Пот и слезы
Для рядового древнеегипетского гражданина только два явления природы казались неизбежными: смерть и налоги. От первого крика новорожденного и до конца жизни призраки гибели и нищеты преследовали их. Детская смертность была ужасающей, а из тех, кому удалось выжить, немногие могли рассчитывать, что проживут более тридцати пяти лет.
На продолжительность жизни влияло не только сочетание бедности и скудного питания. Царившая в египетских городах и деревнях антисанитария — зараженная вода, плохой воздух — благоприятствовала таким заболеваниям, как гепатит, шистосомоз и амебная дизентерия. Больные в доме были обычным явлением повседневности. Те, кому удалось выздороветь, часто оставались инвалидами. Люди, изуродованные вследствие болезни или травмы, встречались повсюду: «В селении было полно мутноглазых, одноглазых, слепых и людей с воспаленными, гноящимися веками всех возрастов»[289].
Как будто всех этих несчастий было еще недостаточно, экономическая ситуация и структура египетского государства держали большинство рядовых граждан в состоянии постоянной нужды. Даже в хороший год собранный крестьянами урожай был в среднем лишь немного больше прожиточного минимума. Если бы крестьянин оставлял всё себе, он с семьей мог бы неплохо прожить. Однако весь Египет считался в принципе собственностью фараона — а потому за право возделывать «царскую землю» приходилось платить налоги.
Подобно всем прочим правителям в истории, цари Древнего Египта неукоснительно заботились о сборе податей, для чего существовала сеть сборщиков на местах. Поскольку товарно-денежные отношения в экономике еще не сложились, налоги взимались в виде доли сельскохозяйственной продукции, которую забирали, не спрашивая, сыт производитель или голоден. За недоимки сажали в тюрьму; чтобы избежать этой печальной участи, люди лезли из кожи вон. В результате «крестьянские семьи всегда колебались между бедностью и крайней нищетой»[290]. Как и в Англии времен Робин Гуда, единственным способом избавиться от бремени налогов было бегство и жизнь изгоя вне общества. В ходе истории Нового царства все большее число земледельцев прибегало к этому отчаянному средству.
Тяжелая жизнь земледельцев подробно отражена в папирусе, который датируется поздним периодом XX династии. Это рассказ о человеке по имени Вермаи, который бежал из своей деревни в Верхнем Египте, надеясь обрести лучшую жизнь в «Великом Оазисе» Западной пустыни (ныне Дахла). Однако там ему стало еще хуже: местный староста, ленивый и бессовестный, терроризировал население. Начальство не только взимало положенные налоги с обычной беспощадностью, но также извлекало личную выгоду, удерживая в свою пользу пайки, которые надлежало выдать и без того обездоленным труженикам. В результате люди голодали, а бюрократы процветали[291].
Обученная грамоте элита Египта презирала массу земледельцев, угнетенную и эксплуатируемую, однако именно их неустанными и плохо вознаграждаемыми трудами создавалось благосостояние страны. В самом буквальном смысле слова «потом лица их» была создана великая цивилизация, чего фараоны и их сановники и не замечали, и не ценили.
Пожалуй, наиболее тяжелой и ненавистной повинностью была трудовая, исполнять которую были обязаны все здоровые мужчины в стране — официально ее отменили в Египте лишь в 1889 году н. э. От нее, согласно царскому декрету, освобождались только храмовые работники. Еще на заре истории египетского государства посредством трудовой повинности обеспечивалась рабочая сила для грандиозных строительных проектов, от добычи камня до возведения пирамид и храмов. Рекрутирование на эти работы проводилось по военному образцу и, как и другие формы повинностей, находилось в ведении местной администрации, деревенских старост и городских старшин, которые исполняли распоряжения вышестоящих инстанций. Набор обычно производился в те сезоны года, когда на полевых работах не требовалось много рук: во время летнего разлива или в период прорастания всходов.
Людей забирали всех подряд и зачастую не по справедливости. Многих из тех, кто не подлежал мобилизации, уводили, не слушая протестов. Права пожаловаться у простолюдинов не было. Отцов принуждали отправляться на работы вместо непригодных к работе сыновей. Крестьян, оторванных от своих жилищ и пашен, со всей страны сгоняли в сборные лагеря, где они становились заложниками системы, вырваться из которой было почти невозможно. Мечтающие о побеге знали, что за их преступление будет наказана вся семья — родственников держали под стражей, пока беглец не возвращался. А дезертира, вернувшегося или пойманного, ждала пожизненная каторга.
Условия для исполняющих повинность были крайне жесткими. По законам Древнего Египта за совершение тяжких преступлений можно было угодить на каторжные работы — или, еще хуже, в «гарнизон Куша», то есть на нубийские золотые рудники. Но и для простых, законопослушных подданных перспектива трудовой повинности была ненамного легче. Распорядок дня не предусматривал ни отдыха, ни развлечений, пайка хватало только чтобы не умереть с голоду. Вернуться домой можно было лишь по окончании срока службы — если, конечно, работник не умер от болезни или травмы. Организаторы государственных проектов не заботились ни о здравоохранении, ни о технике безопасности, и потерь никто не считал.
Особенно тяжелой оказалась повинность в 1153 году, в самом начале правления Рамзеса IV, в ходе экспедиции к каменоломням Вади-Хаммамат. Рамзес, взошедший на трон всего пятью месяцами ранее, решил возобновить добычу камня после 40-летнего перерыва. Для начала он направил отряд из 408 человек с целью разведать обстановку и подготовить все к производству работ. Затем площадку посетили один за другим различные чиновники, и наконец было доложено, что все готово. И вот на третий год правления нового фараона из Фив отправилась такая экспедиция, какой Египет не видывал уже более семисот лет.
Государственная важность этого предприятия подчеркивалась тем, что возглавил экспедицию самый влиятельный деятель Фив, верховный жрец Амона Рамзеснахт. Среди его помощников были и военные, и гражданские чины — визирь, казначей, главный сборщик налогов, градоначальник Фив и пара царских дворецких, а также командующий армией, поскольку поход был затеян и с военными целями. Помимо начальства шли отряды из двух тысяч рекрутированных работников, восьмисот чужеземных наемников и пяти тысяч египетских солдат. Использование армии для общественных работ в зимние месяцы было рациональной практикой. Ведь солдат нужно было удерживать в рамках дисциплины и чем-то занимать, пока вести военные кампании было невозможно (из-за сезона дождей на Ближнем Востоке). Фараоны династии Рамзесидов хорошо знали, какова сила большой регулярной армии — но осознавали также и политическую опасность армии бездействующей.
Добыча камня — прежде всего тяжелый физический труд, поэтому в экспедиции Рамзеса IV квалифицированных работников было немного — всего 4 скульптора и 2 рисовальщика для надзора за работами. Зато стражников под командой заместителя главного начальника было полсотни — чтобы держать массу людей в повиновении и не допускать дезертирства. Работы велись с утра до вечера. Хотя люди трудились не покладая рук, кормили их скудно: запряженные волами повозки доставляли из долины Нила только хлеб и пиво, лишь изредка к пайку добавляли сладкую лепешку или порцию мяса. Цистерны, выбитые в скалах, служили для сбора дождевой воды, однако дожди в Восточной пустыне были редки, даже зимою.
Еще во времена Рамзеса II экспедиции, отправленные за золотом, регулярно теряли половину рабочей силы и вьючных ослов — из-за нехватки воды. Сети I принял меры к уменьшению потерь, приказав вырыть в Восточной пустыне колодцы, но смертность среди работников почти не сократилась. И потому большая памятная надпись в честь экспедиции Рамзеса IV в Вади-Хаммамат завершается драматической статистикой. После упоминания о девяти тысячах участников, вернувшихся живыми, идет приписка, как бы между прочим: «и еще те, кто умер и не включен в данный список — 900 человек». Итог страшноватый: у каждого десятого работника, отбывающего повинность, был шанс никогда не вернуться домой. И такой уровень потерь не считался ни катастрофическим, ни необычным. Жизнь в Древнем Египте была дешева.
По спирали вниз
При всей своей тяжести принудительные работы являлись одной из составляющих общественного договора между египетским народом и правителями. В обмен на ежедневные труды подданных царь гарантировал вечный порядок мироздания, ублажение богов и обеспечение благосостояния Египта. Несмотря на гнет и жалкое прозябание, крестьяне считали такую раскладку справедливой. Но после смерти Рамзеса III его преемники явно пренебрегали своей частью обязательств.
Пережив смуту, последовавшую за кончиной его отца, Рамзес IV надеялся на лучшее будущее: «[Поскольку] Египет пришел к нему, то радостное время настает для Египта»[292]. Чтобы подчеркнуть свои надежды на славу, он сформулировал свои царские титулы по образцу прославленного предшественника, Рамзеса II, и даже намеревался превзойти долголетием Озимандию. На стеле, установленной в Абджу на четвертый год его правления, Рамзес IV наставляет богов: «Даруйте мне вдвое более длительную жизнь и столь же великое правление, как царю Усермаатра-сетепенра [Рамзесу II], великому богу»[293].
Помимо долголетия каждому фараону хотелось, чтобы его род продолжался не прерываясь. У Рамзеса IV это желание было особенно острым из-за горького личного опыта. Помня о гаремном заговоре, который едва не лишил его царственности, фараон не оставлял в покое главных божеств Египта, прося — а скорее приказывая: «Передайте мою великую должность моим потомкам; узрите, что все недовольные наносят ущерб вашему величию!»[294] Если он, Рамзес, будет исполнять свой долг — заботиться об украшении храмов богов и обилии жертвоприношений, то он надеется, что они в ответ внимут его просьбам и обеспечат порядок.
Но боги уже не внимали.
Чтобы отметить свое воцарение, Рамзес IV велел раздать серебро мастерам царских гробниц — это должно было обеспечить их доброе расположение и старание при работе над его погребальным покоем. Он также удвоил число работников — с 60 до 120. И все-таки гробница его получилась и небольшой, и плохо отделанной. Жажда славы, амбициозные проекты — ничто не реализовалось, ни один из начатых при этом царе храмов не было достроен. Экономика Египта разладилась, правительственный аппарат закостенел. Ни у кого не было ни сил, ни, похоже, желания поддерживать на прежнем уровне заботу о храмах, как это было в золотой век Нового царства. И долголетия Рамзесу IV тоже не досталось: он просил у богов 134 года правления; судьба отмерила ему всего шесть (1156–1150).
Если Рамзес IV старался сохранять хотя бы видимость царского всевластия, его преемники перестали притворяться. Все они носили имя Рамзес (столь велика была его слава) — однако никто из них не обладал твердостью, решительностью и лидерскими качествами двух своих знаменитых тезок. Египет, к счастью, больше не подвергался таким массированным вторжениям, как нашествие «народов моря» при Рамзесе III, но его границы отнюдь не были непроницаемы для нападений. На Ближнем Востоке уже не было сверхдержавы, против которой Египту требовалось бы защищать свои интересы так, как от хеттов при Рамзесе II. И все же имперские владения Египта находились под угрозой. А у преемников Рамзеса IV не хватало ни способностей, ни желания уделять должное внимание иностранным делам и вопросам безопасности; их слишком занимало ухудшение внутренней ситуации.
Краткое пятилетнее правление Рамзеса V (1150–1145) показало, насколько низко пала страна. Не успели закончиться торжества по поводу восшествия на трон и коронации фараона, как разразился громкий коррупционный скандал. Выяснилось, что некий Хнумнахт, судоводитель, в течение почти десяти лет присваивал значительные объемы зерна, которое предназначалось для храма бога Хнума в Абу. Хнумнахту было поручено перевозить урожай, собранный в одном из поместий храма в районе Дельты, на сотни миль вверх по реке, в храмовые хранилища на южной границе Египта. На этом долгом пути, пользуясь помощью и содействием местных фермеров, писцов и смотрителей, не без поддержки подкупленного жреца, он забирал себе немалую долю каждой партии: к моменту, когда всё раскрылось, было похищено более пяти тысяч мешков ячменя.
Расследование преступлений Хнумнахта вскоре выявило истинный размах коррупции среди жрецов Абу. Один из них не только воровал инвентарь из храмовой сокровищницы, но даже крал телят, рожденных от священного быка Мервера (Мневиса), считавшегося воплощением бога солнца Ра. Это было не просто воровство — святотатство. За сотни миль от царской резиденции в Пер-Рамзесе, вдали от надзора высших чинов, государственные служащие в отдаленных областях решили, что можно запускать свои руки в государственную казну, не сомневаясь, что их проделки останутся безнаказанными: чего не видят, о том не думают.
Система, так долго служившая фараонам, оказалась парализована; если даже собственные ее администраторы потеряли к ней всякое уважение, это означало уже крайнюю степень падения. Централизованный контроль над всей долиной Нила, которому способствовало наличие надежных и быстрых коммуникаций, был sine qua non[295]существования египетского государства. Если области начали своевольничать, это не сулило ничего хорошего для национального единства.
Встревоженный таким серьезным ослаблением экономического и политического управления, Рамзес V вознамерился навести хоть какой-то порядок. Фараоны издавна усвоили, что инвентаризация национального достояния — обязательное условие эффективного управления; поэтому Рамзес велел провести ревизию земельных владений в области Среднего Египта протяженностью 95 миль, причем особое внимание уделялось производству зерна и сбору налогов. Итоговый документ представлял собой папирусный свиток длиной 33 фута — несомненно, впечатляющий труд. Однако его царственный инициатор был так же слаб, как и исполнительная администрация, и скончался от оспы раньше, чем полученные сведения удалось использовать. Откровенным признаком слабости власти являлся тот факт, что отмеченная следами оспы мумия фараона целый год оставалась непогребенной, пока для нее наспех готовили скромную гробницу. Ту усыпальницу, которую загодя возводили для Рамзеса V, использовал его преемник. В тяжелые времена каждый заботится о себе сам.
После этого ситуация в Фивах стала быстро ухудшаться. Цены на зерно взлетели, отражая слабость экономики и неспособность правительства гарантировать подданным прожиточный минимум.
Тексты того времени намекают на голод, притом повальный, среди крестьян, которым в этих условиях приходилось особенно туго. На холмах вокруг Фив замечали гиен, чуявших мертвечину в селениях у подножий. Доходы от налогов сокращались, и средств на новые царские монументы не было. Рамзесу VI (1145–1137) пришлось ради экономии пойти на чрезвычайные меры. Он велел сократить вдвое (до шестидесяти человек) число строителей гробниц на западном берегу; на восточном берегу, в Ипет-Суте, по его распоряжению попросту заменили надписи на зданиях, построенных при Рамзесе IV, чтобы он мог объявить их своими.
Проблемы не ограничивались сектором экономики. Под угрозой оказалась также безопасность страны. Со времен правления Рамзеса III Египет страдал от набегов ливийских племен, стремившихся сменить свои засушливые края на плодородную долину Нила: «Они занимаются грабежом целыми днями, они сражаются, чтобы набить свое брюхо; они пришли на земли Египта в поисках пропитания…»[296] За шесть лет последний из великих фараонов Египта отбил две попытки вторжения со стороны ливийцев, но под конец своего правления не сумел предупредить нападение на область Фив. Теперь, когда органы власти атрофировались и государственная машина была неспособна защитить границы Египта, активность ливийцев возросла. При Рамзесе V однажды пришлось приостановить работу над царской гробницей, поскольку рабочие боялись покидать свои дома из страха перед «врагом» — который уже успел ограбить и сжечь как минимум одну фиванскую деревню.
Выбирая царские титулы и сцены своих военных триумфов для храмовых росписей, Рамзес VI хотел возвеличить себя как защитника Египта — но древние чары уже развеялись; заявления царя были пустой похвальбой и никого не обманывали. Гарнизоны спешно укрепляли границу, в то время как египтяне прекратили добычу меди в Тимне, забросили «бирюзовые террасы» на Синае и утратили контроль над последними владениями на Ближнем Востоке, некогда добытыми с таким трудом. Так пришел конец Египетской империи — не под гром барабанов, а под унылый плач. Всего лишь за четыре поколения страна фараонов превратилась из величайшей державы Восточного Средиземноморья в слабое, осажденное врагами государство.
Жестокая судьба нанесла престижу фараонов еще один сокрушительный удар. В более счастливые времена быстрая смена монархов не причиняла серьезного ущерба. Но теперь ряд кратких правлений словно подчеркнул слабость владык Египта. Божественная царственность всё явственнее превращалась в чисто теоретическое понятие: Рамзесы VI, VII и VIII со всей очевидностью оказались смертными — кончины всех троих уложились в одиннадцать лет. Это свидетельствовало об отсутствии милости богов.
Политика не терпит пустоты, и, по мере того, как слабело влияние царского двора, повышались акции знатных семейств в провинциях Египта. В частности, фиванские аристократы прибирали к рукам все больше ключевых должностей. Формировались настоящие чиновничьи династии: должности переходили от отца к сыну. Это соответствовало общеегипетским идеалам, но противоречило высшему идеалу царской власти. У царя оставалось всё меньше и меньше реального влияния, поскольку государственные посты стали, по сути, наследственными.
Характерным примером этой тенденции служит фигура самой богатой и могущественной персоны в Фивах позднего периода XX династии — Рамзеснахта, верховного жреца Амона. Его «верноподданническое» имя («Рамзес побеждает») было лишь прикрытием. На самом деле верховный жрец и его семейство фактически правили Фивами, а значит, и Южным Египтом. Заняв свой пост в последние годы правления Рамзеса III, Рамзеснахт пережил целых шесть фараонов, до Рамзеса IX. Именно верховный жрец, а не царь, был теперь главой фиванской администрации. Рамзеснахт позаботился о преемственности: его должность один за другим исполняли сыновья, Несамон и Аменхотеп. Последний велел изобразить себя в храме Ипет-Сут в том же масштабе, что и монарха. Какие еще нужны доказательства умаления царского статуса вне храмовой ограды?
Преступление без наказания
Святость царских гробниц была фундаментальным принципом веры древних египтян с изначальных времен истории. Если процветание страны зависело от воли богов, а благосостояние богов — от заботы царя, тогда обеспечение вечной жизни и милости монарха было в интересах всего общества. Царская гробница воспринималась не просто как место упокоения египетского правителя, но как залог его перехода в загробный мир и гарантия воскрешения. Таким образом, это было главное и единственное в своем роде культовое сооружение страны.
Неприкосновенность усыпальниц была грубо нарушена во время смуты (первый период междуцарствия), когда пирамиды Древнего царства были безнаказанно разграблены и осквернены. По-видимому, та же судьба постигла пирамиды Среднего царства в темные времена владычества гиксосов. Учтя этот печальный опыт, правители Нового царства перешли к строительству потайных, вырубленных в толще камня гробниц — в надежде, что уж теперь-то мумии египетских монархов смогут покоиться с миром во веки веков.
Однако человеческую природу не переделаешь, и под конец XVIII династии разброд и шатания в обществе навели кое-кого на мысль обшарить гробницы в Долине царей. Как ни старались цари уберечь свои усыпальницы от завидущих глаз и загребущих рук, сведения об их расположении всё-таки просачивались за пределы долины. Хоремхеб вознамерился пресечь это зло путем реорганизации рабочего поселка в Месте Истины. До него работы здесь производились временными, порой случайно набранными бригадами; теперь была создана замкнутая, жестко контролируемая община, выйти из которой можно было только после смерти. В качестве компенсации за обет вечного молчания рабочим и их семьям полагалась забота государства: гарантированная занятость, улучшенный рацион. Лучшие из работников могли даже рассчитывать на приличный достаток и собственную гробницу на склоне холма над поселком. Такой «трудовой договор» был взаимно выгоден обеим сторонам.
Забастовки 1158 года непоправимо нарушили эту давнюю систему согласия между царем и «мастерами гробниц». Если государство более не заботилось о том, чтобы рассчитываться с рабочими вовремя и сполна — стоило ли людям по-прежнему блюсти самый охраняемый секрет государства? Неудивительно, что в условиях экономического и политического краха поздней XX династии даже гробницы в Долине царей уже не считались священными и неприкосновенными.
Первый серьезный инцидент имел место в начале правления Рамзеса IX (1126–1108), когда грабители взломали гробницу Рамзеса VI, запечатанную всего десятью годами ранее. За этим актом святотатства спустя несколько лет последовал другой: вандалами были осквернены две из великих святынь в Фивах, на западном берегу — поминальные храмы Рамзеса II и Рамзеса III. К счастью для правительства, воры и вандалы причинили в этих случаях относительно небольшой ущерб. Было проведено официальное расследование под руководством верховного жреца Амона, приняты усиленные меры безопасности. Но толку из этого вышло мало. Вскоре произошло новое ограбление.
На этот раз преступники сочли «удобной целью» менее тщательно охраняемый царский некрополь XVII династии, расположенный на склоне холма за Рамессеумом. Им не нужно было предварительно искать нужное место: будучи жителями рабочего поселка, они знали каждую пядь фиванского некрополя как свои пять пальцев. И вот в одну из ночей 1114 года каменщик по имени Амонпанефер и группа сообщников отправились совершать преступление века. Войдя в одну из царских гробниц, они
«… раскрыли их гробы и пелены их мумий… Мы вынесли всё золото, которое нашли на благородной мумии этого бога, а также нагрудники и другие драгоценности, бывшие у него на шее…»[297]
Тщательно обобрав гробницу Собекемсафа II, грабители бесцеремонно подожгли саркофаги царя и его супруги, обратив в кучку пепла их «хранилища жизни». Подобный акт кощунства был беспрецедентным. Собственные слуги фараона принялись сокрушать устои государства! Конечно же, воров ничуть не волновали идеологические последствия их поступков. Они думали только о добыче — о тридцати двух фунтах золота. Это с лихвой компенсировало всё, чего им недодало государство.
Когда хищения, наконец, были выявлены, четыре года спустя, правительство только и смогло, что наказать местных руководителей и назначить комиссию по расследованию (это и в наше время — удобная замена решительным действиям). Но чего может добиться комиссия, назначенная царем, если царь лишен авторитета? Она лишь разожгла ожесточенное соперничество между двумя высокопоставленными сановниками Фив. Возглавил комиссию Пасер, градоначальник (проще сказать, мэр) Фив. Работе комиссии мешал любыми доступными средствами, честными или нечестными, мэр Западных Фив Павераа, в чьем ведении состоял и царский некрополь. Оба деятеля увидели в расследовании отличную оказию, чтобы добиться верховенства. Пасер был полон решимости снять с доски пару фигур противника и утвердить свою власть — но и Павераа точно так же намеревался устранить соперника раз и навсегда.
Найденные комиссией факты наверняка не порадовали тех, кто читал ее донесения в Пер-Рамзесе. Из десяти осмотренных царских гробниц только одна осталась целой. Одни были разграблены частично, другие полностью опустошены. Потребовалось срочно найти козла отпущения. Но как только комиссия выдвинула обвинения против Павераа, тот перешел в наступление. Борясь и за свою политическую карьеру, и просто за жизнь (ибо за осквернение царской гробницы полагалась смертная казнь), Павераа пустился во все тяжкие и нашел-таки покровителя. С помощью визиря Хемуасета он сумел изменить результаты расследования и вышел сухим из воды. По окончании процесса и Пасер, и визирь таинственно исчезли со сцены, как и сами грабители. Свидетелей не осталось.
Павераа уцелел и процветал. Грабежи продолжались[298].
Тем не менее за следующие тридцать лет было совершено еще несколько искусных ограблений, и Рамзес XI (1099–069) повторно назначил расследование. На этот раз, чтобы свести к минимуму возможность подкупа, комиссию возглавил лично визирь как представитель царя в Верхнем Египте; ему помогали царский казначей и двое царских дворецких. Хотя правительство ясно дало понять, что относится к делу весьма серьезно, они оказались не готовы воспринять ту картину широкомасштабной коррупции, которая им открылась. И на этот раз грабежом царских гробниц промышляли жители рабочего поселка. Но теперь они действовали не в одиночку. Комиссия нашла доказательства повсеместной халатности и соучастия в грабеже как государственных чиновников, так и храмовых служителей. Одни смотрели сквозь пальцы на преступления, совершаемые у них под носом; другие активно соучаствовали в грабежах и получали долю добычи. Один из подозреваемых на допросе клялся в невиновности, утверждая, что «помнит урок, преподанный ворам визирем Хемуасетом. Мог ли я искать себе такой смерти?»[299] Однако члены трибунала сочли, что он лжет. Другой грабитель решил во всем признаться сразу и рассказал, как с четырьмя сообщниками вынес из одной гробницы серебряные сосуды и разделил добычу между ними. Судьям это добровольное признание показалось неполным, и человека подвергли «палке, розге и винту». Тот продолжал утверждать: «Я больше ничего не знаю! Видел только то, о чем рассказал». Когда его избили во второй раз и пообещали еще, прозвучало: «Не нужно, я всё скажу…»[300] Немножко пытки — и происходят чудеса.
По мере того как круг расследования расширялся, в сети стала попадаться рыба крупнее. Особенно дерзким было ограбление великого храма Амона-Ра в Ипет-Суте — пожалуй, главной святыни всего Египта. Это был удар, нанесенный в самое сердце религиозной основы государства. Следствию стало известно, что возглавлял шайку грабителей начальник храмовой стражи.
Выводы были сокрушительные: коррупция проникла на все уровни жречества и государственных служб. Особенно трагичной была ситуация в Фивах: постоянные набеги ливийцев, нехватка продовольствия и голод привели к полному краху закона и порядка. Безопасность — и личная, и экономическая — больше не гарантировалась подданным; они уже не верили в способность государства защитить их и обеспечить пропитанием. Таким образом, они могли не опасаться, что власть помешает им взять закон в свои руки. После пятисот лет стабильности государственное здание пошатнулось и начало рушиться с пугающей быстротой. Египет стоял на пороге анархии.
Отчаянные попытки
Система управления Египтом при Рамзесидах подразделялась на четыре части, каждая со своими функциями. Делами царской резиденции ведала дворцовая служба, подчиненная канцлеру и главному дворецкому. Гражданское ведомство под руководством двух визирей — одного для Верхнего Египта и другого для Нижнего — отвечало за сбор налогов, сельское хозяйство и суд. Армия, возглавляемая главнокомандующим (часто принцем царского рода), играла в управлении небольшую роль, хотя была инструментом международной политики.
Последним, но не менее важным звеном была религиозная управа, которой руководил смотритель жрецов всех богов Верхнего и Нижнего Египта. Чаще всего этот высокий пост занимал верховный жрец Амона. Со времени конца правления Рамзеса III верховный жрец самого главного культа страны был и самой могущественной фигурой в Верхнем Египте — более влиятельной, чем мэр Фив или даже южный визирь. Великий храм Амона-Ра в Ипет-Сут являлся крупнейшим землевладельцем в регионе, он держал под контролем обширные поместья и тысячи подвластных крестьянских хозяйств. Храм владел также многочисленными мастерскими, где трудились сотни ремесленников, а его зернохранилища при поминальных храмах Рамзесов II и III служили главным резервом не только для Фив, но и для всего Верхнего Египта. Тот, кто распоряжался делами в Ипет-Суте и владел его экономикой, фактически владел Фивами. Цари приходили и уходили, а эта престижная синекура оставалась в руках одной семьи, можно сказать, у клана Рамзеснахта. В смутные времена эта местная династия обеспечивала здесь хоть какую-то стабильность, хотя и не могла избавить народ от нарастающего обнищания.
В 1091 году терпение жителей Фив закончилось. Голодные, отчаявшиеся, непримиримые и потерявшие веру в верховного жреца Аменхотепа, фиванцы сумели силой устранить его и заменить собственным кандидатом. Целых восемь месяцев Аменхотеп томился дома, оторванный от внешней атрибутики власти, лишенный привычной роскоши, политически изолированный. Для гордого отпрыска знатнейшей семьи Фив это было мучительным испытанием. Хуже того — во всем Египте восстановить в должности верховного жреца не мог никто, кроме царя. Пресмыкаться перед фараоном Аменхотепу было неприятно, однако он знал, что иного способа вернуть потерянные права нет. Соответственно, запрятав свою гордость поглубже, он отправил в далекий Пер-Рамзес прошение, чтобы Рамзес XI возвратил ему прежний пост.
Рамзес оказался между молотом и наковальней. Если он не ответит на мольбы Аменхотепа и оставит в Ипет-Суте самозванца, это воспримут как признак бессилия, и власти царя над Верхним Египтом придет конец. Однако содействовать возвращению Аменхотепа — значит поддержать семейство, которое поколениями сколачивало себе капитал власти за счет династии Рамзесидов. Оба варианта были плохи, но возвращение к прежнему положению всё-таки казалось предпочтительнее. Оставалось придумать, как достигнуть нужного результата.
Доклады из Фив говорили о том, что самозванец не намерен мирно удаляться; его придется силой изгонять из хорошо укрепленного здания в Джеме (ныне Мединет-Абу). А между тем и царь, и большая часть египетского войска находились в сотнях миль от Дельты. Отправка их на юг для смещения нового верховного жреца была чревата двойным риском: царь втянулся бы в бурные внутренние распри фиванцев, а царская резиденция осталась бы неохраняемой и открытой для нападения. И то и другое было недопустимо. Имелся лишь один гарнизон, которому была под силу такая операция, и базировался он в Нубии, под командой царского наместника страны Куш. Соответственно, Рамзес направил наместнику Панехси приказ: как можно быстрее привести нубийское войско на север и подавить самозванца. Это решение оказалось роковой ошибкой.
Через несколько недель Панехси прибыл в Фивы, и его нубийские солдаты подступили к воротам Джеме. Толпа солдат атаковала храмовую ограду, изгнала узурпатора и разгромила здания. Другая часть войска бесчинствовала на западному берегу, причинив ущерб священным монументам. В военном отношении операция имела успех, но в гражданских делах она привела к катастрофе. Восстановив порядок и утвердив Аменхотепа на посту верховного жреца, Панехси рьяно принялся устранять последствия мятежа, возвращать украденную собственность и карать виновных. Нескольких зачинщиков наместник велел спешно казнить, не утруждая себя расследованием. В подобных ситуациях примерное наказание немногих отрезвляет всех остальных. Жителям Фив пришлось вспомнить, сколь сурово военное правосудие.
Утвердив на свой лад закон и порядок, Панехси надумал подчинить себе и хозяйственную сферу Фив, для чего взял под контроль храмовые зернохранилища. Аменхотеп не мог жаловаться: ведь он был обязан своим возвращением этому нубийскому командиру. К 1087 году Панехси уже величает себя «главою и смотрителем житниц фараона». Он, а не верховный жрец Амона, де-факто стал теперь правителем Верхнего Египта. Некоторое время наместник верно служил царю, управляя Фивами от его имени — но Рамзеса XI все больше беспокоило возрастающее влияние вельможи. Он понимал, что Фивы и юг ускользают из-под его руки, и желал восстановить там свой авторитет любой ценой. Египетская империя более не существовала, границы ее стали ненадежными, народ голодал. Фараон, который неспособен сохранить даже территориальную целостность собственной страны, не был достоин ни своего титула, ни имени Рамзес.
Рамзесиды изначально были и оставались династией военной, они привыкли использовать при управлении Египтом солдат и силовые решения. В сложившихся обстоятельствах Рамзес XI, оценив итоги деятельности распоясавшегося генерала, мог бы подумать, прежде чем призывать на помощь другого полководца. Впрочем, большого выбора у него не было, и он просто «сделал как всегда». Итак, в 1082 году царь призвал к себе одного из военачальников севера, Пианхи, и велел ему пойти против Панехси и загнать обнаглевшего наместника обратно в Нубию. Итогом этого приказа стала гражданская война.
Панехси был достаточно опытен, чтобы не сидеть сложа руки в ожидании, пока на него нападут. Он решил атаковать первым. Подняв по тревоге фиванские гарнизоны, усиленные набранными в городе рекрутами, он двинулся на север, навстречу войску Пианхи. Поначалу его поход протекал успешно. Дойдя до города Хардаи в Среднем Египте, Панехси взял его и разграбил. Казалось, что царское войско вот-вот будет разбито. Но сил у Пианхи все-таки было больше, и к 1080 году Панехси был вытеснен за пределы египетской территории. Впавший в немилость наместник страны Куш убрался туда, откуда пришел — в далекую Нубию.
Сокращение численности провинциальных гарнизонов и набор в армию необученных молодых мужчин привели к кризису безопасности в городе. Безудержное разграбление храмов и гробниц не прекращались месяцами. По второму разу вскрыли гробницу Рамзеса VI, попытались разбить саркофаг. Хуже того, отступая, Панехси применял тактику «выжженной земли» — громили все, вплоть до царских монументов. Когда, наконец, пыль улеглась, фараон нанес визит в Фивы — а он редко покидал свою резиденцию в Дельте, — чтобы лично оценить размеры ущерба. Зрелище было глубоко удручающим. С темных времен первой гражданской войны уже тысячу лет не причиняли египтяне такого разорения собственной стране. Операция, спасшая честь Рамзеса XI, оказалась губительной для Фив.
В напрасной попытке повернуть время вспять и начать все заново, Рамзес объявил о наступлении новой эры. Отныне девятнадцатый год его правления следовало считать первым годом возрождения и соответственно нумеровать следующие годы. Этот трюк никого не обманул, и менее всех Пианхи — ибо он, а не Рамзес, был настоящим победителем Панехси. Чтобы подчеркнуть этот факт, Пианхи присвоил все титулы и должности поверженного наместника, в том числе и звание верховного жреца. Военачальник, смотритель житниц и верховный жрец Амона: военная, экономическая и религиозная власть в одних руках. Так что «восстановление» авторитета фараона в Фивах было, по сути, еще одним военным переворотом — возможность которого Пианхи могло подсказать знание истории. Если наместнику Нубии абсолютная власть досталась лишь ненадолго, то режиму Пианхи удалось выдержать испытание временем.
Вояка с головы до ног, грубый, решительный и беспощадный, Пианхи правил Фивами железной рукой. Он сумел привлечь на свою сторону людей, способных на активные действия. Такой была и его жена Ноджемет — женщина властная, с твердой волей. Утвердив в Фивах военные законы, Пианхи отправился со своим войском в Нубию, преследуя ренегата Панехси. Только защитив свой южный фланг против повторного нападения, он мог рассчитывать на прочную безопасность.
Пока Пианхи маневрировал в Нубии, всеми делами в Фивах заправляла его умная жена. Они регулярно переписывались, оповещая друг друга о важнейших событиях. В частности, они обменялись двумя письмами, которые вскрывают неприглядную изнанку военной диктатуры. В отсутствие Пианхи недовольство его режимом в Фивах нарастало, и Ноджемет сообщила мужу о бунтарских высказываниях двух городских стражников. Даже представители закона и порядка начали роптать против Пианхи. Его ответ был однозначным и жестоким:
«Вели привести этих двух стражников ко мне домой и вызнай до конца суть их речей, не медля, затем пусть их убьют и ночью бросят в воду»[301].
Допрос и «исчезновение» — классический способ расправы с инакомыслящими при военной диктатуре.
Политические убийства были не единственным злодеянием, организованным Пианхи, чтобы удержаться у власти. В другом письме с нубийского фронта он приказал двум своим фиванским подчиненным, Бутехамону и Кару, исполнить «ту задачу, каковой вы прежде никогда не исполняли»[302]. Это уклончивое выражение было эвфемизмом, скрывавшим неприглядную суть: речь шла о покрываемом властями ограблении гробниц.
Война против Панехси затягивалась, и Пианхи очень нуждался в средствах для ее финансирования, а также для поддержания собственного режима в Фивах. Фиванские холмы, скрывающие множество гробниц египетских царей, цариц и вельмож, представлялись ему огромной сокровищницей, полной золота и серебра. И вот люди Пианхи принялись их взламывать, а плодами своих преступных трудов заполнять сундуки правительства. Рыская по западному берегу в поисках входов в гробницы, они помечали свои находки, чтобы затем их тщательно очистить: один Бутехамон оставил более 130 граффити, указывающих на хранилища богатств, накопленных поколениями благочестивых фиванцев. Гробницы фараонов Нового царства, уцелевшие при набегах ливийцев, первых случайных грабежах и гражданских беспорядках, теперь беспощадно опустошались самими правителями города. Последнее табу было нарушено.
Пианхи продержался у власти десять лет, но потом внезапно умер, и для его приспешников настал момент испытаний. Его сыновья были слишком юны, чтобы подхватить бразды правления: период междуцарствия — очень нежелательная перспектива для режима, еще не успевшего окончательно укрепить свою власть. Поэтому соратники Пианхи решили не спешить с династическим наследованием, а быстро переориентировались и стабилизировали ситуацию, избрав в качестве временного руководителя еще одного военачальника, Херихора. Это был удачный выбор. Зрелый и способный деятель того же типа, что Пианхи, Херихор тоже происходил из офицерской среды. И в военных, и в личных делах ему сопутствовал успех: у него было 19 сыновей.
Однако ни один из них не смог бы наследовать отцу. Об этом позаботилась вдова Пианхи. Блестяще рассчитав ходы, Ноджемет немедленно взяла Херихора в мужья, одним махом повысив его статус и сохранив собственное влияние на порядок наследования.
В этих раскладах не предусматривалось места для царской семьи Рамзесидов. Пока Херихор укреплял военную власть в Верхнем Египте, другой представитель армии, зять царя Несубанебджед, фактически захватил власть на севере страны. Теперь Египет состоял из двух частей, и в обеих правили генералы. Хотя и Херихор, и Несубанебджед соблюдали внешнюю почтительность в отношении все еще царствующего Рамзеса XI, всем было понятно, кто правит на самом деле. Последний из Рамзесидов, изолированный от всех, по сути, стал пленником в собственной царской резиденции. Он мог лишь наблюдать, как право фараона ускользает из его рук вследствие ряда ошибок и небрежного отношения к делам. Армия, некогда возведшая на престол XIX и XX династии, теперь организовала раскол государства. Военная мощь оказалась обоюдоострым клинком.
Когда в 1069 году Рамзес XI лежал на смертном одре, пробыв на троне тридцать лет, даже великая река Египта, казалось, свидетельствовала о конце эпохи. Пелузийский рукав Нила, на котором почти двумя столетиями ранее был основан Пер-Рамзес, уже давно начал зарастать. К концу правления Рамзеса XI русло было настолько забито отложениями ила, что суда более не могли подойти к пристаням города. Едва ли найдется лучшая метафора склероза царственности. Лишенные возможностей для торговли и коммуникаций торговцы, писцы и чиновники перебирались из Пер-Рамзеса на новое место — в Танис, на двенадцать миль к северу. Когда похоронная процессия старого царя, сопровождаемая кучкой столь же старых придворных, вышла из ворот царского дворца в Пер-Рамзесе, пришел конец не только династии Рамзесидов, но и их главной резиденции[303].