Битва царей
Свежим майским утром 1274 года, вскоре после рассвета, Рамзес II выехал из лагеря во главе своей армии. Этому предшествовал месяц пешего хода — от границ Египта в Газу, через холмистый Ханаан в Мегиддо, а оттуда — по долинам Литани и Бекаа. Теперь, после ночевки на командной высоте, экспедиционный корпус (более 20 тысяч человек) медленно, но неостановимо спускался, пользуясь прохладой, по пыльной дороге вниз, в долину. До пункта их конечного назначения оставалось полдня пути.
Великий город Кадеш столетиями играл решающую роль в политических событиях на Ближнем Востоке. Расположенный в плодородной долине реки Оронт, он контролировал один из немногих путей, связывавших внутренние области Сирии с побережьем Средиземного моря. Отсюда следовало его стратегическое значение для всякого, кто хотел завладеть этими территориями. Двадцать пять столетий спустя участники Крестовых походов не упустили из виду этот стратегический момент и построили самый большой из своих замков, Крак де Шевалье, всего в нескольких милях от развалин этого города.
Еще во времена Тутмоса III главарем мятежников, побежденных при Мегиддо, был князь Кадеша. В дальнейшем Кадеш успешно играл на противоречиях между египтянами и хеттами, переходя на сторону то тех, то других. Предусмотрительные правители города не забыли также обеспечить себе надежную защиту. Увлеченно играя роль провокаторов в нарастающей конфронтации двух великих держав, они вовсе не желали, чтобы при этом пострадало их жилище. Кадеш, угнездившийся в развилке между Оронтом и одним из его притоков, с трех сторон был защищен водой. Прорыв канал, соединивший обе реки к югу от города, и без того основательно укрепленного, жители Кадеша превратили его, по сути, в неприступный остров. Тем не менее Рамзес намеревался взять Кадеш раз и навсегда, чтобы восстановить имперскую репутацию Египта в Сирии.
Десять лет прошло в умеренных конфликтах, и, наконец, основные силы египтян и хеттов избрали Кадеш в качестве поля боя, на котором должен был решиться вопрос о господстве над территорией Амурру. Решимость и великие ожидания — таковы были настроения в войске, следующем теперь за фараоном.
В корпусе, приведенном Рамзесом, было собрано до трех четвертей всех вооруженных сил Египта. Они разделялись на четыре отряда, каждый под командой назначенного царем офицера. Сам царь возглавил передовой отряд, названный в честь бога Амона. За ним следовали отряды Ра, Птаха и Сета. Марширующие войска растянулись более чем на милю, их оружие сверкало на солнце. Зрелище было воистину устрашающее. Будучи старшим сыном и наследником воинственного Сети I, Рамзес усвоил мастерство полководца, которым прекрасно владел его отец; он знал, что свои воины воодушевятся, видя царя в блистательном снаряжении, на золоченой колеснице, а враги затрепещут.
И в самом деле, поначалу к фараону поступали известия, что хетты испугались. Когда отряд Амона шел через густой лес на южном берегу Оронта, египетские разведчики схватили двух бедуинов; на допросе они сообщили неожиданную и приятную новость: армия хеттов, устрашенная решимостью Рамзеса и мощью его войска, прервала свой поход и остановилась на расстоянии около 120 миль, поблизости от нынешнего Алеппо. Опасаясь намеренной дезинформации, египтяне строго допросили кочевников, но те уверяли, что это правда. Казалось, все складывается благоприятно для Рамзеса. Возрадовавшись столь неожиданному обороту событий, он поспешил к Кадешу.
Выйдя из лесу, отряд Амона переправился через Оронт у селения Шабтуна (ныне Рибла) и спустя три часа достиг места в окрестностях Кадеша, предназначенного для лагеря. Место было выбрано удачно: рядом имелось озерцо, позволявшее утолить жажду и людям, и лошадям. Пока четвероногие были на водопое, солдаты занялись разбивкой лагеря. Колесницы, шатры и щиты расставили так, чтобы они образовали защитное прикрытие. Шел третий час пополудни. На юго-востоке, окутанный легкой дымкой, маячил Кадеш, подобный огромной крепости.
Как только Рамзес со своим отрядом добрался до лагеря, были отправлены разведчики — согласно общепринятому обычаю, чтобы изучить обстановку на окружающей местности и выяснить намерения врага. Почти сразу же они наткнулись на двух хеттских лазутчиков, занятых тем же самым. Это была большая удача, первая из ряда удач в то весеннее утро. Вражеских агентов не просто допросили, а подвергли жестоким побоям. То, что они сообщили, прозвучало как разрыв бомбы: царь хеттов, Муваталли II, вовсе не опасается битвы, он со всем своим войском находится не в 120 милях от Кадеша, а стоит лагерем прямо за ним — только холм, на котором расположен город, мешает египтянам его разглядеть. Более того, военачальники хеттов намереваются нанести упреждающий удар по египетскому войску и вот-вот ринутся на них.
Незадачливых шпионов доставили пред лицо фараона. Выслушав их, потрясенный Рамзес впал в ярость. Он отругал старших офицеров за некомпетентность и, взяв командование на себя, велел принять срочные меры. Сыновей царя, которые сопровождали его в походе, спешно отправили в западную часть лагеря, подальше от опасности. Визирь умчался в южном направлении, поторопить отряд Птаха, который только готовился перейти Оронт. Послание от Рамзеса было кратким и тревожным: «Его величество остался один!»[246]
Прошло не более получаса, и противник атаковал. Лавина хеттских колесниц (до 2500 единиц) пересекла реку и налетела на отряд Ра, который двигался на север, к египетскому лагерю. Воины в длинных, до щиколотки, чешуйчатых доспехах выглядели устрашающе. Колесницы хеттов, в отличие от египетских, представлявших собою скорее подвижные платформы для стрелков, были тяжелыми боевыми машинами. На них размещались не по два, а по три человека — возница и два солдата, вооруженные копьями для ближнего боя. При массированной атаке колесницы хеттов были сокрушительно эффективны — они напрочь сносили ряды вражеской пехоты. Именно это и довелось теперь дорогой ценой узнать отряду Ра.
Видя, как падают и погибают их товарищи, устилая телами землю, египетские солдаты поддались панике, помчались сломя голову к лагерю, а хетты преследовали их по пятам. За считаные минуты враг подступил к воротам лагеря. Колесницы проломились через еще не доделанную ограду из щитов и налетели на верхушку египетской армии прямо в их шатрах. Это был ад кромешный. Думать было некогда, Рамзес действовал инстинктивно: он вскочил в свою колесницу и направил ее против хеттов. За царем последовали его отборные телохранители — наемники с побережья и островов Эгейского моря, свирепые бойцы с западных рубежей империи хеттов, чью отвагу и стойкость уже несколько десятков лет высоко ценили владыки Ближнего Востока. Именно их, а не нубийцев, как встарь, предпочитали теперь нанимать в египетское войско. Под их защитой, лавируя между атакующими, Рамзес сохранил самообладание среди хаоса и смятения, выказал свое искусство лучника. Устоять под таким натиском хеттов было бы чудом. Но вдруг, словно в ответ на отчаянные молитвы Рамзеса, явилась подмога.
Однако это было не чудо, а следствие разумной тактики египтян. Хотя основная часть их армии шла к Кадешу по суше, резервный отряд отборных воинов был отправлен морем, вдоль финикийского побережья. Перед ним была поставлена задача — высадиться в сирийском порту Сумур и, пройдя по долине Елевтеры (ныне Нахр-эль-Кебир)[247], присоединиться к Рамзесу под Кадешем, когда он туда прибудет. И они эту задачу выполнили в точности.
Увидев на горизонте облако пыли, поднятое их колесницами, фараон понял, что помощь близка. Воспрянув духом, египтяне сумели оттеснить хеттов и лишить их преимущества внезапности. Муваталли, наблюдавший за ходом боя с безопасного расстояния, бросил в бой вторую волну колесниц. Но и она была отброшена, и египтяне, перейдя в контратаку, сумели отогнать врага к берегу Оронта. Многие колесницы хеттов упали в реку и затонули, многие умчались прочь. Другие с трудом выкарабкались на противоположный берег. Князя Алеппо, одного из ближайших сподвижников Муваталли, его люди вытащили из окрашенных кровью вод едва живого. Внезапность натиска хеттов рикошетом ударила по ним самим. В считаные минуты уверенная победа превратилась в позорное бегство.
Близился вечер, когда на место действия прибыл наконец египетский отряд Птаха — как раз вовремя, чтобы расправиться с уцелевшими хеттами, пересчитать убитых врагов и собрать добычу. Египетские солдаты, оставшиеся на поле, понемногу сходились к своему лагерю. Уже затемно прибыл четвертый и последний отряд Сета. С обеих сторон настал момент произвести инвентаризацию и подсчитать убытки.
Для египтян ужасные боевые потери сочетались с не менее сокрушительной потерей репутации: они чудом избежали полной гибели, их спасли лишь личные качества царя и своевременное прибытие резерва. Но у хеттов ситуация также была нерадостной. Царь Муваталли потерял двух своих братьев, секретаря и начальника телохранителей, четырех предводителей колесничих и многих офицеров. Ни одна из сторон не одержала победу, но битва при Кадеше еще не завершилась.
Ночью в войсках спали урывками — нужно было ухаживать за ранеными и чинить поломанные колесницы. На рассвете противники сошлись на равнине близ Кадеша снова — теперь уже для запланированного сражения. Однако труды предыдущего дня подорвали силы обеих сторон. Египтяне понесли тяжелые потери и не могли одолеть пехоту хеттов (ее не вводили в бой накануне, и солдаты были полны сил и решимости). Впрочем, и хетты, потерявшие значительную часть своих колесниц, не могли нанести решающий удар по египтянам.
После нескольких часов кровавой битвы, не видя перспектив победы, Рамзес отвел свои войска. Он осознал, что не сможет реализовать не только поставленную стратегическую задачу — захват Кадеша, но и разбить хеттов. Муваталли тоже захотел мира и направил в египетский лагерь посланца с условиями перемирия. У Рамзеса не было выбора — условия были приняты. Спустя сутки после прибытия к Кадешу египтяне свернули свое имущество и отправились домой. Проведя два месяца в походе, еще недавно могучая армия Рамзеса к концу июня вернулась на зеленые поля дельты Нила, истощенная и павшая духом[248].
И все-таки сам царь, по-видимому, не впал в уныние из-за болезненной неудачи; ведь именно он сумел удержать армию от полного разгрома в тот день. Пусть не победу, но спасение он обеспечил — и еще более уверился в своем предназначении. С характерной для него величайшей самоуверенностью, чтобы не сказать манией величия, Рамзес принялся теперь превращать эпизод с Кадешем в собственную апологию. Тщательно подобрав идеологические инструменты — слово и образ, — царь распространил свою версию событий по всему Египту. Лучшие из писцов составили для него и основанный на фактах отчет о битве, и эпическую поэму; и то и другое описывали битву как «великую победу» царя над хеттами. Тексты были нанесены на стены храма и, без сомнения, часто и с восторгом декламировались при дворе.
Дополнением к этому литературному творчеству служили труды художников, которым Рамзес поручил создать ряд сцен, изображающих основные моменты сражения. Центральное место на этих картинах отводилось, разумеется, отважному монарху, фигура которого гораздо крупнее всех прочих в египетском лагере — он в одиночку собственноручно повергает врага. Эти картины так понравились царю, что он велел повторить их на фасадах по меньшей мере еще пяти известных храмов. И стихи, и росписи подчеркивали контраст между Рамзесом и его неумелыми, нерасторопными военачальниками: какая прозорливость, какое хладнокровие среди боя! Для царя, чье право на власть мог оспорить любой армейский офицер, это, вероятно, было самой сладкой местью.
Запечатленные слова и образы стали для современных ученых обильным источником подробностей, благодаря чему битва при Кадеше является наиболее известным из военных конфликтов древнего мира. Однако для современников Рамзеса они означали возврат к былой царственности, тщеславной и напыщенной. После еретика Эхнатона, эфемерного правления его преемников, после милитаристского угара при Хоремхебе и первых Рамзесидах блестящая монархия вернулась, торжествуя. Но непрочность этого торжества проявилась не скоро.
Царь царей
Хотя ничья под Кадешем помешала достижению стратегических целей Рамзеса II, затишье и прекращение военных действий дало ему возможность заняться мирными делами. Ресурсы, не потраченные на войну в чужих землях, можно было использовать дома.
В течение первых двух десятилетий своего правления (1279–1259) Рамзес инициировал обширное строительство храмов по всей стране, от ливанского порта Кебни до Джебель-Баркал в далеком Судане. Особую важность для царя, похоже, представляла находившаяся под египетским контролем Нубия, поскольку там он повелел возвести новые святилища в семи разных местах. В самом Египте зодчие и каменщики осуществили впечатляющие дополнения к великим национальным храмам в Иуну и Гераклеополисе, Абджу и Фивах.
В наши дни на сохранившихся монументах чаще встречается имя Рамзеса II, чем всех прочих фараонов. Строя новое, переделывая старое (он позаботился о том, чтобы его картуши врезали поглубже в камень, дабы никто не мог их удалить), Рамзес обеспечил себе вечную память. Им владело, по-видимому, горячее желание превзойти всех предшественников и острое ощущение собственной уникальности. Излюбленным мифом царя был рассказ о том, как «семь Хатор» (древнеегипетский эквивалент богинь судьбы) опекали его с колыбели и назначили ему необыкновенную будущность, когда он еще был царственным младенцем. Было ли это проявлением «идеи фикс» или комплекса неполноценности, можно лишь гадать. Несомненно то, что всё, построенное Рамзесом, отличается размерами и грубой прочностью, но отнюдь не утонченной эстетикой. Только при подготовке фиванской гробницы для его возлюбленной жены Нефертари Рамзес позволил своим мастерам создать изысканный художественный ансамбль.
Снабдить одновременно столько строительных площадок необходимым количеством камня было не под силу даже огромным каменоломням Египта. Рамзес применил издревле известный способ: демонтировать старые постройки и применить их материал для новых. Главной жертвой этого практичного грабежа стали храмы, построенные Эхнатоном в Фивах и Ахет-Атоне. Небольшие, правильной формы блоки, благодаря которым монументы царя-еретика возводились так быстро, позволили столь же быстро их уничтожить. Их тысячами вывозили из храмов Атона туда, где строились новые святилища для старых богов. Тем самым Рамзесу удавалось убить разом двух зайцев: очистить государство от ереси Эхнатона и выказать свое усердие в поддержке традиционных божеств Египта.
Со времен правления Аменхотепа III девяносто лет назад главной сценой для ритуалов царственности служил храм в Луксоре; его гигантский колонный зал и прекрасный открытый двор представляли собой впечатляющую декорацию для мистерий ежегодного празднества Опет. Рамзес не удержался от соблазна придать ей еще большее великолепие. Он добавил к храму еще один двор и колоссальный портал со сценами своего «триумфа» в битве при Кадеше. Не считая зазорным подправлять монументы предшественников, он сместил центральную ось Луксорского храма, чтобы лучше связать его с Ипет-Сут и спрямить дорогу для процессий. И наконец, Рамзес украсил новый фасад Луксора фирменным изделием: парой колоссальных статуй себя, любимого, с добавлением пары высоких обелисков. Судя по всему, зрелищность была его главной заботой.
Склонность Рамзеса к театральности и самовозвеличению нагляднее всего проявилась в «Храме Рамзеса-любимого-Амоном» (ныне Абу-Симбел) в Нижней Нубии. Отвесный склон священной горы, возвышающейся над Нилом севернее Второго порога, был избран в качестве фона для самого замечательного и амбициозного проекта царя. Меньший из двух храмов был официально посвящен богине-матери и покровительнице царя — Хатор. Внутри, на задней стене святилища, Хатор изображена в облике коровы, выходящей из зарослей папируса и укрывающей царя в своих объятиях. Снаружи от претензий на благочестие не остается и следа, и весь декор посвящен царице Нефертари и ее любящему мужу. Статуи главной жены (стоящей) установили по обе стороны от входа, каждую сопровождал Рамзес, 30 футов в высоту. В большом храме эта тема развивается: статуи и рельефы Рамзеса преобладают и внутри, и снаружи. По фасаду — четыре статуи сидящего царя, каждая высотой около 70 футов. На пьедесталах выбито имя царя, а под ним — вереницы пленников, символ его власти над всеми народами. Внутри показано, как Рамзес повергает врагов Египта и преподносит их богам, среди которых, разумеется, и он сам. Апофеоз Рамзеса, несомненно, является основной темой Абу-Симбела. В пустынной, покоренной Нубии, за которой боги не следили, царь мог потешить свою манию величия.
Подлинный масштаб самовозвеличения царя раскрывается в самой потаенной части Абу-Симбела. Позади колонного зала (у каждой колонны — огромная статуя стоящего Рамзеса в облике Осириса) с обязательными сценами битвы при Кадеше, глубоко в толще горы, прячется святилище. Здесь расположены статуи четырех главных богов Египта, вырубленные прямо в породе. В вечном полумраке с одной стороны восседает Птах, хтонический творец Мемфиса. Рядом с ним — Амон, создатель Фив, Ра-Хорахти, бог солнца… и обожествленный Рамзес. Итак, царь считал себя равным самым древним и почитаемым божествам Египта; и монументы запечатлели эту его мысль.
Не обошлось и без театральных эффектов: два раза в год, 21 февраля и 21 ноября (предполагается, что одна из этих дат была днем рождения Рамзеса II), первые лучи восходящего солнца проникали в дверной проем храма и высвечивали статуи в святилище так, что они, казалось, оживали. Впечатление, несомненно, было потрясающее. Немногим правителям в истории человечества удавалось создать более драматическое выражение собственного культа личности.
После Ипет-Сут, Луксора и Абу-Симбела самым значительным из проектов Рамзеса стал его собственный поминальный храм на западном берегу Нила, в Фивах. Ничего подобного не строили со времени правления Аменхотепа III. Комплекс зданий получил название «Рамзес един с Фивами» (ныне известен как Рамессеум). Он занимал площадь более одиннадцати с половиной акров. Все поверхности храма были отданы безудержному восхвалению фараона в виде текстов, рельефов и статуй. Главный портал украсили сцены битвы при Кадеше, в первом дворе за ним по северной стороне могучие колонны служили опорой ряду гигантских статуй Рамзеса. Южную сторону, напротив, занимал портик и балкон над ним, где царь мог появляться перед верноподданными в торжественные дни и по праздникам. Дальше располагались второй портал, тоже с боевыми сценами, и второй двор, где снова красовались колоссальные статуи Рамзеса. Но и они казались карликами по сравнению с гранитным монументом, некогда стоявшим за вторым порталом, пока еще в древности его не свалило землетрясение. Его обломки сохранили глубоко врезанные картуши с тронным именем царя — Усермаатра, — которое греки передавали как «Озимандиас». Созерцание их вдохновило поэта на строки, осуждающие абсолютное самовластие, самые знаменитые в англоязычной литературе, которые мы использовали как эпиграф.
В Рамессеуме, как ни в одном другом памятнике эпохи, выражена идея верховенства его владельца не только в духовной сфере, но также и в делах земных. Храм со всех сторон окружали обширные склады и зернохранилища, вмещавшие значительную часть богатств Египта. Для того чтобы заполнить их доверху, требовалось перевезти на 350 лодках четверть миллиона мешков с зерном; этого запаса хватило бы, чтобы прокормить город средних размеров (вроде Фив) в течение года. По сути, Рамессеум исполнял функции резервного банка Верхнего Египта. И в прямом, и в символическом смысле благосостояние народа было в руках царя. Имея в своем распоряжении такие ресурсы, Рамзес мог себе позволить ту монументальность, которой он так жаждал, от колоссов Абу-Симбела до величественных ансамблей Фив. Он вполне мог бы произнести бессмертные строки Шелли:
«Я — Озимандия, я мощный царь царей, взгляните на мои великие деянья!»
Предмет для гордости
Не удовольствовавшись постройкой храмов и присвоением старых монументов по всему Египту, Рамзес II создал еще более великолепное архитектурное чудо, от которого ныне не осталось ни следа. Его отец, Сети I, построил небольшой летний дворец неподалеку от Авариса, бывшей столицы гиксосов, откуда происходил род Рамзесидов. Юный Рамзес, готовясь к будущим подвигам, несомненно, проводил там много времени. Став царем, он задумал превратить эту усадьбу в импозантную резиденцию. За два десятилетия непрерывных работ вокруг прежнего царского дворца выросли особняки, залы, административные здания и казармы — так Рамзес обрел совершенно новый город, династическую столицу, равную по великолепию Мемфису или Фивам. С характерным самомнением царь назвал его Пер-Рамзес, «дом Рамзеса».
И это действительно было прекрасное место: храмы, обширные жилые кварталы, комфортабельные дворцы, общественные здания. Окружающие город земельные угодья — одни из самых плодородных в Египте, здесь нет недостатка в плодах, овощах и вине, в пастбищах для многочисленных стад… Писцы находили самые восторженные слова о каналах, полных рыбы, о заболоченных лугах, где кишела водоплавающая птица, о зеленеющих полях и амбарах, ломящихся от ячменя и пшеницы. Царский квартал раскинулся на 4 квадратных мили[249]по берегу Нила, защищенный самой природой — каналами и песчаными мысами. Придворные поэты слагали хвалы великолепию дворцов Рамзеса, описывая колонные залы и несравненный по роскоши декор. Стены, полы, колонны и дверные проемы, — всё было покрыто многоцветными изразцами, всюду красовались изображения рек и садов, геральдических мотивов и чужеземных пленников. На ступенях, ведущих к трону, выложили фигуры простертых врагов царя, так что он попирал их ногами всякий раз, когда всходил или спускался.
Хотя царская резиденция была непревзойденной, жилища знати в предместьях не намного ей уступали. Самые зажиточные граждане Пер-Рамзеса облюбовали для своих просторных вилл район каналов и садов — этакая венецианская идиллия. В центре города возвышался большой храм, посвященный триаде Амон-Ра-Хорахти-Атон, с четырьмя колоссальными статуями царя по фасаду. Он мог бы соперничать с Ипет-Сутом в размерах и величии. По всем сторонам света городу была обеспечена символическая защита других важных божеств. На юге — храм Сета, владыки Авариса, построенный еще при гиксосах. На севере воздвигли святилище в честь древней хранительницы Дельты, богини-кобры Уаджет. На западе — храм Амона Фиванского, и, наконец, на востоке (где начинался путь к владениям Египта на Ближнем Востоке), святилище Астарты — вовсе не египетской, а сирийской богини любви и войны, которая в египетском пантеоне получила функцию защиты царских колесничих.
Даже по меркам Нового царства Пер-Рамзес был городом космополитическим. Помимо храма азиатской богини, там находились посольства заморских стран и целые кварталы чужеземных наемников. На рынках и пристанях толпились торговцы со всего восточного Средиземноморья. Близость Пер-Рамзеса к Палестине, вероятно, делала его притягательным для иммигрантов, ищущих лучшей жизни, и на этом фоне могла возникнуть история об Исходе. В Библии (Исход 1:11) рассказывается, как фараон заставил евреев трудиться на стройке двух больших городов, Питом и Раамсес, именуемых «местом запасов». «Питом», или Пер-Атон, отождествляют с нынешним Телль-эль-Масхута в восточной части Дельты, в дне пути от Пер-Рамзеса, а «Раамсесом» может быть только сама династическая столица[250].
Весьма вероятно, что рабочие из племен, говоривших на семитических языках, действительно трудились на стройках города — но они были скорее гастарбайтерами, чем рабами (хотя условия труда, возможно, сводили это различие к нулю). И всё же о каком-либо «исходе» евреев (Исход 12:37), в правление Рамзеса II или позднее, в древнеегипетских источниках нет ни слова. Соответственно, вся история может быть позднейшей компиляцией нескольких не связанных между собой исторических событий. С другой стороны, как мы видели, Рамзес был не из тех, кто позволил бы неприятной правде выйти наружу.
У придворных писцов и поэтов были основания восхвалять Пер-Рамзес как обитель радости и изобилия, но великолепие царской резиденции имело также мрачную сторону. Одними из крупнейших зданий города были мастерские, где сотни рабочих выплавляли бронзу и изготовляли оружие. Плавильные печи того времени разогревали до высоких температур при помощи мехов. Исходящие потом работники разливали расплавленный металл по формам, отливая щиты и мечи[251]. В жарких, грязных помещениях, без всякой техники безопасности, эти люди создавали оружие для армии фараона. Другой, тоже немалый, участок города занимали конюшни с манежными площадками и мастерскими по ремонту колесниц. Царские конюшни вмещали стойла для 460 (как минимум) лошадей и жилища для объездчиков и конюхов. Для выездки служил большой, окаймленный колоннами двор, поблизости находились мастерские шорников, которые изготовляли и чинили упряжь.
Коротко говоря, Пер-Рамзес был не столько развлекательным центром, сколько военно-промышленным комплексом. Собственно, и основание города было связано с обострением ситуации на Ближнем Востоке. Именно отсюда Рамзес отправился под Кадеш, сюда же и возвратился, израненный, но не смирившийся. При всем своем великолепии и дворцовой роскоши, населенный многоязычным народом Пер-Рамзес, вероятно, напоминал царю о нерешенной проблеме в Сирии и Палестине. Обладая самым большим числом колесниц в регионе, Рамзес всё-таки не смог нейтрализовать угрозу хеттов. Предаваясь невеселым размышлениям в своем дворце над рекой, царь и вообразить не мог, что события, происходящие в сотнях миль оттуда, принесут ему большую удачу.
Хрупкий мир
За битвой при Кадеше, где ни одна из сторон не одержала убедительной победы, последовало десятилетие холодной войны; в противостоянии хеттов и египтян гегемония не доставалась ни тем, ни другим. Но старые соперники теперь были не единственной парой претендентов на власть в регионе. За Евфратом восходила звезда Ассирии. Не прошло и года после Кадеша, как ассирийцы, осмелевшие от неудачи хеттов, напали на важнейшего союзника египтян — Ханигальбат (остатки прежнего царства Митанни) и подчинили его[252].
Игнорировать такой сигнал не могли себе позволить ни хетты, ни египтяне. Рамзес ответил, организовав ряд локальных кампаний на Ближнем Востоке. Его целью было укрепить контроль египтян над провинциями, сокрушить мятежников, поднявших головы после столкновения при Кадеше, и показать ассирийцам, что Египет — это всё еще сила, с которой следует считаться.
Укротив недовольных на холмах Галилеи и отбив важный пункт, порт Акко, Рамзес уже не мог остановиться и двинулся на Амурру — территорию, прежде принадлежавшую египтянам, а теперь захваченную хеттами. Города-государства одно за другим пали под натиском армии фараона, и Рамзес занял всю долину в среднем течении Оронта, отхватив половину самой южной провинции хеттов. Подобные маневры могли спровоцировать полномасштабную войну, но внезапная смерть царя хеттов Муваталли привела врагов Египта к кризису наследования, имевшему серьезные последствия.
Муваталли оставил трон молодому сыну Урхи-Тешшубу, который и стал царем. Но у дяди нового монарха, Хаттусили, имелись другие планы. Вскоре местной знати пришлось выбирать между двумя соперничающими дворами. После долгих распрей Хаттусили одержал верх, и Урхи-Тешшуб бежал в Египет, ища убежища при дворе Рамзеса II. Фараон, следивший за этими перипетиями с безопасного расстояния, и не помышлял о такой удаче. За все время его затянувшейся борьбы с хеттами за верховенство ему не выпадал подобный шанс.
Не успел Урхи-Тешшуб добраться до Египта, как Хаттусили немедленно потребовал его экстрадиции. Рамзес отказался и велел своим войскам в Сирии быть наготове, на случай нападения хеттов. Но от своих дипломатов он узнал, что такой оборот событий маловероятен, поскольку в Ассирии пришел к власти новый правитель с большими амбициями. Рамзес верно рассчитал, что хетты будут слишком заняты этой угрозой на своем восточном фланге, чтобы возобновлять схватку с Египтом. Когда ассирийцы во второй раз вторглись в Ханигальбат и уничтожили его, хетты внезапно оказались в такой опасности, какой еще не испытывали никогда. От воинственной, экспансионистской Ассирии их царство отделял только Евфрат. Настало время забыть о национальной гордости и выдвинуть на первый план национальную безопасность.
О союзе с Ассирией нечего было и думать, поэтому Хаттусили и принялся осторожно прощупывать почву в направлении Египта, выясняя возможности примирения с Рамзесом. Потратив год на переговоры и активную «челночную дипломатию», они выработали условия договора. И вот, в начале декабря 1259 года, через пятнадцать лет после битвы при Кадеше, из Хаттусы, столицы хеттов на высоком Анатолийском плато, в Пер-Рамзес отправилась представительная делегация. Послов царя хеттов сопровождал человек из Каркемыша[253], форпоста хеттов на Евфрате; судя по этому признаку, отныне и впредь дружеское отношение с Египтом стало основой внешней политики хеттов.
Целый месяц посольство двигалось пыльными дорогами Ближнего Востока и, наконец, прибыло в великий город Дельты; их пригласили в зал для царских аудиенций. Низко поклонившись Рамзесу, глава посольства вручил ему большую серебряную таблицу с клинописной надписью. Это был личный дар от Хаттусили, копия согласованного договора, который связывал египтян и хеттов узами взаимной поддержки и дружбы. Рамзес и тут не упустил случая блеснуть: он велел вырезать египетский текст договора на стенах Ипет-Сут, дабы сберечь для вечности память о своей дипломатической ловкости.
Документ этот был составлен на обоих языках и весьма примечателен. В нем содержалось официальное сообщение о прекращении вражды между двумя царствами, а далее декларировалось установление дружественных отношений:
«Узрите все, как Хаттусили, владыка хеттов, заключает договор с Усермаатра, избранником Ра, великим владыкой Египта, начиная с сего дня, дабы совершенный мир и братство пребыли между нами навеки — он пребудет в братстве и мире со мною, я же пребуду в братстве и мире с ним, навеки»[254].
Детали этих новых отношений были тщательно продуманы в долгосрочной перспективе: пакт о ненападении, оборонительный союз, соглашение об экстрадиции (с пунктом о гуманном обращении с теми, кого экстрадируют), амнистия беженцам и, наконец, пункт последний, но весьма важный: обязательство поддерживать наследование трона и права монархов в обоих царствах.
Если учесть, что низложенный Урхи-Тешуп всё еще проживал свободно в Египте, этот параграф был предпосылкой согласия Хаттусили, поскольку гарантировал ему и его наследникам право на царственность. Он также играл на руку династическим интересам Рамзеса, о которых можно судить по его радикальному решению — поставить своих (многочисленных) сыновей на высокие должности: за тысячу лет такого не делал никто. Таким образом, была соблюдена честь и хеттов, и египтян, и обе стороны могли приписать себе победу. Египту пришлось отказаться от надежды вернуть Амурру, но за ним осталась другая азиатская провинция, Упе, и права на торговлю в портах Ливана и Сирии, на север вплоть до Угарита (ныне Рас Шамра). Подписание этого договора принесло Ближнему Востоку мир, впервые со времен союза Египта с Митанни при Аменхотепе III.
От непримиримых врагов — к лучшим из друзей! Хаттусили и Рамзес отметили перемену в своих отношениях, обменявшись поздравительными посланиями. Более того, их жены также сказали свое слово: главная супруга Рамзеса, Нефертари, отправила драгоценные одежды и украшения своей «сестре» в Хаттусе. Единственной ложкой дегтя в этом сладком меду было пребывание в Египте Урхи-Тешшупа, но Хаттусили не мог себе позволить из-за него портить столь удачно сложившиеся отношения. Начались даже переговоры между двумя правителями о дипломатическом браке. Для Хаттусили и его не менее волевой жены Пудухепы брак их дочери с великим царем Египта означал укрепление связей между двумя царскими домами и их собственной позиции. Рамзес, чье положение на троне было прочным, был скорее заинтересован в огромном приданом принцессы хеттов. Любимая жена-египтянка у него уже имелась, и в личном плане новая невеста его мало интересовала. Это была не свадьба, а сделка.
Какие бы опасения ни испытывала принцесса, выбора у нее не было, и поздней осенью 1246 года она покинула укрепленную цитадель хеттских царей. Ее сопровождала многочисленная свита сановников, рабы, лошади, стада коз и коров, а также большой обоз, груженный золотом, серебром и бронзой. Процессия медленно тянулась по перевалам Тавра, затем прошла по прибрежным низинам южной Анатолии, пересекла гряду Аманоса[255], миновала равнину Алеппо, а оттуда — на юг, по долине Оронта, мимо Кадеша, к границе территории, подконтрольной египтянам. Там царица Пудухепа навсегда простилась с дочерью. В Пер-Рамзес отправили гонца с известием к фараону, что они «преодолели крутые горы и опасные перевалы, чтобы достичь пределов вашего величества»[256].
Рамзес сразу же направил группу военных и чиновников навстречу кортежу, чтобы эскортировать царевну по Ханаану. Последнюю остановку перед вступлением на земли самого Египта сделали в царском дворце, построенном специально для этого близ прибрежной дороги на Синай, где принцесса и ее спутники могли отдохнуть и привести себя в порядок после долгих странствий. Яркие цветные росписи с фигурами служителей и гирляндами, украшенными листовым золотом, были как бы предвестниками ожидавшей невесту роскоши. В феврале 1245 года, через три месяца после отъезда из Хаттусы, процессия вступила в блистательный город Пер-Рамзес под приветственные возгласы жителей. Рамзес принял по описи приданое, нарек свою новую супругу подходящим к случаю высокопарным египетским именем Маатгорнеферура («Она зрит (в) Горе [т. е. в царе] красоту Ра») и вскоре отослал ее в один из своих дворцов-гаремов[257].
Через несколько лет брат принцессы, Хишми-Шаррума, прибыл в Египет с официальным визитом. Он провел зимние месяцы, наслаждаясь климатом восточной Дельты, приятным по сравнению с выметенным ветрами плоскогорьем его родины. На человека, привыкшего к суровой обстановке Хаттусы, яркое великолепие Пер-Рамзеса должно было произвести глубокое впечатление. Недаром став царем, Хишми-Шаррума украсил святилища своей страны монументальными религиозными композициями с размахом, какого не знали его предшественники. Видимо, даже хетту трудно было устоять перед неповторимым обаянием Египта.
Возможно, целью визита царевича была подготовка к встрече на еще более высоком уровне, с участием и Хаттусили, и Рамзеса. Между двумя столицами шла оживленная переписка, обсуждались практические детали, и фараон выражал надежду, что сможет встретиться со своим хеттским партнером «лицом к лицу». Дружеские связи между двумя державами были крепки как никогда, и это продолжалось до самого конца царства хеттов[258].
Старые враги вместо новых
В течение всех 67 лет своего долгого правления (1279–1213) Рамзес II считал безопасность имперских владений Египта на Ближнем Востоке и нейтрализацию хеттов первостепенной задачей. В то же время ему докладывали о новой, нарастающей угрозе — уже не с севера, а с запада. Полукочевые племена Ливийской пустыни и их оседлые сородичи на побережье были постоянным источником неприятностей еще в период I династии. Одного-двух карательных рейдов обычно хватало, чтобы привести их в чувство и предупредить проникновение в западную часть Дельты. Однако теперь ситуация изменилась.
Об истории Ливии до прихода финикийцев в VIII веке до н. э. почти ничего не известно: археологические данные скудны. Но из египетских источников видно, что ко времени Рамзесидов там сложилась развитая цивилизация — как минимум на североафриканском побережье. Судя по находкам импортированных вещей, тут были налажены устойчивые торговые связи со всем Средиземноморьем, в том числе с Микенами, которые двумя столетиями ранее сменили минойскую державу в качестве главной силы Эгейского региона.
Корабли, бросавшие якоря в гаванях на ливийском побережье, доставляли ценные грузы; это поддерживало экономику региона и обеспечивало вождям беспрецедентный объем ресурсов. С другой стороны, издавна служа наемниками в египетском войске, ливийцы усвоили новейшие способы ведения войны, научились стрелять из лука и управлять колесницами. К концу царствования Рамзеса II племенные вожди Ливии накопили и финансы, и материальное обеспечение, достаточные, чтобы противостоять Египту на равных. Фараона такой поворот событий категорически не устраивал.
Естественная реакция Рамзеса заключалась в укреплении границы с Ливией. Система защиты состояла из ряда больших крепостей, построенных с интервалом около 50 миль по всей длине границы в западной Дельте. Таким образом, от каждой из них до другой можно было доехать на колеснице за день, а до Пер-Рамзеса — за пару дней. Эти крепости охраняли не только подходы к Дельте, но также все колодцы в регионе, тем самым лишая воды любую враждебную силу. В одной из них был даже свой храм, что должно было вдохновить гарнизон и поддержать его отвагу. Естественно, храм был посвящен культу обожествленного царя.
На некоторое время «западная стена» фараона решила проблему, и пока Рамзес оставался на троне, ливийцы прорваться не смогли. Но после смерти фараона и неожиданного прихода к власти его тринадцатого сына Мернептаха (двенадцать старших сыновей умерли раньше отца-долгожителя) у племенных вождей окончилось терпение, и они решили воспользоваться шансом. В 1209 году, на пятый год правления нового царя,
«… Пришел человек к его величеству и поведал… что подлый вождь ливийских врагов, Мери, сын Диды, поднялся…»[259]
И «подлый враг» (другой вариант его имени — Мраиуйа) взялся за дело. Заключив целый ряд стратегических союзов, он сумел одновременно организовать мятеж в Нубии, чтобы отвлечь южные гарнизоны Египта, и увеличить численность собственного войска — пригласив большой отряд наемников с островов Эгейского моря, а также «северян, кои явились из всех земель». Эти «народы моря» — пираты и налетчики, жадные до завоеваний и добычи, — владели совершенно новой для этих мест техникой ведения боя. Основу их войска составляла тяжелая пехота, снабженная оружием для ближнего боя, небольшими круглыми щитами и металлическими доспехами. Против сплоченных рядов такой пехоты становились бесполезными колесницы, на которые опиралась военная сила Египта и других великих держав Ближнего Востока. Кроме того, эти воины, как и ливийцы, неоднократно нанимались на службу к египтянам — напомним, что они были телохранителями Рамзеса II в битве при Кадеше; потому им были известны и сильные, и слабые стороны врага[260].
Стратегия Мери строилась на простом принципе «разделяй и властвуй». Ударив по Египту сразу с нескольких сторон, перерезав дороги и вызвав смятение в стране, он получал шанс на победу. Соответственно, отправив небольшой отряд в набег по побережью, дабы отвлечь пограничные гарнизоны, Мери со своими основными силами двинулся на Египет через оазисы Западной пустыни — Сиву, Бахарию и Фарфару. Последний представлял собой узел путей через пустыню, которые вели к разным местам в долине Нила; таким образом, остановившись в этом оазисе, Мери вынудил египтян гадать, куда он пойдет дальше.
Когда всё было готово и он узнал, что наступление нубийцев развивается по плану, ливийский вождь выступил в поход, рассчитывая зажать египтян в клещи. Чтобы избежать массированной контратаки Египта, он отвел основной корпус из Фарфары обратно в Бахарию, а оттуда — в Файюм, после чего проник в долину Нила неподалеку от пирамид Дахшура и направился на север, к окраинам западной Дельты. Второе войско из Бахарии ушло в другую сторону, с целью переправиться через Нил в Среднем Египте и проникнуть в восточную часть Дельты, чтобы отвлечь на себя египетские гарнизоны Пер-Рамзеса и Мемфиса.
Спустя всего месяц после получения первых известий о вторжении ливийцев фараон Мернептах пришел со своим войском к городу Периру, чтобы дать им бой. Это было в середине лета 1208 года. Рамзесу довелось когда-то вступить в самую серьезную схватку своей жизни на пятом году своего правления — а теперь та же задача встала перед его сыном и наследником.
Правда, на этот раз египтяне не оставили ничего на волю случая. Пусть египетская тактика уже не была секретом для ливийцев и пришельцев из-за моря, обратное утверждение также было верно. Мернептах знал, что его лучники и колесничие не смогут опрокинуть строй вражеской пехоты лобовой атакой. Поэтому он позволил противнику подойти вплотную к египетским рядам, и тогда лучники фараона, поставленные на флангах, стали засыпать идущих солдат стрелами, залп за залпом. Бойня длилась шесть часов, и ливийской коалиции пришел конец. Дело завершили египетские колесницы, которые преследовали противника, пока всех не убили или взяли в плен. Была захвачена значительная добыча: тысячи металлических сосудов, скот и качественное оружие.
Чтобы извлечь максимум пользы из победы и преподать урок всем, кто вздумает еще нападать, Мернептах применил сильнодействующий психологический способ. Те из ливийцев, которые остались в живых после битвы, вскоре пожалели, что не погибли под Периру: всех их насадили на колья вдоль главного тракта через пустыню, к югу от Мемфиса, так что ни отступающие ливийцы, ни местные жители не могли пройти мимо, не увидев фатальных последствий неосторожности своего царя.
Предупреждение было суровым, но и этого не хватило, чтобы обеспечить Египту длительную безопасность. Мернептах знал, что ливийцы нападут снова (что и случилось спустя три года). Он знал также, что их сообщники, «народы моря», могут явиться в любой момент и чуть ли не с любой из сторон света. Это и определило его «долгосрочную стратегию» — укрепление Угарита, отправка зерна хеттам, которые прикрывали северные рубежи, и даже включение хеттской пехоты в состав египетской армии. (Этих солдат снабжали особым оружием, которое отливали в мастерских Пер-Рамзеса.) Давняя вражда из-за Кадеша стала теперь древней историей. Во взбудораженном мире восточного Средиземноморья нового периода Египет нуждался в любых друзьях, какие могли найтись.
Памятная надпись, высеченная по приказу Мернептаха в честь его второй победы над ливийцами, через три года после Периру, известна в наши дни не благодаря подробному описанию битвы или рассказу о принятых фараоном мерах защиты. Главное — в предпоследней строке: единственное беглое упоминание о некоем народе. Разобравшись с нападением с запада, египетская армия пересекла Дельту и вступила в Палестину, где захватила ключевые города Ашкелон, Гезер и Иеноам. Чтобы исключить возможность новых волнений в этой важнейшей буферной зоне, Мернептах посчитал необходимым вырезать побольше местных племен; среди прочих мятежников на стеле упоминается и неизвестное до того племя, обитавшее в гористом краю Ханаана и именовавшееся «исириар» или «исириаль». Это единственное упоминание народа Израиля в древнеегипетских надписях, и из контекста можно видеть, что он мог выставить хорошо вооруженный отряд, который, хотя и был неспособен победить египетское войско в открытом бою, всё же представлял собой немалую угрозу стабильности. Но египтяне еще не знали, что об Израиле следовало бы писать не в примечаниях, а в заголовке[261].
Весь Ближний Восток пришел в движение. Прежние опоры порядка рушились, на арену выходили новые народы и государства, новые методы ведения войны постепенно подтачивали равновесие сил. Несмотря на славную военную историю и новую династию фараонов-воинов, перспективы Египта на будущее отнюдь не были обнадеживающими.