Персидское завоевание
Среди персонажей истории Древнего Египта правители Саиса выделяются удивительной живучестью. Два века они прокладывали себе путь к власти с помощью интриг, козней и силы. Их целью была власть не только над Нижним Египтом, но и над всей страной. Сначала «вождь запада» Тефнахт в 728 году отказался склонить голову перед нубийским соперником; следующие семьдесят лет его осторожные потомки были бельмом на глазу у фараонов XXV династии. Когда им понадобилось укрепиться в Дельте, они воспользовались ассирийской поддержкой — но как только появилась возможность примерить корону обеих земель, то без колебаний избавились от покровителей.
Став фараонами, князья Саиса снова продемонстрировали криводушие, присоединившись к ассирийцам в их борьбе с вавилонской угрозой. Они чтили древних богов Египта и одновременно покупали верность греческих наемников, но в итоге добившись некоторых успехов в деле упрочения Египта и его независимости в динамично меняющемся мире.
Но даже они оказались не всесильны. Не прошло и десяти лет после противостояния с Вавилоном, как цари Саисской династии столкнулись с новым врагом, куда более решительным и беспощадным, пришедшим, казалось бы, из ниоткуда.
В 559 году царем далекой и малоизвестной Персии, вассала сильной Мидийской державы[366], стал энергичный и молодой царь Куруш, который в историю вошел под именем Кира II Великого. Амбициозный Кир вскоре восстал против мидийского господства, сверг царя и взял власть в свои руки.
Эти драматические события не привлекли внимания фараона: ведь то была ссора в отдаленном краю между людьми, ему не известными. Но Египту придется горько пожалеть о своей беспечности. За двадцать лет Кир завоевал сначала малоазийское царство Лидию, затем Вавилон, а в конечном счете стал владыкой огромной империи, простиравшейся от берегов Эгейского моря на западе до отрогов Гиндукуша на востоке. Совершенно неожиданно на Ближнем Востоке появилась новая грозная держава с неутомимой жаждой к завоеваниям.
Яхмосу оставалось нанять больше наемников, усилить флот и положиться на волю богов. Проблеском надежды стала гибель Кира II в 530 году во время одного из походов против воинственных скифских племен Средней Азии. Но тем временем в самом Египте произошли события, которые в корне изменили ситуацию. Яхмос II, благодаря армии и собственному стратегическому таланту, успешно правил Египтом в течение сорока лет. После его смерти престол наследовал неопытный Псамметих III (526–525), что стало сильным ударом для страны. Кончина монарха, так или иначе, всегда была серьезным испытанием для государства — но при наличии агрессивного соседа ситуация становилась просто катастрофической.
Сложившейся ситуацией воспользовался новый персидский царь Камбис II. Получив известие о смерти Яхмоса, он немедленно выступил в поход. В 525 году Камбис вторгся в Египет, захватил Мемфис и казнил Псамметиха III[367]. Так Египет вошел в состав великой империи Ахеменидов[368].
Не теряя времени, Камбис приступил к установлению персидских порядков в своем новом владении. Он упразднил должность «супруги бога Амона», лишив таким образом дочь Яхмоса права на наследование. Кроме того, он сместил Анхнеснеферибру с поста «божественной почитательницы Амона», который та занимала без малого шестьдесят лет. Таким образом, титулов «божественных супруг», которые служили своеобразным средоточием национальных чувств местного населения, больше не существовало.
Однако далеко не все вельможи восприняли персидское владычество как бедствие. В новых обстоятельствах некоторые из них очень легко перешли на сторону захватчиков. Одним из таких беспринципных людей был «распорядитель работ» Хнумибра. Он происходил из семьи потомственных архитекторов, история которой уходила корнями ко временам царствования Рамзеса II и насчитывала семь с половиной веков. Как и его предки, Хнумибра носил тронное имя фараона (в данном случае — Яхмоса II) и верно служил своему господину на каменоломнях Вади-Хаммамата. Но, несмотря на внешнюю преданность Саисскому дому, он без колебаний перешел на сторону персидских завоевателей. Хнумибра не только выиграл от смены власти, но и был награжден новыми хозяевами за службу назначением на ряд прибыльных жреческих должностей. Для таких, как он, личная выгода всегда важнее судьбы своей родины.
Иные предпочитали служить персам по более бескорыстным соображениям. Для египетской знати все то сокровенное и заветное, что было в египетской культуре и традициях, ни в чем не воплощалось так глубоко, как в религии. Практически каждый видный член общества прилагал все усилия, стараясь выразить свое почтение городскому божеству — а активное покровительство местному храму было необходимым условием, чтобы заслужить уважение окружающих. Столкнувшись со странными богами чужеземных завоевателей, некоторые египтяне решили переиграть персов, что называется, по-египетски.
За это взялся уроженец славного города Саиса по имени Уджахорреснета. Для этого он обладал всеми нужными качествами. Его отец был жрецом Нейт и воспитал сына в глубоком почтении к богине. По обычаю того времени Уджахорреснет сделал карьеру на военном поприще и при Яхмосе II дослужился до звания «распорядителя судов царевых». Он должен был участвовать в морских сражениях против персов, которые, по его словам, «были великим бедствием… прежде не виданным землей этой»[369]. Однако вскоре после победы Камбиса Уджахорреснету удалось втереться в доверие новому владыке, занять видное место при дворе и стать главным врачом Камбиса с правом доступа к особе персидского царя. Произошедшие с бывшим «распорядителем судов царских» перемены были столь всесторонни, сколь и быстры; скоро он уже без тени смущения восхвалял персидских завоевателей:
«Великий царь всех земель Камбис пришел в Египет, и вместе с ним чужестранцы со всех краев. Когда он утвердил свою власть над всей этой страной, то они обосновались здесь, и он стал верховным правителем Египта, владыкой всех чужих земель»[370].
Однако истинной причиной этой резкой перемены был вовсе не простой коллаборационизм. Благодаря знаниям родных обычаев и традиций, Уджахорреснет оказался в уникальном положении наставника персидских царей, которых начал «превращать» в египтян. Это сделало бы их уважаемыми и, что важнее, законными правителями Египта. Важным этапом в этом процессе, который Уджахорреснет взял под личный контроль и, несомненно, играл в нем важную роль, было сочинение царских имен для Камбиса. Как и прежние чужеземные властители Долины Нила — гиксосы, ливийцы и нубийцы — персы медленно, но уверенно менялись под влиянием египетской культуры.
Вероятно, Камбис относился с молчаливым одобрением к стараниям своего верноподданного. Управляя огромным государством с этнически пестрым населением, он не мог позволить себе придерживаться позиций культурного пуризма. Наоборот, персидский царь демонстрировал высокую степень терпимости в отношении к многообразным культурным традициям, существовавшим в его империи. Его отец Кир в свое время освободил евреев из вавилонского плена — а Камбис, следуя его примеру, оказывал покровительство обширной еврейской общине Египта, проживающей на острове Абу (Элефантина). Кроме того, он вполне охотно прибегал к услугам египетских чиновников, и жизнь простого народа, особенно в провинциях, текла в прежнем русле. Только в армии была заменена командная верхушка — именно поэтому египетским военачальникам (тому же Уджахорреснету) пришлось искать новое применение своим руководящим навыкам.
Вынужденный оставить свой пост, бывший флотоводец начал покровительствовать саисскому храму. Он сполна воспользовался своим привилегированным положением при дворе для усиления культа Нейт в Саисе. Прежде всего Уджахорреснет пожаловался Камбису на чужестранцев, которые осквернили храм богини, проникнув в запретную огороженную часть. Ему удалось добиться изгнания нечестивцев, после чего в очищенный храм вернулись жрецы и возобновили жертвоприношения, как в старые времена. По словам Уджахорреснета, «Его Величество поступил так после моих убеждений в важности Саиса»[371]. Чтобы подчеркнуть значимость этой перемены, Камбис лично посетил храм и воздал почести богине, «подобно другим владыкам»[372]. Персидский завоеватель твердо вознамерился стать истинным фараоном.
Схожая система устанавливалась по всему Египту. Так в городе Тарему (Леонтополисе) местный князек Несмахес, используя свое положение в качестве «распорядителя царского гарема», заметно поправил материальное положение как своей общины, так и местного культа. Видимо, этому поспособствовало то обстоятельство, что персидские цари ассоциировали себя с божественной властью львиноголового Маахеса. Но, как и везде, стремление египетских чиновников «превратить» новых хозяев в египтян было ключевым фактором развития в течение первого периода персидского господства (525–404). В Мемфисе не прерывалась традиция хоронить быков Аписов, и египетский жрец, ответственный за этот культ, мог даже похвалиться, что привлек к нему новых правителей страны:
«Я наполнил страхом гнева твоего [Апис] сердца людей и пришельцев из чужих стран, поселившихся в Египте»[373].
Хотя египтяне и потеряли политическую независимость, они были полны решимости сохранить дорогие им традиции и культуру.
Время открытий
На деле персидское завоевание оказалось не таким уж «великим бедствием» для Египта. Скорее наоборот — новые правители привнесли столь нужный динамизм и энергию в управление страной, вдохнули новую жизнь в старые институты и инфраструктуру. «Золотой эрой» персидского правления стало царствование Дария I (522–486), сына Камбиса. Особое внимание Дарий уделял так называемым «домам жизни» — хранилищам древних знаний, которые существовали при всех крупных храмах. Для восстановления пришедшего в упадок «дома жизни» в Саисе Дарий направил туда своего старого и верного слугу Уджахорреснета, который в то время проживал в царской резиденции в Сузах (к слову, построенной египетскими зодчими с применением черного дерева и слоновой кости из Нубии).
Есть указания (вероятно, почерпнутые из храмовых хроник) на то, что для эффективного управления страной Дарием была унифицирована законодательная система. Он понимал, что ему досталась не обычная сатрапия: великие богатства и древняя культура придавали ей особую значимость, и было очень важно удержать Египет. Поэтому персидскому сатрапу, сидящему в Мемфисе, запрещалось вмешиваться в торговые связи, которые находились в ведении особого визиря. Чтобы предотвратить возможную ассимиляцию сатрапов, визирь должен был следить и за ними. По этой причине египетских сатрапов часто вызывали в Сузы, где они лично отчитывались в своей деятельности великому царю.
В целом Дарий разумно управлял страной. Ведущие должности по-прежнему занимали коренные египтяне, налоги были умеренны, а документы того времени наводят на мысль о существовании определенного процветания даже в удаленных уголках страны. Ключевыми факторами успешного управления Ахеменидов были превосходная система коммуникаций, соединившая разные части империи, качественная работа сыска, а также гарнизоны, дислоцированные в стратегических местах. От Синайского полуострова до острова Доргинарти в Нижней Нубии страну опоясывала сеть приграничных укреплений, благодаря которым персы могли быстро и решительно подавлять любые выступления.
В том, что касалось эксплуатации огромного экономического потенциала Египта, Дарий отдавал приоритет развитию морской торговли между долиной Нила и Персидским заливом. При нем был также вновь открыт сухопутный маршрут через Вади-Хаммамат к Красному морю, после чего им активно начали пользоваться персидские караваны.
Однако в Нижнем Египте, где подобного пути не существовало, требовалось найти другое решение. Таким стал канал между Средиземным и Красным морями — один из величайших инженерных проектов в истории Египта, который по грандиозности можно сравнить с пирамидами Гизы.
Начало строительству канала было положено еще при Нехо II (610–595). Теперь, спустя сто лет, начатое им было завершено. Там, где саисские владыки только мечтали, персы действовали. Они прорыли канал шириной 150 футов и длиной 40 миль от самого восточного рукава Нила, по Вади Тумилат до Горьких озер, а оттуда на юг, к Суэцкому заливу[374].
Чтобы проплыть по каналу из одного конца в другой, требовалось четыре дня. Вдоль берега в ключевых пунктах были установлены стелы из красного гранита — массивные плиты размером 7 на 10 футов, украшенные тщательно подобранными эпизодами и текстами, прославляющими Дария, властителя обширной империи. На одной стороне персидский царь был изображен под защитой Ахурамазды; сцену сопровождала клинописная надпись. На другой стороне под крылатым солнечным диском мы видим эмблему объединенного Египта и сопровождающую ее панегирическую надпись иероглифами. В традиционной для фараонов манере египетскую часть стелы украшали изображения двадцати четырех коленопреклоненных фигур, расположенные на овальных кольцах с вписанными в них названиями сатрапий.
Подобные сцены были привычны глазу египтян, знакомых с ними по великим храмам, — но теперь среди подчиненных стран числился и Египет. И даже тот факт, что Египет стоял в одном ряду с такими знаменитыми странами, как Персия, Мидия, Вавилония, Ассирия и даже экзотическая Индия, вряд служил утешением побежденным. На другой стороне монумента Дарий велел начертать послание для соплеменников, в котором с гордостью заявил:
«Я перс; с персами захватил Египет. Я повелел выкопать этот канал от реки, которая течет в Египте и называется Нил — к горькой реке [Красному морю], что начинается в Персии»[375].
Чтобы отметить открытие канала, Дарий лично прибыл в Египет в 497 году и гордо взирал, как двадцать четыре корабля, груженные египетской данью, медленно плыли на восток, в сторону Персии. Необходимость в налаживании морской торговли вызвала к жизни эту древнюю версию Суэцкого канала, а стремление персов контролировать сухопутные маршруты в Ливийской пустыне, на противоположном краю Египта, вызвало к жизни другой, не менее впечатляющий плод инженерной мысли.
Харга, самый южный из четырех крупнейших египетских оазисов, долгое время был связующим звеном между долиной Нила и Нубией, а также лежащими к западу землями за Сахарой. Так как здесь пересекались караванные дороги, оазис являлся ключевым пунктом в системе пустынных коммуникаций. Постоянное население появилось здесь не ранее конца Древнего царства. Однако климат понемногу становился все засушливее, и годового количества выпадающих осадков уже не хватало, чтобы обеспечить даже небольшое по численности население.
Эту проблему персы решили с присущей им изобретательностью. Во-первых, из Бактрии и Аравии они завезли верблюдов. Это в корне изменило передвижение в пустыне, позволив караванам преодолевать значительные расстояния без необходимости искать воду. Во-вторых, персы стали создателями уникальной технологии получения пресной воды из подземных водоносных слоев. Весь оазис был изрыт глубокими, высеченными в скале водоводами, которые протянулись на значительные расстояния по выжженным солнцем равнинам. В сущности, это были закрытые каналы, которые снабжали сады и поля столь желанной здесь живоносной влагой. Благодаря этой передовой технологии был значительно расширен фонд обрабатываемых земель, что позволило собирать богатые урожаи зерновых, фруктов, овощей и хлопка (еще одного персидского нововведения).
Возле каналов появлялись новые поселения с административными постройками и храмами. Из-за удаленности этих поселений от долины Нила папирус здесь был редким и дорогим материалом, поэтому для переписки местные жители использовали глиняные таблички. В результате до наших дней сохранился богатейший архив, проливающий свет на повседневную жизнь людей в этом далеком уголке империи Ахеменидов.
Как и следовало ожидать, и отдельные люди, и ведомства были заинтересованы в сохранении самых важных документов. Кроме долговых расписок, счетов и повседневных записей, особенно много сохранилось юридических документов. Они показывают, что главным богатством здесь была не земля, а вода. Снабжение водой было строго распределено по графику, по дням и даже часам, и это время можно было купить или продать, арендовать или использовать в качестве залога под ссуды. В этом островке жизни, затерянном в самом сердце пустыни, вода была на вес золота.
Чеканилась при персах и монета. В 410 году в качестве единой валюты был введен афинский статир, что показывает, насколько сильно было греческое влияние на египетскую торговлю. Это было еще одним доказательством космополитичности египетского общества времен персидского владычества. В это время люди заключали браки, невзирая на культурные и религиозные различия, стены египетских храмов покрывали изображения странных крылатых существ из зороастрийской мифологии, а новое поколение персов носило египетские имена.
Таким образом, при Дарии I Египет явился тем горнилом, в котором переплавилось множество народов и культур, местом культурных новшеств, процветающей торговой страной и многонациональным, толерантным обществом. Но этому не суждено было длиться вечно.
Естественный отбор
Правившие после Дария персидские цари проявили куда меньше интереса к Египту. Они перестали выказывать даже формальное почтение к египетским традициям. Объемы торговли начали уменьшаться, а политический контроль ослабевать, так как персы сосредоточили все внимание на более проблемных сатрапиях в Малой Азии, а также на борьбе с «террористами» — Афинами и Спартой.
На фоне политической слабости и экономического кризиса отношения Египта с чужеземными хозяевами начали ухудшаться. Первые волнения случились в Дельте через год после смерти Дария. Его преемнику Ксерксу I (486–465) понадобилось два года, чтобы подавить это восстание. Чтобы избежать повторения таких ситуаций, он устранил египтян со всех ответственных постов, но брожения это не остановило. Когда персидский царь увяз в войне с греческими полисами после эпических сражений при Фермопилах и у Саламина, представители старой нижнеегипетской аристократии начали подумывать о том, как вернуть себе власть, а кое-кто даже принял царские титулы. Спустя пятьдесят лет после завоевания персидское могущество начало клониться к упадку.
Толчком ко второму восстанию послужило убийство Ксеркса I летом 465 года. Во главе восстания стал Иретхореру (Инар) из Саисского дома, верный обычаям своего рода[376]. Подавить этот мятеж оказалось не таким уж простым делом. В течение года Иретхореру заручился поддержкой сначала в Дельте, а затем и в долине Нила. Даже в Харге правительственные писцы датировали официальные бумаги «вторым годом Иретхореру, предводителя мятежников». Только далеко на юго-востоке, в Вади-Хаммамате, местные чиновники сохранили верность персидскому царю.
Убедившись, что народ Египта готов идти за ним, Иретхореру обратился за военной помощью к главному противнику персов — Афинам. В памяти афинян было еще отчетливо живо унизительное и чудовищное разорение их святынь солдатами Ксеркса, совершенное двадцать лет назад. Поэтому они охотно отозвались на просьбу Инара и отправили флот к берегам Египта. Союзники оттеснили персов к Мемфису, где держали их в осаде в течение нескольких месяцев. Но персы не собирались так легко отказываться от такой богатой сатрапии. В конечном счете они прорвали кольцо осады благодаря численному превосходству и начали понемногу отвоевывать потерянные позиции. После десяти лет ожесточенной борьбы Инар был взят в плен и распят для устрашения недовольных.
Но египтяне, ненадолго отведав свободы, немедленно подняли новый мятеж, во главе которого снова встал представитель Саисского дома. Афины и на этот раз поддержали египтян, и только мирный договор между персами и греками (449 год) временно положил конец греческому вмешательству во внутренние дела Египта. Это способствовало налаживанию торговых и культурных связей между двумя средиземноморскими державами. Одним из тех, кто воспользовался преимуществами смягчения отношений, был Геродот, посетивший Египет в 440-х годах. Тем не менее недовольство египтян не исчезло, и вероятность масштабного восстания была по-прежнему велика.
В 410 году страну охватили беспорядки, на юге вылившиеся в кровавые межобщинные столкновения. На острове Абу банда мародеров при подстрекательстве жрецов Хнума напала на расположенный неподалеку иудейский храм Яхве. И хотя преступников схватили, произошедшее свидетельствовало о глубинных напряжениях в египетском обществе. В Дельте новое поколение номархов собралось под знаменем независимости, поднятым внуком Амиртея I, Псамметихом-Амиртеем. Амиртей, носивший имя не только своего деда, но и самого основателя Саисской династии, был решительно настроен на восстановление славы своей семьи. Чтобы ослабить врага, он начал в Дельте партизанскую войну против персов, пользуясь своим прекрасным знанием местности. За шесть лет Ахемениды осознали всю несостоятельность своей военной машины в борьбе с повстанцами, которые пользовались широкой поддержкой местного населения.
И вот настал переломный момент. Когда-то, в 525 году, царь Камбис воспользовался смертью фараона и занял египетский трон. Теперь пришел черед египтян нанести ответный удар. Когда в начале 404 года Нижнего Египта достигли вести о смерти Дария II, Амиртей немедленно объявил себя фараоном. И хотя это был лишь символический поступок, он встретил поддержку по всей стране. К концу 402 года законность власти Амиртея признали земли от Первого порога до берегов Средиземного моря. Лишь несколько осторожных наместников продолжали, перестраховки ради, датировать официальные документы годами правления царя Артаксеркса II.
Но у персов к этому времени было достаточно других проблем. Собранные в Финикии карательные войска были готовы вторгнуться в Египет — но в последний момент их перебросили на Кипр для подавления тамошнего восстания. Избежав благодаря этому персидского вторжения, Амиртей, по идее, должен был с радостью предоставить убежище мятежному флотоводцу. Но вместо того, чтобы встретить киприота с распростертыми объятиями, он без колебаний приказал умертвить его. Такая двойственность была отличительной чертой Саисского дома.
Несмотря на свое вероломство и жестокость, Амиртей недолго наслаждался завоеванным троном. Захватив власть с помощью хитрости и грубой силы, он окончательно лишил титул фараона даже остатков таинственности и показал монаршую власть тем, чем она стала — вернее, чем была всегда, но скрывалась под завесой идеологии: не более чем главным призом в политической борьбе. Наследники других могущественных домов Нижнего Египта вскоре поняли это. В октябре 399 года соперник, князь города Джедета, совершил переворот, сверг Амиртея и провозгласил новую, XXIX династию.
Начало своего правления царь Неферит ознаменовал тем, что осознанно принял Горово имя недавнего основателя династии и избавителя Египта от чужеземного ига, Псамметиха. Но на этом сходство заканчивалось. Короткое царствование Неферита (399–393), жившего в страхе перед персидским возмездием, было отмечено лихорадочной оборонительной деятельностью. Характерной чертой его внешней политики было укрепление союзнических отношений со Спартой. Для этого он посылал зерно и древесину, стремясь помочь спартанскому царю Агесилаю в его персидском походе.
Сменивший Неферита в 393 году его сын Ахорис (Хакор) стал первым за пять поколений фараоном, который непосредственно наследовал своему отцу. Несмотря на имя, которое означало «житель Аравии», Ахорис гордился своим египетским происхождением и серьезно относился к традиционным обязанностям царя. Имя, принятое им в начале правления, означало «тот, кто радует богов».
Но для защиты страны недостаточно одного благочестия. Не миновало и года от начала его царствования, как между влиятельными семьями Египта вновь вспыхнула междоусобная борьба. Теперь настал черед Ахориса испить горькую чашу изгнания, а победителю достался не только трон, но и все памятники несостоявшейся династии.
Но колесо судьбы продолжало поворачиваться, и спустя год Ахорис вернул себе власть и гордо объявил, что «он вновь царь». Увы, за этим самохвальством не стояло ничего, так как престиж царской власти был низок как никогда. Потерявшая уважение и лишившаяся мистического флера власть являлась лишь бледным подобием того могущества, каким обладали великие фараоны прошлого. И если Ахорису посчастливилось продержаться на троне еще десять лет, то правление его безвольного сына Неферита II длилось всего шестнадцать недель. В октябре 380 года трон захватил Нектанеб из Себеннита. За последние двадцать лет уже третья семья из Дельты получила власть над Египтом.
Тем не менее Нектанеб I (380–362) был человеком иного склада, нежели его предшественники. Он был свидетелем недавней ожесточенной борьбы между враждующими номархами, в том числе и «злоключения царя, правившего прежде»[377]. Поэтому он как никто другой понимал всю шаткость престола. Будучи военным, Нектанеб осознавал, что необходимой гарантией для стабильности политической власти является сильная армия. Его первостепенной задачей как правителя страны, живущей под угрозой чужеземного вторжения, было стать «сильным царем, который защищает Египет, медной стеной, которая ограждает Египет»[378].
В то же время он понимал, что одной силы недостаточно. Испокон веку царская власть в Египте лучше всего оказывала воздействие на народ на психологическом уровне: недаром Нектанеб назвал себя правителем, который «вырезает сердца изменников»[379]. Ведь для восстановления прежнего престижа царской власти в сознании подданных необходимо было создать традиционный образ фараона как непреклонного правителя.
Поэтому, наряду с обычными политическими маневрами (например, назначение на главнейшие должности в правительстве своих родственников и сторонников), Нектанеб приступил к масштабному строительству храмов, которого страна не видела последние восемь веков. Он ясно давал понять, что является фараоном старой закалки. В связи с этим одним из первых актов он постановил перечислять десятую часть доходов, получаемых с Навкратиса[380], а именно от налогов на ввозимые товары и на товары собственного производства, храму Нейт в Саисе. Такое решение преследовало две цели: во-первых, успокоить соперников в Саисе, а во-вторых, создать у народа образ благочестивого царя. Кроме того, не меньшие пожертвования перечислялись храму Гора в Джебе (современный Эдфу). Ничто так не приличествовало земному воплощению бога, как щедрые пожертвования главному храму своего небесного покровителя.
Нектанеба интересовало не только получение милости богов. Он знал, что в руках храмов сконцентрирована значительная часть материальных ценностей, а также доходы от сельского хозяйства, месторождений, ремесленного производства и торговли. Поэтому вложение в них средств было наиболее удачным способом укрепить экономику страны — и, как следствие, ускорить поступление в казну денег, на которые можно было бы нанять новых наемников. Иными словами, задабривание богов и укрепление армии были двумя сторонами одной медали. Но это была очень рискованная политика, так как усиление налогового давления могло вызвать отрицательную реакцию со стороны тех храмов, которые не удостоились его даров.
Нектанеб сделал правильные выводы из прошлого своей страны. Чтобы остановить длящуюся несколько столетий династическую борьбу и обеспечить безболезненную передачу трона, он восстановил старую систему управления страной, при которой наследник фараона становился его соправителем. В качестве такового он назначил Тахоса (по-египетски Джедхер). Но главная угроза власти Тахоса, когда он стал править единолично (365–360), исходила не от внутренних врагов, а от его излишне самоуверенной политики — как внутри Египта, так и за его пределами. Он не разделял осмотрительности своего отца и начал самостоятельное правление с того, что попытался захватить у персов Палестину и Финикию.
Трудно сказать, что им двигало в данной ситуации: то ли желание воскресить великодержавное прошлое Египта, то ли стремление утвердить права своей династии на трон. В любом случае это было опрометчивое и глупое решение. Ахемениды, хоть и были заняты бунтующими малоазийскими сатрапиями, вряд ли стали бы безучастно взирать на потерю земель на Ближнем Востоке. Кроме того, масштабная война, требующая привлечения огромных средств, тяжким бременем ложилась на все еще хрупкую экономику.
А Тахос остро нуждался в деньгах, чтобы привлечь новых наемников. Он был убежден, что самым простым способом пополнить государственную казну было обложение жречества дополнительными налогами. Так, наряду с взиманием всевозможных налогов — подушной подати, пошлин на постройки и приобретение товаров, а также дополнительных налогов на ввоз и вывоз — Тахос перешел к конфискации собственности храмов. Трудно даже представить себе более непопулярный набор мер.
Ситуация еще более осложнилась, когда в Египет прибыли нанятые на эти деньги спартанские наемники — тысяча гоплитов и тридцать военных советников во главе со старым союзником, царем Агесилаем II. Престарелый полководец восьмидесяти четырех лет от роду был ветераном во всех смыслах этого слова и претендовал на командование всей армией, а не только корпусом наемников. Это означало, что Тахосу пришлось бы обидеть другого союзника — афинского флотоводца Хабрия, которого впервые нанял еще Ахорис в 380-х годах для руководства оборонной системой. В итоге Хабрий возглавил флот, а Агесилай получил в командование сухопутные войска. Но присутствие в высшем командовании трех таких самолюбивых личностей ставило под угрозу срыва всю кампанию. В стране росло недовольство, вызванное удушающим налоговым бременем, а в экспедиции с самого начала царила атмосфера подозрительности.
Наиболее ярко злополучный поход Тахоса 360 года характеризует история участника этих событий, лекаря Уннефера, уроженца центральной Дельты. Уннефер родился меньше чем в 10 милях от Себеннита и был одним из многочисленных подданных, обласканных фараоном. Получив начальное образование в местном храме, Уннефер специализировался в медицине и магии. Так он и попал в поле зрения Тахоса. Когда царь начал поход против персов, Уннеферу было поручено вести официальную летопись войны.
По представлениям древних египтян, слова обладали особой магической силой, и никто другой не подходил так на столь деликатную роль, как опытный чародей, к тому же душой и телом преданный царю. Однако не успел Уннефер отправиться вместе с армией в Азию, как наместник царя в Мемфисе получил письмо, сообщавшее о причастности лекаря к заговору. Его схватили и в медных цепях доставили обратно в Египет на допрос. Как и любой находчивый чиновник того времени, Уннефер был достаточно опытен, чтобы защитить себя в такой щекотливой ситуации. Благодаря своей хитрости и изворотливости, он как-то сумел выйти сухим из воды, доказал регенту верность, а также получил официальную защиту и был осыпан подарками.
Тем временем в армии Тахоса, не успевшей вступить в бой, началось дезертирство — солдаты начали бежать в войско одного из молодых командиров, царевича Нектанеба, который приходился племянником фараону и сыном регенту. В данной ситуации Агесилай решил сыграть роль «делателя царей» и переметнулся на сторону царевича, торжественно сопроводил его в Египет, сокрушив соперников и утвердив нового царя на троне. За свои труды спартанский царь получил по-царски щедрый подарок — 230 серебряных талантов, которых хватило бы на содержание пяти тысячи наемников в течение года, после чего вернулся в Спарту.
Горьким был удел Тахоса. Низвергнутый, опозоренный и оставленный всеми, он принял единственное в данной ситуации решение, а именно — сбежал к своему врагу, персам. Уннефера немедленно отправили во главе флота обыскать Малую Азию в поисках предателя Тахоса. В конце концов его нашли в Сузах, и персы были только рады избавиться от такого нежелательного гостя. Уннефер привез бывшего венценосца, закованного в цепи, за что был щедро одарен благодарным Нектанебом. В смутные времена следовало становиться на сторону победителя.
Сила древних культов
Те игры в кошки-мышки, которые Египет вел с Ахеменидами в IV веке, определили не только его внутреннюю и внешнюю политику, но и мировоззрение самих египтян. Осадное положение, вызванное постоянной угрозой внешнего вторжения, привело к самоизоляции страны, и египтяне отчаянно пытались обрести утраченное чувство безопасности. В нестабильном мире, где господствовали сильные державы, они все пристальнее присматривались к своим традициям и ценностям, которые отличали их от окружающих народов.
Наиболее живучей и отличительной чертой египетской цивилизации была религия. Сонм египетских божеств-животных вызывал высокомерное презрение у греков и мистическое отчуждение у персов — но тем сильнее становилось у египтян восприятие их как настоящего воплощения исконных ценностей народа. Кроме того, боги символизировали древние, неизменные силы, которые сулили вечное спасение, несмотря на всю тяжесть земного бытия: «Все вокруг меня изменяется и угасает. О ты, не подверженный изменениям, пребудь со мной!»[381]
Животным в Египте поклонялись издавна. Уже в начале додинастического периода их хоронили в погребальных камерах, а быка Аписа почитали в Мемфисе чуть ли не с первых дней основания египетского государства. Но именно на короткое время независимости от Персии пришелся резкий рост популярности анималистических культов. Это обстоятельство вызвало к жизни самые странные практики, которые когда-либо существовали в древней земле фараонов.
В середине IV века поклонение животным было распространено по всему Египту. Так, в Басте священными считались кошки, в Фивах — собаки и газели, в Иуните (Та-Саните) — быки, в Шедите (Крокодилополис, современный Киман-Фарис в Файюмском оазисе) — крокодилы, а в Мендесе — даже рыбы. У каждого культа был свой храм и жречество, и из-за существующей системы ротации храмовых служащих к этому служению имела счастье приобщиться значительная часть населения. Большая часть анималистических культов была сконцентрирована в Саккаре, древнейшем некрополе, где хоронили фараонов и знать. К началу царствования Нектанеба II (360–343) почившие владыки и вельможи Египта обнаружили себя в компании животных всех видов и размеров.
Одним из самых священных мест Саккары был так называемый Серапеум, где под храмами и мастерскими были скрыты многокилометровые катакомбы, предназначенные для захоронения быков Аписов. Рядом находился еще один храмовый комплекс, гипогей и административные постройки, обслуживающие культ «матери Аписа», священной коровы, которую считали воплощением богини Изиды. Каждую такую корову после смерти мумифицировали, заворачивали в льняные покровы и украшали амулетами, после чего хоронили в подземном склепе. Чтобы высечь его в скальной породе, потребовалось около двух лет. Саркофаг каждой «матери Аписа» был настолько огромным и тяжелым, что команде из тридцати человек нужно было десять дней, чтобы перетащить его на место, и за такой изнурительный труд им выдавалось месячное жалованье.
За катакомбами священных быков и коров располагалась обширное подземное кладбище бабуинов. Из-за того, что обезьяны трудно разводились в неволе, их завозили из земель, расположенных к югу от Сахары, и держали в специальной постройке в храме Птаха в Мемфисе. Здесь им поклонялись как воплощениям Тота, бога мудрости и олицетворению «слышащего уха», выступающего в качестве посредника между людьми и богами. Таким образом, животные играли в древнеегипетской религии роль своего рода святых. Каждого умершего бабуина хоронили в прямоугольном деревянном гробу и поклонялись ему как Осирису. Гробы помещали в нишах, вырубленных в скале подземного склепа. Эти ниши, в свою очередь, запечатывались известняковой плитой, на которой указывалось имя и место происхождения бабуина, а также молитва. Вот типичный текст молитвы:
«Да прославишься ты перед Осирисом, о ты, Осирис, великий бабуин![382]Его привезли с юга. Его избавление [т. е. смерть] произошло и его поместили в гроб в храме Птаха»[383].
Паломники стекались в Саккару со всех уголков страны. Одни искали совета, другие хотели заглянуть в будущее, третьи — избавиться от недугов, а четвертые мечтали добиться успеха при дворе. Но всех приходящих объединяла надежда на то, что бабуин-Осирис донесет их мольбы богам в обмен на подношение или жертву в виде мумифицированного животного. Священная территория была забита оракулами, толкователями снов, астрологами, гадалками и продавцами магических амулетов, снующими со своими сомнительными товарами среди толп верующих. Целая армия жрецов и бальзамировщиков также хорошо зарабатывала на паломниках — к примеру, часто подменяя дорогостоящих и редких бабуинов более дешевыми карликовыми обезьянами. Распознать подлог под толстыми слоями бинтов покупатели были не в состоянии.
Пожалуй, самым обширным захоронением животных в Саккаре было кладбище ибисов. Как и бабуины, эти птицы были посвящены Тоту, и египтяне в своем стремлении к мудрости похоронили в Саккаре не менее двух миллионов ибисов. Каждая погребальная камера размером 30 на 30 футов [10,5×10,5 метров] была заполнена, от пола до потолка, аккуратными рядами глиняных кувшинов, в которых содержались птичьи останки. Чтобы удовлетворять имеющийся спрос, ибисов в больших количествах разводили на фермах, расположенных на берегах озера Абусира, а также в других частях страны. В Хмуне (Гелиополисе), главном культовом центре Тота, огромная территория была отведена для кормления птиц. После их смерти даже мельчайшие части — отдельные перья, фрагменты гнезд и яичной скорлупы — тщательно собирались для последующего захоронения и продажи. Жрецы нередко закапывали трупы ибисов в землю с целью ускорить процесс разложения и получить желанные кости, которые можно было превратить в звонкую монету. Для этого же использовали и скипидар, который завозили из Тира. Однако у последнего способа был существенный недостаток, поскольку кости внутри мумии обугливались. Но покупатель, заплативший за мумию деньги, обнаруживал это только после прибытия домой.
Последняя часть подземного некрополя Саккары была отведена для соколов, священных птиц Гора. Здесь изобретательность египтян пошла еще дальше. Кроме мумифицированных соколов, посетители могли также купить и поднести Гору статуэтки. В основании статуэток имелась полость со скользящей крышкой. Внутрь статуэтки можно было поместить приманку, например, мумию мышки-землеройки в качестве закуски для божественного сокола или написанную на клочке папируса молитву. Помещая вместе и молитву, и жертву для усиления эффекта, просящий мог надеяться, что мольба и подношение непременно «попадут по адресу».
Как солнечное божество, Гор был тесно связан с Тотом, который ассоциировался с Луной. Таким образом, ибис и сокол составляли неразделимую пару. Но у популярности соколиного культа был и другой, скрытый мотив: ему оказывало активную поддержку государство. И дело было не в том, что правительство было заинтересовано в повышении религиозности своих верноподданных. Целью фараона было продвижение культа царя. Согласно древним верованиям, фараон был земным воплощением Гора. Более того, само имя «Нектанеб» (по-египетски Нехет-Гор- (ен) — Хебут, «мощный Гор из Хебита») было связано с культом Гора, так что царь и сокол как никогда были тесно связаны между собой. Культ Нектанеба-сокола развивался параллельно с культом священных животных, так что они стали практически неразличимы. Это была тщательно спланированная политика, с помощью которой правительство стремилось поставить религию себе на службу.
С первых дней своего пребывания на троне Нектанеб понял, насколько важны для укрепления его власти и династии эти верования и символы. Поэтому одним из первых указов царя верному слуге Уннеферу было восстановить погребальные культы фараонов эпохи пирамид — Снофру и Джедефра, правивших за две тысячи лет до этих событий. Важную роль в реставрации этих институтов сыграла ловкая идеологическая политика, которая официально связывала нового царя с двумя его самыми прославленными предшественниками. За пределами Мемфиса Нектанеб развернул строительную деятельность, которой страна не видела со времен Рамзеса II. Едва ли в Египте нашелся храм, который бы избежал царского облагораживания. Нектанеб хотел, чтобы современники и потомки видели в нем истинного фараона, а не очередного временщика на престоле.
Однако в его лихорадочном увлечении строительством чувствовались и тревожные нотки. Значительную часть усилий Нектанеб сосредоточил на самых уязвимых частях храмов — воротах и внешних стенах. Видимо, он чувствовал важность защиты священных зданий от возможного нападения. В этом отношении его религиозная политика была частью внешнеполитического курса, так как была направлена на защиту Египта от внешних врагов.
Персы так и не смирились с потерей самой богатой провинции, и никакое строительство храмов, мумификация священных животных или обожествление фараона не могли повлиять на их решимость повторно захватить долину Нила. В 373 году Нектанеб I успешно отразил персидское вторжение в Дельту. Однако его внуку Нектанебу II, правившему тридцать лет спустя, повезло гораздо меньше. Войска великого царя Артаксеркса III относительно легко захватили прибрежный Пелузий и двинулись на Мемфис. К концу лета 343 года столица Египта пала, сопротивление было подавлено и краткой независимости положен конец. Нектанеб II, последний коренной правитель Египта, бежал из страны. В конце концов, его благочестие и политиканство не стоили ничего в схватке с военной машиной Артаксеркса III. Время повернулось вспять, вернувшись на семьдесят лет назад: Египет вновь стал сатрапией могущественной империи Ахеменидов.
Долгожданный спаситель
Если бы кто-то из переживших персидское вторжение 343 года мог помнить события, развернувшиеся за 180 лет до того, во времена завоевания Египта Камбисом, то у него возникло бы стойкое ощущение дежавю. Однако большинство людей, привыкших пусть и к шаткой, но независимости, должны были воспринять завоевание страны как катастрофу. С другой стороны, многие египтяне, особенно в провинции, предпочли закрыть глаза на резкие зигзаги судьбы. Они покорно склонили головы и продолжали жить, как прежде, незаметно продолжая следовать традициям, словно бросая молчаливый вызов пришлым хозяевам.
Существующие в обществе тенденции хорошо видны на примере эпизода из биографии Падушира, благочестивого последователя Тота. Падушир жил в Гелиополисе и каждый день усердно выполнял свои обязанности в городском храме под пронзительные крики сотен ибисов, пасущихся на соседних лугах, в то время как страну раздирали беспорядки:
«Семь лет я служил богу [Тоту], ведая приносимыми ему подношениями, и не числится за мной никакой вины. Чужой царь правит Та-Кеметом, ничто не осталось как прежде, и смутами полнится земля. Юг смятен, север восстал… служители покинули храмы, жрецы бежали, не зная, что происходит»[384].
В непоколебимой приверженности египтян своим традициям была заключена одновременно их сила и слабость. То, что в более стабильное время было самым главным достоинством египтян, в столкновении с незнакомыми силами ставило страну на край гибели. Фасад обычаев и традиций, на которых держалась египетская цивилизация в третьем и втором тысячелетиях до нашей эры, давал трещины. Египет потерял свое первенство и превратился в другую страну, пусть все еще богатую — но вынужденную вести борьбу с молодыми, агрессивными империями. Добровольная отставка Падушира была, таким образом, проявлением прогрессирующей болезни общества и государства. Напуганные и обескураженные быстро изменяющейся ситуацией в окружающем мире, египтяне в большинстве своем предпочитали смотреть в другую сторону, слепо уповая на старых богов.
Последний раз вольнолюбивый дух египтян пробудился в 338 году. Как и ранее, этому способствовала смерть очередного персидского царя. Не успели еще высохнуть слезы скорби на лицах приближенных Артаксеркса III, как в Египте некий Хабабаш в который раз поднял знамя борьбы. Скудость сведений о нем отражает всю безысходность его дела. Судя по всему, он был уроженцем Мемфиса или, по крайней мере, имел тесную связь со столицей. Именно этот город первым признал его как «фараона». Но Хабабаша поддержали не только в Нижнем Египте. Фивы всей силой своего авторитета способствовали его попыткам захватить трон. Вся страна желала избавиться от персидского ига.
Хабабаш сделал лучший — вернее, единственный — выбор в данной ситуации. Предполагая, что персидское вторжение произойдет со стороны моря, он выступил к стратегически важному портовому городу Буто. Он «пересек топи, которых было множество в этих краях, и проник в болота Нижнего Египта. Он проверял все устье до Великого Зеленого [т. е. Средиземного] моря для того, чтобы отразить азиатский флот»[385]. Хотя это и были достаточно разумные шаги, но обычный мятежник, даже если за его спиной были все надежды и чаяния Египта, не в силах был справиться с мощной персидской армией. Восстание Хабабаша длилось всего восемнадцать месяцев. Дальнейшая судьба этого человека, как и все, что с ним связано, покрыта мраком тайны. Окончательным итогом мятежа стало восстановление персидского владычества над долиной Нила в лице «царя царей» Дария III (правитель Египта в 336–332 годах и Персии в 336–331 годах).
Никогда ранее Египет не был так важен для Ахеменидов. Империя переживала тяжелые времена и нуждалась в сильной армии. Поэтому несметные богатства Египта были жизненно необходимы для персидских царей. Полтора столетия Персия боролась с греками за контроль над Эгейским морем и Малой Азией. Ее главными противниками были Спарта и Афины, которые постоянно продолжали героическую борьбу и подрывали боеспособность персидской армии актами мужества и неповиновения. Но теперь на политической арене появился новый игрок. Это было горное царство Македония, расположенное в северной части Пелопоннесского полуострова. Не так давно Македония взяла на себя роль лидера греческого мира в борьбе с Персидской империей. В последние дни лета 336 года, практически одновременно с восшествием на трон Дария III, молодой царь Александр III добился признания его всеми греками в качестве главы Коринфского союза и предводителя персидского похода, предпринятого по инициативе его отца. Мир стоял на пороге больших перемен — но вряд ли Дарий осознавал это.
Весной 334 года Александр переправился через Геллеспонт в Малую Азию и двинулся на юг с целью атаковать превосходящие числом силы врага. В мае состоялась победоносная для него битва на реке Граник, которая ознаменовала начало конца империи Ахеменидов. Кульминацией летнего похода стала осада Галикарнаса. Осенью — зимой армия Александра, продвигаясь вдоль побережья, сметала все на своем пути. В ноябре 333 года состоялось еще одно крупное сражение при Иссе в Киликии.
По иронии судьбы в многонациональной армии Дария было много египтян. Вне всякого сомнения, простые солдаты воевали за того, кто им платил. Но и многие представители знати были готовы добровольно сотрудничать с персами. Так, например, сделал сын свергнутого Нектанеба, судя по всему, не видя ничего зазорного в том, чтобы воевать на стороне врагов своего отца. В очередной раз военное сословие продемонстрировало свою готовность поддержать сильного. Историю, как известно, пишут победители — и кому, как не египтянам с их древней историей, было знать это…
Но на этот раз история оказалась не на стороне персов. Их сторонник Сематауитефнахт со стороны наблюдал за сокрушительным разгромом Дария. Александр вдруг оказался непобедимым. То ли внезапный приступ тоски по родине, то ли (скорее) горячее желание спасти свою шкуру побудил Сематауитефнахта бежать с поля боя; он вернулся в Египет, где ожидал установления новой власти — и новых возможностей для карьерного роста.
Когда вести об Александре, его жажде славы и непобедимой армии достигли Египта, египтяне принялась гадать, не тот ли он герой, который избавит их от ненавистных персов. За неимением собственного спасителя, египтянам пришлось делать трудный выбор между Дарием и Александром. Последний казался им меньшим из двух зол. Конечно, никаких иллюзий относительно его методов у них не было. После семимесячной осады Тира в первой половине 332 года Александр продемонстрировал образцовую жестокость по отношению к тем, кто осмелился сопротивляться, приказав распять на крестах оставшихся в живых. Спустя несколько месяцев невезучего наместника Газы, который также закрыл городские ворота перед Александром, ожидала куда худшая участь. Его еще живого привязали к колеснице и протащили вокруг города, пока он в страшных мучениях не скончался от полученных ран.
Великий македонец никому и ничему не позволял ставить на своем пути преграды. Но египтянами всегда правили деспотичные правители, и авторитарная форма правления была типичной для Египта на протяжении более трех тысячелетий. И чем больше египтяне с тоской оглядывались в славное прошлое своей страны, тем сильнее чувствовали, что Александр — тот самый настоящий фараон и беспощадный тиран, которого нужно бояться и уважать. Но самым важным было то, что Александр доказал свою непобедимость, а Египет более всего жаждал побед, пусть даже чужими руками.
На исходе 332 года Александр пересек границу Египта и захватил страну без боя. Персы исчезли, растаяли как снег на солнце, а вместо них остался он, победитель всего известного мира. И он знал, чего от него ждут, — то ли догадывался, то ли по чьему-то наущению. Когда Александр вступил в Мемфис, первым делом он засвидетельствовал свое почтение священному быку Апису. Чтобы удовлетворить любопытство полководца, величественное животное вывели из стойла во внутренний дворик, где македонец принялся внимательно осматривать его. Для собравшихся это стало знаком возвращения старых времен. Вот он, тот царь, который понимает необходимость благодетельных поступков.
Но для самого Александра интерес, проявленный им к религиозным традициям египтян, был чем-то большим, нежели обычное упражнение в связях с общественностью. Как и предыдущих завоевателей, его пленила древняя культура Египта, который по-прежнему очаровывал своим неподражаемым и неотразимым шармом.
До сих пор ничто не смогло остановить Александра в походе. Каждая победа, одержанная великим полководцем, стимулировала следующую и не давала его врагам времени ни на передышку, ни на перегруппировку сил. Но сейчас, вопреки всем ожиданиям, он преднамеренно повернулся к персам спиной. Ранней весной 331 года, основав город, которому было суждено носить его имя, Александр отправился не на восток, чтобы в третий раз разгромить Дария, а на запад, в глубь знойных просторов пустыни. Целью этого путешествия длиной в 300 миль [482 км] был знаменитый оракул Амона в оазисе Сива. Обстоятельства встречи царя и оракула покрыты тайной, но Александр полностью изменился после нее. Это был больше не простой смертный, но бог, происходивший от самого творца. «Он задал оракулу свой вопрос и получил (или так он сказал) тот ответ, который желало его сердце»[386].
Теперь и македонский царь стал правителем Египта. Следующие двадцать два столетия родные сыновья Египта не будут править долиной Нила, но чары цивилизации фараонов были сильны, как и прежде.
Падушир и его сторонники доказали свою правоту.