даже одоспешенного противника. Боевыми секирами можно было рубить врага, ятаганами — резать. На самый крайний случай солдат снабжали кинжалом с коротким клинком, который имел также другое, более мрачное назначение. В египетской армии было принято после каждого боя подсчитывать убитых врагов, отрезая им руку (или пенис, если враг был необрезанным). Сцена, датируемая поздним периодом XVIII династии, показывает египетских солдат-победителей, которые покидают поле боя, неся на остриях копий по три вражеских руки.
Пехота составляла костяк египетской армии, но ударной силой были колесницы. Перенятое у народов Западной Азии в начале Нового царства искусство управления лошадью и колесницей кардинально изменило способы ведения войны в Древнем мире и дало Египту весьма эффективное средство против пехоты. Каждая колесница несла экипаж из двух человек: воина, вооруженного луком и стрелами, и возницу, он же щитоносец. Легкость конструкции колесницы и особое крепление колес обеспечивали максимальную скорость и маневренность, что позволяло «проредить» вражеские ряды перед фронтальной атакой и устрашить отступающих, чтобы обратить в бегство. Колесница была не только «последним словом современной техники», но также и высшим символом статуса для египетской элиты — несмотря на то, что она, как и многие другие новшества, была занесена в долину Нила чужеземцами.
Египтяне XVIII династии обратили это техническое достижение против его изобретателей, использовав колесницы, чтобы завоевать и подчинить одну за другой ряд провинций по всему Ближнему Востоку. Без колесниц Египет вряд ли когда-либо смог бы создать империю.
Служить колесничими, воюя в максимально возможных «комфортных» условиях, могли только офицеры. Если у рядового солдата возникала такая мечта, он сперва должен был тянуть лямку на самом нижнем уровне иерархии, постепенно поднимаясь вверх по лестнице чинов. Военная служба действительно открывала путь к престижу и власти для решительных и честолюбивых. Об этом наглядно свидетельствует история Хоремхеба. Уроженец Среднего Египта, он сделал блестящую карьеру, поднявшись не только до высшего ранга в армии, но и до самой вершины египетского государства.
Хоремхеб родился в годы правления Аменхотепа III, службу начал при Эхнатоне, но подробности этого окутаны тайной — в дальнейшем Хоремхеб не желал напоминать о своей причастности к делам царя-еретика. Однако мы располагаем неясными данными о том, что его способности и мастерство уже тогда были вознаграждены высоким чином. Среди холмов, окружающих Ахет-Атон, была найдена незавершенная гробница, которую готовили для некоего царского писца и военачальника по имени Паатонемхеб. Поскольку многие честолюбивые особы меняли имена при Эхнатоне, чтобы прервать связь с прежними богами, весьма возможно, что Паатонемхеб («Атон празднует») и Хоремхеб («Гор празднует») — это один и тот же человек. Нет сомнений, что ко времени восшествия Тутанхамона на трон в 1332 году до н. э. Хоремхеб уже занимал пост главнокомандующего («генерала над генералами») в войске молодого царя.
Великолепная гробница Хоремхеба в Саккаре украшена сценами, показывающими его деятельность в должности Главного смотрителя войска. В военном лагере юноши-гонцы бегают от шатра к шатру, разнося приказы. Хоремхеб принимает посланцев голодающих зарубежных стран, которые молят о милосердии и простираются «семь раз ниц и семь раз навзничь». Еще больше впечатляют сцены с пленниками, захваченными во время походов Хоремхеба на Ближний Восток и в Нубию: они стоят рядами перед полководцем, ожидая своей участи. Азиатских пленников, с деревянными колодками на руках и веревкой на шее, выставляют напоказ, египетские солдаты толкают их и насмехаются. Обычным приемом победителей было переселение целых семейств — мужчин, женщин и детей — в Египет в качестве заложников, чтобы обеспечить покорность народа их родной страны. Еще более унизительному обращению подвергались нубийцы из «подлой земли Куш» — излюбленные «мальчики для битья» в Древнем Египте. Вождя кушитов заставляли лежать у ног Хоремхеба, пока вооруженные египетские солдаты оскорбляли, избивали палками, били по лицу его людей. Войсковые писцы тщательно, как и положено военным, фиксировали эти акции со всеми подробностями.
Подобная жестокость практиковалась и вне армии. Это качество использовалось также и как рычаг для подъема по карьерной лестнице гражданской службы[231]. Как и многие старшие офицеры, Хоремхеб мог совмещать военные и светские должности. Командуя вооруженными силами Тутанхамона, он одновременно исполнял обязанности «лорда-протектора» при юном царе. Будучи «наместником владыки по всей стране», который «повторяет слово царя его приближенным», Хоремхеб оказывал серьезное влияние на политику правительства, и его штаб-квартира в Мемфисе, видимо, была одним из центров, где готовили возврат к ортодоксальной религии. Характерно, что в его частной гробнице отсутствуют упоминания имени Тутанхамона: это можно считать почти неприкрытым подтверждением того, что главным в деле реставрации старой религии был не царь-подросток, а генерал.
Стоя в тени трона, главнокомандующий уже начал направлять Египет в сторону милитаризации власти с целью восстановления порядка. Судя по титулатуре Хоремхеба, он действительно стал «обоими глазами царя в управлении Обеими Землями и установлении законов Двух берегов». Ему не пришлось долго ждать, когда можно будет сделать последний шаг от наместника царя до престола.
Военная дисциплина
К моменту безвременной кончины Тутанхамона в 1322 году Хоремхеб находился в отдаленной Сирии, во главе египетского войска, занятого безуспешными попытками вновь захватить восставший город Кадеш и вывести его из-под контроля хеттов. Насколько он был вовлечен в последующие мрачные события — просьбу Анхесенамон к царю хеттов о присылке ей мужа, убийство Заннанзы по пути в Египет и восшествие старого царедворца Эйе на престол, — покрыто мраком неизвестности. Возможно, это делалось с ведома Хоремхеба. Хотя вмешательство Эйе и отодвинуло на какое-то время его приход к власти, он знал, что новый царь стар и долго не протянет. Потратив много лет на создание базы своей власти, Хоремхеб, конечно же, мог подождать еще несколько лет, чтобы наверняка добиться своего.
Возможно, что его воцарение в Обеих Землях после кратких четырех лет правления Эйе (1322–1319) воспринималось как неизбежность. Ведь Хоремхеб, как-никак, был ранее официально назначен наследником Тутанхамона и попросту исполнял свое предназначение. Скорее всего, именно этот факт стал главным обоснованием его воцарения. Однако присвоение трона человеком простого звания, не состоящего ни в каком родстве с царской семьей, полностью нарушало традиции и угрожало сотрясти до основания весь институт наследственной монархии. Цели и намерения Хоремхеба могли быть сколь угодно благими — но то, что он сделал, являлось военным переворотом. Будучи достаточно опытным тактиком, он не мог не осознавать эту опасность и ясно понимал, что ему понадобится не только узаконить свою царственность, но и подвести новую базу под идею власти как таковую, чтобы укрепить свой трон. Даже опираясь на армию, он должен был составить новую программу для Египта, применив все свои способности к выработке стратегии.
Прежде всего нужно было, как всегда, заручиться божественным благословением. Эту задачу Хоремхеб решил блестяще, применив простой, но эффективный прием: он назначил свою коронацию на день ежегодного праздника Опет в Фивах. Когда он вышел из святилища Луксорского храма в короне фараона, осененный мощью богов после общения с Амоном-Ра, кто мог усомниться в его праве или бросить ему вызов?
Утвердившись на престоле Гора, царь дал задание своим теологам: разработать правдоподобную историю, которая объяснила бы, как полководец мог обрести царственность. Так родилось, пожалуй, самое изобретательное и замысловатое из всех сочинений, вышедших из-под пера древнеегипетских писцов. В нем сообщалось, что Хоремхеб с детства был отмечен местным богом, Гором Гераклеополиса, который действовал как отец, защищая его до тех пор, пока придет нужное время:
«Пришло и ушло одно поколение, за ним другое [а отец всё еще охранял его], ибо знал, что настанет день, когда он одарит его царственностью»[232].
Согласно этому утверждению, долгая, успешная карьера Хоремхеба на военном и гражданском поприще была частью божественного плана. Дождавшись нужного момента (точнее, пользуясь обстоятельствами), Гор выдвинул избранного им кандидата и поручил его опеке Амона-Ра. Прежний юноша из провинции стал властителем Обеих Земель.
Совпадение ритуала и обстоятельств коронации Хоремхеба напоминали о славном правлении Аменхотепа III, и это было отнюдь не случайно. Выбросить из истории фигуры, отделявшие Хоремхеба от «ослепительного светила» Египта, было частью программы его легитимизации: он должен был представляться первым законным преемником знаменитого фараона. С этой целью храмы Эхнатона в Гем-па-Атоне систематически разбирали, используя обработанный камень для построек самого Хоремхеба. По его приказу бригады рабочих уничтожали в Ахет-Атоне все, что напоминало про царя-еретика. Статуи Эхнатона и Нефертити валили, разбивали, а обломки сваливали кучей за оградой храма Великого Атона.
Имена Тутанхамона и Эйе также числились в списке официальных репрессий. Надписи на монументах юного царя стерли и заменили именами и титулами Хоремхеба, так, чтобы все похвалы за возвращение к ортодоксальному культу достались только ему (впрочем, он и на самом деле был инициатором этого процесса). А вот с памятью об Эйе, старом интригане, помешавшем Хоремхебу сразу взойти на трон, обошлись гораздо жестче. Его гробница в Долине царей и все монументы были осквернены так, чтобы лишить его всяких надежд на бессмертие. Многолетнее соперничество завершилось, Хоремхеб оказался тем, кто смеется последним.
Восстановление храмов, возобновление пожертвований и новый набор «из пехоты жрецов непосвященных и жрецов читающих»[233] — всё это были важные шаги для возвращения страны к традиционному образу жизни. Однако охранительные замыслы Хоремхеба не ограничивались областью религии. Как и другие цари с начала истории, он провозгласил свою программу от имени Гора, которую принял при коронации: «Могучий Бык, чьи помыслы проницательны». В ней подчеркивалось стремление к законности и порядку. Основываясь на опыте «установления закона на Двух Берегах», приобретенном при Тутанхамоне, Хоремхеб теперь провел ряд крупных законодательных реформ, которые были обнародованы в виде эдикта.
Этот документ, наиболее пространный из дошедших до наших дней древнеегипетских юридических текстов, был направлен как на борьбу со злоупотреблениями чиновников, так и на укрепление безопасности самого режима Хоремхеба. Преамбула составлена в обычном выспреннем стиле: «Его величество вознамерился… изгнать хаос и сокрушить ложь»[234]; однако следующие далее статьи подробно разработаны и вполне прагматичны. Из них вырисовывается образ правителя, поднаторевшего в воинской дисциплине и полного решимости внедрить ее в управление Египтом.
Четыре из десяти параграфов устанавливают новые наказания за превышение полномочий дворцовыми служащими. Тех, кто позволил себе реквизировать лодки или рабочих, занятых на государственных проектах, ожидало самое суровое наказание: ссылка в дальнюю пограничную крепость Тьяру и клеймение лица. Чиновники, пойманные на том, что они суют свой нос в чужую кормушку, рисковали остаться без носа. Таким же суровым был закон и по отношению к коррумпированным дворцовым служащим. Мошенничество с налогами, превышение норм сбора фуража (что приводило к обнищанию народа) или изъятие у местных старост больших количеств провизии, чем требовалось при поездках царя со свитой, — всё это считалось отныне наказуемыми деяниями. Военнослужащие также подпадали под действие этих законов. Солдата, совершившего хищение шкуры — даже если он сделал это, чтобы восполнить нехватку личного обмундирования, — ожидало тяжелое наказание: сто ударов и пять открытых ран, с конфискацией украденного.
Справившись с официальной коррупцией, Хоремхеб взялся упорядочивать судопроизводство. Чистка судебной системы всегда была любимым занятием диктаторов (особенно выходцев из военных кругов), и Хоремхеб не стал исключением. Он назначил множество новых судей, от которых ожидалось, что они «будут внимать словам дворца и законам чертога суждения»[235]. Кроме того, он постановил, что местные чиновники, уличенные в извращении хода следствия, должны быть преданы смерти, добавив: «Сие сделано мною, дабы укрепить законность в Египте»[236]. И, разумеется, слово царя воистину было законом.
Последняя часть эдикта Хоремхеба содержит параграфы наиболее знаменательные — они касаются его личной безопасности. Один из них вводит новые ограничения на деятельность и передвижения служащих царского гарема, который всегда был гнездом недовольства и возможной крамолы. Десятый и последний пункт — еще более красноречив; он устанавливает особые награды для телохранителей царя:
«Для них всегда будет праздник: каждый из них получит добрую долю всех хороших вещей… им будут рукоплескать за все (их) добрые деяния… их осыплют (наградами) из Окна [Явления] и каждого будут вызывать по (его) имени»[237].
Царским телохранителям теперь выдавали награды из личного имущества царя в дополнение к положенному довольствию из казенных запасов. Это qui pro quo стало новым уставом внутренней жизни дворца, чтобы каждый знал свое место и держался за него. Хоремхеб не упустил ни одной возможности укрепить свою безопасность. Возвысившись с помощью меча, он не желал от меча же и погибнуть. Эдикт доказывал четко и ясно, что он был «правителем храбрым и бдительным»[238].
Кому передать скипетр
Подобными мерами Хоремхебу удалось установить свой авторитет и законность своего правления, а внедренная им военная дисциплина пошла на пользу стране, ослабленной тремя десятилетиями политических неурядиц и неопределенности. В бочке меда оказалась, однако, и ложка дегтя: у него не было наследника. Не имея собственных детей, Хоремхеб не хотел, чтобы из-за споров о наследовании рухнули с таким трудом достигнутые реформы. Принятое им решение напоминало о его собственном опыте восхождения к власти. Присмотревшись к ближнему кругу своих последователей, фараон выбрал среди военных самого подходящего преемника — Парамессу.
Этот человек в полном смысле слова был «военной косточкой». Сын командира подразделения, аналогичного современному батальону, он начал службу простым солдатом, поднялся до офицерского чина, потом был назначен комендантом крепости, а далее — адъютантом царя и, наконец, стал генералом. Он принадлежал к тому же кругу, что и Хоремхеб, обладал таким же опытом и разделял то же мировоззрение. Более того, у него уже имелся сын и намечался внук — всё, что требовалось для новой династии.
Чтобы подготовить Парамессу к высшей должности, Хоремхеб предоставил ему несколько важных гражданских постов, в частности, наместника царя и визиря. Однако взамен Парамессу должен был отказаться от своих воинских званий, между тем как верховное командование армией Хоремхеб оставил за собой: не стоило отдавать такую могущественную организацию подчиненному, пусть даже вполне верному.
И всё же, даровав Парамессу титулы «сына царя» и «наследного принца», фараон ясно дал понять, что твердо решил наделить его, когда настанет надлежащий момент, царственностью в полной мере. В последние годы правления Хоремхеба избранный им наследник изменил свое имя на Рамессу-любимый-Амоном и стал писать его в царском картуше. Сцена для возвышения Рамзесидов была приготовлена.
Хотя Хоремхеб и поспособствовал созданию новой династии, первый ее представитель не сомневался, что именно он, а не его покровитель, был настоящим отцом-основателем. Чтобы подчеркнуть этот факт, Рамессу — более известный как Рамзес I (1292–1290)[239] — намеренно взял себе тронное имя, перекликающееся с именем Яхмоса, основателя XVIII династии. Яхмос назвался Небпехтира («Ра — властитель силы»), Рамзес — Менпехтира («Ра крепок силой»).
Правда, «крепким силой» Рамзес оставался недолго. Он взошел на трон уже в преклонном возрасте и передоверил бразды повседневного правления своему сыну, Сети. Это было мудрое решение. Спустя полтора года после коронации Рамзес умер. Новый царь, Сети I (1290–1279), был человеком энергичным и физически крепким — высокий, атлетически сложенный, с характерной для Рамзесидов внешностью: высокие скулы, орлиный нос. Кодекс законов Хоремхеба укрепил царский авторитет и искоренил коррупцию, так что Сети мог теперь заняться восстановлением репутации Египта и в стране, и за рубежом.
Процветание и прочность устоев издавна было принято демонстрировать посредством государственных строительных проектов. Поэтому в течение следующих десяти лет по всей стране слышался стук долот каменщиков и голоса строителей: Сети заказал огромное множество новых монументов для важнейших святилищ по всему Египту. Со времен Аменхотепа III зодчие и художники фараона не бывали так загружены работой.
Величайшим замыслом Сети был сказочный новый храм в Абджу, древней колыбели царственности и культовом центре Осириса. Дерзостью отличался и план этого храма, и система его посвящения. Позади двух просторных дворов и зала с колоннадой располагалось не одно святилище, а семь. В этом национальном пантеоне нашлось место для всех основных божеств Египта: святого семейства — Гора, Изиды и Осириса; солнечных богов Амона-Ра и Ра-Хорахти; Птаха, покровителя Мемфиса и ремесленников; и, наконец, как и следовало ожидать, самого Сети. Боковая анфилада меньших комнат предназначалась для культов мемфисских богов загробного царства, Нефертема и Птаха-Сокара, просто чтобы не обиделись. Собирание под одной крышей важнейших богов страны, оказавших Сети честь своим присутствием, было одним из приемов, направленных на создание прочной теологической базы для новой династии Рамзесидов.
Тема династической преемственности была полностью раскрыта в длинном коридоре, который отходил в южном направлении от зала с колоннами. На рельефе тонкой работы, украшающем его стены, был изображен старший сын Сети, Рамзес, читающий папирус со списком царей-предшественников. В нем содержатся шестьдесят семь имен, вплоть до «Менеса» (Нармера), основателя египетской державы. Содержание списка было почерпнуто из древних храмовых архивов, но цель его составления была скорее не исторической, а религиозной: доказать непрерывность смены правомочных монархов с начала Первой династии до Сети I и его сына. В списке упоминаются даже эфемерные цари Первого междуцарствия, но красноречиво отсутствуют ненавистные гиксосы, странная женщина Хатшепсут, Эхнатон-еретик и три его сомнительных преемника. В контексте культа царских предков подобные предшественники подлежали забвению.
При Сети Абджу стал теологическим центром, и царь делал все возможное, чтобы гарантировать его функционирование в настоящем и в будущем. Прежде всего он наделил храм значительными земельными угодьями и другими ресурсами, многие из которых находились в самых отдаленных частях завоеванной Нубии (где никто не рискнул бы возражать). Затем Сети, воспользовавшись опытом Хоремхеба, издал суровый декрет с целью защитить храмовое имущество от разбазаривания другими учреждениями. Текст, получивший название «декрета из Наури», был высечен в песчанике, на склоне холма вблизи от Третьего порога Нила, рядом с небольшой крепостью[240]. В нем определялось наказание для тех, кто отберет продукты, ежегодно доставляемые из страны Куш в Абджу, или воспрепятствует их доставке:
«Что же касается всякого начальника, писца или агента крепости, который взойдет на судно, принадлежащее храму, и возьмет… какую-либо вещь из Куша, доставляемую в храм, закон будет применен против него путем сотни ударов, и надлежит взыскать с него… в отношении восемьдесят к одному»[241].
Обеспечив таким образом регулярные поставки для закромов своего храма, Сети озаботился гарантиями бесперебойного снабжения золотом, без которого египтянами не мыслилось понятие богатства. Он приказал заложить новые рудники в отдаленных местностях Восточной пустыни и уделял большое внимание вопросам добычи драгоценной руды и ее доставки в долину Нила. Надпись из уединенного храма в Вади Баррамия рассказывает о личном участии царя:
«Его величество осмотрел всю страну холмов вплоть до гор, ибо сердце его желало увидеть копи, в коих добывают прекрасное золото. Пройдя по дороге много миль вверх, он остановился на обочине, чтобы обдумать ситуацию. И сказал он: «Как утомляет эта тропа без воды! Что следует сделать, дабы идущие по ней могли увлажнить свое пересохшее горло?»[242]
Он же сразу нашел и ответ: каменотесам было приказано оставить на время работу в шахте и «вырыть в горах колодец, дабы усталые могли освежиться и воспрянули духом те, кого обжег летний жар»[243].
Склонность царя к инновациям проявилась также при подготовке места его последнего упокоения, большой гробницы в Долине царей. Мало того, что она длиннее и глубже всех царских гробниц в Фивах — она также была первой расписанной сплошь: все стены и потолки всех коридоров и камер покрыты прекраснейшими рисунками и рельефами. Ее изобразительная программа стала образцом для всех последующих гробниц в долине до самого конца Нового царства.
Но даже на фоне такого великолепия особой славой заслуженно пользуется роспись свода погребальной камеры, изображающая небесный свод с астрономическими сценами. Хотя династии Рамзесидов не исполнилось еще и десяти лет, Сети I не сомневался, что бессмертие ей обеспечено.
Перипетии войны
Восстановление и украшение святилищ, установка в них великолепных монументов были испытанным и надежным способом улаживания внутренних дел Египта — но имелась еще проблема международной репутации страны. Опыт подсказывал Сети, что влияние на мировую политику зиждется на военном могуществе. Однако со славных времен Аменхотепа II Египет не одержал ни одной существенной победы на Ближнем Востоке. При Эхнатоне и Тутанхамоне все попытки расширить или хотя бы защитить имперские завоевания в Сирии были безрезультатными. Хоремхеб попытался вновь утвердить египетскую гегемонию — но мало чего достиг.
Репутация Египта как великой державы основательно пошатнулась. Его отдаленные территории были легко уязвимы, их легко могли отколоть или захватить хетты, господство над торговыми путями оказалось под угрозой. Если Рамзесиды не хотели, чтобы полученное наследство рассыпалось у них на глазах, следовало действовать незамедлительно.
Сети, не теряя времени, начал свою первую кампанию, еще будучи наследником престола. Он прошел по финикийскому побережью — традиционной сфере влияния Египта — и обеспечил полный доступ к гаваням Средиземноморья с их гарнизонами и торговыми пристанями.
Сделавшись единоличным правителем, в 1290 году он организовал новые походы, преследуя те же стратегические цели. Первыми испытали гнев Египта бедуины северного Синая. Междоусобицы среди этих беспокойных племен сами по себе не угрожали безопасности Египта, но плохо сказывались на функционировании основных путей сообщения с египетскими владениями в Сирии и Палестине. Сети знал, что контроль над северной частью прибрежных дорог Синая являлся необходимой предпосылкой для более серьезных военных операций. Укрепив власть Египта в ближнем тылу, он ринулся в Ханаан, где отвоевал ключевые позиции — укрепленные города Бет-Шан и Еноам. Затем он закрепил достигнутую победу Египта, заставив вождей Ливана рубить деревья в своем присутствии, что являлось публичным актом подчинения фараону, который также подчеркивал право Египта распоряжаться богатыми природными ресурсами этой земли.
В прежние времена для таких локальных акций личное присутствие царя во главе армии не требовалось. Но Сети осознавал необходимость заново создать у соседей образ царского могущества; его личная склонность к военному делу пришлась здесь как нельзя кстати.
Однако, придерживаясь такой политики, Египет погряз еще глубже в трясине международных проблем, что привело к серьезным последствиям. По сравнению с прочным положением поздней XVIII династии политическая карта Ближнего Востока изменилась радикально и необратимо. При Тутмосе IV и Аменхотепе III Египет достиг мира с Митанни, сильным государством северной Месопотамии, упрочив новые отношения путем дипломатических браков.
Обе державы взаимно уважали сложившиеся сферы влияний и сумели дружественно просуществовать полстолетия. Но в начале правления Эхнатона у хеттов пришел к власти воинственный и амбициозный повелитель, и тщательно выверенное равновесие сил опасно пошатнулось. Осуществив ряд коротких опустошительных походов, царь хеттов Суппилулиума сумел продвинуться из своих исконных земель в Анатолии и завоевать значительную часть территорий, подконтрольных Митанни, и даже произвел набег на ее столицу. Египет продолжал дружить с Митанни — но месопотамское царство было теперь обессилено. На сцену вышла новая сверхдержава, застав Египет врасплох[244].
От правительства фараона не последовало никакой реакции. Это была фатальная ошибка. Слабость Митанни в сочетании с осторожностью египтян породила у ряда вассальных княжеств желание использовать вакуум власти для расширения своей автономии. Важнейшим из них было Амурру, обширная область в центральной Сирии между рекой Оронт и Средиземным морем. Правитель Амурру, Абди-Аширта, был бесстыжим мошенником, не упускавшим случая извлечь выгоду из политического соперничества и социальной нестабильности. Его письма к египетскому двору составляют значительную часть Амарнского архива. Египтяне либо не раскусили его козней, либо сочли невмешательство наилучшей политикой. Однако это лишь раззадорило Абди-Аширту. Даже когда его сына, Азиру, вызвали, чтобы объяснить свое поведение, фараон, по-видимому, удовлетворился простым выговором. В итоге княжество Амурру вышло из-под контроля египтян.
Власть фараона, которую когда-то боялись и уважали по всему Ближнему Востоку, более не пугала своевольное государство Кадеш. Его правители были бельмом на глазу Египта еще со времен Тутмоса III. Теперь они, по своему обыкновению, перешли на сторону врага, как только войско хеттов постучалось к ним в ворота. Неудача предпринятой при Эхнатоне попытки отвоевать Кадеш лишь подчеркнула слабость Египта. Вторая попытка взять город при Тутанхамоне также провалилась, и втайне злорадствующие хетты еще энергичнее взялись прибирать к рукам северную Сирию.
Видя, куда дует ветер, Азиру, уже ставший правителем Амурру, присоединился к Кадешу с намерением стать союзником новых гегемонов — хеттов. Желание вдовы Тутанхамона заключить дипломатический брак с хеттским царевичем, дабы избежать объятий Эйе, могло бы обеспечить долгий мир между державами-соперницами. Но таинственная гибель царевича Заннанзы дала хеттам лишний повод для дальнейшей экспансии: его отец утолил свой гнев, вызванный предательством египтян, напав на их владения в южной Сирии.
Но хеттам рано было торжествовать. По иронии судьбы пленники, доставленные в столицу хеттов после этих карательных набегов, занесли туда чуму. Она проникла и в царскую цитадель в Хаттусе[245], погубив не только царя, но и его прямого наследника. Эпидемия свирепствовала на землях хеттов еще и 20 лет спустя. Судя по летописи хеттов, в их сознании болезнь была карой от богов. А египтяне, наблюдая издали, увидели в этих странных событиях новый шанс на победу. В Сирии установился непрочный мир, Египет и хетты оказались в патовом положении.
Такова была обстановка, когда Сети I взошел на трон. Сын солдата, он был твердо настроен восстановить поблекшую национальную гордость Египта. После 50 лет бесславных отступлений для Амона-Ра вновь настало время походов. Утвердив свой контроль над Финикией и Ханааном, Сети вспомнил об Амурру и Кадеше. Отобрать их — значило нанести сильный, символически важный удар устремлениям хеттов и обеспечить опору репутации Египта в регионе.
Всего через год после нового захвата Бет-Шана и Еноама войско Сети глубоко проникло в центральную Сирию. Кадеш был взят, и торжествующий Сети велел воздвигнуть в городе великолепную стелу с победной надписью. Увы, ликования его хватило ненадолго: как только египетские воины скрылись за горизонтом, коварные граждане Кадеша переметнулись обратно к хеттам.
Большего успеха фараон добился в Амурру — после повторного захвата эта провинция осталась верна египетскому повелителю. К концу кампании значительная часть территории Сирии поменяла политическую ориентацию. Сети стер память об унижениях предыдущих лет и вновь направил Египет по пути имперского величия — во всяком случае, он так полагал. Между тем, на самом деле хетты лишь перегруппировали свои силы. Они не намеревались оставить эти удары без ответа. Сосредоточив значительные силы на высоком анатолийском плато, они приготовились к большой войне. Над Ближним Востоком сгущались тучи, решающий поединок между двумя сверхдержавами стал неизбежным.
За очевидной решительностью иностранной политики Сети I кроется загадка. Если при Хоремхебе Египет и хетты действительно пришли к какому-то соглашению, что можно предположить по позднейшим источникам, тогда дерзкие начинания Сети следует признать вероломным нарушением договора. Более того, они стали отправной точкой ряда все более кровавых столкновений, которые привели, в долгосрочной перспективе, не к реставрации египетского господства, а к тяжелым потерям.
При взгляде с высоты нашего времени азиатские войны Сети кажутся безрассудными и нелепыми. Однако такая политика, возможно, диктовалась не тщательным расчетом стратегических интересов Египта, а политической необходимостью. История знает много случаев, когда правители разжигали внешний конфликт, чтобы отвлечь внимание от внутренних проблем. И некоторые намеки на то, что так и было, дошли до нас от первых лет царствования Сети: основания его, похоже, были шаткими. В храме Ипет-Сут, на рельефах в честь боевых успехов царя, присутствует загадочная фигура, обозначенная просто как «распорядитель и носитель опахала Мехи»; этому персонажу уделяется необычно много внимания, так, будто он играл ключевую роль и в битвах, и в разработке наступательной стратегии Сети.
«Мехи» — это сокращение от какого-то более длинного, неизвестного нам имени. Чтобы получить настолько заметное место на царском монументе, он должен был стать одной из самых влиятельных фигур при дворе; возможно, ему предоставили ту же позицию, что Хоремхебу при Тутанхамоне или Парамессу при Хоремхебе. Высказывалось даже предположение, что таинственный Мехи был назначен наследником Сети: воинственный царь мог, следуя примеру предшественников, пожелать, чтобы его сменил на троне другой армейский офицер.
Как бы там ни было, у сына Сети, юного Рамзеса, имелось свое мнение на этот счет. Немного лет прошло с момента изготовления рельефов в Ипет-Суте, когда изображения Мехи начали систематически удалять, заменяя их образами самого Рамзеса. Следующее поколение династии Рамзесидов не намеревалось позволять простому смертному оказывать такое влияние на дела царства. Рамзес, и только он, будет признан потомками как истинный наследник и самый преданный сторонник отца. Рамзес, и только он, продолжит агрессивную зарубежную политику Сети и превратит Египет в великую империю. Рамзес, и только он, сойдется с хеттами в решительной схватке за первенство.
Армия фараона изготовилась к походу, и страна вступила на путь войны.