Древний Египет. Подъем и упадок — страница 22 из 55

Перемены и упадок (1069–1030 годы до н. э.)

Когда в 1069 году до н. э. угас последний из Рамзесидов, личность столь незначительная, что скорбели о нем недолго, Египет вступил в переломную для себя эпоху. Смерть Рамзеса XI предоставила удобную возможность двум гегемонам Верхнего и Нижнего Египта присвоить царские титулы и разделить между собой власть и страну. Что бы ни означало это событие — отказ ли от идеи фараонов о едином государстве или просто возвращение к более естественному положению вещей, — оно положило начало длительному периоду политической раздробленности, какой страна не знала тысячи лет.

Вскоре египтяне обнаружили, что из децентрализации и региональной автономии можно извлечь определенные выгоды. В прежние времена ослабление центральной власти преимущественно сказывалось на внутриполитическом положении страны. Однако в первом тысячелетии до н. э. Египет оказался в окружении враждебных сил, которые были куда более могущественными, нежели раньше. В результате резкого стратегического ослабления Египет в течение XI–IV веков до н. э. пережил череду вторжений. Ливийцы, ассирийцы, кушиты, вавилоняне, персы и, наконец, македонцы — все они боролись за обладание плодородными землями и природными богатствами долины Нила. Приток иммигрантов и чужеземное владычество оказали колоссальное влияние на политическую, социальную и культурную сферы египетского общества, бесповоротно изменив древнюю цивилизацию фараонов.

В этих условиях древнеегипетская религия, последний оплот традиционной культуры, оградила себя от внешнего влияния, став как никогда консервативной. В столкновении с молодыми, динамично развивающимися державами замкнутость древнеегипетской цивилизации в конце концов привела к ее ослаблению и упадку.

В пятой части будут освещены бурные события последней тысячи лет древнеегипетской истории — от ливийского владычества до римского завоевания. Первые три столетия, последовавшие после падения XX династии, были относительно мирным временем, когда побочные ветви правящего ливийского дома пытались сохранить хрупкий баланс сил в стране. Однако в 728 году давний враг Египта, вновь окрепшее Кушитское царство, нанесло сокрушительный удар по status quo, и следующие четыреста лет раздираемая войнами долина Нила стонала под пятой чужеземцев. Кульминацией четырех успешных походов ассирийских царей стало разграбление Фив, которое нанесло звонкую пощечину национальной гордости египтян. В условиях этого хаоса к власти приходит XXVI (Саисская) династия, которой удается свергнуть ассирийское иго и сдержать натиск Вавилона — пока, в конце концов, она не потерпела поражение от персов. Уступив корону возрождающейся Месопотамии, Египет навсегда потерял статус могущественной державы Ближнего Востока.

Вездесущая персидская угроза дамокловым мечом нависла над местными династиями, которые соперничали друг с другом на руинах гибнущей державы — поведение, свойственное более мятежным магнатам, а не мудрым правителям. Прибытие Александра Македонского в 332 году, казалось, принесло долгожданное спасение. Недолгое пребывание великого полководца оказало сильное влияние как на Египет, так и на самого Александра. Его преемники Птолемеи пытались вернуть Египту величие былых дней — правда, в отчетливо греческом духе.

Однако нескончаемые междоусобицы Лагидов вместе с пренебрежением Верхним Египтом, колыбелью традиционной цивилизации, стали источником постоянной политической нестабильности, затяжных мятежей в южных областях и в конечном итоге привели к их падению. Последний акт грандиозной египетской трагедии разыгрался на улицах Александрии с участием таких колоритных личностей, как Цезарь, Марк Антоний и Клеопатра. После смерти Клеопатры в 30 году Египет стал римской провинцией. Эпоха фараонов, длившаяся без малого три тысячи лет, завершилась.

Глава 19. Разделенная страна

Внутренний враг

Вероятно, иногда и простому народу, привыкшему к однообразным заклинаниям правительства, стандартные похвалы фараонов временами резали слух. К моменту смерти Рамзеса XI египетские цари на протяжении более чем полутора столетий бахвалились своими решительными победами над ливийцами. Так, в далеком 1208 году фараон Мернептах приказал высечь на стене храма Амона в Ипет-Суте (Карнак) длинную мемориальную надпись, в которой подробно описывается его убедительная победа над одним из таких вторжений, которое возглавил ливийский князь Мрауийа (Мерия). Спустя три года ливийцы вернулись, и снова египтяне одержали над ними победу, которую, как всегда, запечатлели в очередной надписи.

Однако победы фараонов обеспечили стране мир и спокойствие всего лишь на двадцать лет. Летописцы Мернептаха опустили факт размещения правительством в одном из южных оазисов гарнизона, задачей которого было отражать набеги из пустыни. Солдаты, которыми был укомплектован этот гарнизон, сплошь состояли из ливийских наемников. Иными словами, волкам доверили охранять овчарню.

Победы Рамзеса III (1185–1153) над ливийцами в 1182 и 1176 годах, судя по всему, не были столь блистательны, как нас пытаются уверить в том помпезные надписи того времени. Несмотря на победные настроения, власть осознавала необходимость укрепления храмов на западных берегах Нила — в том числе и знаменитого своими сокровищницами и зернохранилищами «Дома-на-Миллион-лет» самого Мернептаха.

Ливийцы же, которых египтяне вытеснили из Дельты, просто повернули на юг и вторглись в Верхний Египет. Участившиеся при последних Рамзесидах нападения ливийцев на Фивы ясно демонстрировало серьезность их намерений. Рамзес III с гордостью сообщал о тысячах пленных ливийцев, которых он заставил «пересечь реку и привел их в Египет». Пленников поселили в укрепленных фортах («крепостях царя-победителя»[304]), клеймили именем фараона и насильно ассимилировали: «… заставил забыть собственную речь и изменил язык, так что они ступили на путь, по которому прежде не ходили»[305].

Тем не менее процесс слияния чужеземцев с местным населением чаще всего был поверхностным. Ливийцы, в большом количестве проживающие вокруг Файюма и вдоль границы западной Дельты, крепко держались своих обычаев и традиций, формируя внутри местного населения обособленную общину. Проведенная в начале правления Рамзеса V (1146–1142) перепись населения зафиксировала в Среднем Египте большое число людей, носящих неегипетские имена. К этому моменту ливийцы достаточно прочно обосновались в стране. Сменилось одно поколение, и осевшая в центральной Дельте возле города Пер-Хебит (современный Бехбейт эль-Хагар) сильная ливийская община стала причиной серьезного беспокойства властей. Таким образом, в эпоху Рамзесидов Египет незаметно стал страной двух культур, в которой ощутимо возросло влияние этнического меньшинства.

Из всех государственных институтов сильнее всего влияние ливийской миграции ощутила армия. Египтяне имели давние традиции привлечения наемников в свою армию. Поэтому карьерный выбор большинства ливийских переселенцев был вполне очевиден. И во второй половине царствования XX династии ливийские солдаты верой и правдой служили новой родине — будь то служба в отдаленных пустынных гарнизонах или участие в военных кампаниях. Кроме того, некоторые наиболее честолюбивые наемники добились такого положения, что даже могли оказывать влияние на управление страной. Такими были, например, влиятельные военачальники Пианхи и Херихор, которые на исходе правления Рамзеса XI возглавили фиванскую клику.

К 1069 году ливийцы в Египте не только заняли высокие государственные посты, но и были готовы взять управление страной в свои руки. С момента первых ливийских походов миновало двести лет — и вот долина Нила перешла под контроль захватчиков. Причем произошло это не в результате вторжения или вооруженного конфликта, но благодаря дисциплине и выдержке врага внутри самой страны. Так, впервые в истории Египта побежденные стали победителями.

Ливийские узурпаторы правили Египтом в течение четырех веков. Этот драматический зигзаг истории в корне изменил все стороны общественной жизни. Первые чужеземные владыки Египта Херихор (1091–1084) и его зять Смендес (по-египетски Несубанебджед, 1070–1044) не упускали случая подчеркнуть приверженность традиционным египетским верованиям. Но их египетские имена, посвященные Гору и богу-барану Мендеса (Ба-неб-деда), были всего лишь внешней декорацией. А за этой декорацией буйным цветом расцветали неегипетские черты. В прилегающих к Дельте областях, где преобладало ливийское население, местные чиновники открыто носили традиционный ливийский головной убор из перьев, который подчеркивал их этническую принадлежность; племенная знать вернулась к старым титулам. После же захвата ливийскими военачальниками власти ни о какой ассимиляции чужеземцев с местным населением не могло быть и речи, и через некоторое время ливийцы-родители, не скрываясь, начали давать своим детям ливийские имена — непривычные для египетского уха Осорконы, Шешонки, Иупуты, Нимлоты и Такелоты. Тот факт, что целые поколения жителей западной Дельты продолжали считать себя ливийцами, а не египтянами, свидетельствует о высоком уровне этнического самосознания, и даже спустя пять веков этот необычный факт констатировал Геродот.

Кроме появления в официальных записях ливийских имен собственных, мы обладаем и другими фактами внешнего влияния на египетский язык. Со времен Среднего царства письменный язык, на котором высекались каллиграфические надписи на стенах храмов, сохранял классические черты. В отличие от него разговорный язык простонародья прошел долгий путь развития от «чистого» литературного до той точки, где обе формы стали фактически разными диалектами. И если у египетских писцов, обученных классическому среднеегипетскому языку, данное обстоятельство не вызывало проблем, то для наводнивших страну ливийских чиновников и жрецов стало серьезным препятствием. Они полагали, что им достаточно освоить один вариант египетского языка. Как следствие, язык официальных надписей ливийского периода характеризуется преобладанием разговорных форм, упрощенной грамматикой и минимальным словарным составом — что отличает его от высокого стиля господствующего класса.

Щепетильное отношение к выбору языковых средств всегда было отличительной чертой египетской монархии, поскольку через выбор царского имени и эпитетов выражалась господствующая идея царственности и устанавливалась модель правления. Но ливийским властителям подобная тщательность была чужда. Они заимствовали внешние атрибуты царской власти — видимо, не понимая их символики. Царские титулы просто передавались от одного правителя к другому, повторяясь, что называется ad nauseam[306].

Древняя формула «Владыка Обеих Земель» потеряла свою священную исключительность и стала не более чем одним из титулов. И все же, судя по всему, фараоны XXI династии весьма настойчиво пытались щегольнуть причудливыми и цветистыми формулами — например, «Пасебахаиннуит» означало «Звезда, которая восходит над городом». Однако эти неуклюжие попытки подражания древним традициям никого не обманывали.

Истинная природа ливийской элиты проявилась в пристрастии к родословным. Для устной традиции малограмотных полукочевых племен, каковыми были ливийцы во втором тысячелетии до н. э., характерны обширные генеалогии. Даже заимствовав письменный язык у египтян, они не отказались от традиции восхваления целых поколений своих предков. Так, например, на монументе одного жреца из города Гелиополис (Иуну) были вырезаны имена тринадцати поколений его предшественников, уходящие вглубь трех столетий. И это при условии, что его семья осела в этом городе и занимала эту должность в течение одиннадцати поколений.

Еще одним пережитком кочевого прошлого ливийцев было сравнительное отсутствие интереса к смерти и загробной жизни. Их предки-пастухи обычно хоронили своих родичей быстро, там, где они умирали, и без особых приготовлений. Напротив, древние египтяне относились к погребальным приготовлениям очень серьезно. Поэтому безразличие ливийцев к загробному существованию и приверженность собственным традициям стала для их египетских подданных настоящим потрясением. Ливийцы отказывались от индивидуальных захоронений, считая их пустой тратой средств. На смену им пришли скромно украшенные семейные склепы. Даже ливийские фараоны соглашались быть похороненными бок о бок с сородичами в простых каменных гробницах, наспех изготовленных из всего, что попадалось под руку.

Для похорон нередко находили применение ранее использовавшемуся погребальному инвентарю — словно проводы в последний путь были неприятным занятием, от которого старались избавиться как можно быстрее и дешевле. Строительство роскошных усыпальниц в Долине царей и не уступающих им по размаху погребальных храмов было резко остановлено и никогда более не возобновлялось. Гробницы утратили особый статус места встречи живых и умерших, богов и смертных. Отныне они стали простыми ямами в земле, куда сбрасывались тела умерших.

Но если отношение ливийцев к смерти шло вразрез с погребальной культурой фараонов, то их модель государственного строя оказала мощное влияние на дальнейшее развитие Египта. На своей родине в Киренаике ливийцы организовали систему управления, которая основывалась на родоплеменных началах, усиленная брачными союзами и личной зависимостью. Такая система была полной противоположностью централизованной абсолютной монархии долины Нила. Уже незадолго до падения Нового царства, ливийские полководцы Рамзеса XI негативно относились к идее единого государства. Поэтому Пианхи и Херихор успешно правили югом, в то время как Смендес, зять Херихора, — севером.

Разделение Египта на два царства существовало с ранних времен египетской истории, но они всегда были объединены под началом одного царя. Однако после смерти Рамзеса XI ливийские преемники более не видели смысла поддерживать эту традицию. Для них наличие двух царей, одновременно правящих в разных уголках страны, было совершенно нормальным явлением. Но это была не анархия, а рациональная децентрализация. В любом случае связь между двумя ветвями правящего дома поддерживалась браками и союзами, что позволяло избежать раскола династий. Тем не менее передача фараоном в более поздний период неограниченных полномочий своим сыновьям, многие из которых возглавляли крупные города, а также другие аспекты ливийской системы (по сути, феодализма) неизбежно ослабляли центральную власть с вполне предсказуемыми последствиями.

Но все это было делом будущего. Сейчас же, когда последнего представителя Рамзесидов благополучно погребли в Долине царей, пробил звездный час для его ливийских преемников, один из которых был неограниченным владыкой Верхнего Египта, другой — правителем Нижнего. Египет вступил в эпоху чужеземного владычества.


Повесть о двух городах

Хотя история последних дней XX династии, ее беспомощность, логическим завершением которой стало падение Нового царства, дошла до наших дней в многочисленных архитектурных памятниках и текстах об интригах Фив, политический центр и царская резиденция находились на севере страны. С первых лет существования древнеегипетского государства его столицей был Мемфис; свою роль места пребывания государственной администрации он сохранял и в эпоху Рамзесидов.

Конечно, Фивы могли претендовать на роль религиозного центра — но именно в Мемфисе издавались царские указы, назначались на посты сановники и короновались фараоны. Со времен Рамзеса II Великого (XIII век до н. э.) резиденцией правителей был Пер-Рамзес — «Дом Рамзеса». Именно Дельта, а не долина Нила была той политической силой, которая объединяла Верхний и Нижний Египет.

Поэтому после смерти Рамзеса XI, когда Херихор и Смендес разделили между собой бразды правления, именно Смендесу (1069–1045), как правителю Севера, в качестве главной награды достался титул фараона. Его же шурин довольствовался званием главы египетской армии и верховного жреца Амона. Таким образом, сохранялась удобная фикция политического единства, даже если в действительности два квазинезависимых государства связывались только родственными узами.

Раздел Египта на две части стал характерной чертой эпохи ливийского господства. Каждая из них имела собственную политическую систему, администрацию и столицу. Отныне концепция «Двух Земель» была не просто данью религиозной традиции, но и практической реальностью.

Поскольку в годы угасания Нового царства основную массу ливийских переселенцев приняла Дельта, влияние нового политического строя ощущалось здесь сильнее всего. Непроходимые топи и сеть извилистых каналов всегда благоприятствовали политической раздробленности. Поэтому в эпоху ливийского господства этот регион без труда распался на множество враждующих между собой владений. Их возглавляли вожди ма и либу — двух основных ливийских племен, осевших в Египте. Формально они подчинялись центральной власти, но в действительности фараон был всего лишь первым среди равных. Но даже в этих условиях правители, сидящие в Танисе, в полной мере ощущали собственное превосходство — пусть и символическое, но достаточное для того, чтобы начать подобающий статусу проект: превращение царской резиденции в официальную столицу, не уступающую в своем величии самим Фивам.

Существование Таниса начиналось скромно — он просто заменил Пер-Рамзес. Благодаря стараниям северных царей город быстро разросся и превратился в крупнейший центр Нижнего Египта. Танис располагался на одном из основных рукавов Нила, что благоприятствовало не только торговле, но также охоте на водоплавающую птицу и рыболовству. Чтобы расширить пространство для административных и общественных построек, в первую очередь необходимо было поднять берега основного русла реки и провести мелиорацию земель. Только после этих мероприятий можно было приступать к полноценной застройке.

Для того чтобы Танис стал двойником Фив, необходимо было возвести такую культовую постройку, которая внушала бы подданным благоговение: величественный храм, посвященный верховному богу Амону-Ра. Однако большую часть крупных каменоломен страны контролировали Фивы, а экономические возможности северных царей были сильно ограниченны. Поэтому не могло быть и речи о грандиозных строительных проектах времен расцвета Нового царства. По этой причине Смендес и его преемники Аменемнису (1045–1040) и Псусеннес (1040–985) поступили проще, использовав памятники и строительные материалы из Пер-Рамзеса и других мест Дельты. Роскошная резиденция Рамзесидов подверглась систематическому разрушению. Обелиски, статуи и строительные блоки срывали, затем волочили на двенадцать миль и устанавливали на новом месте. Нередко северные цари даже не удосуживались переделывать надписи на украденных памятниках — еще одно свидетельство их пренебрежительного отношения к древним традициям египетской монархии.

Наиболее важную часть «северных Фив» — храмовый комплекс, посвященный фиванской триаде (Амон-Ра, Мут и Хонсу), Псусеннес I возвел на вершине высокого песчаного холма, где при Рамзесидах выросло кладбище сельской бедноты. Чтобы подчеркнуть сакральное значение комплекса, он приказал обнести его высокой кирпичной стеной и отвел часть территории комплекса под некрополь для своей династии (у египтян понятия «священный» и «отделенный» обозначались одним и тем же словом). Святость Таниса, так же как и Фив, должно было определять сочетание храма богов и царских гробниц.

По архитектурным стандартам Нового царства, гробницы фараонов-ливийцев были крайне непривлекательны на вид — маленькие, хаотично разбросанные погребальные камеры, построенные из грубо обтесанных, вторично использованных камней, скудно орнаментированные и украшенные. Но то, чего захоронению Псусеннеса не хватало в величии, сполна компенсировалось богатством. Внутрь огромного гранитного саркофага (вывезенного, кстати, из гробницы грозы ливийцев Мернептаха) поместили серебряный гроб, в котором на серебряном же листе покоилась мумия фараона. Его голову покрывала маска, выкованная из золотого листа. Рядом с телом положили множество драгоценностей: инкрустированные драгоценными камнями браслеты и пекторали, толстые ожерелья с бусами из лазурита, серебряные и золотые кубки, а также золотой жезл. На пальцы рук и ног были надеты золотые колпачки-наперстки.

И все же, в отличие от прежних времен, эта роскошь не отгораживала фараонов от их подданных. Богатства, захороненные вместе с человеком, который разделил место последнего упокоения Псусеннеса, не уступали по роскоши фараоновым. Характерно, что он не был принцем крови, а являлся всего лишь одним из царедворцев фараона — еще одно свидетельство ливийского феодализма. Венджебенджедет возглавлял армию, как и многие его родичи, и был первосвященником Хонсу в Танисе. В этом качестве он выполнял функции помощника царя при отправлении ежедневных ритуалов. И все же даже этого было недостаточно для того, чтобы организовать ему индивидуальное захоронение. То количество золота, которое положили рядом с ним, подчеркивало его высокий статус при жизни. Судите сами: несколько великолепных золотых кубков, один из которых был выполнен в форме цветка с чередующимися лепестками из золота и электрума, скарабей на золотой цепи, золотые пекторали, золотые статуэтки божеств, помещенная в золотой ковчежец необыкновенная статуэтка Птаха из лазурита и множество золотых колец, одно из которых было похищено из гробницы Рамзеса XI.

Последнее обстоятельство проливает свет на возможный источник этих несметных богатств. Вещи для погребения, как и все остальное для своего города, цари Таниса получали не с помощью торговли или победоносных войн, а прибегая к вторичному использованию и неприкрытому грабежу имущества умерших.

Теперь же, чтобы понять, как низко пали эти правители, обратим наши взоры на Фивы.

Верхний Египет представлял собой прямо противоположную картину Дельте с ее преимущественно ливийским населением и тягой к децентрализации. Среди жителей Долины преобладали египтяне, и это, наряду с особенностями географии, обусловило ее политическое единство. Фивы оставались крупнейшим и важнейшим центром, и тот, кто правил Фивами, правил всеми этими землями. Таким образом, для Верхнего Египта падение Нового царства не принесло какой-либо местной автономии, а означало очередной долгий период фиванского господства.

Но Фивы, несмотря на свой отчетливо египетский характер, в течение так называемой «эры Возрождения» (Ухем Месут) Рамзеса XI, также подпали под влияние ливийцев, которые занимали высокие посты в армии. Уже военная клика Пианхи начала санкционированное государством расхищение ценностей из царских гробниц. Во время похода в Нубию Пианхи отправил письмо служащему некрополя Бутехамону и его помощнику Кару в Фивы с приказом «вскрыть гробницу из числа гробниц предков и сохранить ее печать до тех пор, пока я не вернусь»[307]. Эти распоряжения генерала своим людям отметили начало планомерной политики по вывозу золота из усыпальниц правителей с целью финансирования военной кампании против Панехси и подкрепления растущих амбиций Пианхи.

Если принять во внимание тот факт, что расхищения начались уже при «старом режиме», то становится понятно, кто обладал реальной властью. Стоило Рамзесу XI умереть, как монархия Нового царства сразу же стала достоянием истории, а военные правители Фив — реальными властителями Верхнего Египта. С этих пор систематическое ограбление царских усыпальниц стало официальной политикой новых правителей.

На первых порах главными объектами грабежей стали гробницы XVII династии, могилы родственников царской семьи в Долине цариц и погребальные храмы фараонов на границе возделываемых земель. Затем, под предлогом обеспечения сохранности всех гробниц, правящие круги сосредоточились на Долине царей. На четвертом году правления Херихора (1066 год до н. э.) Бутехамон получил приказ завершить «работы» в гробнице фараона XVIII династии Хоремхеба (1319–1292). Это стало началом конца царских некрополей. В течение следующего десятилетия гробницы фараонов Нового царства расхищались одна за другой. Рабочие, выполнявшие это задание, даже имели карту долины, которой их, видимо, обеспечило правительство. Главной целью этих работ было присвоение несметных запасов золота и прочих драгоценностей, захороненных в фиванских холмах. Затем эти богатства сразу же поступали в правительственную сокровищницу.

Нетронутыми оставались только мумии, растерзанные грабителями в поисках спрятанных драгоценностей. Их отправляли в роскошный офис Бутехамона в Джеме для «обработки и повторного бинтования». Неудивительно, что Бутехамон, без малейшего намека на иронию, гордо именовал себя «надсмотрщик над сокровищами царей». Расхищение гробниц в фиванских некрополях стало настолько обычным явлением в это время, что частные лица планировали места своих погребений с прямо-таки маниакальным стремлением сделать их неприступными и как можно сильнее затруднить работу воров.

Помимо грабежа, исследовательская работа Бутахемона в Долине царей имела еще одну цель — определить постоянное место для хранения тел, бесцеремонно извлеченных из могил. В конце концов идеальным местом было признано расположенное рядом с гробницей Хоремхеба захоронение фараона Аменхотепа II (1428–1397). И в один из роковых дней, примерно в 1050 году, священные останки божественных правителей Египта были собраны и кое-как свалены в одну погребальную камеру. В результате великий Аменхотеп III оказался в гробу, предназначенном для Рамзеса III, который накрыли несоответствующей по размеру крышкой от Сети II. Мернептах разделил гробницу с Сетнахтом, тогда как его собственный саркофаг увезли в Танис, чтобы похоронить в нем нового ливийского правителя Псусеннеса I. В этом кощунственном беспорядке гордый Тутмос IV лежал бок о бок с царем-ребенком Саптахом, воинственный Сетнахт — с больным оспой Рамзесом V.

Это было надругательством над всем, что было свято для египтян. Даже останки самых прославленных фараонов — победителей гиксосов Яххотепа и Яхмоса, основателей поселка строителей Яхмос-Нефертари и Аменхотепа I, а также величайших фараонов-воинов Тутмоса III, Сети I, Рамзеса II и Рамзеса III были сброшены во второй тайник — гробницу одной из цариц XVII династии в ожидании более безопасного захоронения.

В результате этого разграбления, которое официально назвали не иначе, как «восстановлением», военачальники и верховные жрецы Амона, правившие Фивами, сосредоточили в своих руках такие богатства, о каких даже мечтать не могли. Кое-что из награбленного попало в Танис и было похоронено рядом с Псусеннесом и его верным помощником Венджебенджедетом. Фаворит-царедворец, удостоившийся после смерти такого количества золота, скорее всего, был царским агентом в Фивах, которому от имени господина было поручено присматривать за расхищением гробниц.

Однако на каждое золотое кольцо или пектораль, которые попали в северную столицу, приходился десяток тех, которые остались в самих Фивах, чтобы поддержать экономическую и политическую мощь правителей Юга. И Херихор (1069–1033), и его преемник Пинеджем I (1063–1033) чувствовали за собой достаточно сил, чтобы претендовать на царский титул и вступить в борьбу с правителями Таниса. И если Херихор постарался уклониться от прямого столкновения, ограничившись притязаниями на внутреннюю часть храма Ипет-Сут, то Пинеджем пошел дальше. В официальных надписях второго и третьего десятилетий его независимого царствования практически не упоминаются цари Таниса. Для своего захоронения в холмах Фив он использовал гробы из усыпальницы Тутмоса I, чтобы придать своим монархическим притязаниям долю великолепия XVIII династии.

Таким образом, монархия как институт выжила в конце эпохи Рамзесидов исключительно благодаря тому, что пожирала собственное прошлое.


Воля бога

Если богатства фараонов прежних времен и внешние атрибуты монархии можно было присваивать практически в открытую, то купить законность своих притязаний было не так уж просто. Вплоть до падения Нового царства на всех чужеземцев, в том числе и на ливийцев, египтяне по привычке смотрели с пренебрежением. Для цивилизованных жителей долины Нила эти косматые, одетые в перья уроженцы Сахары в лучшем случае были наемниками, в худшем — отвратительными варварами. Естественно, по прошествии пары-тройки десятилетий ливийцы едва ли могли ожидать, что их примут как законных правителей Египта, несмотря даже на то, что в их руках сосредоточилась вся власть.

Как и прежде, решение этой проблемы нашлось в ловком использовании религии. Совершенно не случайно храмы расположились в самом средоточии ливийской власти — и в Танисе, и в Фивах. В эпоху Нового царства религиозным центром монархии был величественный храм Ипет-Сут. Создав его копию в Танисе, Смендес и его наследники пытались получить божественную поддержку своей власти, поместив верховное божество во главе общества. На руку им сыграло и то, что они объявили свою политику продолжением провозглашенной Рамзесом XI «эры возрождения», якобы возвращая Египет в изначальное состояние, когда им на заре времен правили боги. Но на практике имел место решительный разрыв с традициями управления времен Нового царства. Отныне верховная власть исходила непосредственно от Амона-Ра. Имя Амона высекали на стенах храмов, записывали на папирусы, окружая царским картушем. Один из документов называет Амона-Ра «Владыкой Обеих Земель, царем богов, повелителем небес, земли, вод и гор»[308]. На храмовых рельефах Амон-Ра иногда изображается на месте фараона, вознося молитвы самому себе и другим божествам; к нему часто обращались как к истинному царю Египта. Ненадолго сменивший Смендеса Аменемнису пошел еще дальше, приняв имя, означающее «Амон есть царь». Подобное заявление было неслыханным.

Если бог был земным владыкой, то сам царь фактически низводился до роли его «первого слуги». В Танисе Псусеннес I в качестве одного из своих царских имен официально принял титул верховного жреца Амона и даже внес его в картуш как вариант тронного имени. Его брат Менхеперра (1033–990 годы до н. э.) также был первосвященником Амона, хотя источником его власти была не курильница, а меч. Теократическая форма правления решала одновременно две проблемы. Во-первых, она позволяла теологически обосновать наличие более чем одного смертного правителя одновременно, поскольку истинным царем все равно был Амон. Во-вторых, коренное население стало более лояльно относиться к чужеземным властителям, особенно в Фивах и Верхнем Египте, где в основном проживали богобоязненные египтяне.

На самом деле теократия была не более чем ширмой, за которой скрывалось неприглядное состояние расколотой монархии. Тем не менее сохранить эту фикцию было жизненно важно, для чего фараоны активно прибегали к услугам оракулов. И в Танисе, и в Фивах Амон, как и всякий смертный правитель, издавал указы и принимал посетителей на «аудиенциях». На юге эта тенденция достигла кульминации после учреждения регулярной церемонии под названием «Великолепное празднество Божественной аудиенции», на которой оракул Амона высказывался по различным государственным делам. Нет оснований сомневаться, что жречество, из среды которого выходили толкователи божественных знамений, немало выиграло от смены формы правления. Окруженные несметными богатствами в Ипет-Суте, они служили небесному владыке, не забывая о собственной выгоде.

Сильнее всего стремление жречества служить и Амону, и золотому тельцу проявилось в годы первосвященства Пинеджема II (985–960), когда между двумя жреческими партиями в Ипет-Суте — «божьими слугами» и «чистыми», — вспыхнула ожесточенная борьба за доступ к храмовым доходам.

Будучи главными, «божьи слуги» ревниво охраняли привилегию доступа к святая святых — внутреннему святилищу, которое было недоступно простым смертным. Благодаря этой привилегии жрецы получали доступ к приношениям прихожан — еде, питью и прочим полезным вещам, которые подносились верующими к статуе Амона во время ежедневной службы. Как только бог «насыщался» подношениями, «божьи слуги», по заведенному порядку, распределяли приношения между собой.

«Чистых» же во внутреннее святилище не допускали: они играли роль слуг во внешней части храма. Одной из их обязанностей было проносить священную барку Амона во время празднеств по внутреннему храму и по улицам Фив. В прежние времена на это обстоятельство никто не обратил бы внимания. Но теперь, когда выросло влияние жрецов-оракулов, малейшему наклону барки во время шествий по улицам придавалось большое значение. Резкий толчок или наклон — все это могло быть истолковано как указание на божественную волю со всеми вытекающими из этого последствиями как для жречества, так и для Фиванского царства и всего Египта в целом. Занимающие скромное положение носильщики барки понимали, что судьба всей страны, в буквальном смысле этого слова, покоилась на их плечах, и они не упускали возможности обратить судьбоносную важность профессии в свою пользу. Их стремление получить весомую часть доходов привело к открытой конфронтации с «божьими слугами». Так новая политическая реальность посягнула на древние привилегии.

Богатства жрецов Амона, особенно в Фивах, были столь велики, что правящая ливийская элита использовала все имеющиеся в ее распоряжении возможности, чтобы завладеть прибыльными храмовыми должностями. Особо важную роль в укреплении экономического и политического влияния того или иного семейства играли жены и дочери, которые занимали высокие должности в жреческой иерархии. В течение всего нескольких поколений титул «супруги бога Амона» достиг таких высот могущества, что затмил даже высшее жречество.

Однако несмотря на то, что после Рамзесидов цари Фив считались верховными жрецами Амона и претендовали на право нести подданным его божественную волю, реальным источником их власти была прямая сила. Херихор и его преемники были достаточно опытными управленцами, чтобы понимать, что принуждение является наиболее эффективным инструментом власти. Поэтому с первых же дней они приступили к установлению военной диктатуры, которая основывалась на угнетении. С этой целью они создали сеть укрепленных лагерей по всему Верхнему Египту. Отправными точками этой сети были пять фортов, построенных в северной части долины Нила. По иронии судьбы, это были те форты, которые Рамзесиды возвели для защиты от ливийцев. Но к концу царствования Рамзеса XI они уже были в руках ливийцев и использовались ими в качестве плацдарма для установления контроля над всей страной. Эти крепости позволяли захватчикам контролировать движение по Нилу, а также быстро и беспощадно подавлять любое сопротивление местного населения. Поэтому нет ничего удивительного, что захват власти ливийскими генералами сразу же после смерти последнего венценосца XX династии не встретил какого-либо протеста.

Самой крупной из этих крепостей была Тауэджай (современная Эль-Гиба), которая располагалась на восточном берегу Нила, к югу от оазиса Файюм. Здесь проходила северная граница Фиванского царства и располагалась резиденция главнокомандующего армией, он же верховный жрец. Примечательно, что со времен Пианхи правящие Фивами генералы посещали город только в торжественные дни и по праздникам, предпочитая пребывание в своей укрепленной твердыне жизни в роскошном дворце в окружении горожан. Они, несомненно, понимали всю глубину своей непопулярности среди коренного населения Юга.

Стоило, однако, власти ослабнуть, как едва сдерживаемое недовольство египтян прорвалось наружу. Когда Пинеджем I (1070–1032) стал царем Юга (1054), он назначил своего старшего сына Масахарту преемником на посту верховного жреца Амона. Тот факт, что жречество Амона возглавил человек с ливийским именем, должен был возмутить многих египтян — но они вынужденно смирились. Однако в 1044 году Масахарта скоропостижно скончался, и первосвященником был назначен его младший брат, Джедхонсуиефанх. Фиванцы, воспользовавшись этими обстоятельствами, подняли восстание. Пребывание нового начальника на этом посту оказалось самым коротким в истории Египта. Вероятно, самым скептически настроенным гражданам быстрое падение Джедхонсуиефанха доказывало всю несостоятельность оракулов: вопреки имени, которое означало «Хонсу сказал: он будет жить», судьбу его решило простое человеческое вмешательство.

Казалось, еще чуть-чуть, и Верхний Египет вновь обретет независимость. Но Пинеджем не собирался сдаваться без боя. В Тауэджае, далеко от опасности, он тут же провозглашает верховным жрецом своего третьего сына Менхеперра и посылает его на юг, «преисполненного храбростью и решительностью, усмирить страну и покорить недругов»[309].

Во главе большой армии Менхеперра подавил мятеж и восстановил влияние своей семьи над Фивами. Тем не менее смертные приговоры в отношении предводителей восстания были заменены ссылкой в оазисы Западной пустыни. Это было сделано, скорее всего, чтобы избежать роста недовольства местного населения. Только через несколько лет, когда сопротивление власти было окончательно подавлено, изгнанникам позволили вернуться. Но Менхеперра сохранил за собой право казнить всех заговорщиков, которые угрожали его жизни.

Чтобы его намерения стали ясны всем, Менхеперра приказал возвести как можно ближе к Фивам на обоих берегах Нила в стратегически важных точках ряд фортификационных сооружений. Как и норманнские замки в Англии, ливийские твердыни доминировали над долиной Нила, постоянно напоминая египтянам об их подчиненном положении на собственной земле. Гражданские поселения по всей стране также укреплялись. Египтяне обносили свои города высокими стенами, пытаясь оградиться от мира, стремительно становящегося незнакомым и опасным.


Померкшая слава

На исходе царствования Рамзеса XI генерал Пианхи в одном из писем домой задавал очень многозначительный риторический наболевший вопрос: «Над кем ныне еще властвует фараон?»[310] Ответ заключается в самом вопросе. В то время фараон стремительно терял свою власть, поэтому назревала необходимость радикально изменить веками сложившуюся государственную структуру. Формальный раздел власти в Египте между царями в Танисе и их близкими родичами, военным командованием и жречеством Амона в Фивах лишь бросал еще большую тень на авторитет централизованной монархии.

Кроме того, затянувшаяся война, которую Пианхи вел против наместника Куша, Панехси, отрицательно сказалась на контроле над Нубией. Египетская экономика зашаталась с потерей контроля над торговыми путями в южной Сахаре и доступа к жизненно важным золотым копям. Еще одним сокрушительным ударом стала потеря ближневосточных владений, которая существенно сократила государственные поступления от средиземноморской торговли. Даже если Херихор и Несубанебдет имели бы возможность мобилизовать все человеческие и материальные ресурсы, как в старые времена, сильно оскудевшая казна просто не вынесла бы грандиозных строительных проектов. Поэтому все, что осталось северным царям — это разрушать памятники Пер-Рамзеса и использовать старый камень для постройки своей столицы. Многие из них даже не побеспокоились о том, чтобы записать свои достижения в Фивах, как делали все их предшественники во времена Нового царства.

Для поддержки международного влияния Херихор мог последовать примеру прежних царей и организовать завоевательные походы. Но Нубия была слишком далека и опасна, а страны Ближнего Востока отделены от Фив северным царством. Кроме того, и командиров, и гарнизоны юга куда больше заботила внутренняя стабильность, чем авантюры за рубежом.

Ярким свидетельством резкого падения престижа Египта на международной арене является т. н. «Отчет Уну-Амона», записанный примерно в начале правления Херихора. Вне зависимости от того, насколько правдив этот источник, важно то, что его основным лейтмотивом является ослабление авторитета Египта. Порой кажется, что автор упивается теми унижениями, которые страна претерпевала от бывших вассалов. Согласно отчету, в 1065 году Херихор послал «старейшину зала» храма Ипет-Сут в город Библ за партией кедровой древесины для строительства ладьи Амона. В том, что государство профинансировало эту экспедицию, не было ничего удивительного, так как Ливан в течение двух тысяч лет был основным поставщиком кедра для Египта.

Остановившись в Танисе, дабы засвидетельствовать свое почтение фараону Смендесу и его царственной супруге Тентамон, посланник отплыл в Библ, придерживаясь берега, как это издавна делали египтяне. Но не успел он бросить якорь в гавани города Дор в южной Палестине, как его ограбила собственная команда. Незадачливый посланник тщетно взывал к суду местного правителя — мольбы его остались безответными. Девять дней он был вынужден провести в порту, прежде чем смог выйти в море. Прибыв в Тир, Уну-Амон сам совершил кражу с корабля, принадлежащего людям из народа текер (тех самых текер, которые столетием ранее при Рамзесе III вместе с остальными «народами моря» вторглись в Египет). Опасаясь неминуемого наказания, он бежал на рассвете и, в конце концов, достиг Библа. Однако князь Библа отказался выдать древесину посланнику фараона. В изменившихся условиях XI века до н. э. любому египетскому послу, если при нем не было никаких сопроводительных грамот или даров, запросто могли указать на дверь.

Это оказалось жестоким испытанием как для Уну-Амона, так и для его господина. Около месяца посланнику пришлось ждать, пока из Египта прибудет необходимая сумма денег — и все это время он терпел насмешки князя. Наконец, Уну-Амон получает необходимую древесину и, едва избежав ареста за воровство (обманутые текеры все-таки настигли его), бежит на Кипр. Там местные жители по непонятной причине пытаются убить его. На этом месте доклад о путешествии обрывается, но общий смысл повествования ясен.

В далекие дни XII династии другое классическое произведение, «Сказание Синухе», также поднимало тему путешествий египтян в соседние земли. Расхождение между судьбами Синухе и Уну-Амона разительно. Если Синухе распространил влияние Египта на шатры приютивших его палестинцев, то во время Уну-Амона ситуация коренным образом поменялась. Столь низко пала некогда великая держава.

Окончательное унижение ждало Египет в отношениях с бывшими владениями на Ближнем Востоке. Если частично сохранившийся рельеф царя Сиамона из Таниса (970–950) принять на веру, то он начал поход против южной Палестины и, возможно, захватил важный город Гезер. Но вместо того, чтобы включить этот город в состав Египта или передать его сокровища храму Амона, как это сделал бы в прежние времена любой уважающий себя фараон, Сиамон использовал добычу, чтобы купить благосклонность местного правителя. Согласно библейской Книге Царств, трофеи, взятые в Гезере, были отданы царю Израиля Соломону вместе с дочерью фараона[311].

В эпоху Нового царства фараоны нередко брали в жены дочерей чужеземных правителей. Это была обычная дипломатическая практика для укрепления стратегически важных союзов. Но ни один владыка Египта никогда не согласился бы использовать в подобных целях собственных дочерей. Увы, в X веке до н. э. раздробленному Египту пришлось признать горький факт, что отныне он не та сила, с которой считаются все, а лишь один из многих игроков в бурном море ближневосточной политики. Солнце Египта померкло, слава его была втоптана в грязь. Кажется, что времена величия и мощи Нового царства остались в прошлом.

И все же по крайней мере у одного из ливийских царей были другие идеи.


Глава 20. Борьба за трон