[253]. Эта терминология основана в первую очередь на керамических свидетельствах, хотя ссылка на железо вызывает некоторые вопросы относительно раннего использования железа на Ближнем Востоке.
Распространение железа в последние столетия 2-го тыс. до н. э. вызывает скептическое отношение к монополии на этот металл, якобы принадлежавшей в это время хеттам. Известно, что царство Митанни было пионером в обработке железа. Понимание используемых технических процессов и оставленных ими следов является принципиально важным для правильной трактовки имеющейся информации[254]. Одна теория заключается в том, что распространение железа произошло при посредстве странствовавших кузнецов, например халибов и других групп, переходивших из одного города в другой. Но следует помнить, что было множество кузнецов, работавших с бронзой, за которыми стояли многовековые традиции. Поэтому для первых попыток работы с новым металлом вполне могли использоваться методы, привычные для бронзы. Практические преимущества железа определенно не были очевидны на протяжении длительного времени, и оно использовалось мало. Формы, привычные в бронзе, изначально применяли и в отношении нового металла. Выдающимся произведением раннего периода его обработки является кинжал с железным лезвием из гробницы Тутанхамона. Считается, но не доказано, что это подарок хеттского царя Суппилулиумы I[255]. Настоящий железный век начался только с широким распространением инструментов и оружия высокого качества, превосходившего те, что раньше делались из меди. Такая перемена на Ближнем Востоке едва ли могла произойти раньше X–IX вв. до н. э., хотя народы моря, напавшие на Египет во время правления Рамзеса III, имели железные мечи. Более того, филистимляне, образовавшие самую крупную группу народов моря, по свидетельству Ветхого Завета, имели большой опыт в обработке железа[256]. Это умение они, вероятнее всего, привезли с собой с родины. Пока железо производилось с использованием тигелей, подходивших для бронзы, преимущества нового металла оставались несущественными. Появление домниц и шахтных печей сделало возможным производство стали. Тогда и начался истинный железный век. Его наступление было мирным и произошло после длительного и широкого знакомства с обработкой железа старыми методами.
Горная зона Восточной Анатолии и Северо-Западного Ирана богата железорудными месторождениями. Несомненная важность земель, которые позже оказались под властью Урарту, для ранней истории железной металлургии, хотя сама по себе не была адекватным объяснением подъема этого государства, все же не позволяла на основании нехватки материальных свидетельств сделать вывод о возврате к варварству[257]. Другой регион, возможно решающий для железной металлургии, протянулся от Тавра в северную часть Сирии и включил Киззуватну – главный источник железа для хеттов в имперский период. Если принять происхождение греческого слова khalyps («сталь») от Halab/Aleppo, то это будет еще одним доводом в пользу значимости данного региона[258]. Но все же, рассуждая о значении железа во 2-м тыс. до н. э., нельзя забывать о сравнительной отсталости Египта. Сведений о начале обработки железа в Закавказье прискорбно мало. Лишь несколько железных украшений примерно XIII в. до н. э. ученые обнаружили в культурной провинции Гянджа – Карабах. В скифский период использование железа медленно распространилось в северные степи и бассейн Кубани. Железные кинжалы характерны для позднего периода кобанской и колхидской культур. Правдивость более позднего свидетельства обработки железа, описанного в «Аргонавтике», где сказано, что аргонавты встретились с обрабатывавшими железо халибами на берегу Черного моря – между Синопом и Трабзоном, не стоит переоценивать. С учетом всех неопределенностей, окружающих вопрос о начале обработки железа, один факт не подлежит сомнению: ко времени появления крупных урартских городов железные инструменты и оружие уже производились в больших количествах. Это подтвердили раскопки в Топраккале и Кармир-Блуре. В Каялидере были найдены многочисленные железные наконечники для стрел и только один – бронзовый, причем другого вида. Сопоставимы наконечники для стрел из урартской цитадели Хафтаван-Тепе[259].
Обнаружение серой керамики в Северо-Западном Иране означает, что начало периода I железного века, которое раньше датировали 1200 г. до н. э., теперь относят к 1350 г. до н. э. Датировка зависит в первую очередь от серии радиоуглеродных дат из Хасанлу, где период V граничит с периодом I железного века, а период IV – с периодом II. Существует достаточно радиоуглеродных дат, чтобы утверждать: постройки самого процветающего периода цитадели – Хасанлу IV – были возведены около 1000 г. до н. э. и уничтожены огнем во время или после нападения врага около 800 г. до н. э. Имеющийся затем некоторый перерыв в культурных слоях Хасанлу, по мнению ученых, совпадал с периодом максимального подъема Урарту. Строго говоря, время процветания цитадели – это период Хасанлу IVВ, в последующий – Хасанлу IVA – уже на руинах жили отдельные поселенцы, а потом они окончательно покинули это место. Фаза поселенцев и последующая заброшенность, вероятно, продолжались около века. По терминологии Дайсона и Янга, это было в период IIIA железного века. Повторное заселение Хасанлу (IIIB) относится к периоду IIIB железного века (700/650–550 гг. до н. э.). Затем наступил период Хасанлу IIIA, приблизительно современный империи Ахеменидов, не отличавшийся, правда, значительным количеством отличительных черт.
Вопрос раннего проникновения культуры Ирана в западные районы, включая бассейн Урмии, подробно рассмотрел Янг в одном из своих трудов, но он поднял не меньше проблем, чем решил. Но так и бывает со всеми значимыми исследованиями подобных аспектов протоисторических культур и этнических движений[260]. Автор признал, что многие моменты остались неясными и что пока была изучена подробно только керамика. Это не является неожиданным, поскольку керамика – единственный повсеместно распространенный материал, который всегда находился в процессе изысканий[261]. Но последние имеют свои ограничения, и выводы негативного характера, основанные на их результатах, редко бывают достоверными. Так, карты распространения керамики, сделанные на основе изысканий, дают только очень приблизительные границы культурной провинции. К тому же они недостаточно информативны. Реальная возможность северо-восточного происхождения керамики периода I железного века, которая, вероятнее всего, является отличительным знаком самых ранних иранцев, основывается на параллелях с Тепе-Хиссаром IIIC, поскольку там на шли серую керамику, схожую с изделиями периодов I и II из Западного Ирана, имевшими одинаковую технику нанесения украшений[262]. Однако при этом возникли и серьезные проблемы с хронологией. И всяческие предположения, что то же переселение индоевропейцев из русских степей, в результате которого ливийцы оказались в Западной Анатолии, пройдя через Балканы, а хетты – в Центральной Анатолии, двигаясь через Кавказ, привело обитателей Хиссара IIIC в Северо-Восточный Иран, определенно можно снять с обсуждения, пока не появится подтверждающая это информация.
Проблема, связанная с источниками керамики железного века периодов I и II, естественно, поднимает вопрос, откуда новоприбывшие иранцы впервые пришли в Западный Иран. Доказательства, отчасти лингвистические, но в основном археологические, остаются в высшей степени неубедительными. Источники керамики рассматриваемых периодов в Анатолии и на Кавказе упоминались Янгом как вероятные. Один, по мнению автора, можно исключить, поскольку керамика с раскопок в Турции несравнима с изделиями железного века периодов I и II, найденными в Западном Иране. Несколько осколков из курганов долины Муш, регионе менее населенном в урартский период, чем раньше, вероятно, указывают на проникновение небольшой группы с востока, а не на родину предков иранских племен[263]. Хотя свидетельства из Восточной Анатолии в целом, за исключением Элязыга и Малатьи, негативны и ненадежны. Невозможно подкрепить доказательствами западные черты керамики железного века периодов I и II, однако кавказское происхождение является вероятным, но такое предположение требует тщательной проверки.
Хамаданская равнина могла быть центром, откуда иранцы постепенно распространились на северо-запад в бассейн Урмии и за его пределы[264] – с земель, расположенных к юго-востоку от Каспийского моря, включая районы Тепе-Хиссар и Гурган. Такое движение должно было быть очень медленным, по крайней мере вначале, потому что иначе возникает длительный хронологический перерыв между керамикой Хиссара IIIC (2000–1850 гг. до н. э.) и самой ранней возможной датой (1350 г. до н. э.) появления культуры периода I железного века в Западном Иране. Аргумент в пользу этого предполагаемого маршрута иммиграции – лингвистическое сходство между старым персидским языком на юго-западе Ирана и согдианским – на востоке. Несомненно, люди, говорившие на этих диалектах, в давние времена имели общее наследие и родину, но когда и где – это проблема, для решения которой пока недостаточно информации[265].
Далее кратко излагаются свидетельства, предполагающие, но ни в коей мере не доказывающие, что помимо теории миграции с северо-востока есть другое решение проблемы направления, откуда иранцы вошли в Иран в конце 2-го тыс. до н. э. Приход новых поселенцев с севера, возможно вдоль западного берега Каспийского моря, который нельзя исключить только на основании нехватки свидетельств, с точки зрения хронологии, представляется более правдоподобным, чем связь с Хиссаром IIIC. Более того, он не противоречит датировке талышского материала, предложенной Шеффером для талышского позднего периода II (1450–1350 гг. до н. э.). Хотя эта датировка основана на далеко не бесспорном свидетельстве – сходстве печатей в Угарите и Бет-Шане, есть связи с культурой периода I железного века Северо-Западного Ирана, на которые есть ссылка далее. При этом Марлик – еще один «мост» между Талышем и Азербайджаном. Поэто