Древний Рим — страница 12 из 15

Эпоха империи

«Век августа»

Глава XЛитература и культура на историческом переломе

1. Принципат Августа. 2. Идеологическая и культурная политика принцепса. 3. Литература и культура в конце I в. до н. э. – начале I в. н. э. Общие тенденции

Рубеж тысячелетий – судьбоносная эпоха в истории Рима. Гибнет Республика. Происходит становление нового режима – Империи. Родится Иисус Христос, выступающий со своими проповедями. Начинается становление христианства. Примерно, четыре с половиной десятилетия – таково время правления Августа. Его иногда называют «веком Августа». Для истории культуры это время расцвета литературы и искусства.

Конечно, историко-литературные аналогии – условны и уязвимы. И все же «век Августа» правомерно сопоставить с «веком Перикла» (середина V в. до н. э.), как мы помним, отмеченным цветением греческой литературы. Обе эпохи связаны с деятельностью крупных, хотя, конечно же, очень разных государственных мужей, Перикла и Августа. Если первый олицетворял принципы демократии, то второй – единоличной неограниченной власти. Но оба, исходя из собственных задач и представлений, видели в литературе и искусстве важнейший фактор и государственной политики, и духовной жизни общества.

«Век Августа» украшают звонкие имена выдающихся поэтов – это Вергилий, Гораций, Овидий, Тибулл, Проперций; назовем еще и крупнейшего римского историка Тита Ливия. В это время были возведены знаменитые памятники архитектуры. Вместе с тем римская культура и в первую очередь словесное искусство оказались теснейшим образом связаны с политической ситуацией в стране, с общим идеологическим климатом, ощущали зависимость от нелегкой «покровительственной длани» Августа.

1. Принципат Августа

Октавиан Август (63 г. до н. э. – 14 г. н. э.) – одна из крупнейших фигур античного мира. Он был личностью крупной, сложной, неоднозначной, во многом определившей историческую судьбу Рима. Конечно, Август не обладал искрометным талантом и личным мужеством Юлия Цезаря, своего дальнего родственника. Но, похоже, время востребовало такого человека, как Октавиан Август. Расчетливого, неторопливого и целеустремленного.

ПУТЬ К ВЛАСТИ. Октавиан принадлежал к древнему аристократическому роду, приходился внучатым племянником Юлию Цезарю. Воспитывался после смерти отца в доме сестры Цезаря, который ему покровительствовал и стал приемным отцом. С ранних лет включился в политическую борьбу. Ему было 18 лет, когда погиб Цезарь. В дальнейшем Октавиан стал во главе цезарианцев, встретив противодействие со стороны Антония, который присвоил деньги Цезаря, принадлежавшие Октавиану как законному наследнику. Вступив во временный союз с Цицероном, объявив Антония «врагом общества», разбивает силы последнего при Мутине (43 г. до н. э.). Однако в дальнейшем он примиряется со своим врагом. Складывается союз трех наиболее влиятельных в то время деятелей: Октавиана, Антония и Лепида, бывшего сподвижника Цезаря, командовавшего его конницей. Союз вошел в историю под названием второго триумвирата.

Триумвиры получили неограниченные полномочия для «устройства государственных дел». Начались жестокие преследования и казни республиканцев и сторонников Помпея. Триумвиры закрепили за собой сферы влияния: Октавиан получил западную часть государства, Антоний – восточную, Лепид – африканские владения. В 37 г. до н. э. договор между триумвирами был пролонгирован еще на пять лет. Но вскоре Лепид уходит в тень. Обостряется борьба за власть между Октавианом и Антонием. Находясь на Востоке, Антоний, блестящий полководец, человек сильных, порой необузданных страстей, переживает увлечение египетской царицей Клеопатрой, с которой вступает в брак. Ослепленный любовью к Клеопатре, безмерно одаривая ее, Антоний начинает открыто попирать римские законы и традиции. Это дает Октавиану основание начать войну против Антония.

В 31 г. до н. э. в битве при Акциуме Антоний разбит. Октавиан вторгается в Египет. Гибнут сначала Антоний, а затем и Клеопатра. Египет превращается в римскую провинцию. Октавиан отныне – полновластный хозяин Рима. Завершается изнурительная полоса гражданских войн.

Октавиан приносит Риму долгожданный мир: в этом его историческая заслуга. Победитель сравнительно милостиво обходится с побежденными, казнив лишь немногих сторонников Антония, на которого хитроумно перекладывает вину за репрессии не столь отдаленного прошлого. Ветераны Октавиана получают обещанные выплаты, а также земельные наделы.

«ПЕРВЫЙ СРЕДИ РАВНЫХ». Открывается новая страница в истории Рима и деятельности Октавиана: теперь ему предстоит осуществить задуманные реформы. Прежде всего он решительно укрепляет свою единоличную власть. Ее сущность Октавиан формулирует в письме к Меценату: «Свобода и демократия – благо только тогда, когда принадлежат людям благоразумным. Гражданские войны показали, что римляне неразумны. Давать свободу таким людям – все равно, что давать меч в руки ребенка или сумасшедшего».

Октавиан начинает с чистки сената, изгнав оттуда как сторонников Антония, так и просто людей непригодных. Сам же становится как бы главой сената, принцепсом, т. е. первым среди равных – такова эта знаменитая формула. Система, созданная Августом, получает название принципата.

Сенат дарует Августу ряд почестей, а также титул императора как часть личного имени. (Напомним, что титул императора имел иное значение: он присваивался временно полководцу, одержавшему крупную победу. В дальнейшем слово император употребляется в его современном значении, т. е. полновластного главы государства.)

Октавиану также присвоен титул «Августа», т. е. «подателя благ»; прежде такие почести относились только к богам. Титул стал как бы вторым именем Октавиана; затем его стали звать Октавиан Август, а то и просто Август. Он также именовался «отцом отечества» (pater patriae), что придавало его власти и высший моральный авторитет. (До него так именовали после победы над Катилиной Цицерона.) Хитрый политик, Октавиан, одержав триумфальные победы, заявил, о желании отправиться на покой, что, как он и надеялся, вызвало бурное противодействие сената. По замечанию историка Диона Кассия, сенаторы умоляли, чтобы он «взял на себя единодержавие, и приводили всякие доводы в пользу этого до тех пор, пока, разумеется, не принудили его принять единоличную власть».

ОБОЖЕСТВЛЕНИЕ АВГУСТА. Видимо, памятуя о судьбе Юлия Цезаря и о стойкой неприязни римлян к царской власти, Август сохранил внешние атрибуты республиканского строя. Но при этом сосредоточил в своих руках все рычаги управления: он был пожизненным консулом, народным трибуном, стоял во главе сената, командовал армией, являлся верховным понтификом. Укреплению власти способствовало и то, что фигуре Августа придавали божественную, сакральную окраску. Мифологизация принцепса приобрела целенаправленный характер; литература и искусство играли в этом не последнюю роль, в чем нам предстоит убедиться при рассмотрении творчества Вергилия и Горация.

Провозглашалось, что с возвышением Августа в Риме грядет новая великая эпоха, «золотой век». Это должны были подчеркнуть грандиозные празднества и роскошные представления, на которые Август не жалел средств. Повсеместно утверждалось: мудрости Августа Рим обязан всеми своими победами и расцветом. Хотя биографы изображали Августа чуть ли не «скромнейшим из римлян», одновременно его увековечивали во множестве статуй, барельефов, мозаик, гемм, надписей; его лик был запечатлен на монетах. Поскольку сенатом его приемный отец Цезарь был объявлен богом, то Октавиан получил имя: «сын божественного» (Divi filius).

В этом плане Август явился как бы предтечей тоталитарных вождей XX века, соединяя непомерное властолюбие и честолюбие с откровенным лицемерием. В 1937 г. в Италии «дуче» Муссолини, устроил грандиозные празднества в честь 2000-летия со дня рождения Августа, которого он называл «отцом фашистского режима», что, конечно, более чем спорно. Известно, что «дуче» стремился представить свое фашистское государство прямым наследником славы и величия императорского Рима.

ПРИНЦЕПС КАК ЧЕЛОВЕК. Рекламируемое «благочестие» Августа далеко не соответствовало реальному облику принцепса, особенно в молодые годы. У него было три жены, и с разводами он особенно не церемонился.

Его связи с замужними женщинами ни для кого не были секретом. Ему специально подбирали любовниц, среди которых были и замужние женщины, и молоденькие девушки. Правда, клевреты находили оригинальное объяснение такой слабости «божественного» Августа. Подобным образом он якобы выведывал у своих любовниц планы политических противников, узнавал о настроениях в среде аристократии.

Несправедливо, однако, изображать Августа лицемером, черствым человеком. Рано потерявший отца, он почитал мать, а также сестру Октавию, бывшую некоторое время женой Антония. Желал с помощью подобного брака обрести в лице Антония союзника, но этого не случилось.

В истории осталась третья жена Августа – Ливия Друзилла, прожившая долгую жизнь и на 15 лет пережившая мужа. Она принадлежала к плебейскому роду Ливиев, но, будучи красивой, умной и расчетливой, удачно устроила личную жизнь. Плененный ее красотой, Август, фактически, отнимает ее у мужа, вводит в свой дом. Август любил Ливию, окружал заботой и неослабным вниманием, держал в курсе государственных дел, советовался по многим вопросам. Рассказывают, что он чуть ли не составлял конспекты важных разговоров с женой. Ливия была склонной к интригам женщиной, поддерживавшей «имидж» добродетельной супруги в духе идеалов «божественного» Августа.

Однако «святое семейство» Августа, видимо, искренне желавшего явить Риму поучительный образец добродетели, нельзя было считать благополучным. На исходе жизни принцепс в этом не без горечи признавался. Своих детей от Ливии у него не было. Два его внука, в которых он видел наследников, рано умерли. Еще один внук, Агриппа, дурно вел себя. Немало неприятностей доставляла Августу дочь Юлия, которая трижды была замужем, но отличалась столь вызывающим поведением, что Августу, в духе изданных им же законов в защиту морали, пришлось отправить ее в ссылку. Распущенной оказалась и внучка Августа – Юлия младшая, которая была сослана дедом на остров Тример у побережья Апулии. Семейные неурядицы огорчали Августа, который мрачно сетовал: «Лучше бы мне и безбрачному жить, и бесчестному сгинуть».

Август ушел из жизни в глубокой старости на руках у Ливии. Это было в 14 г. до н. э. Месяц его смерти был назван августом. Незадолго до кончины он спросил у друзей: «Удачно ли я сыграл комедию жизни?» и произнес такие стихи:

Коль хорошо сыграли мы, похлопайте

И проводите добрым нас напутствием.

2. Идеологическая и культурная политика принцепса

«ДЕЛА БОЖЕСТВЕННОГО АВГУСТА». Август проводил целеустремленную политику в области хозяйства, идеологии, культуры, стремился оздоровить экономику, подорванную длительными гражданскими войнами. Активно пропагандировал крестьянский труд, надеялся укрепить италийское земледелие. Откликом на эти требования Августа стали книги Вергилия: «Буколики» и «Георгики». Август также хотел сократить численность паразитирующего населения в Риме, перебивающегося за счет бесконечных подачек и продовольственных раздач. Одновременно ему было необходимо развлекать столичных люмпенов с помощью зрелищ.

Подводя жизнеуные итоги, Август писал: «Трижды я давал гладиаторские игры от своего имени и от имени своих сыновей. Во время этих игр участвовало в боях около 10 тысяч человек.

…От своего имени и от имени своих сыновей и внуков я 26 раз устраивал для народов травлю африканских зверей в цирке, или на форуме, или в амфитеатре».

Достижения своего правления принцепс обнародовал в знаменитой надписи: «Дела божественного Августа» (Res Gestae Divi Augusti). Она была выбита на медных досках в Риме, а также переведенная на греческий язык выставлялась во многих городах на Востоке Империи. Наиглавнейшими заслугами Август полагал три. Первое – это «спасение государства», т. е. уничтожение убийц Цезаря. Второе – «восстановление республики», т. е. передача власти сенату и народу, с чем, конечно, можно согласиться с большой натяжкой, учитывая безграничную власть принцепса. Третье – установление «Римского мира», т. е. укрепление границ государства.

Как государственный муж Август придерживался четкой жизненной философии, закрепленной в нескольких излюбленных его изречениях: «Спеши не торопясь»; «Осторожный полководец лучше безрассудного»; «Лучше сделать поудачней, чем затеять побыстрей». Что до разрекламированных полководческих талантов Августа, то они сильно преувеличены. Удачами на поле брани Август был обязан своему лучшему полководцу Агриппе, которого принцепс считал своей правой рукой. Сомнителен и миф о миролюбии Августа: при нем велось 12 войн. Самой значительной была война в Германии, которая завершилась разгромом римских легионов, ведомых наместником Варом, в Тевтобургском лесу (в 9 г. н. э.).

ПОПЫТКИ МОРАЛЬНОГО ОЗДОРОВЛЕНИЯ ОБЩЕСТВА. От Августа не укрылись процессы морального кризиса, поразившего римское общество. Принцепс стремился бороться с ними в законодательном порядке; пытался восстановить обычаи и традиции «славных предков», «идеалы доброго старого Рима». Желал укоренить такие нравственные принципы, как «благочестие», «верность», «мужество», «стыдливость». Религия была призвана сделать благочестие нравственной нормой. С этой целью возрождались древние религиозные традиции и правила.

Август также обнародовал брачное законодательство, ориентированное на придание большей устойчивости римской семье. Предписывалось сенаторам и всадникам вступать в брак: мужчинам в возрасте от 25 до 60 лет, женщинам от 20 до 50 лет. Невестой девушка могла стать не моложе 10 лет; период обручения мог длиться 2 года. В брак разрешалось вступать при достижении 12-летнего возраста. Накладывались санкции на людей, уклонявшихся от брака, поскольку в Риме становилось все больше холостяков, не желавших отягощать себя семейными узами. Одновременно поощрялось рождение и воспитание детей.

При Августе был издан т. н. «Юлиев закон против прелюбодеяния», направленный против супружеских измен. Неверность жены каралась лишением ее значительной части имущества. Дела о прелюбодеянии рассматривались в государственных судах как особо тяжкие преступления. Однако ожидаемого эффекта подобные законы не имели. Их обходили, например, с помощью фиктивных браков. Кроме того, мужья, сами не безгрешные, неохотно обращались в суд на предмет неверности жен. Историк Тит Ливий заметил по этому поводу: «Мы не можем терпеть ни наших пороков, ни средств против них».

Желая польстить плебсу, беднякам. Август обнародовал закон против роскоши, согласно которому ограничивались траты на пиры, наряды, строительство частных домов, бань, вилл и других сооружений. Но и этот закон игнорировался, а социальное и имущественное расслоение углублялось.

РИМ В ЭПОХУ АВГУСТА. В истории улавливается определенная закономерность. Правители, наделенные огромной властью, обычно желают увековечить свою эпоху монументальными сооружениями, призванными своей внушительностью олицетворять величие и неколебимость вождя. При Августе началось возведение крупнейших памятников, дворцов, храмов, арок. Ведущим видом искусства оставалась архитектура; причем строительство приняло поистине грандиозные масштабы. Был возведен форум Августа, символ государственного могущества. В его создании принимали участие греческие мастера. Наиболее значительной частью форума была стена высотой 36 метров.

При Августе был также воздвигнут на Марсовом поле Алтарь мира. На Алтаре имелся фриз, изображавший жертвоприношения Миру, в котором участвовали Август и члены его семьи. Алтарь мира представлял собой прямоугольное сооружение, примерно 11 м в ширину и длину и 6 м в высоту. Также был выстроен театр Марцелла на несколько тысяч зрителей. Август писал, что он, «приняв Рим кирпичным, оставил мраморным». Он относил эти сооружения к числу важнейших своих деяний. Рим должен был стать «витриной» могущественной империи. Строительство впечатляющих архитектурных шедевров было продолжено другими римскими императорами.

АВГУСТ И ЛИТЕРАТУРА. История древнего мира, в том числе восточных деспотий, знает немало примеров, когда всесильные властители стремились использовать литературу для придания блеска своему правлению. В этом смысле показательна и эпоха эллинизма, о которой шла речь в курсе истории греческой литературы: египетские цари из династии Птоломеев покровительствовали искусству, поэтам, а также ученым. Александрийские поэты (Каллимах, Феокрит) группировались вокруг двора Птоломеев.

И все же именно деятельность Августа явила наиболее яркий, отчетливый пример целенаправленной политики в области литературы, которая ориентировалась на «обслуживание» государственной идеологии.

Здесь мы сталкиваемся с проблемой: «Литература и власть» (или «Поэт и царь»); она не потеряет своей актуальности в разные периоды истории. Нам предстоит рассмотреть немало интереснейших сюжетов: Август и Овидий, Нерон и Сенека, Людовик XIV и Мольер, Фридрих Великий и Вольтер, веймарский герцог Карл Евгений и Гёте, Николай I и Пушкин, Николай II и Толстой, Ленин и Горький, Сталин и Горький, Сталин и Булгаков и многие другие.

МЕЦЕНАТ Август, не лишенный художественного вкуса и сам сочинявший заурядные стихи, всячески поддерживал писателей талантливых и лояльных режиму. И действовал при этом через своего друга и единомышленника Мецената (умер 8 г. до н. э.). Выходец из знатного рода, богач Меценат не занимал официальных государственных должностей, но в свое время помог Августу в борьбе за власть, выполняя некоторые его поручения. Он был эпикурейцем, любителем наслаждений и «сладкой жизни». Ходили слухи, что Август пользовался благосклонностью его молодой красивой жены. Меценат владел большим поместьем, а также дворцом в Риме. Будучи человеком образованным, знатоком изящной словесности, хотя и посредственным писателем и стихотворцем, Меценат «спонсировал» молодых поэтов, собиравшихся в его доме. В их числе были Вергилий, Гораций, Проперций. Он оказывал им материальную поддержку, передавал пожелания Августа относительно полезной для принцепса тематики, устраивал с ним встречи. Облагодетельствованные монаршим благоволением, поэты побуждались к тому, чтобы творить в официальном русле, а иногда и просто выполнять социальный заказ. Впрочем, было бы упрощением полагать, что Меценат подкупал талантливых поэтов. Он искренне любил литературу, обладал вкусом к прекрасному. Само же имя «Меценат» стало нарицательным.

3. Литература и культура в конце I в. до н. э. – начале I в. н. э. Общие тенденции

РАСЦВЕТ ПОЭЗИИ. «Век Августа» – век поэзии. Увлечение ею носило всеобщий характер. Гораций не без удивления констатировал, что в Риме все пишут стихи, «умеющие и неумеющие», даже принцепс «баловался» стихотворством и сочинил поэму «Сицилия».

Поэзия достигла своего высшего, классического выражения прежде всего в творчестве замечательной «пятерки»: Вергилия, Горация, Овидия, Тибулла и Проперция. Они трудились практически во всех стихотворных жанрах. Поэты «века Августа» опирались в первую очередь на опыт эллинов, начиная с Гомера и вплоть до «александрийцев». Но при этом не были, конечно, подражателями, демонстрируя и самобытность, и силу таланта.

В целом в литературе, как и в других видах искусства, например в архитектуре, обозначился поворот к классическим формам, простым, ясным. Обогатилась тематика и укрепилась связь поэзии с общенациональными задачами.

Формировался новый римский стиль, сочетавший гомеровскую простоту и величественность с той «гравировкой по металлу», отделкой формы, которая отличала «александрийцев». Возрос интерес к мифологии (у Вергилия, Овидия), что отражало интерес к «славному прошлому» Рима. Вергилий, самая крупная фигура эпохи, дал в «Энеиде» образец национальной эпической поэмы. Гораций осваивал лирические жанры, придав им, особенно оде, классическое совершенство. Блестящим мастером формы, наряду с Вергилием и Горацием, был Овидий, осуществивший поэтическую разработку мифологического наследия в «Метаморфозах» и «Фастах».

ТИБУЛЛ. Мастером любовной элегии был Тибулл (Albius Tibullus, 51–19 г. до н. э.). Проживший короткую жизнь, он – автор двух книг элегий, отмеченных грустной интонацией. В ряде стихотворений поэт изливает свои чувства к красавице Делии, мечтает о жизни с ней на лоне природы. Но во время болезни поэта прелестница уходит к состоятельному любовнику. В первой книге элегий автор откровенен в своих переживаниях:

Я же – закованный раб; в оковах красавицы милой,

Будто привратник, сижу. Близ непреклонных дверей.

Слава меня не влечет, моя Делия: быть бы с тобою, —

Может, кто хочет, меня вялым, ленивым бранить.

Видеть бы только тебя на исходе последнего часа

И, умирая, тебя слабой рукой обнимать.

Тибуллу удавалось передавать минорные, меланхолические настроения, им владевшие. К этому были основания. Другая возлюбленная Тибулла, гетера Немесида, красивая и бездушная, немало огорчала поэта, поскольку не скрывала того, что ее интересуют не возвышенные эмоции, выраженные стихотворным образом, а деньги и подарки.

Тибулл примыкал к кружку полководца писателя Корвина Мессалы, ему покровительствовавшему. Отошедший при Августе от политической деятельности, Мессала, в отличие от Мецената, не поощрял близких ему поэтов, в том числе и Тибулла, к тому, чтобы льстить принцепсу. В своих элегиях Тибулл использовал традиционный размер – элегический дистих. В нем одна строка – гекзаметр, другая – пентаметр.

ПРОПЕРЦИЙ. В жанре любовной элегии трудился и Проперций (Sextus Propertius, сер. I в. до н. э. – 15 г. до н. э.). Выходец из состоятельной семьи, входивший в кружок Мецената, друг Овидия, он испытал сильное влияние «александрийцев», особенно Каллимаха. Традиции последнего он перенес на римскую почву. Любовь – главная тема 4-х книг элегий Проперция.

Немало искренних строк Проперция было вдохновлено Кинфией: под этим именем он воспел гетеру Гостию, непостоянство, а то и просто вероломство которой приносило ему душевный дискомфорт. В одной из элегий он пишет:

Нет, Кинфия, ложью не силься готовой

Свои вероломства прикрыть;

Богов не испытывай клятвою новой:

Дай прежние им позабыть.

О дерзкая, знай, что грозит тебе кара

И с нею печаль для меня,

Когда рокового ты силу удара

Почуешь средь ясного дня.

В итоге он дает такой совет влюбленным:

Не верьте вы нежного чувства личине,

В ней правды ни на волос нет.

Хотя Проперций отдавал дань времени, а в ряде стихов восхвалял Августа, его значение для поэзии, прежде всего, как тонкого и «нежного» (по выражению Овидия) лирика.

ТИТ ЛИВИИ. Крупнейшим прозаиком рассматриваемого периода был выдающийся историк Тит Ливий (Titus Livius, 59 г. до н. э. – 17 г. н. э.), пользовавшийся августейшим благоволением.

Всемирно известен его фундаментальный труд «История Рима от основания города», состоящий из 142 книг. В нем охвачены события от основания Рима, от прибытия на италийскую землю Энея (того самого, кто станет героем «Энеиды» Вергилия) до современного ему периода, до печальной для римлян битвы в Тевтобургском лесу (9 г. н. э.). О своем смелом по масштабности замысле Тит Ливий писал: «…Я найду радость в том, что и я, в меру своих сил, постарался увековечить подвиги главенствующего на земле народа; и, если в столь великой толпе писателей слава моя не будет заметна, утешением мне будет знатность и величие тех, в чьей тени окажется мое имя. Сверх того, сам предмет требует трудов непомерных – ведь надо углубиться в минувшее более чем на семьсот лет, ведь государство, начав с малого, страдает уже от своей громадности».

Из всего этого крупномасштабного сочинения сохранилось только 35 книг. История для Тита Ливия не только кладезь увлекательных сюжетов и мозаика красочных характеров, она – «наставница жизни». Его труд одушевлен патриотическим пафосом, стремлением увековечить лучшие качества римлян: любовь к родине, чувство долга, практический ум, мужество, воинское искусство. Именно они позволили римлянам создать мощное государство, сделаться «владыками мира». Вместе с тем Ливий с тревогой писал об опасности: она виделась ему в неумеренном честолюбии политиков, в тирании и алчности. Одновременно он восхвалял добродетели предков, их обычаи; это отвечало политической философии Августа. Государственным идеалом Ливия была аристократическая республика.

Отношение власти к литераторам обнажилось в это время с достаточной откровенностью. Вергилий и Гораций, как будет подробно рассмотрено, ставшие певцами официальной идеологии, были обласканы Августом. Овидий же, не угодивший принцепсу, испытал на себе его непреклонный нрав и сменил завидный статус популярного поэта на роль несчастного ссыльного.

Римские поэты «века Августа» были популярны в России, активно переводились. Однако критики революционно-демократического направления (Белинский, Добролюбов, Чернышевский) были к ним во многом несправедливы, акцентируя внимание на идеологических моментах, поддержке ими августовского режима и идеологии.

Белинский, например, исходил из упрошенного тезиса, согласно которому эпоха Августа была отмечена «национальным развратом», «добродетель была мертвым абстрактом». Гораций объявлялся родоначальником «меценатской поэзии»; Чернышевский обнаруживал у Вергилия отсутствие «простоты, свежести, искренности», с чем трудно согласиться. Нелестны характеристики Горация, данные Добролюбовым. Таким образом, критики распространяли на оценку римских поэтов свое неприятие российских литераторов «верноподданического» типа: Булгарина, Кукольника. Правда, тот же Чернышевский, как бы оспаривая собственный идеологический подход, писал: «Не восхищаться Горацием, Вергилием, Овидием может только тот, у кого не достает эстетического чувства. Форма у этих поэтов доведена до высокого совершенства, и нашему эстетическому чувству довольно этой одной капли хорошего, чтобы удовлетворяться и наслаждаться».

Однако значимость названных поэтов не исчерпывается совершенством формы, что стало «общим местом» в трудах некоторых исследователей. В их творчестве, связанном с историческими реалиями августовской эпохи, были также выдвинуты коренные, «вечные» нравственно-этические и философские проблемы: жизнь и ее смысл; поиски идеала; дилемма личного и государственного, чувства и долга; любовь и ее проявления; поэтическое искусство и его назначение.

Все это дало основание назвать эпоху, в которую творили эти поэты, «золотым веком» римской литературы.

Глава XIВергилий

Я пел пастбища, нивы и вождей.

Вергилий

1. Жизненный путь. 2. На подступах к «Энеиде»: «Буколики» и «Георгики». 3. «Энеида»: жанр и композиция. 4. Странствия Энея (книги I–VI). 5. Эней в Италии. 6. Художественное своеобразие «Энеиды». 7. Вергилий в веках

В истории многих национальных литератур мы встречаем художников слова, занимающих неоспоримо главенствующее место по масштабу таланта, мастерству, значению. Но, главное, эти писатели – счастливые выразители духа своего народа, его менталитета, особенностей его художественной культуры. Для России это Пушкин, для Германии – Гёте, для Италии – Данте, для Англии – Шекспир, для Польши – Мицкевич, для Испании – Сервантес, для Франции, пожалуй, Вольтер… Подобный список можно продолжать. В Риме таким «поэтом номер один» был безусловно Вергилий. В сочиненной им самим краткой эпитафии есть строки: «Я пел пастбища, нивы, вождей». Так обозначены темы трех главных сочинений Вергилия: это его книга стихов «Буколики», земледельческая поэма «Георгики» и главное дело жизни – историко-мифологическая поэма «Энеида».

1. Жизненный путь

БИОГРАФИЯ. Жизнь Вергилия совпадает с одним из наиболее драматических периодов римской истории, второй половиной I в. до н. э., годами, насыщенными социальными конфликтами и войнами. И хотя поэт держался в стороне от политических бурь, они по-своему отозвались в его творчестве.

Публий Вергилий Марон (Publius Vergilius Маю) родился в 70 г. до н. э. в небольшом селении Анды близ Мантуи. Отец его был человеком незнатным: по одним сведениям – ремесленник, владелец мастерской керамических изделий, по другим – поденный рабочий. Но сыну постарались дать отличное образование. В разных городах Италии, в том числе в Риме и Неаполе, Вергилий изучал грамматику, риторику, философию, прежде всего эпикурейскую, которая пришлась ему по душе. В ораторском искусстве он не преуспел, да и общественная деятельность была ему, человеку скромному до застенчивости, не по нраву. Он предпочитал тихую жизнь в провинции, неспешную работу над рукописями на лоне природы, вдали от шумных городов. Во время гражданской войны между Цезарем и Помпеем он находился в Неаполе. Когда после гибели Цезаря (44 г. до н. э.) вновь вспыхнул вооруженный конфликт, то имение Вергилия было конфисковано в пользу ветеранов Октавиана. Поэт обратился за помощью к полководцу и оратору Асинию Поллиону, который ему покровительствовал. Именно он помог Вергилию возвратить поместье.

Приложил руку к этому также и Меценат, с которым Вергилий познакомился в 38 г. до н. э. и который сыграл огромную роль в его судьбе. Позднее Вергилий становится главой кружка литераторов, группировавшихся вокруг Мецената, куда он ввел и своего прославленного современника Горация. Благодаря Меценату Вергилий становится известным и самому Октавиану, с которым, между прочим, учился когда-то в одной школе. Октавиан, не лишенный художественного вкуса, оценил талант Вергилия, выказывал ему неизменную заботу и симпатию, отчетливо понимая, что поэт подобного масштаба мог бы украсить его правление. Октавиан ненавязчиво, действуя через Мецената, оказывал влияние на общее направление творчества Вергилия, «подсказывал» ему темы.

ОБЩИЙ ХАРАКТЕР ТВОРЧЕСТВА. Ранние поэтические опыты Вергилия несут следы учебы у поэтов неотериков, в частности у Катулла, а также Лукреция. Первым зрелым произведением стала его книга «Буколики» (42–39 гг. до н. э.), имевшая успех, выдвинувшая автора в первые ряды римских литераторов. Следующая книга, земледельческая поэма «Георгики», писалась по прямому совету Мецената. Время работы над ней (37–31 гг. до н. э.) совпало с ужесточением противостояния между Октавианом и Антонием, завершившимся новой войной. Оконченная поэма была прочитана Октавиану, вернувшемуся в Рим уже триумфатором после победы при Акции. Она заслужила одобрение принцепса не только за свои художественные достоинства, но и потому, что отвечала политике принцепса, направленной на возрождение сельского хозяйства, подорванного бесконечными гражданскими войнами, а также на поднятие престижа италийского крестьянина.

Но главным делом жизни Вергилия была поэма «Энеида», замысел которой долго и тщательно вынашивался. К написанию же ее поэт приступил после 28 г. до н. э., когда в Италии воцарился долгожданный мир, Август сосредоточил всю полноту власти и сделались очевидны первые плоды его деяний. Август следил за тем, как продвигалась работа Вергилия, и всячески ее стимулировал. Знали о поэме и члены кружка Мецената. На слуху были слова поэта Проперция о том, что созидается нечто большее, чем «Илиада». Вергилий был человеком слабого здоровья, прогрессирующий недуг, туберкулез, подтачивал его силы. Тем не менее он трудился с завидной целеустремленностью. Без ложной скромности, не уповая на лавры «римского Гомера», он понимал масштабность и значимость своего создания. Есть сведения, что в 23 г. до н. э. Вергилий впервые посетил Грецию, чтобы увидеть родину автора «Илиады», места, где происходило действие его поэмы. Он пробыл там около трех лет; его болезнь обострилась. По возвращении из Греции в 19 г. до н. э. он скончался в портовом городе Бриндизи. Перед смертью он просил друзей сжечь «Энеиду», поскольку считал рукопись не до конца отработанной: он не успел ее отредактировать. Однако Август предотвратил гибель шедевра и велел его издать.

2. На подступах к «Энеиде». «Буколики» и «Георгики»

«БУКОЛИКИ» (Bucolica) – первое крупное сочинение Вергилия; оно обычно переводится как «Пастушеские стихотворения». Это сборник, состоящий из десяти эклог; (слово «эклога» греческого происхождения, соответствует русскому «избранное»). Этим словом обозначаются отдельные небольшие поэмы, чем подчеркивается ее фрагментный характер.

Как уже отмечалось, римские писатели опирались на опыт эллинов, учились у них литературному мастерству. Один из наиболее ярких тому примеров – Вергилий. Безусловным ориентиром для «Буколик» послужили идиллии одного из крупнейших греческих поэтов эллинистической эпохи – Феокрита. Идиллией называлось лирическое стихотворение, представлявшее сценку или пейзажную зарисовку. В идиллиях Феокрита на фоне сицилийской природы действовали идеализированные пастухи, исполнявшие песни, зачастую пронизанные любовным томлением. Благодаря Феокриту идиллия закрепилась как жанр также и в римской поэзии.

Зависимость Вергилия от Феокрита – очевидна. Переклички с отдельными мотивами и приемами александрийского поэта – налицо. Однако Вергилий не был простым подражателем. В «Буколиках» он проявляет и оригинальность, и высокое мастерство.

ТЕМАТИКА ЭКЛОГ. В «Буколиках» выделяются две группы эклог. Первая группа – это пастушеские эклоги в «чистом виде». Так, II эклога построена как традиционная песня-жалоба пастуха Коридона, безнадежно влюбленного в прекрасного юношу Алексиса. Вокруг Коридона – густой лес, цветы, фиалки, поют цикады. У пастуха – тысячи овец, прекрасное белоснежное молоко. Коридон зовет Алексиса разделить с ним радости сельской жизни. Герой корит себя:

Ах, Коридон, Коридон! Каким ты безумьем охвачен!

В V эклоге действуют два пастуха – Меналк и Мопс; последний поет трогательную песню о гибели мифического пастуха Дафниса, покровителя сицилийских пастухов, который, согласно мифу, был после смерти обожествлен. В VIII эклоге в центре – любовные излияния двух пастухов, Димона и Алфесибея. В X эклоге в маске пастуха выступает поэт Корнелий Галл, младший из «неотериков», основоположник жанра римской элегии, который в песне томится неразделенной любовью. Его чувство исполнено нежности и тоски:

Вы, дети Аркадии, в пенье

Всех превзошли. Как сладко мои успокоятся кости,

Если ваша свирель про любовь мою некогда скажет.

Своеобразной внутренней темой всех эклог стали слова поэта Галла:

Все покоряет любовь, и мы покоримся любви.

Вторая группа эклог отмечена аллегоризмом. В I эклоге пастух Титир живет мирной счастливой жизнью: у него «творога изобилье», «свежие плоды». Исследователи усматривают в Титире автобиографические черты, а в тексте эклоги – скрытую благодарность Августу, вернувшему Вергилию конфискованное у него поместье. VI эклога посвящена Альфену Вару, проконсулу, покровителю Вергилия. По форме эклога – это наставление лесного божества пастухам, которым следует «тучных овец пасти» и «петь негромкие песни».

Особо интересна IV эклога, рисующая наступление утопического золотого века. Согласно представлениям римлян, мировой круг жизни проходит через ряд сменяющих друг друга периодов. В момент написания эклоги (40-е годы до н. э.) должен был завершиться круг Дианы, т. е. железный век, и настать круг Аполлона, т. е. золотой век. В эклоге речь шла о рождении некоего младенца, которому суждено стать провозвестником нового счастливого времени.

Снова с высоких небес посылается новое племя.

К новорожденному будь благосклонна, с которым на смену

Роду железному род золотой по земле расселится.

Об этом мальчике сообщалось, что «жить ему жизнью богов», что он «увидит богов и героев сонмы, они же увидят его к себе приобщенным». Комментаторы немало потрудились над вопросом о том, кого имел в виду Вергилий, изобразивший «божественного младенца». Главенствует мнение, что поэт предсказал здесь рождение Иисуса Христа. Это дало основание объявить Вергилия «первым христианским поэтом», предтечей христианства, что обусловило благосклонное отношение церкви к наследию поэта уже в более позднюю средневековую эпоху. В этой же эклоге Вергилий восхвалял преимущества мирной жизни, которая противопоставлялась гражданским войнам и конфликтам, опустошавшим Италию.

В целом Вергилий демонстрирует зрелое мастерство, отточенность формы и одновременно задушевность. Это делает «Буколики» классическим образцом римской поэзии.

«ГЕОРГИКИ» (Georgica). Вторая известная книга Вергилия – это своеобразная земледельческая поэма, отмеченная его крепнущим поэтическим искусством. В ней поэт – горячий патриот Италии, влюбленный в ее природу, симпатизирующих сельским труженикам. В поэме налицо дидактический элемент, что вызывает в памяти как «Труды и дни» Гесиода, так и поэму Лукреция «О природе вещей», традиции которых Вергилию были близки. Опирался он и на специальные труды римских ученых и поэтов, посвященные земледелию, пчеловодству, ботанике, флоре и фауне. Но, прежде всего, поэма – свидетельство неиссякаемой наблюдательности Вергилия, его не заемного знания быта селянина. В поэме четыре части. Она открывается такими строками:

Как урожай счастливый собрать, под какою звездою

Землю пахать, Меценат, и к вязам подвязывать лозы

Следует, как за стадами ходить, каким попеченьем

Скот разводить и каков с бережливыми пчелами опыт,

Стану я здесь воспевать.

ОСОБЕННОСТИ ТЕМАТИКИ. Поэт освещает основные сферы сельского хозяйства. В первой части предмет внимания – земледелие, орудия землепашца, виды работ в разные времена года. Во второй части воспевается Вакх, бог виноградарства, садоводства. Тема третьей части – скотоводство; с нескрываемой симпатией и компетенцией пишет поэт о конях, которыми не устает любоваться. Четвертая часть посвящена пчеловодству, «дару богов, меду небесному».

На первый взгляд, Вергилий обращается к материалу явно непоэтическому, к «производственной» теме. Что это – умело зарифмованное пособие по основам агротехники? Конечно, сочинения, излагающие в стихотворной форме основы различных знаний, были популярны в римской литературе. Что до изображения трудовых процессов, то оно всегда оставалось для писателя трудной и неблагодарной эстетической задачей.

И все же силой могучего таланта Вергилию удается сделать «труды и дни» земледельца достойными высокой поэзии. В чем его секрет? Прежде всего в том, что человек и природа находятся у поэта в гармонии друг с другом. Земледелец обрабатывает поле, сеет, культивирует плодовые деревья, приручает домашних животных, ухаживает за пчелами. Своими деяниями он улучшает, облагораживает природу. Об этом Вергилий пишет не только с увлечением, но с безусловным знанием дела. Взяв наугад едва ли не любой пассаж поэмы, мы обнаружим в нем немало конкретных и одновременно живых подробностей. Даже описывая самые прозаические веши, Вергилий остается истинным художником.

Вот что еще: какие бы кусты на полях ни сажал ты,

Больше навоза клади да прикрой хорошенько землею,

Пористых сверху камней наложи да немытых ракушек —

Воды меж них протекут и воздушные струйки проникнут.

ГИМН ТРУДУ. Как и Гесиод, Вергилий убежден, что труд не просто дает средства к существованию. Он имеет нравственную ценность, ибо преображает природу. Прекрати человек работать, и мир погрузится в хаос. Труд вносит в мир гармонию и целесообразность. Одна из замечательных поэтических формул Вергилия: «Labor omnia vincit!» (Труд побеждает все). Текст поэмы – тому подтверждение. Герой Вергилия – не солдат-завоеватель, не полководец-триумфатор, не ритор, не лицо, облеченное властью, не знатный патриций. Это – простой, безымянный сельский труженик, созидающий материальные ценности.

Вергилий словно бы ведет доверительный разговор с читателем. В его стиле не только подробно-достоверные детали «технологических процессов». В нем и лирические отступления, и моральные сентенции, и философские размышления. Поэтические пейзажи пронизывают поэму:

Ранней весною, когда от седых вершин ледяная

Льется вода и земля под Зефиром становится рыхлой,

Пусть начинает стенать, со вдавленным двигаясь плугом,

Вол, и сошник заблестит, добела бороздою оттертый.

Нива ответит потом пожеланьям селян ненасытных,

Ежели два раза жар испытает и два раза холод.

Жатвы такой ожидай, что будут ломиться амбары!

В поэме выражен и этический идеал Вергилия – счастливая жизнь селянина:

О, блаженные слишком – когда бы свое счастие знали —

Жители сел! Сама вдалеке от военных усобиц

Им изливает земля справедливую легкую пищу.

Эти люди не жаждут роскоши, суетной славы, зато, «верен их покой», а «жизнь не знает ошибок».

3. «Энеида»: жанр и композиция

ЖАНРОВОЕ СВОЕОБРАЗИЕ. «Энеида» (Aeneis) была «книгой жизни» Вергилия. Она писалась в годы, когда в Риме наступила мирная жизнь, государство окрепло, а Октавиан Август находился в лучах славы. Именно в это время с особой настоятельностью в обществе ощущалась потребность в литературном произведении, которое бы масштабностью и совершенством соответствовало политическому и военному величию Рима. На долю Вергилия выпало то, что не удалось в полной мере римскому поэту Квинту Эннию (III в. до н. э.), автору поэмы «Анналы», а именно – создать римский эпос. Вергилий творил в иное время, когда римская литература достигла зрелости. Он обладал писательской волей и мастерством, без которых подобная задача осталась бы невыполнимой.

Замысел Вергилия – прославить Рим, римлян, Августа – требовал достойной художественной формы. Конечно, перед ним был непререкаемый образец – Гомер. Его присутствие постоянно ощутимо в «Энеиде»; мы будем к этой особенности поэмы не раз возвращаться. «Энеида», впрочем, была связана не только с гомеровскими поэмами, но и со всем комплексом легенд и мифов о разрушении Трои, о судьбах воевавших под Троей героев. Мифологический элемент иллюстрировал мысль о божественном происхождении Рима.

В «Энеиде» Вергилий обращался к легендарному прошлому Рима, к истокам национальной истории, к основанию великой державы. В поэме он освоил обширный научный и исторический материал. Его ученость, эрудиция ощутимы буквально в каждой строчке поэмы.

МИФОЛОГИЧЕСКАЯ ОСНОВА. Главным героем, родоначальником римлян, выступает в поэме Эней, один из участников Троянской войны. Сын Анхиза и самой Венеры, он был родственником троянского царя Приама: оба они вели свою родословную от Дардана, сына Зевса. Таким образом, Эней – божественного происхождения. Он прибыл под Трою через девять лет после начала войны, был соратником Гектора, вместе с ним нападал на ахейские корабли. Когда греки вошли в Трою, Эней храбро бился с врагами, чудом избежал гибели. Боги предначертали ему, что он станет основателем римской державы. Этот мотив присутствует и в народных преданиях об Энее, издавна бытовавших в Италии. Римские поэты Невий и Энний также упоминают Энея как основателя Рима и выходца из Трои. Кроме того, прародителем Рима считался италийский город Альба Лонга, основателем которого был Асканий, сын Энея, который получил имя Юл. Он основатель легендарного рода Юлиев, к которому принадлежал Юлий Цезарь, а также его родственник Октавиан Август. Принцепс не случайно с очевидным пристрастием и заботой относился к работе Вергилия над поэмой: он доверил лучшему поэту Италии создать художественную версию божественного происхождения своего рода.

Мифологические персонажи «сосуществуют» в поэме с реальными историческими лицами: во время посещения подземного мира Эней наблюдает тени многих деятелей римской истории. Герои зависят от воли богов. Последние, как и в гомеровских поэмах, нередко совещаются друг с другом, решают человеческие судьбы, вмешиваются в поступки людей. Немалую роль играют предсказания, вещие сны, призраки умерших и т. д.

«Энеида», написанная дактилическим гекзаметром, – историко-мифологическая героическая поэма. Вергилий берет на вооружение многие сюжетно-композиционные и стилевые приемы гомеровского эпоса. И одновременно в поэме ощутима рука оригинального мастера.

КОМПОЗИЦИЯ. Тема поэмы задана в ее первых «хрестоматийных» строках:

Битвы и мужа пою, кто в Италию первым из Трои —

Роком влекомый беглец – к берегам приплыл Лавинийским.

«Энеида» раскрывает судьбу Энея, лежащую в основании римской истории. Поэма состоит из 12 книг, которые образуют две отчетливо выделяемые части. Книги 1–6-я – это странствия Энея от падения Трои до высадки в Италии. Эта часть напоминает «Одиссею», сам же Эней может быть сопоставлен с хитроумным и многострадальным Одиссеем. В 7–12-й книгах Эней в Италии, воюет с местными племенами: здесь преобладают батальные сцены. Эта часть напоминает «Илиаду», а герой уподобляется Ахиллесу.

Своеобразие «Энеиды» в том, что каждая книга поэмы выделяется как отдельное произведение, с завязкой и развязкой и внутренним сюжетом; в то же время она органично «монтируется» в общее целое. В отличие от гомеровских поэм, текущих наподобие плавного, насыщенного подробностями повествования, сюжет «Энеиды» строится как цепь ярких эпизодов, остродраматических сцен, за которыми ощущается точно выверенный литературный прием.

4. Странствия Энея (книги I–VI)

СЮЖЕТНЫЕ ПЕРИПЕТИИ ПЕРВОЙ ЧАСТИ. Книга первая, как и «Илиада», сразу вводит читателя в гущу событий: перед нами Эней, покинувший Трою, плывущий к северным берегам Италии. Но богиня Юнона, противница героя, повелевает Эолу, богу ветров, учинить бурю и «разметать» корабли «враждебного ей рода». «Повелитель бурь и туч дожденосных», Эол обрушивает неистовство стихий на флотилию Энея. С самой завязки поэмы Вергилий являет себя мастером изображения остродраматических сцен и ситуаций. В дальнейшем их будет в поэме немало.

…Меж тем ураганом ревущая буря

Яростно рвет паруса и валы до звезд воздымает.

Сломаны весла; корабль, повернувшись, волнам подставляет

Борт свой; несется вослед крутая гора водяная.

ЭНЕЙ В КАРФАГЕНЕ. В итоге суда Энея разбросаны по всему морю. Но морской бог Нептун, поднявшись из глубин и заслышав шум «возмущенного моря», неистовство ветров, не испросивших на это его воли, прекращает бурю. Спасенные корабли Энея приплывают к африканскому берегу, в страну, где правит молодая царица Дидона, которая была изгнана братом из Финикии. В Африке она возводит величественный храм в честь Юноны. Войдя в храм, Эней ошеломлен его щедрым убранством и отделкой, в частности настенными изображениями «илионских битв», портретами его соратников по Троянской войне: Атрида (Агамемнона), Приама, Ахилла и других. Значит, молва о деяниях под Троей долетела до африканских берегов. Наконец появляется Дидона, «многолюдной толпой окруженная юношей тирских». Гостеприимно принимает царица «беглецов, уцелевших от сечи данайской». Тронутая «страшной судьбой» Энея, Дидона устраивает роскошный пир в честь пришельцев. Богиня Венера, мать Энея, просит Купидона разжечь в Дидоне любовную страсть к герою. Она уповает, что Эней, плененный Дидоной, укроется от гнева Юноны. Но ее замысел приводит к трагическим последствиям.

РАССКАЗ ЭНЕЯ. Содержание второй книги – рассказ Энея на пиру у Дидоны о своих странствиях. Перед нами обширная ретроспекция, экскурс в прошлое. Это – композиционный прием, заставляющий вспомнить Одиссея на пиру у царя Алкиноя. Как и Гомер, Вергилий восстанавливает предысторию, перенося читателя к событиям от падения Трои до появления Энея у Дидоны.

Боль несказанную вновь испытать велишь мне, царица!

Видел воочию я, как мощь Троянской державы —

Царства, достойного слез, – сокрушило коварство данайцев.

Такой сентенцией открывается история Энея.

ГИБЕЛЬ ЛАОКООНА. Подходит к концу десятый год осады Трои. Но ее удается взять лишь благодаря хитрости. В лагерь троянцев перебегает грек Синон, который ложью усыпляет бдительность осажденных. Он излагает версию, согласно которой греки якобы намеревались принести его в жертву, но ему чудом удалось спастись. Греки же с помощью Афины выстроили огромного деревянного коня, которого поставили у стен Грои. Синон уверяет троянцев, что конь не представляет никакой опасности, а потому его можно ввести внутрь крепости. Между тем, в чреве коня спрятались вооруженные ахейские воины. Троянцы взламывают стену и ввозят в пределы города деревянного коня. Однако жрец Лаокоон предупреждает их:

Все вы безумцы! Верите вы, что быть без обмана могут данайцев дары?

Другой перевод: «Бойтесь данайцев, дары приносящих». Это выражение вошло в поговорку. Вот как описана гибель Лаокоона:

Вдруг по глади морской, изгибая кольцами тело,

Две огромных змеи (и рассказывать страшно об этом)

К нам с Тенсдоса плывут и стремятся к берегу вместе:

Тела верхняя часть поднялась над зыбями, кровавый

Гребень торчит из воды, а хвост огромный влачится,

Влагу взрывая и весь извиваясь волнистым движеньем.

Стонет соленый простор; вот на берег выползли змеи,

Кровью полны и огнем глаза горящие гадов,

Лижет дрожащий язык свистящие, страшные пасти.

Мы, без кровинки в лице, разбежались. Змеи же прямо

К Лаокоону ползут и двоих сыновей его, прежде

В страшных объятьях сдавив, оплетают тонкие члены,

Бедную плоть терзают, язвят, разрывают зубами;

К ним отец на помощь спешит, копьем потрясая, —

Гады хватают его и огромными кольцами вяжут,

Дважды вкруг тела ему и дважды вкруг горла обвившись

И над его головой возвышаясь чешуйчатой шеей.

Тщится он разорвать узы живые руками,

Яд и черная кровь повязки жреца заливает,

Вопль, повергающий в дрожь, до звезд

подъемлет несчастный…

Таковы отпечатывающиеся в нашей памяти подробности гибели Лаокоона и его сыновей. Они задушены змеями. Но простодушные троянцы усматривают в этом отмщение богов жрецу, лживому предсказателю, пожелавшему лишить их добычи – деревянного коня.

Трагическая гибель Лаокоона сделалась темой мирового искусства. Шедевром эллинистической скульптуры является «Группа Лаокоона», созданная тремя мастерами: Агссандром, Афинодором и Полидором. Она хранится в Ватиканском музее. Это произведение сыграло огромную роль в формировании классицизма в изобразительном искусстве; ее подробно анализирует выдающийся немецкий писатель и эстетик Г. Э. Лессинг в своем трактате «Лаокоон» (1766), одном из основополагающих документов мировой эстетической мысли. Сюжет Лаокоона использовал в своей картине великий испанский живописец Эль Греко.

ЭНЕЙ В ПЫЛАЮЩЕЙ ТРОЕ. Итак, отпраздновав захват добычи – деревянного коня, троянцы, не помышляя об опасности, отходят ко сну. Ночью к Энею является тень Гектора, который заклинает героя: «Сын богини, беги, из огня спасайся скорее! Стенами враг овладел, с вершины рушится Троя!» Оказывается, греки вышли из коня, в то время как другие, находившиеся за пределами Трои, лишь имитировали отплытие от осажденного города. Теперь они овладели его твердынями. Разгорается битва, город в огне, дома разрушаются. Ахейцы безжалостно истребляют защитников Трои.

Одна из самых пронзительных сцен второй книги – гибель Приама. Старец «облачает дряхлое тело в доспехи, надевает меч бесполезный». Пирр убивает Приама у алтаря, вонзив в него меч «по рукоятку». Захвачена в плен царица Кассандра. Мать Энея Венера является к сыну, сражающемуся на улицах Трои, со словами: «Бегством спасайся, мой сын, покинь сраженье! С тобою буду всегда и к отчим дверям приведу безопасно». С помощью богини Энею удается забрать своих близких, вырвав их из огня: старца отца Анхиза, супругу Креусу, дочь Приама и Гекубы, сына Аскания, прелестного ребенка. Посадив отца на плечи, Эней пробивается сквозь охваченный пожаром город к выходу, к Скейским воротам. В этот момент исчезает Креуса. Напрасно ищет ее Эней. Является призрак Креусы, который просит Энея не предаваться «скорби безумной». Все случилось по воле бессмертного владыки Олимпа. Энея же ждет в будущем «счастливый удел», и «царство», и «царского рода супруга».

Энею удается выйти из города: с ним остаются отец и сын. К герою присоединяются уцелевшие троянцы, которые вместе с Энеем скрываются на лесистой горе. Эней строит корабли и плывет со своими спутниками наудачу.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЭНЕЯ. Третья книга поэмы – это продолжение рассказа Энея, охватывающего шесть лет его скитаний. Рассказ выстроен в виде цепи колоритных эпизодов, напоминающих те, о которых поведал Одиссей царю Алкиною. Как и у Гомера, здесь у Вергилия присутствует элемент чудесного. Во время остановки во Фракии он слышит доносящийся из-под земли голос Полидора, убитого фракийским царем, захватившим его золото. Это заставляет Энея быстро от «преступной земли удалиться». Затем странники посещают Крит, но на острове свирепствует чума. На острове Строфада они встречают страшных гарпий. Остановившись на зимовку на мысе Акции (том самом, где Октавиан одержал свою памятную победу над Антонием), Эней и его спутники устраивают игры в честь Аполлона. Наконец они прибывают в Эпир, где прорицатель Гелен, один из сыновей Приама, ставший мужем Андромахи, вдовы Гектора, предсказывает герою поэмы, что он станет править Лациумом в Италии.

Бог только это тебе открывает устами моими.

В путь! И возвысь до небес великую Трою делами!

Так напутствует Гелен Энея. Последний благополучно избегает Сциллу и Харибду, а также циклопов во главе со «зренья лишенным» Полифемом – фигурами хрестоматийными, памятными по «Одиссее». Встречает Эней и Ахеменида, рожденного на Итаке, несчастного спутника Улисса (Одиссея), которого последний, чудесно ускользнув от Полифема, забыл в его пещере. В Сицилии умирает Анхиз: «усталого сына покинул лучший отец». На этом эпизоде Эней завершает свою повесть. О том, что случилось далее, сообщалось в первой части: разразившаяся буря пригнала корабли Энея к африканскому берегу, к Карфагену.

ЛЮБОВЬ ЭНЕЯ И ДИДОНЫ. В насыщенной множеством событий «Энеиде» есть эпизоды и сцены ключевые, хрестоматийные, которые буквально врезаются в память читателя. Такова история любви Энея и Дидоны, развертывающаяся в четвертой книге поэмы, одной из наиболее впечатляющих.

Вергилий по-новому, по сравнению с Гомером, пишет о любви: это страсть, которая томит, подчиняет себе человека. Дидона – жертва чувства, внушенного ей Купидоном.

Злая забота меж тем язвит царицу, и мучит

Рана, и тайный огонь, разливаясь по жилам, снедает.

Царица желает хранить верность памяти умершего мужа, но уже бессильна противостоять влечению. Своей верной подруге Дидона признается:

Гость необычный вчера приплыл к нам в город нежданно!

Как он прекрасен лицом, как могуч и сердцем отважен!

Верю, и верю не зря, что от крови рожден он бессмертной.

Тех, кто низок душой, обличает трусость. Его же

Грозная участь гнала, и прошел он страшные битвы…

Заметим: Дидону Эней поразил своим мужеством. (Вспомним, у Шекспира Отелло говорит о Дездемоне: «Она меня за муки полюбила, а я ее – за состраданье к ним».)

На этот раз две богини, Юнона и Венера, не соперничают друг с другом, объединяют усилия, чтобы обеспечить счастье двух людей. У каждой из них свои интересы. Юнона не хочет, чтобы Эней прибыл в Италию, а могущественный Рим сделался смертельной угрозой Карфагену. Венера же желает избавить сына от новых бедствий. Юнона предлагает соединить героев узами брака. Во время охоты Энея и Дидоны Юнона устраивает бурю, герои скрываются на ночь в пещере вдвоем и здесь происходит их соединение. Мало кто в античной литературе рисовал любовь, подобную гибельной страсти, с такой силой, как Вергилий:

Первой причиною бед и первым к гибели шагом

Был этот день. Забыв о молве, об имени добром,

Больше о тайной любви не хочет думать Дидона:

Браком зовет свой союз и словом вину прикрывает.

……………………………

Принят Дидоной он был и ложа ее удостоен;

Долгую зиму теперь они проводят в распутстве,

Царства свои позабыв в плену у страсти постыдной.

Но идиллия любви недолговечна. Вергилий ставит героя перед мучительной нравственной дилеммой: любовь или долг. Боги, и прежде всего Юпитер, напоминают Энею, что он «женщины раб», забыл о «царстве и подвигах громких», что для своего сына он должен «добыть Италийское царство и земли Рима». Эней, этот истинно римский герой, покорен воле богов. У него нет и мысли им перечить. А несчастная Дидона быстро догадывается о близкой разлуке с возлюбленным. Это повергает царицу в отчаяние. Она обрушивает на Энея упреки в «вероломстве». И одновременно заклинает «ложем любви», «недопетою брачною песней»: «Останься!» Герой же, «Юпитера воле послушен», лишь напоминает, что не является «повелителем собственной жизни», а потому плывет в Италию по указанию свыше. И это лишь обостряет муки царицы, уязвленной жестокосердием Энея, отказавшегося от ее любви. С несомненной психологической достоверностью обнажает Вергилий душевное состояние Дидоны, фигуры героической и трагической одновременно. Достойной соперничать с еврипидовскими Медеей и Федрой. Она то исполнена нравственного достоинства, то сломлена горем. Любовь сменяется злобой, царица предрекает жестокую вражду между карфагенянами и Римом, рождение грядущего мстителя, Ганнибала.

События неумолимо движутся к страшной развязке. Когда корабли Энея отплывают от африканских берегов, царица Дидона всходит на огромный погребальный костер и обнажает клинок, когда-то подаренный ей возлюбленным:

«Хоть неотмщенной умру – но умру желанною смертью,

С моря пускай на огонь глядит дарданец жестокий,

Пусть для него моя смерть зловещим знамением будет!»

Только лишь молвила так – и вдруг увидали служанки,

Как поникла она от удара смертельного, кровью

Руки пятная и меч. Полетел по высоким покоям

Вопль, и, беснуясь, молва понеслась по смятенному граду,

Полнится тотчас дворец причитаньями, стоном и плачем

Женщин, и вторит эфир пронзительным горестным криком.

В чем-то сходный сюжетный мотив мы встречаем в «Одиссее». Там главный герой по велению богов должен покинуть объятья нимфы Калипсо, у которой он провел семь лет. Одиссей оставляет нимфу ради родного дома, родной земли, Пенелопы, к которым держит путь. Калипсо с сожалением расстается с ним, посетовав, что боги позавидовали их счастью. Однако их разрыв не носит трагического характера, как у Энея с Дидоной.

ЛЮБОВЬ И ДОЛГ. В поэме Вергилия герой повинуется не просто воле Юпитера, но выполняет высший государственный долг. На первый взгляд, Вергилий историей Энея и Дидоны поэтизирует официальную августовскую политику. Эней, как идеальный римлянин, как гражданин, жертвует личным во имя высших государственных интересов. Но логика художественных образов и ситуаций говорит о другом. Дидона, чье чувство и сама жизнь безжалостно принесены в жертву высшим целям, вызывает сострадание читателя. И у него возникает один из «вечных вопросов», встающих перед людьми на протяжении их многовековой истории: разве человеческая жизнь, единственная и неповторимая, не является высшей ценностью? Разве, в конце концов, государство для человека, а не наоборот?! Так литература, столь удаленная от нас по времени, если не решает, то выдвигает проблемы неизменно актуальные! Героя же поэмы не оставит мучительная мысль о Дидоне. И позднее, увидев ее в подземном мире с раной в груди, он признается с сожалением: «Я не по воле своей покинул твой берег, царица!» Но Дидона, «твердая словно кремень», молчит, а затем исчезает. Ее молчание – весомее слов.

ЭНЕЙ В СИЦИЛИИ. После драматического накала четвертой книги атмосфера пятой – более спокойная. Оставивший Карфаген Эней с друзьями останавливается в Сицилии. Там он устраивает поминальные игры в память своего отца Анхиза, в первую годовщину его смерти. Поминальные игры были традицией у греков; в 23-й песне Илиады описываются такие же игры в честь Патрокла, друга Ахилла, павшего от руки Гектора. В честь же самого Гектора в Трое устраивается поминальный пир. Традиция эта была возрождена в Риме прежде всего усилиями Августа, стремившегося, с одной стороны, привить уважение к старине, с другой – побуждать молодежь к спортивным состязаниям. Вергилий рисует соревнования в гребле, беге, стрельбе, конном спорте. После этого на своих кораблях Эней достигает берегов Италии.

ЭНЕЙ В ЦАРСТВЕ МЕРТВЫХ. Значима и шестая книга поэмы. Около города Кумы, неподалеку от Везувия, на склоне горы – пещера, являющаяся входом в царство мертвых. Там Энея в храме Аполлона встречает пророчица Сивилла, «вещая дева», которую герой просит поведать о его будущей судьбе. «Ты, кто избавлен теперь от опасностей грозных на море! Больше опасностей ждет тебя на суше», – вещает Сивилла. Вместе с ней Эней, снабженный волшебной золотой ветвью, совершает нисхождение в загробный мир, описанный поэтом с большой обстоятельностью. Этот мотив уже присутствовал у Гомера (в 11-й песне «Одиссеи», где герой посещает царство мертвых, беседует с тенью матери, с боевыми друзьями – Агамемноном, Ахиллом); он получит развитие в дальнейшем, прежде всего в «Божественной комедии» Данте.

На пути Энея – различные чудовища. Харон перевозит его через реку Ахерон, он усыпляет пса Кербера. В Тартаре испытывают муки мифологические персонажи, грешники, бунтовщики, безбожники. Центральный эпизод – встреча с тенью отца Анхиза, праведника, находящегося в раю. Осчастливленный приходом сына, он произносит слова, щемящие своей подлинностью.

Значит, ты все же пришел? Одолела путь непосильный

Верность святая твоя? От тебя и не ждал я иного.

ПРОРОЧЕСТВО О ВЕЛИЧИИ РИМА. Вергилий вкладывает в уста Анхиза пророчество о будущем Рима, о «славе, что впредь Дарданидам сопутствовать будет», показывает сыну «души великих мужей». Он совершает своеобразный исторический экскурс от далекого прошлого до современной Вергилию действительности. И среди этих «великих мужей» называет Анхиз и Октавиана, правление которого ознаменует могущество Рима.

Наступление «золотого века».

Вот он, тот муж, о котором тебе возвещали так часто:

Август Цезарь, отцом божественным вскормленный, снова

Век вернет золотой на Латинские пашни.

Среди великих мужей – римский царь Тарквиний; патрицианские роды Деции и Друзы, давшие многих замечательных полководцев; Торкват, победитель галлов, напавших на Рим; Гракхи, народные трибуны; легендарный тираноборец Луций Брут (не надо путать с его потомком Марком Брутом, убийцей Цезаря). Говорит Анхиз – а его устами и сам Вергилий – об исторической миссии римлян. Уступая эллинам в изящных искусствах, научных достижениях, римляне призваны быть владыками мира.

Смогут другие создать изваянья живые из бронзы,

Или обличья мужей повторить во мраморе лучше,

Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней

Вычислят иль назовут восходящие звезды, – не спорю.

Римлянин! Ты научись народами править державно —

В этом искусство твое! – налагать условия мира,

Милость покорным являть и смирять войною надменных!

5. Эней в Италии (книги VII–XII)

Во второй части поэмы странствия героя сменяются военными эпизодами, в которых он «задействован» уже в Италии. Новый поворот повествования намечает Вергилий:

Петь начинаю

Я о войне, о царях, на гибель гневом гонимых,

И о тирренских бойцах.

Эней, выступавший до того многострадальным Одиссеем, предстает в облике мужественного Ахиллеса.

ЭНЕЙ И ЛАТИН. Седьмая книга начинается с описания старого царя Латина, который мирно правит в Лациуме своим народом латинами. В пришельце Энее он узнает того чужестранца, который предназначен в женихи его дочери Лавинии. Он гостеприимно принимает пришельцев, надеется, что они принесут мир на его землю. И готов отдать Энею руку Лавинии. Но ситуацию «взрывает» богиня Юнона, давняя противница троянцев. Она опасается, что ее недруг Эней воздвигнет новую Трою. Тщетно пытается она усовестить старого Латина, ранее обещавшего выдать свою дочь замуж за племянника Турна. По наущению Юноны фурия Аллекто воспламеняет в Турне ненависть к чужеземцам и, прежде всего, к Энею. Женщины латинянки под влиянием Аллекто требуют войны. Юнона развязывает кровавый конфликт.

Мирный и тихий досель, поднялся весь край Авзонийский.

В пешем строю выходят одни, другие взметают

Пыль полетом коней, и каждый ищет оружье.

Конец седьмой книги – это подробнейшее перечисление тех италийских мужей, которые составляют «антиэнеевскую» коалицию: враг надменных богов, суровый Мезенций вместе с юным сыном, красавцем Лавзом; Мессан, «укротитель коней», неуязвимый для огня и железа; потомок древних сабинян Клавз; амазонка, девушка Камилла, предводительница конницы; и многие другие. Подробный перечень растягивается почти на 200 строк и вызывает в памяти аналогичный прием в «Илиаде» – так называемый «каталог кораблей». После того как троянцы затравили на охоте царского оленя, возникает конфликт между ними и царем Латином, который в итоге отказывается от власти.

ЭНЕЙ И ЭВАНДР Хотя текст поэмы в этих, как и других книгах поэмы, плотно насыщен событиями, выделяются несколько главных, «ключевых» эпизодов, связанных с поединками героев в разгоревшейся войне. Вергилий использует тот же принцип в изображении войны, что и в «Илиаде». В восьмой книге Эней плывет вверх по Тибру, достигнув местности, где позднее будет основан Рим. Там его радушно принимает Эвандр, старый грек, живущий неприхотливо и просто, вождь тех, кто, покинув Аркадию, переселился на италийские земли. Эвандр сочувствует троянцам, отряжает своего сына Палланта на подмогу Энею, а также советует обратиться к этрускам, сделать союзниками это мужественное племя, когда-то сбросившее власть Мезенция.

ЩИТ ЭНЕЯ. По просьбе Венеры бог Вулкан (римская разновидность Гефеста) выковывает для Энея боевое оружие: шлем, клинок, меч «роковой для врагов», панцирь «прочный из меди алой, как свежая кровь». И главное – «щит несказанный», на котором «бог огнемощный италийцев и римлян деянья запечатлен сам». Здесь очевидная перекличка с описанием «щита Ахиллеса» в «Илиаде».

Аналогичное описание в «Энеиде» – это восхваление величия Рима, его исторических деяний, архитектурных памятников. Не забывает поэт упомянуть о битве при Акции, выкованной на щите, победе Октавиана над Антонием, о триумфе победителя:

Цезарь Август ведет на врага италийское войско,

Римский народ, и отцов, и великих богов, и пенатов;

Вот он, ликуя, стоит на высокой корме, и двойное

Пламя объемлет чело, звездой осененное отчей.

Всплывает и имя соратника Августа, полководца Агриппы, к которому «благосклонны и ветры, и боги». Изображены на щите и «тройной триумф» Августа, ликование в Риме, торжество победителя, за которым идут длинной вереницей побежденные народы и племена.

Видит все это Эней, материнскому радуясь дару,

И хоть не ведает сам на щите отчеканенных судеб.

Славу потомков своих и дела на плечо поднимает.

ГИБЕЛЬ НИСА И ЭВРИАЛА. Последующие книги насыщены сраженьями и поединками. В отсутствие Энея Турн вместе с племенем рутулов нападает на лагерь троянцев. Главный эпизод девятой книги – описание подвига двух друзей, прекраснейших юношей Ниса и Эвриала. На собрании вождей они сообщают о своем плане пробиться через лагерь рутулов к Энею, чтобы принести ему весть об опасности. Истребив немало спящих врагов, друзья выходят за пределы лагеря на дорогу, но в тот самый момент, когда, как кажется, опасность позади, их настигает разъезд неприятеля: беспечного Эвриала выдал его блестящий шлем. Он схвачен рутулами. Нис бросается на выручку друга в самую гущу врагов, разит их, но сам окружен, бьется, пока не падает замертво рядом с Эвриалом. В кратком лирическом отступлении поэт славит подвиг юношей:

Счастье вам, други! Коль есть в этой песне некая сила,

Слава о вас никогда не сотрется в памяти века,

Капитолийским доколь нерушимым владеет

Род Энея и власть вручена родителю римлян.

Воинская доблесть была в числе высших добродетелей у римлян. И Вергилий щедро наделяет ею героев поэмы. Соперники достойны друг друга на поле брани. И все же Эней выделяется среди бойцов не только храбростью, но и благородством.

БОЙ ТУРНА С ПАЛЛАНТОМ. В десятой книге сообщается о возвращении Энея вместе с Паллантом и его отрядом. Паллант, исполненный юной отваги, бросается в самую гущу боя, сходится с Турном, мечет в него копье, которое лишь слегка задевает тело могучего рутула. «Сам погляди, не острей ли у нас наточены копья», – восклицает Турн, и его удар, пробив «многослойную медь и железо», впивается в Палланта, который умирает, истекая кровью. «За союз с иноземцем платит недешево он», – восклицает Турн, пылающий ненавистью к Эвандру. Последующие события – очевидная перекличка с финалом «Илиады»: гибель Патрокла, месть Ахилла, его поединок с Гектором. Сняв доспехи с Палланта, Турн отдает его тело троянцам. Эней же, узнав о страшной беде, – как когда-то Ахилл, – вступает в битву, в поединке побеждает Мезенция и его сына Лавза, пытавшегося прикрыть отца.

ПОДВИГИ КАМИЛЛЫ И ЕЕ ГИБЕЛЬ. В одиннадцатой книге описан военный совет латинян. На нем с пламенной речью выступает Турн, которого оспаривает Дранк; последний «красно говорил, но пылок в сражениях не был». Полагая, что «нет спасенья в войне», увещевает заключить мир. Но торжествует точка зрения Турна, настаивающего на продолжении противоборства с троянцами. Кульминация этой книги – подвиги амазонки Камиллы, которая бьется с врагами вместе с отрядом подруг, смелых всадниц. Троянец Арунт, улучив момент, направляет в нее дрот.

…Камилла не слышала свиста,

Не увидала копья, что летело, эфир рассекая,

В тело доколе оно под грудью нагой не вонзилось,

Девичьей крови доколь не испило из раны глубокой.

…………………

Никнет, слабея, она, охладелые веки смежает

Смерть, и с девичьих щек исчезает пурпурный румянец.

ЕДИНОБОРСТВО ЭНЕЯ И ТУРНА. Конец войне кладет единоборство Энея и Турна – центральный эпизод заключительной двенадцатой книги поэмы. Видя, как «изнемог враждебным сломленный Марсом дух латинян», как измучен старый царь Латин, Турн посылает гонца к Энею с предложением: если в поединке верх возьмет Турн, троянцы уйдут в поисках нового пристанища; если победит Эней – пришельцы основывают свой город и закрепляют союзом отношения с латинянами. Заключенное перемирие, однако, нарушается (как и в «Илиаде» после поединка Менелая с Парисом), противники сходятся в общей сече. Эней и Турн стремятся найти друг друга. И здесь, как и в «Илиаде» во время поединка Ахилла с Гектором, решающее слово остается за богами. Юнона, с горечью наблюдая за кровопролитием, говорит верховному богу Юпитеру, что желает «ненавистные битвы покинуть».

Пусть примирятся враги, пусть на счастье празднуют свадьбу,

Но с пришлецами союз на любых заключая условьях,

Древнего имени пусть не меняет племя латинян.

Наконец, финальный аккорд поэмы – единоборство Турна и Энея. Турна сковывает страх, он медлит. Эней мечет в него копье, «молнии грозной удар», Турн падает, простирая руку, молит Энея:

Ты победил. Побежденный, к тебе на глазах авзонийцев

Руки простер я. Бери Лавинию в жены – и дальше

Ненависть не простирай.

Эней уже готов смилостивиться над Турном. Но замечает на нем золотую перевязь, снятую со сраженного Турном Палланта. Мщение берет над ним верх. Со словами: «Паллант моею рукою этот наносит удар», – добивает Турна.

Меч погружает он

С яростью в сердце врага, и объятое холодом смертным

Тело покинуло жизнь и к теням отлетело со стоном.

Этими стихами завершается поэма.

6. Художественное своеобразие «Энеиды»

В своем художественном развитии Вергилий прошел через три глубоких увлечения: в «Буколиках» – Феокритом, в «Георгиках» – Гесиодом, в «Энеиде» – Гомером. Но, опираясь на художественный опыт своих предшественников, на греческую традицию, Вергилий остается самобытным и оригинальным.

ВЕРГИЛИЙ И ГОМЕР. В «Энеиде», как уже подчеркивалось, он задался амбициозной целью: создать произведение национальное, значимое, которое стало бы для римлян тем, чем для эллинов – гомеровские поэмы. Характеризуя сюжетные перипетии «Энеиды» и ее структуру, нетрудно обнаружить уже отмечавшиеся нами, лежащие на поверхности параллели и с «Илиадой», и с «Одиссеей». Но Вергилий не просто «подражает» Гомеру, он с ним «соревнуется». Сопоставляя Энеиду с гомеровскими поэмами, не забудем, что Вергилий – художник совершенно иной исторической эпохи. Гомер – свидетель родо-племенных, во многом архаичных отношений; Вергилий – развитой, мошной государственной структуры.

При внешней схожести произведения эти весьма различны. «Илиада», «Одиссея» – подлинно народные произведения, они могут быть названы «энциклопедией эллинской жизни» на ее раннем этапе. Их творец – выразитель миросозерцания греков, их художественной культуры. В гомеровских поэмах, которые, по меткому выражению Белинского, как бы вылились из души эллинского народа, – неторопливость повествования, наполненность жизненных картин, предельная объективность, трогательная наивность и непосредственность «детства человечества». Мы словно не ощущаем в поэмах их творца.

Очевидны и композиционные различия у Гомера и Вергилия. Гомер очень подробен, обстоятелен, его поэмы подобны медленно текущей реке. Вергилий более экономен, лаконичен, две гомеровские поэмы он «сжимает» в одну. Кроме того, как уже отмечалось, у Вергилия поэтическое повествование – это цепь отдельных законченных эпизодов. Он строит его, как, условно говоря, кинематографист, т. е. мыслит «кадрами». Они довольно отчетливо выделяются, как было замечено, в тексте: гибель Лаокоона; смерть Приама; любовь и самоубийство Дидоны; Эней в подземном царстве; пророчество Анхиза; картины на щите Энея; Нис и Эвриал; амазонка Камилла и ее гибель в бою; поединок Энея и Турна и многие другие. Эпизоды эти являются своеобразными эпиллиями, т. е. малым эпосом, небольшими поэмами, популярными жанрами в александрийской поэзии, которые «привились» также в римской литературе.

ТЕНДЕНЦИОЗНОСТЬ «ЭНЕИДЫ». «Энеида», по сравнению с гомеровским эпосом, «вторична». Вергилий – многоопытный мастер, рассчитывающий свои приемы, подбирающий выразительные средства, нацеленные на то, чтобы эффективно воздействовать на читателя. В «Энеиде» дает о себе знать известная «заданность» каждого образа, эпизода, подчиненность повествования запрограммированной тенденции.

Генерализующая идея поэмы – прославление римской державы, Италии, Августа, его политики и официальных идеологических ценностей. И это определяет весь художественный строй «Энеиды». Подобная, лежащая на поверхности, нарочитая идеологическая направленность была, конечно, незнакома гомеровскому эпосу. Кроме того, мифологический пласт в «Энеиде» не был просто необходимой данью эпической традиции. Для Вергилия и его современников Троянская война, деяния Энея в Италии были не сказкой, не мифом, а реалиями, в которые они верили. Современник Вергилия историк Тит Ливий в своем капитальном многотомном труде «История Рима от основания города» полагал правомерным «освящать начало городов, примешивая божеское к человеческому». «Энеида» давала художественную интерпретацию официального взгляда на божественное, легендарное происхождение Рима.

ИДЕАЛИЗАЦИЯ ДРЕВНОСТИ. Тенденциозность дает о себе знать и в трактовке древности, представленной в явно идеализированном виде. Это отвечало политике Августа, который стремился возродить «доблесть предков», чтобы тем самым оздоровить общество, подверженное нравственному кризису. В древних римлянах Вергилий подчеркивает доброту, скромность, простоту. Таковы царь Латин и особенно латинизированный грек – царь Эвандр. Он живет непритязательно, в тесном доме, равнодушен к богатству, предлагает Энею не пренебречь его небогатой трапезой. По контрасту с современностью в поэме акцентирована устойчивость семейных и родственных уз у древних италийцев, наделенных развитым чувством чести. Таковы отношения Латина и его дочери Лавинии, Эвандра и его сына Палланта, Энея и его отца Анхиза. Однако, как заметил Н. А. Добролюбов, Вергилий «при всем своем красноречии не мог уже возвратить римлян империи к простой, но доблестной жизни их предков».

ОБРАЗЫ ПОЭМЫ. Тенденциозность «Энеиды» очевидна и в обрисовке характеров. Центральный герой Эней, как уже подчеркивалось, – воплощение идеальных черт римлянина. Прежде всего, он благочестив и религиозен. Любезный сын и заботливый отец. Послушен року, который его ведет, хотя в последних частях поэмы заметна его возросшая активность. Но все же он менее самостоятелен, чем гомеровские герои. Известная «пассивность» Энея – своеобразное отражение распространенной в Риме философии стоицизма, в основе которой – принцип покорности неумолимой судьбе и стойкости перед ее ударами. Эней – человек долга. Он выполняет возложенную на него историческую миссию. Второй брак Энея с Лавинией, смешение троянцев с италийскими племенами – все это исполнено идеологической значимости. Своим происхождением от двух народов Риму предуказано господствовать на Западе и на Востоке, римлянам – быть «владыками мира».

Несомненная «заданность» дает себя знать в обрисовке других персонажей. Отец Энея Анхиз – мудрый старец, патриарх, наделенный даром предвидения. Сын Энея Асканий – красавец, доблестный юноша, достойный роли основателя рода Юлиев. Воплощение доблести – Турн и амазонка Камилла. Покорен воле богов царь Латин. И все же герои «Энеиды» несут печать некоторого схематизма, они не запечатлеваются в нашей памяти, не становятся нашими духовными спутниками, подобно полнокровным созданиям Гомера, таким, как Пенелопа, Андромаха, Гектор, Ахилл и другие. Исключение составляет образ Дидоны, может быть, самый яркий в поэме. Трагическая фигура, она пленяет нас силой страсти и мучительных переживаний. Образ Дидоны остался в литературе: она действует в книге Овидия «Героиды», в рыцарском романе.

Знаменательно, что образ этот имеет мифологическое происхождение. Дидона считалась одной их финикийских богинь. Греки, жившие в Сицилии, сделали ее смертной женщиной, которая спаслась от преследований своего брата в городе Тире, бежав в Северную Африку. Там ей предоставил убежище местный царь Ярб. Последний обещал выделить ей столько земли, сколько способна покрыть шкура вола. Тогда мудрая Дидона разрезала эту шкуру на тончайшие кусочки, которыми оградила значительный участок земли. На нем и был построен Карфаген. В этот момент и происходит в поэме се встреча с Энеем.

В изображении богов (Юпитера, Юноны, Венеры, Вулкана и др.) Вергилий сохраняет общую торжественность тона, свойственную «Энеиде». Это исключает моменты «снижения» олимпийцев, которые встречаются у Гомера (например, история о том, как боги застали на брачном ложе Ареса и Афродиту, изменившую мужу Гефесту).

СТИЛЬ И ЯЗЫК «ЭНЕИДЫ». В отличие от эпического спокойного стиля гомеровских поэм, Вергилий тяготеет к сгущению красок, к эффектам, призванным поразить читателя. Достаточно вспомнить такие «страшные» сцены, как пожар Трои, убийство Приама у алтаря, гибель Лаокоона и его сыновей, задушенных змеями, смерть Дидоны на жертвенном костре и другие. Герои проявляют чувства бурно, неистово. Как и у Гомера, средство общения героев – речи. Но у Вергилия речи обычно исполнены патетики. В отличие от несколько простодушной велеречивости гомеровских персонажей, герои «Энеиды» рассуждают, будучи вооружены правилами риторики, с несомненным ораторским пафосом, используя доказательства и философские сентенции. Вот пример сентенции, вложенной в уста Энея: «Одно спасение для побежденных – не искать никакого спасения». По правилам риторики построена речь перебежчика Синона, убеждающая троянцев в его мнимой искренности, что позволило осуществить коварный план. Как заметили многие исследователи, Вергилий был «искусный ритор» (В. Белинский).

Другая особенность «Энеиды» – ее ученость, насыщенность текста мифологическими и историческими реалиями, символами и намеками, нередко требующими специального комментария. Это сближает «Энеиду» с теми образцами ученой поэзии, которая отличала эпоху эллинизма. Вергилий же предстает не только как поэт, как мастер, в совершенстве владеющий стихотворной техникой и всей палитрой художественных приемов, но и как эрудит, ученый.

«Энеида» – пример гармонии формы и содержания. Величие темы подчеркнуто торжественной манерой, широким использованием архаизмов. Последние усиливали пафос поэмы, этого апофеоза старинных добродетелей. Вергилий мобилизует все богатство изобразительных средств, метафор, эпитетов; пользуется он и эвфонией, звукописью, а также и аллитерацией. Вот как удачно передан в переводе шум, вызванный бегом конницы:

Топотом звонким копыт оглашается пыльное поле.

Язык Вергилия по праву считается классической латынью.

Поэтому отрывки из поэмы включаются в хрестоматии как наиболее удачные образцы для изучения. Замечательны и сентенции, «пропитывающие» стиль Вергилия. Вот некоторые из них: «Любовь к родине превозможет все»; «Не слишком верь окраске»; «Зла проворней молвы не найти на свете иного, / Крепнет в движенье она, набирает силу в полете»; «Кто дерзнет сказать, что солнце лживо»; «Не отступай перед бедой, а прямо иди ей навстречу»; «С теми фортуна, кто храбр».

7. Вергилий в веках

Вергилий, скромный по природе, не был обделен славой. При жизни им восторгались современники, Август же умело явил согражданам пример благодарного отношения к поэту как национальному достоянию. В античном мире Вергилий безоговорочно воспринимался как классик. В школах штудировали его стихи, по ним овладевали грамматикой и стилистикой латинского языка. Вергилий явился своеобразной знаковой фигурой, олицетворявшей римскую культуру, литературу.

ВЕРГИЛИЙ И ХРИСТИАНСТВО. В отличие от других античных авторов, Вергилий был объявлен первым христианским писателем, пророком, предсказавшим в «Буколиках», как уже отмечалось, явление Спасителя. Его сочинения входили в круг чтения в монастырских школах. Бытовало представление о Вергилии как о провидце, сумевшем предсказать христианство. В подобном духе, например, интерпретировались его «Буколики» как произведение сугубо аллегорическое. Пастух символизировал Христа, доброго пастыря, а овцы были людской паствой, им ведомой. В шестой книге «Энеиды», изображая подземное царство, Вергилий, как считалось, предварил христианскую концепцию загробного мира. Сивилла, давшая Энею золотую ветвь, символ бессмертия души, почиталась в средние века как святая.

В литературе средневековья Вергилий был, безусловно, самым популярным среди авторов античности. В «Божественной комедии» Данте именно Вергилий, его Учитель, становится проводником флорентийца по загробному миру. Во вступительной песни «Ада» Данте, заблудившийся в дремучем лесу, олицетворяющем человеческие заблуждения, встречает тень Вергилия, пришедшего помочь ему. Вергилий вызывает из адских глубин Беатриче. Вергилий олицетворяет Разум, Беатриче – Веру.

Героико-мифологическая традиция, идущая от Вергилия, была воспринята рыцарской литературой, которая осваивала античные сюжеты: подвиги Гектора, Энея, героев Троянской войны. Эти персонажи трактовались в духе благородных средневековых рыцарей. Как идеальный рыцарь представлен главный герой романа Жана де Граве «Роман об Энее». Разрабатывалась в рыцарском романе и любовная тема на основе истории Энея и Дидоны.

ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ. Увлечение античностью – замечательная черта, которой отмечена эпоха Возрождения. Предпринимались попытки создания национальных героических поэм по примеру Гомера и особенно Вергилия: таковы поэмы «Африка» Петрарки, «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо, «Неистовый Роланд» Ариосто, «Франсиада» Ронсара. В XVII–XVIII вв. эти попытки были продолжены в «Потерянном рае» Мильтона, «Генриаде» Вольтера. Вольтер, прославлявший Генриха IV, как Вергилий – Августа, писал: «Говорят, Гомер создал Вергилия: если это так, то это, безусловно, самое лучшее из его произведений». Однако великий немецкий критик и просветитель Лессинг подошел к Вергилию без апологетики, подчеркнув, что он лишен гомеровской непосредственности. Возрождение эпической героической традиции в новых исторических условиях не было до конца органичным. Эта проблема получит освещение в последующих курсах истории зарубежной литературы. Обсуждает ее и Белинский в своей известной работе «О разделении поэзии на роды и виды», рассматриваемой в курсе теории литературы.

На Вергилия, автора «Буколик», ориентируются и создатели пасторальной поэзии Ренессанса («Амето» Дж. Боккаччо). В Испании получил развитие пасторальный роман, один из лучших его образцов – «Диана» Монтемайора, произведение, любимое сервантесовским Дон Кихотом. Сопоставляя Гомера и Вергилия, поздние авторы видели в первом природную гениальность, во втором – мастерство как плод целенаправленных усилий. Предпринимались и т. н. «переделки», комические «перелицовки» «Энеиды». Так, во Франции появился «Вергилий наизнанку» (1648–1652) – бурлескная, пародийная поэма французского писателя Поля Скаррона, имевшая успех. Вообще, в европейских странах выходили как переводы «Энеиды», так и подражания. Видный австрийский писатель Герман Брох (1886–1951) осветил жизненную драму поэта, его последние годы, омраченные неумолимым угасанием, в известном романе «Смерть Вергилия».

ВЕРГИЛИЙ В РОССИИ. «Энеида» в России была хорошо известна уже в XVIII в.; она оказала влияние на русскую эпическую поэму эпохи классицизма: на «Петриаду» Кантемира, «Телемахиду» Тредиаковского. Оригинальностью отличалась вышедшая на Украине бурлескная «Энеида» Вергилия, перелицованная на «украинскую мову» И. Котляревским, опиравшимся на опыт П. Скаррона. В 1791–96 гг. Н. П. Осипов пишет «Вергилиеву Енеиду, вывороченную наизнанку». Герои поэмы были «снижены»: Эней напоминал завсегдатая трактира, «хлопец хоть куда, казак». Персонажи изъяснялись на просторечье городских низов.

Если в 1829 г. появился перевод «Илиады» Н. Гнедича, а несколько позднее – «Одиссея» в переводе В. Жуковского, то аналогичного по качеству перевода «Энеиды» еще не было. В обществе, да и в науке еще бытовало мнение об «Энеиде» как произведении подражательном. А. С. Пушкин как-то назвал Вергилия «чахоточным отцом немного тощей «Энеиды». Однако это суждение Пушкина нельзя абсолютизировать. Он любил читать Вергилия, а «Энеида» находилась на его книжной полке вместе с Гомером и Тассо. В «Подражании Данте» (1832) он представляет Вергилия своим проводником по загробному миру.

Белинский отзывался о поэме явно несправедливо как о «выглаженном, обточенном, щегольском риторическом произведении», появившемся в «антипоэтическое время». Взгляд Белинского во многом определялся тем, что он рассматривал и Вергилия, и Горация как поэтов, льстивших Августу, что было неприемлемо для критика-демократа.

В XIX в. появились новые переводы «Энеиды», выполненные А. Фетом, Вл. Соловьевым. Много сил отдал переводу «Энеиды» В. Я. Брюсов, человек энциклопедических знаний и интересов, верный поклонник, переводчик и исследователь римской литературы. Брюсов приступил к работе над переводом «Энеиды» еще в гимназические годы и трудился над ней до последних дней жизни, однако не успел завершить. Его довел до конца С. Соловьев, после чего перевод вышел в издании «Academia» в 1933 г. Перевод этот отличался большой точностью; однако, стремясь передать все филологические нюансы, своеобразие стиля, даже латинского синтаксиса, Брюсов впадал в буквализм, совершая как бы насилие над русским языком.

Подобный подход к переводу В. Я. Брюсов объяснял тем, что «весьма немногие из лиц, получивших… даже высшее образование, были в состоянии читать древнегреческих и латинских авторов в подлиннике». Поэтому он желал дать перевод, способный воспроизвести форму подлинника, а то и просто «заменить подлинник», как бы перенести в русский язык черты, присущие латыни. Академик М. Л. Гаспаров определяет брюсовскую «Энеиду» как «исполинскую цитату из иной культуры».

Новый перевод поэмы Вергилия был выполнен С. А. Ошеровым.

Вячеслав Иванов (1866–1949), поклонник Вергилия, в своих «Римских сонетах» писал:

Мы Трою предков пламени дарим:

Дробятся оси колесниц меж грома

И фурий мирового ипподрома.

Ты, царь путей, глядишь, как мы горим,

И ты пылал и восставал из пепла,

И памятливая голубизна

Твоих небес глубоких не ослепла:

И помнит в ласке золотого сна

Твой вратарь кипарис, как Троя крепла,

Когда летами Троя сожжена.

Глава XIIГораций

Мера должна быть во всем,

Всему должны быть пределы.

Гораций

1. Биография. 2. Эподы. Сатиры. Послания. 3. Оды: политика, философия жизни, любовь. 4. Эстетика Горация. 5. Мастерство Горация. 6. Гораций в веках

Имя Горация нередко и по праву упоминается в «связке» с именем Вергилия. Эти два равновеликие таланта олицетворяют важнейшие грани поэзии «золотого века» на ее высшем художественном пике. Вергилий – олицетворяет грань эпическую, Гораций – лирическую. Оба запечатлели свое время. И вместе с гем придали своим исканиям столь совершенную эстетическую форму, наполнили свои стихи столь глубоким общечеловеческим содержанием, что они навсегда остались в истории не только римской, но мировой поэзии.

1. Биография

РАННИЕ ГОДЫ. Квинт Гораций Флакк (Quintus Horatins Flaccus) был на пять лет моложе Вергилия, с которым его связывала дружба, что отнюдь не частое явление в литературной среде, где обычно царит замаскированное или явное соперничество. Сын состоятельного вольноотпущенника, Гораций родился в 65 г. до н. э. в Южной Италии в провинции Апулия в городке Венусия. Отец дал сыну отменное образование и, после того как Гораций проучился в престижной школе в Риме, отправил будущего поэта в Грецию. Там, в Афинах, Гораций, как и некоторые его соотечественники, совершенствовался в искусствах и науках, занимался поэзией, штудировал философию, прежде всего эпикурейскую и стоическую. Эрудиция в этих областях решительно отражается в его творчестве. В Греции одаренный литератор был вовлечен в круговорот политических бурь, что наложило отпечаток на его судьбу. После убийства Цезаря в 44 г. до н. э. заговорщики республиканцы бежали на север Греции, где сформировали армию. Марк Брут, пламенный поборник Республики, привлек симпатии Горация, который присоединился к республиканцам и получил звание военного трибуна. В 42 г. до н. э. при Филиппах во Фракии объединенные силы Антония и Октавиана нанесли поражение республиканцам; Брут и Кассий погибли. Это событие, по словам Горация, «подрезало ему крылья». От репрессий Горация спасла объявленная амнистия. Он вернулся в Рим, но клеймо экс-республиканца над ним долго довлело. Распростившись с политическими увлечениями молодости, Гораций должен был доказывать новой власти свою лояльность. Тем временем имение Горация было конфисковано в пользу ветеранов Октавиана. И на первых лорах поэту пришлось довольствоваться скромной должностью писца.

В начале 30-х годов Гораций, побуждаемый «отважной бедностью», начинает активно сочинять стихи. Гораций приобретает известность и сближается с ведущими римскими поэтами, Варием и Вергилием. Последний поддерживает поэтический талант Горация, знакомит его с Меценатом. Вскоре Гораций становится одной из главных фигур в том кружке поэтов, которые группировались вокруг Мецената. Щедрый покровитель изящной словесности, Меценат оценил не только поэтическое мастерство Горация, но и общее направление его творчества, совпадающее с августовской литературной политикой. Подружившись с Горацием, Меценат дарит ему имение в Сабине, где поэт привык уединяться, чтобы на лоне природы, в сельской тиши, с удвоенной энергией отдаваться стихам.

ГОРАЦИЙ И АВГУСТ. О Горации узнает Август, неизменно проявлявший к поэту монаршую благосклонность.

Принцепс даже предлагает поэту должность своего личного секретаря, но Гораций уклоняется от столь соблазнительной милости. И это не случайно. Превыше всего Гораций ценит независимость, душевный покой, ибо они – «дороже богатства».

Представление о Горации как о талантливейшем поэте, но приспособленце, «льстеце», ставшее «общим местом» ряда критических работ, во многом несправедливо. Печальную роль сыграло известное хлесткое выражение Ф. Энгельса, отозвавшегося о Горации как о бывшем республиканце, который бросает лозунг «Против тиранов», а затем капитулирует и «ползает на брюхе перед Августом». Известно, однако, что принцепс был обижен тем, что поэт избегает доверительных с ним отношений. В одном из писем Августа к Горацию мы читаем: «Не боишься ли ты, что твоя дружба со мной не навлекла бы на тебя позор в потомстве?» По словам историка Светония, Август даже навязывал свою дружбу Горацию. В послании «К Августу» поэт отвечает принцепсу уклончиво:

Множество, Цезарь, трудов выносишь один ты:

Рима державу оружьем хранишь, добронравием красишь,

Лечишь законами ты: я принес бы народному благу

Вред, если б время твое я занял беседою долгой.

В том, что Гораций поддерживал политику Августа, не было, думается, только расчетливого своекорыстия. С триумфом Августа в Риме после многолетних изнурительных гражданских смут и войн настал долгожданный мир. Разве это не отвечало коренным принципам жизненной философии Горация? Поэт не мог не одобрять стремления Августа оздоровить жизнь римского общества, восстановить нравы «доброго старого времени». Надо помнить, что Гораций умер в разгар реформаторской деятельности принцепса, когда в обществе теплились надежды на благодетельные перемены.

ПОЗДНИЕ ГОДЫ. Гораций никогда не был женат. Но любовные увлечения волновали поэта до последних дней. В стихах мелькают имена множества женщин, по преимуществу гетер, его возлюбленных. Живя в достатке, Гораций большую часть времени проводил в своем имении. Он пережил своих друзей: в 19 г. до н. э. умер Вергилий, незадолго до кончины посетивший Грецию. Гораций посвятил оду его последнему путешествию. Пушкин в стихотворении 1824 г. «А. Л. Давыдову» об этом упоминает:

Ему Гораций, умный льстец,

Прислал торжественную оду,

Где другу Августов певец

Сулит хорошую погоду.

В 8 г. до н. э. скончался его покровитель Меценат. Говорят, последние слова Мецената были обращены к Августу: «О Горации Флакке помни, как обо мне». А спустя два месяца ушел из жизни и Гораций, которому было 57 лет. Оказались пророческими слова Горация, обращенные к Меценату:

…Выступим, выступим

С тобою вместе в путь последний —

Вместе, когда бы его ни начал.

Гораций оставил скромное по объему, но весомое по значимости поэтическое наследие. Поэт трудился над стихами неспешно, с обескураживающей тщательностью. Всего из-под пера Горация вышли: книга эподов, два сборника сатир, четыре книги од и две книги посланий.

2. Эподы. Сатиры. Послания

ЭПОДЫ. Гораций дебютировал книгой, названной им «Эподы» (Epodoi) (31–30 гг до н. э.), в которую вошло 17 стихотворений. Слово эпод – греческое, буквально означает припевы. Так называлось в античной литературе стихотворение, написанное в перемежающемся ритме; нечетные стихи – дактилические, четные – ямбические.

В тематическом отношении эподы Горация разнообразны. Некоторые касаются сферы политики. Два эпода обращены к римскому народу. В 7-м поэт осуждает гражданскую междоусобицу:

Куда, куда вы валите, преступные,

Мечи в безумье выхватив?!

Неужто мало и полей, и волн морских

Залито кровью римскою?

Та же мысль высказана в 16-м эподе:

Вот уж два поколенья томятся гражданской войною,

И Рим своей же силой разрушается.

ГОРАЦИЙ И МЕЦЕНАТ. 9-й эпод адресован Меценату. Всего же из под пера Горация вышло около двух десятков разного рода стихотворений, посвященных его покровителю. Бытует мнение о Меценате, как о богаче, ловко «приручавшем» поэтов с помощью разного рода подачек, что позволяло ему ненавязчиво включать их в орбиту идеологической политики Августа. Однако это упрощенный, односторонний взгляд. Меценат был высоко образован, эрудирован, наделен художественным вкусом; он любил поэзию, ценил в людях талант и образованность. Как подчеркивалось, Мецената и Горация связывала взаимная симпатия. Вместе с тем, как и в отношениях с Августом, Гораций в дружбе с Меценатом доходил лишь до определенной грани, исключавшей панибратство. Выше материальных благ ценил для себя Гораций независимость, душевное равновесие и внутреннюю свободу. В 9-м эподе, обращенном к Меценату, высказана радость по поводу победы Октавиана под Акцием, сокрушения «царицы», т. е. Клеопатры, а также надежда на веселые возлияния по этому поводу.

Программный характерносят 1-й и 2-й эподы. Обращаясь к Октавиану и Меценату, спешащим на войну с Антонием, Гораций пишет о себе как о человеке «слабом, невоинственном», которому пристала иная – тихая, мирная гавань. Излагая свое жизненное кредо, свой идеал, Гораций описывает любезное его сердцу пребывание на лоне сельской природы, скромные радости поселян.

Блажен лишь тот, кто суеты не ведая,

Как первобытный род людской,

Наследье пашет на волах своих,

Чуждается всякой алчности,

Не пробуждаясь от сигналов воинских,

Не опасаясь бурь морских,

Забыв и форум, и пороги гордые

Сограждан, власть имеющих.

В тиши он мирно сочетает саженцы

Лозы с высоким тополем,

Присматривает за скотом, пасущимся

Вдали, в лугу заброшенном.

САТИРЫ (Saturae). В 30-е годы Гораций выступает также в другом лирическом жанре – сатир, выпустив две книги произведений такого рода. Само латинское слово «сатира» (или «сатура») означает блюдо с разнообразными плодами, которое приносили в храм Цереры, древнеиталийской богини плодородия. В римской литературе сатира первоначально представляла смешанный жанр, в котором могло «сосуществовать» комическое и серьезное, возвышенное и низкое. Первые сатиры были паписаны Квинтом Эннием, который использовал диалогическую форму.

ГОРАЦИЙ И ЛУЦИЛИЙ. Активно работал в жанре сатир Гай Луцилий (Lucilius) (ок. 180–120 гг. до н. э.), выпустивший пять книг. В творчестве Луцилия, который использовал дактилический гекзаметр, был силен обличительный пафос, направленный против таких бытовых пороков, как тщеславие, жадность, невежество, суеверие.

У Горация очевидны переклички с Луцилием. Но вместе с тем он поднимает сатирический жанр на новый уровень мастерства. В 4-й сатире 1-й книги Гораций дает меткую характеристику своему предшественнику: Луцилий – «весел, тонок, остер», его стихи достойны хвалы за «насмешки, полные соли». Но Гораций не вуалирует и присущие Луцилию недостатки: «многословен, ленив», а его стихи «грубы». Для такого чуткого к слову мастера, как Гораций, было очевидно, что Луцилий недостаточно шлифовал свой слог. Гораций же являл пример мастера слова.

Краткость нужна, чтобы речь стремилась легко и свободно,

Чтобы в словах не путалась мысль и ушей не терзала,

Нужно, чтоб слог был то важен, то кстати шутлив, чтобы слышен

Был в нем голос не только оратора или поэта,

Но человека со вкусом, который щадит свои силы,

Зная, что легкою шуткой решается важное дело…

В отличие от Луцилия Гораций не просто обличает. Он философствует. Предается медитациям. Размышления на нравственно-этические темы определяют тональность многих сатир Горация, склонного с «улыбкою истину молвить».

ПРОБЛЕМАТИКА САТИР. Открывающая сборник сатира высмеивает скупость. Человек, одержимый накопительством, над «деньгами проводящий бессонные ночи», – враг самому себе, поскольку отторгает окружающих.

Все ненавидят тебя! Ты дивишься? Чему же? Ты деньги

В мире всему предпочел – за что же любить тебя людям?

Иронизирует Гораций и над гуляками, которые не знают удержу в разгуле, бездумно тратятся на блудниц; и над мотами, склонными к ненасытному чревоугодию; и над болтунами, желающими втереться в доверие к Меценату; и над рабами собственных пороков.

Выделяется группа сатир, утверждающих нравственные ценности. В 6-й сатире 2-й книги Гораций возвращается к излюбленной теме, восхваляя щедроты сельского уединения:

Вот в чем желанья были мои: необширное поле,

Садик, от дома вблизи непрерывно текущий источник,

К этому лес небольшой! И лучше и больше послали

Боги бессмертные мне; не тревожу и просьбою боле.

Цитата из Горация: «О, когда я увижу поля!» была взята Пушкиным в качестве латинского эпиграфа ко второй главе «Евгения Онегина».

Во 2-й сатире 2-й книги Гораций, развивая «сельскую» тему, рассказывает о мирном поселянине Офелле, у которого триумвиры отобрали землю. Офеллу теперь приходится землю арендовать, но он трудится с прежним рвением, не ропщет, довольствуется малым, питается «простыми овощами и куском прокопченной свинины». Но если является гость, он спешит выставить на стол лучшее, что у него есть.

Пусть же фортуна враждует и новые бури воздвигнет!

Что ей похитить у нас? Скажите, мои домочадцы,

Меньше ль мы счастливо жили с тех пор, как тут новый хозяин? —

восклицает Офелл. И, безусловно, голос самого Горация различим в финальной сентенции этого мудрого крестьянина:

Сохраняйте же бодрость!

С твердой душою встречайте судьбы враждебной удачи!

В сатирах, как, впрочем, и в других жанрах, находит выражение жизненная философия Горация. В 6-й сатире 1-й книги, адресованной Меценату, Гораций рассказывает о себе, своем скромном происхождении, родителях, воспитании. Он не завидует знатности, богатству, власти. Его неброский, независимый образ жизни – это и есть высшее благо. Поэт самодостаточен в малом. Зато обладает внутренней свободой, никому ничем не обязан, независим. Он гуляет, любуется природой, читает книги, пишет стихи.

Жизнь подобную только проводят

Люди, свободные вовсе от уз честолюбия тяжких.

Поэт счастлив, исполнен душевного равновесия и терпимости. Живет, употребляя слова Пушкина, «хвалу и клевету приемля равнодушно». В 3-й сатире 1-й книги Гораций напоминает незамысловатую истину: люди далеки от совершенства, один болтлив, другой транжир, третий строптив, кто-то пылок не в меру, груб, развязен. Да и в себе поэт находит изъяны. Как на все это реагировать? Не следует впадать в крайности, полагает Гораций. Разумней всего смягчать острые углы, ибо в результате «дружба крепче бывает меж нас, и согласье людей соединяет». Как часто люди оказываются не правы в резких приговорах по отношению к ближним! Кто без пороков родится?

Поэт остается с друзьями, способными прощать недостатки, являть снисходительность, служить всеобщему благу. Такая позиция по душе поэту.

И хоть я гражданин неизвестный,

Но убежден, что счастливей царя проживу я на свете!

Ум и трезвость Горация, его мудрые сентенции далеко не бесполезны для любого серьезного читателя.

ПОСЛАНИЯ КАК ЖАНР. Еще один лирический жанр, в котором работал Гораций, – послания (epistulae). Он трудился над ними в последние годы жизни. Они образуют две книги: в первую входят двадцать посланий, во вторую – три («К Августу», «К Флору», «К Писонам»).

Самый жанр стихотворных посланий существовал в римской литературе до Горация. Их использовал Луцилий, который некоторые свои произведения называл речами или беседами (sermones), имея в виду обращение к определенному адресату. Прозаические послания – один из жанров прозы Цицерона, представленный в его частной переписке. Многие его письма ценны как свидетельства о времени и нравах, они представляют художественную значимость. Позднее к жанру поэтического послания обращался Овидий («Послания с Понта»).

«Послания» Горация отличны от сатир. Они носят более личный, субъективный характер, ибо построены как доверительный обмен мнениями с близкими по духу людьми. Поэт пишет о себе, своем образе жизни, привычках, отношениях с друзьями, покровителями, такими, как Меценат и Август. В «Посланиях» заметно смягчена критика общественных и человеческих пороков. Главное для Горация – поиски положительных начал в жизни.

Истина в чем и добро, ищу я, лишь этим и занят.

ПРОБЛЕМАТИКА ПОСЛАНИЙ. В 1-м послании 1-й книги («К Меценату») Гораций разъясняет, сколь полезны занятия философией: «Шаг к добродетели первый – стараться избегнуть порока, к мудрости – глупость отбросить». Способность воспринять вещи философски – залог добродетельного существования. Взгляды Горация близки к эпикуреизму и стоицизму. Счастлив тот, кто способен «гордой Фортуне давать отпор, головы не склоняя». Другой жизненный принцип: «Ничему не дивиться», т. е. способность взвешенно реагировать на неизбежные жизненные перипетии. Важно умение различать мнимые и истинные блага. Последние – в ограничении потребностей и освобождении от зависти и честолюбия. Обращаясь к Лоллию (2-е послание 1-й книги), поэт воздает хвалу Гомеру, истинному наставнику в философии: в созданных им образах – бесценные жизненные уроки. В послании Аристию Фуксу (10-е послание 1-й книги) Гораций, «любитель села», в очередной раз восхваляет добродетели деревенской жизни. Поэт ощущает себя «царем»; покинув шумный город, он вкушает прелесть простого хлеба, дышит ароматами трав. Ему по сердцу скромный быт!

Избегай же богатства: под бедной

Кровлею лучше нам жить, чем царским любимцам.

Касается Гораций и литературных проблем. Обычно хладнокровный, автор решительно отвергает жалкие потуги стихотворцев, лишенных оригинальности.

О подражатели, скот раболепный, как суетность ваша

Часто тревожила желчь мне и часто мой смех возбуждала!

О себе же Гораций имел право сказать:

Первый свободной ногой я ступал по пустынному краю,

Я по чужим ведь стопам не ходил.

3. Оды: политика, философия жизни, любовь

ГОРАЦИЙ И ОДИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ. Оды составляют наиболее весомую часть наследия Горация. Он обратился к ним, уже испытав себя в жанре эподов и сатир. Первая книга од, что существенно, была издана в 23 г. до н. э., т. е. после окончательной победы Октавиана. Сам Гораций называл свои лирические стихотворения «песнями» (carmina); позднее его комментаторы стали называть их одами, имея в виду их вдохновенный, торжественный характер. Оды собраны в четырех книгах: в первой – 38 од, во второй – 20, в третьей – 30, в четвертой – 15. В некоторых одах Гораций продолжает традиции Пиндара. Но более близка ему ранняя греческая лирика таких поэтов, как Архилох, Алкей, Сапфо, Анакреонт. В частности, он использует характерные для них стихотворные размеры.

В упоминавшемся послании «К Меценату» (19-е послание 1-й книги) он называет своих предшественников:

…Первый паросские ямбы

Лазию я показал; Архилоха размер лишь и страстность

Брал я, не темы его, не слова, что травили Ликамба.

Упоминает Гораций и «властную музу Сапфо», и соблюдавшего размер Архилоха Алкея.

Музу его, что забыта у нас, я из лириков римских

Первый прославил: несу неизвестное всем и горжусь я —

Держат, читают меня благородные руки и очи.

В знаменитой оде «Памятник» (о которой пойдет речь позднее) он так определяет свою заслугу:

Первым я перевел песни Эолии на италийский лад.

Гораций не только взял на вооружение формы и размеры греческих лириков. Он наполнил их новым содержанием. Придал своим стихам классическую законченность.

ПРОСЛАВЛЕНИЕ ОКТАВИАНА АВГУСТА. Оды Горация – художественное воплощение его политической философии. Со вниманием следит поэт за острой борьбой за власть в Риме после убийства Цезаря. Государство видится кораблем, захваченным бурей (эта метафора впервые была использована еще Алкеем).

О корабль, вот опять в море несет тебя

Бурный вал. Удержись! В гавани якорь свой

Брось!

……………………………………………

Снасти страшно трещат – скрепы все сорваны,

И едва уже днище

Может выдержать грозную

Силу волн?

В дальнейшем тема корабля-государства, еще шире – общества, пройдет через мировую поэзию: здесь и Лонгфелло («Постройка корабля»), и Уитмен («О капитан, мой капитан»), и Артур Рембо («Пьяный корабль»).

ПОЛИТИЧЕСКИЕ МОТИВЫ ОД. Оды Горация – своеобразное зеркало политических событий в Риме. Последние нередко предстают опосредованно, в форме мифологических образов. В 15-й оде 1-й книги бегство Париса и Елены в Трою сопоставляется с судьбой Антония и Клеопатры, врагов Октавиана, которых ждет недобрая судьба. Победа Октавиана при Акции для Горация – результат воли богов. Во 2-й оде 1-й книги поэт рисует грозные события: разлив Тибра, последовавший за убийством Цезаря. Поэт молит Юпитера, Аполлона, Венеру пощадить Рим, главная надежда поэта – сын «благодатной Майи» – Меркурий. А его земное воплощение – Август. Поэт просит Меркурия, т. е. Августа, зваться «отцом», стать «гражданином первым». И действительно, спустя четыре года, после победы при Акции, принцепс получил титул Августа («божественного»), что фактически приобщало его к сонму богов.

Гораций обращается к Клио, музе истории, дающей своим любимцам славу в веках. С подлинно «пиндарическим» воодушевлением славит Гораций Отца, т. е. Юпитера, стража людского рода. Ему Рок «поручил охрану Цезаря», т. е. Августа, который правит в качестве второго лица после самого верховного бога. Августу, достойному продолжателю великого рода Юлиев, суждено ведать делами земными. Превознося Августа, Гораций придавал его власти сакраментальную, божественную окраску.

РИМСКИЕ ОДЫ. Принципиально значимы для понимания Горация как поэта-«государственника» его т. н. «римские оды». Это – шесть первых од 3-й книги. Апофеоз Августа для поэта является апофеозом римского государства, его идеалов. Оды Горация – прямое обращение к Августу, римской молодежи, народу. Особые надежды связывает поэт с молодым поколением, теми, кому суждено выполнить свой гражданский долг, возвысить и укрепить Рим. Молодым римлянам пристали одушевление «военным долгом», готовность к «тяжким лишениям», ибо «честь и радость – пасть за отечество». Но поэт не скрывал и тревоги: среди римской молодежи царили культ наслаждений, изнеженность и эгоизм; теряло свою привлекательность служение государственным интересам (2-я ода 3-я книга). В целом «римские оды» характеризуются как единством проблематики, так и внутренней художественной цельностью. Стихи Горация адресованы единомышленникам. «Ненавижу я непросвещенную чернь», – открыто заявляет Гораций. Эти слова: «Odi profanum vulgus» – Пушкин использовал в качестве эпиграфа к стихотворению «Поэт и чернь». Его лирический герой готов довольствоваться малым:

Зачем на зависть людям высокие

Покои мне и двери роскошные?

В четвертой оде, обращенной к Каллиопе, музе эпической поэзии, Гораций в духе идеологии Августа, его внутренней политики утверждает религиозность как нравственный фундамент римской жизни. Залог возвышения Рима – в восстановлении высоких моральных норм, патриотического чувства, решимости к самопожертвованию, всего того, что так возвышало «славных предков». Наконец, заключающая цикл 6-я ода – новое обращение к римскому народу, призыв к восстановлению авторитета богов, жестоко карающих отступников:

Вины отцов безвинным ответчиком

Ты будешь, Рим, пока не восставлены

Богов упавшие жилища

И изваяния в черном дыме.

Подлежит искоренению и «обильный грех», которым «оскверняется век». В духе Августовских законов, направленных против прелюбодеяния, Гораций осуждает моральное разложение, проникшее в римскую семью. Разве в таких семьях могут быть воспитаны сыновья, подобные тем, что сразили Пирра и Ганнибала? Предки были славны воинской отвагой и трудолюбием, и поэту горестно оттого, что традиции добрых старых времен Рима преданы забвению. Финал 6-й оды цикла – это горькое предостережение:

Ведь хуже дедов наши родители,

Мы хуже их, а наши будут

Дети и внуки еще порочней.

Разве мысль Горация о важности опоры на славное прошлое не звучит сегодня актуально?

Весьма значима в одах тема, связанная с прославлением дома принцепса, в частности двух его пасынков, полководцев Тиберия (будущего императора) и Друза. Дальним предком этих молодых людей был Клавдий Нерон, разбивший в 203 г. до н. э. Газдрубала, брата Ганнибала. Юные полководцы наследуют его славу.

Отважны только отпрыски смелого;

Быки и кони силу родителей

Наследуют; смиренный голубь

Не вырастает в гнезде орлином.

Гораций воспевает победу Друза в Альпах над племенем винделиков. В дальнейшем Друз удачно воевал в Галлии и против германцев. Все это побуждает Горация воскликнуть:

Увы, всесильны воины Клавдиев!

Им сам Юпитер грозный сопутствует.

«ПЕСНЬ СТОЛЕТИЯ». Поэтическим апофеозом Августа стала «Песнь столетия» (Carmen saeculare), сочиненная Горацием по прямому заказу принцепса в 17 г. до н. э. Это было, в частности, признание того, что после смерти Вергилия Гораций принял эстафету первого поэта Рима. Произведение было приурочено к торжественному мероприятию, т. н. «вековому празднеству». Оно проводилось раз в 110 лет на государственном уровне. При Августе подобный юбилей был обставлен с ошеломляющей пышностью: считалось, что с приходом к власти принцепса в Риме наступал «Золотой век».

По указанию Августа празднования были посвящены богу Аполлону и его сестре Диане. Песнь Горация исполнял хор из 27 мальчиков и 27 девочек. Прославлялся основатель Рима Эней, дальний предок Августа, но, прежде всего, боги, хранители могущества державы.

Боги! Честный нрав вы внушаете детям.

Боги! Старцев вы успокойте кротких,

Роду римлян дав и приплод и блага

С вечною славой.

ФИЛОСОФИЯ «ЗОЛОТОЙ СЕРЕДИНЫ». Горацию принадлежит термин, выражающий суть его жизненной философии: «золотая середина» (aurea media). В ней – точное выражение его нравственно-этической позиции. Поэт не приемлет крайностей, утверждает здравый смысл, склоняется к среднему пути. Для него умеренность и рассудительность – самая надежная линия. Горацию близки эллинские мудрецы, философы, один из которых – знаменитый афинский государственный деятель и поэт Солон – высказал свой афоризм: «Ничего слишком». Гораций развивает эту мысль в 1-й оде 2-й книги, обращаясь к Луцию Лицинию Мурене, консулу, родственнику Мецената и своему другу:

Правильнее жить ты, Лициний, будешь,

Пролагая путь не в открытом море,

Где опасен вихрь; и не слишком близко

К скалам прибрежным.

Выбрав золотой середины меру.

Мудрый избежит обветшалой кровли.

Избежит дворцов, что рождают в людях

Черную зависть.

Гораций призывает своего друга «не возвышаться», быть «закаленным сердцем», не падать духом, уметь «убавить упругий парус» в тот момент, когда «крепчает ветер». Однако адресат оды, видимо, не прислушался к советам Горация. Он вступил в политическую борьбу с Августом, участвовал в заговоре и был казнен.

Философия «золотой середины» органически сопряжена со стоическим жизнеощущением. В мире одна неотвратимая реальность – смерть, перед ней все равны. Никакая радость не способна отвратить мысль о ней. А потому грядущее небытие надо встретить с достоинством. А последнее всегда отличало поэта.

Хранить старайся духа спокойствие

Во дни напасти; в дни же счастливые

Не опьяняйся ликованием,

Смерти подвластный, как все мы. Делий…

ЛЮБОВНАЯ ЛИРИКА. Любовь занимает огромное место в поэзии Горация. Поэту, не обремененному семейными узами, полная свобода позволяла отдавать щедрую дань чувственным наслаждениям. Но и в этой сфере, во всяком случае если не в жизни, то в стихах, он, в духе своей философии, остается приверженным чувству меры. Даже в 27-й оде 1-й книги, оде, обращенной «К пирующим», посреди бесшабашного веселья он сохраняет ясную голову.

Кончайте ссору! Тяжкими кубками

Пускай дерутся в варварской Фракии!

Они даны на радость людям —

Вакх ненавидит раздор кровавый.

Среди людей, бездумно веселящихся, он склонен вести взвешенный разговор о любви, что «палит огнем не стыдным».

Любовная лирика Горация имеет своим адресатом многих женщин. Как правило, они гетеры, игравшие не последнюю роль в личной жизни римской аристократии и художественной богемы.

В анонимной статье «Горациевы возлюбленные», написанной еще в середине прошлого века, мы читаем: «В славные времена империи прелестница в Риме жила барыней-щеголихой, держала слуг, принимала гостей, давала обеды и ужины, сияла не только красотой, но и умом, грацией, образованностью, нередко пела прекрасно и сочиняла миленькие стихи, всегда могла поддержать разговор о литературе и искусстве. У нес собиралась вся модная аристократия. Нужно было иметь счастье, чтобы быть ей представленным, и обладать на это ясными правами – знатности, ума, славы или богатства… Поэты, артисты, консулы, трибуны, ораторы, сенаторы, эдалы, князья из рода Цезарей, ухаживали за знаменитейшими прелестницами, добиваясь их милости и любви. У Пенелопы со всей ее целомудренностью, конечно, никогда не было столько обожателей. Они разгуливали по городу в щегольских носилках, заменявших карсты, жили в Эсквилии, имели в цирке и амфитеатре свои ложи, принадлежавшие к числу мест весьма порядочных и благородных, ходили в храм приносить жертвы, как все свободные люди, и пользовались даже римским гражданством, получая наследства и честь огромные».

В светских салонах, где Гораций был завсегдатаем, он встречал будущих героинь своей лирики. В его стихах – калейдоскоп женских имен: Фидиллия, Лика, Лидия, Хлоя, Барина, Филлида…

Его ода к Лидии исполнена неподдельного чувства: это диалог между поэтом и женщиной, которую он когда-то любил. В переводе А. Фета, достаточно вольном, но несомненно поэтичном, Гораций так обращается к Лидии:

Доколе милым я тебе еще казался

И белых плеч твоих, любовию горя,

Никто из юношей рукою не касался,

Я жил блаженнее персидского царя.

Лидия тепло вспоминает пору их любви:

Доколь любовь твоя к другой не обратилась

И Хлои Лидия милей тебе была,

Счастливым именем я Лидии гордилась

И римской Илии прославленней была.

Влюбленные расстаются, каждый нашел себе новый предмет увлечения. Гораций «покорился» фракийской Хлое, видимо, наделенной музыкальным даром: «искусна песнь и сладок цитры звон». Лидия же горит «пламенем взаимности» к Калаю, юноше, за которого готова дважды отдать жизнь. И все же и Гораций, и Лидия по-прежнему неравнодушны друг к другу. Поэт желал бы, чтобы воскресла прежняя любовь, соединила их «ярмом незыблемым», а Лидия, отдаваясь новому возлюбленному, похоже, хотела бы вернуть прошлое.

Хоть красотою он полночных звезд светлее,

Ты ж споришь в легкости с древесною корой,

И злого Адрия причудливей и злее —

С тобой хотела б жить и умереть с тобой.

Другая возлюбленная Горация – Барина; она обольстительна, но вероломна и ветрена. Для нее в порядке вещей дать клятву и тут же ее нарушить. И поэт был среди тех, кто не устоял перед ее чарами.

…Молодые жены

За мужей своих перед твоим трепещут

Жадным дыханием.

Его последнее увлечение – Филлида. Поэту больно оттого, что эта женщина предпочла ему некоего Телефа. Он убеждает Филлиду, что Телеф ей не пара, что он давно в плену у «другой девицы, бойкой, богатой». Поэт надеется склонить сердце прелестницы откровенным признанием:

Страстью я к тебе увлечен последней,

Больше не влюблюсь ни в кого! – рассеет

Песня заботу.

ОСОБЕННОСТИ ТРАКТОВКИ ЛЮБОВНОЙ ТЕМЫ. И все же, если сравнить Катулла и Горация, ощущаешь, что на любовной лирике последнего лежит печать известной рассудочности, холодноватости. Академик М. Л. Гаспаров в своем тонком исследовании о Горации пишет: «Любовных од у него больше, чем вакхических, но чувство, которое в них воспевается, – это не любовь, а влюбленность, не всепоглощающая страсть, а легкое увлечение: не любовь властвует над человеком, а человек властвует над любовью. Любовь, способная заставить человека делать глупости, для Горация непонятна и смешна».

И действительно, даже к своим любовным неудачам Гораций подходит рационально. Потеряв возлюбленную, он спешит «компенсировать» утрату новой дамой сердца. В 15-м эподе, обращенном к Неэре, той, что клялась поэту, обвивая его «гибкими руками» «тесней, чем плющ ствол дуба высокий», а потом изменила, – поэт предупреждает неверную:

Ведь есть у Флакка мужество —

Он не потерпит того, что ночи даришь ты другому, —

Найдет себе достойную.

Известным облегчением для поэта становится незавидная перспектива его счастливого соперника. Недолго ему похваляться несчастием предшественника. Как бы ни был он богат и знатен, и ему придется оплакать измену. «Смеяться будет мой черед», – уверяет читателя поэт.

4. Эстетика Горация

Гораций один из тех поэтов, в стихах которого постоянно, настойчиво обсуждаются проблемы литературного труда, природа поэтического творчества.

«ПОСЛАНИЕ К ПИСОНАМ». Среди «Посланий» Горация выделяется его обращение к Писонам, аристократам; один из которых сочинял пьесы. «Послание к Писонам» Горация относится к числу самых значительных теоретических документов римской литературы; позднее оно получило название: «Об искусстве поэзии» (De arte poetica). Его дал Марк Фабий Квинтилиан (Marcus Fabius Quintilianus, ок. 30 – ок. 96 гг. н. э.), маститый римский педагог, теоретик ораторского искусства. Сочинение Горация занимает в истории мировой эстетической мысли место рядом с трактатом Аристотеля «Поэтика».

Если Аристотель тяготеет к философскому осмыслению природы словесного творчества среди других видов искусств, то Гораций, этот истинный римлянин, более практичен, конкретен и «нормативен». Излагая свои советы Писонам, Гораций исходит как из личного литературного опыта, так и из опыта столь любимых им эллинских мастеров стиха. Его эстетические принципы находятся в гармонии с философией «золотой середины». Гораций – сторонник серьезного отношения к творчеству, не одобряет крайностей, исходит из здравого смысла, мудрости. Это определяет сформулированные им законы художественного творчества.

Изложение ведется Горацием в свободной манере, в духе живой беседы. Поэт переходит от одной темы к другой, подкрепляя теоретические выкладки ссылками на известные, апробированные литературные приемы или аналогии. В основе его рассуждений – требование единства формы и содержания. Горация, убежденного в высоком назначении искусства, по праву считают теоретиком римского литературного классицизма. Его идеал – ясность, простота, логика. Каковы же конкретные положения поэтики Горация?

КОМПОЗИЦИЯ ПОЭТИЧЕСКОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ. В литературном произведении все элементы должны быть органично взаимосвязаны. Свои доказательства Гораций аргументирует с помощью аналогий, приема, которому он охотно следует.

Если художник решит приписать голове человечьей

Шею коня, а потом облечет в разноцветные перья

Тело, которое он соберет по куску отовсюду —

Лик от красавицы девы, а хвост от чешуйчатой рыбы, —

Кто бы, по вашему, мог, поглядев, удержаться от смеха?

Верьте Писоны: точь-в-точь на такую похожа картину

Книга, где образы все бессвязны, как бред у больного.

Художник призван дерзать, но «только с умом, а не так, чтобы недоброе путалось с добрым». Кроме того, писатель должен выбирать себе «задачу по силам». Лишь подобным образом он способен добиться любезных Горацию «красивой речи и ясности порядка».

Точный расчет, умение трудиться над словом – залог литературного успеха. Поэту должно оставаться «осторожным и чутким», уметь «освежить слова сочетанием умелым». Стремясь к новизне, следует соблюдать чувство меры.

Будет к этим словам доверие, особенно если

Греческим в них языком оросится латинская нива.

ЭЛЛИНСКОЕ НАСЛЕДИЕ. Один из важнейших вопросов – отношение к греческим образцам. Еще в одном из посланий к Меценату Гораций иронизирует над бездумными копированием всего греческого. В послании к Писонам он рекомендует творчески осваивать опыт эллинов. Гомер, Архилох являют пример безошибочного выбора формы, наиболее целесообразной для воплощения конкретной тематики.

Дал нам Гомер образец, каким стихотворным размером

Петь мы должны про царей, вождей, кровавые войны.

Этот размер – гекзаметр. Его взял на вооружение и Вергилий в «Энеиде». Эллины продемонстрировали и то, как следует «владеть оттенками стиля». Отсюда вытекает принципиальный совет, выраженный в присущей Горацию афористической форме:

Образцы нам – творения греков.

Ночью и днем листайте вы их неустанной рукою.

Но и здесь Гораций предостерегает от крайностей:

Общее это добро ты сможешь присвоить по праву,

Если не будешь ты с ним брести по протоптанной тропке,

Словом в слово долбя, как усердный толмач-переводчик.

За Горацием закрепилось представление как о поэте рассудочном, холодноватом. Однако это не совсем так. Поэзия способна увлечь не только сладкозвучием стихов, их красотой, но и глубокой мыслью. Она проигрывает вне выражения душевного волнения поэта, непременная черта которого – способность к сопереживанию.

Сам ты должен страдать, чтобы люди тебе сострадали,

Только тогда твои злоключения вызовут слезы.

Поэзия может приносить пользу, но она же доставляет эстетическое наслаждение. Какой ее аспект важнее? На этот вопрос Гораций отвечает в духе философии «золотой середины». Хороши те стихи, в которых удачно сочетается «полезное с приятным».

Кстати, последняя афористическая мудрость принадлежит Горацию и вошла в поговорку.

ДРАМАТУРГИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО. Не менее существенны и соображения Горация по части драматургии. Прежде всего, характеры в пьесах должны быть психологически достоверны, поведение и поступки героев призваны соответствовать темпераменту и возрасту персонажей. Там же, где действуют известные герои, поэт обязан следовать преданию, быть «согласован в выдумках». Это значит, что Ахиллу пристало быть «гневливым и непреклонным», Медее – «мятежной и злой», Оресту – «мрачным».

Эффект в драме определяется наглядным действием, а не повествованием о нем.

Действие мы или видим на сцене, иль слышим в рассказе,

То, что дошло через слух, всегда волнует слабее,

Нежели то, что зорким глазам предстает необманно.

Гораций формулирует ряд конкретных советов по структуре и форме драматургического произведения. В нем должно быть пять действий, или актов. На сцене могут находиться не более трех актеров. «Бог не должен сходить для развязки узлов пустяковых», – настаивает Гораций. Это значит, что недопустимо использовать прием «бог с машиной» (deus ex machina), с помощью которого искусственно разрешаются любые ситуации. Каждому жанру соответствует свой стиль: трагедии противопоказана «легких стихов болтовня»; комедии чужды тяжеловесная серьезность и возвышенность.

ОБРАЗ ПОЭТА. Характеризует Гораций и истинного поэта. Прежде всего, он – профессионал своего дела. Постыдно «незнанье основ мастерства». Заслуживают порицания люди ленивые, легковесные и просто графоманы. Долг поэта, преданного выбранной стезе, – многократно, не щадя сил, отделывать каждый стих, доводя его до совершенства. Один из заветов Горация гласит: «Почаще поворачивайте свой стилос». (Стилос – это особый пишущий инструмент, напоминающий карандаш, которым пользовались римляне. На одном конце была заостренная часть, на другом – лопаточка. Писали заостренным концом на дощечках, смазанных воском. Если необходимо было стереть написанное, то поворачивали стилос и пользовались лопаточкой. Многократное пользование лопаточкой, стирание написанного – свидетельство тщательной работы над словом.)

ПРОБЛЕМА ТАЛАНТА И ЗНАНИЯ. Издавна идет спор: что важнее в поэте – талант или знание? Что существеннее в его сочинении: чувство или мысль? Гораций и здесь привержен своей жизненной философии, своему пониманию «дара и долга» стихотворца.

Мудрость – вот настоящих стихов исток и начало!

Всякий предмет тебе разъяснят философские книги,

А уяснится предмет – без труда и слова подберутся.

И здесь бесценным образцом остается искусство эллинов: «грекам, грекам дались и мысли, и дар красноречия».

Гораций не одобрял увлечения внешне красивой формой, которая стала укореняться в современной ему римской поэзии. Он ратовал за «правдивость слова», а оно проистекало из умения наблюдать «жизнь и нравы людей». Как бы ни была значима форма, решающую роль играет содержание.

Драма, где мысли умны, а нравы очерчены метко,

Больший имеет успех и держится дольше на сцене,

Нежели та, где одни пустые, звонкие строчки.

Гораций прекрасно чувствовал особенность латинского языка, его внутреннюю способность к афористичности и лаконизму. И это должен учитывать поэт.

Кратко скажи, что хочешь сказать: короткие речи

Легче уловит душа и в памяти крепче удержит.

Для Горация очевидно, что поэт не всегда способен удержаться на безупречном уровне, он не застрахован от ошибок, просчетов и слабых мест. Они – простительны. Но огорчительно, если поэт глух к замечаниям.

Гораций подробнее, чем Аристотель, рассматривает проблемы формы литературного произведения.

РОЛЬ КРИТИКА. Не проходит Гораций мимо темы: поэт и критика. Он не приемлет тех стихотворцев, которые прислушиваются к недобросовестным критикам, извлекающим выгоду из своих восторженных оценок: «так всегда лицемер крикливее, чем честный хвалитель». Гораций советует остерегаться «лицемерных лжецов с их лисьей личиной». В послании возникает образ истинного критика, столь полезного для серьезного поэта.

Здравый и цельный ценитель бессильные строки осудит,

Грубым предъявит упрек, небрежные – черным пометит

Знаком, перо повернув, излишнюю пышность урежет,

Там, где слишком темно, – прикажет света подбавить,

Там, где двусмысленность, – вмиг уличит, где исправить, укажет.

Такой критик выскажет нелицеприятную правду, не опасаясь обидеть друга, он обратит внимание на то, за что позднее могли бы осмеять поэта.

Гораций рекомендует поэту не форсировать обнародование своих сочинений. Полезно дать стихам отлежаться в письменном столе, пусть даже длительное время. Когда поэт перечтет их позднее, заметит то, что подлежит исправлению, уловит недочеты, ускользнувшие от его взыскательного взгляда в момент написания.

ПОСЛАНИЕ «К АВГУСТУ». В этом послании также развиваются мысли Горация об искусстве, о назначении поэта. Дается обзор ранней римской литературы, эпических поэтов Энния и Невия, авторов комедий из римской жизни Афрания и Атта, а также комедий Плавта и Теренция, построенных на греческом материале. Гораций противник безмерного восхваления древних, равно как и принижения современных поэтов. Он в очередной раз воздает дань восхищения грекам, напоминая об их роли в становлении римской словесности:

Греция, взятая в плен, победителей диких пленила,

В Лаций суровый внеся искусства.

Не скупясь на хвалебные эпитеты по адресу Августа, Гораций попутно тактично объясняет принцепсу саму природу поэтического искусства и психологию стихотворцев. Конечно, поэты бывают разные, талантливые и бездарные. Им по силам определенные темы. Но истинные поэты «только стихи любят», они равнодушны ко многим земным благам, довольствуются «хлебом простым и стручьями». Гораций убежден в высоком, воспитательном назначении поэзии.

Чту я поэта, когда мне вымыслом грудь он стесняет,

Будит волненье, покоит иль ложными слухами полнит,

Словно волшебник, несет то в Фивы меня, то в Афины.

Чувства все славных мужей отраженья находят в созданьях

Вещих поэтов.

5. Мастерство Горация

Известна точка зрения: поэзия непереводима. Конечно, эту мысль нельзя абсолютизировать. К тому же в России издавна сложилась великолепная школа художественного перевода, может быть, лучшая в мире. И все же нередко самый точный, талантливый, конгениальный перевод не в состоянии предложить адекватного выражения духа и смысла подлинника, не передает всего своеобразия поэта, писавшего на чужом языке. И это справедливо по отношению к Горацию.

Читающий Горация в переводе, даже тот, кто любит и чувствует поэзию, наверно, лишь примет на веру утверждения специалистов, авторитетных ученых-античников, согласно которым Гораций – великий поэт. А стало быть – совершенный мастер. Действительно, его стихи – необычны: прерывистый ритм, отсутствие рифм, предельная концентрированность, перенасыщенность мифологическими образами и ассоциациями; известная холодность, рассудочность.

Оценить величие, «классичность» Горация позволяет углубление в латинский оригинал.

СТИХОТВОРНЫЕ РАЗМЕРЫ. Стихи Горация написаны стопами разного размера, слогами разной длительности. Эта особенность греческого и латинского языков не может быть адекватно передана по-русски. В одах и эподах Гораций использует до полутора десятков различных строф, восходящих к греческой классической лирике. Это придает его стихам формальное разнообразие и мелодичность. В его стихах обнаруживается пять видов «асклепиадовой строфы», два вида «сапфической строфы», три вида «архилоховой строфы», а также строфы алкеевы, гиппонактовы и др. Гораций усовершенствовал имевшиеся до него метрические системы.

СЛОВО И ОБРАЗ. Важной чертой поэзии Горация, прежде всего од, является их «вещественность», своеобразное «предметное» видение поэтом мира. Действительно, в его стихах – явное «засилье» существительных при скудости глаголов. Эти имена существительные обычно означают зримые, материальные предметы. Подобная особенность чувствуется даже в синтаксисе переводов, в обилии тире, заменяющих сказуемые.

Так 4-я сатира 3-й книги выстроена как диалог между Горацием и эпикурейцем Каттием, который перечисляет блюда на пиршественном столе. Вот выразительный «каталог» гастрономических подробностей: «продолговатые яйца вкуснее округлых»; курица, которую, чтоб «мягче была и нежнее, надо окунуть в фалернское»; «лучший гриб – луговой»; «шелковичные черные ягоды»; «жиденький мед»; «мелких раковин мясо»; «простые улитки»; «щавель полевой»; «цирцейские устрицы»; «еж водяной» и т. д. Другой стандартный пример – начало 15-й оды 2-й книги «О римской роскоши»:

Земли уж мало плугу оставили

Дворцов громады; всюду виднеются

Пруды, лукринских вод обширней,

И вытесняет платан безбрачный

Лозы подспорье – вязы; душистыми

Цветов коврами с миртовой порослью

Заменены маслины рощи,

Столько плодов приносившей прежде.

Слово у Горация – весомо. Оно как бы накрепко «вбито» в текст. Исследователи справедливо пишут о горациевой «магии слова». В сатирах и посланиях поэт допускает разговорные выражения, в одах – он возвышен, строг. Работа по созданию латинского литературного языка, начатая его предшественниками: Катуллом, Лукрецием, Цицероном, Вергилием, Цезарем, была Горацием продолжена и поднята на новый уровень. Все это явилось плодом его интенсивного труда над стилем и словом.

Самый стих у Горация – упруг, внутренне энергичен. Кажется отчеканенным, отлитым из металла. И еще одна важная подробность. У поэтов обычно насыщенными, «главными» являются заключительные строки стихотворения. Вспомним у Пушкина:

Я вас любил так искренне, так нежно,

Как дай вам Бог любимой быть другим.

У Горация «ударной» обычно является первая строка. Она подобна мощному аккорду, решительному вступлению к теме. Можно взять наугад любую из од, чтобы это почувствовать: «Мы верим, в небе – гром посылающий царит Юпитер»; «Ты смущен, знаток языков обоих»; «Вакх, я полон тобой»; «Девицам долго знал я, чем нравиться»; «Создал памятник я, бронзы литой прочней».

АФОРИЗМЫ И СЕНТЕНЦИИ. Как и другие римские классики, Гораций буквально сверкает афоризмами, сентенциями. Одна из его излюбленных тем – бренность бытия: «Много приносят добра человеку бегущие годы, // Много уносят с собой»; «Нет ничего недоступного смертным»; «Смерть – последний предел деяний». Касаясь проблемы рока и фортуны, поэт напоминает: «Ветер чаще гнет вековые сосны, // Всех сильней обвал величайших башен». Тема отечества получает отзвук в такой сентенции: «Сладостно и почетно умереть за родину».

Неизбежно заботят поэта положение человека в обществе, взаимоотношения людей друг с другом. Вот некоторые из его афоризмов: «Когда у соседа горит, беда и тебе угрожает»; «Кто дальше от Юпитера, тот дальше от его молний»; «Бойся дешевых похвал, прикрытых лисьей шкурой».

Касаясь истинного и ложного в жизни, поэт убежден: «Верь – что сокрыто теперь, рассеет когда-нибудь время». Проблема соотношения материальных и духовных благ получает многообразное осмысление в афоризмах Горация: «Не того, кто владеет многим, ты назовешь истинно счастливым человеком»; «Кто многого добивается, тому многого недостает»; «Скупец всегда в нужде»; «Деньги или властвуют над тем, кто скопил их, или служат ему»; «Пытки другой не нашли сицилийские даже тираны хуже, чем зависть».

6. Гораций в веках

К концу жизни Гораций вместе с Вергилием сделался самым популярным и авторитетным поэтом в Риме. Его младший современник Овидий в пору ссылки в «Скорбных элегиях» вспоминал о нем как об одном из духовных учителей:

Слух мне однажды пленил на размеры щедрый Гораций —

Звон авзонийской струны, строй безупречный стихов…

ГОРАЦИЙ В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ. Гораций был известен в средние века; широкая же всеевропейская слава началась с эпохи Возрождения. Огромный интерес питали к нему итальянские гуманисты. Петрарка признавался, сколь сильное воздействие оказал на него автор «Послания к Писонам».

Велико влияние Горация на Пьера Ронсара (1524–1585), великого французского поэта, главы «Плеяды». Оно сказалось в «горацианских одах» Ронсара, одушевленных мыслью французского поэта о торжестве человеческого духа над силой времени. Близка Ронсару и горацианская тема бессмертия, даруемого поэзией. Звучит в его стихах в духе Горация игриво-чувственное прославление любви. Один из теоретиков «Плеяды» Иоахим дю Белле называл Горация среди тех, чья поэзия может благотворно обогатить французский язык.

Эстетика Горация сыграла свою неоспоримую роль в формировании европейского классицизма. Особенно популярен был Гораций во Франции, где на него ориентировались Малерб, Ренье, но особенно Буало, автор знаменитого трактата «Поэтическое искусство» (1674). «Послание к Писонам» лаже в большей мере, чем «Поэтика» Аристотеля, послужило базой для теоретических положений Буало, носивших отчетливо выраженный нормативный характер. В эпоху классицизма в разных странах Гораций был эталоном поэта, мастера формы, отточенной и законченной, теоретика искусства, серьезного и совершенного. Гердер издал «Письма о чтении Горация». По мотивам «Послания к Писонам» написана дидактическая поэма Байрона «На тему из Горация» (1811).

РУССКИЙ КЛАССИЦИЗМ И ГОРАЦИЙ. Русский классицизм XVIII в. был временем, когда в России началось интенсивное знакомство с Горацием. «Послание к Писонам» было переведено в 1752 г. В. К. Тредиаковским. А. Д. Кантемир не только переводил Послания Горация (1744), но и подражал им:

Что дал Гораций, занял у француза.

О, сколь собою бедна моя муза.

Переводами и переложениями из Горация занимались также А. Ф. Мерзляков, И. Барков, В. В. Капнист, А.П. Сумароков. Они дали первые образцы «русского Горация»; позднее в XIX–XX вв. появились более совершенные переводы. Их авторы – цвет русской поэзии (Державин, Пушкин, А. Фет, А. Майков, Тютчев, Брюсов, Пастернак).

Многие произведения многократно переводились: «Памятник» – 18 раз; «Наука поэзии» («Послание к Писонам») – 10; «Ода к Кораблю» (14-я ода 1-й книги) – 12; и т. д.

СТИХОТВОРЕНИЕ ГОРАЦИЯ «ПАМЯТНИК». ЕГО ПЕРЕВОДЫ И ПЕРЕЛОЖЕНИЯ НА РУССКИЙ ЯЗЫК. Заметное место в лирике Горация занимает тема смерти. Мысль о ней не покидает поэта. Горацию присуще постоянное ощущение бренности бытия, преходящего характера земных забот и треволнений. Перед лицом небытия все тленно: богатство, знатность, роскошь, земные переживания. Любой человек, даже всевластный властитель, беззащитен перед смертью. И все же есть то, что способно одолеть время, даже само небытие, даровать человеку бессмертие. Это – его творчество.

Такова тема знаменитого стихотворения «Памятник», 30-й оды 3-й книги (Ad Melpomenen). Ода построена как обращение к Мельпомене, музе поэзии и песни. Иногда оду называют по первой строке: «Памятник я воздвиг меди нетленнее». Конечно, данная тема – «вечная», традиционная: на протяжении истории мировой литературы она разрабатывалась многократно. Гораций стоит у ее истоков. Обратясь к этой теме, поэт нашел счастливое сравнение поэзии с памятником, тем, что и нетленнее меди, и выше царственных пирамид. Этот памятник способен устоять и перед едкостью дождя, и перед бегом времени. Ему не страшна Либетина, богиня похорон. И этот памятник доставит ему вечную посмертную славу.

В стихотворениях-завещаниях поэты определяют смысл своего творчества. Свою главную заслугу Гораций видит в том, что он «первым преклонил песни эольские к италийским ладам» (Princeps Aeolium carmen ad Italos). Эолией называется область в Малой Азии, рядом с которой находится остров Лесбос, тот самый, где жили и творили Алкей и Сапфо; к наследию последней еще до Горация обращался Катулл.

Стихотворение «Памятник» – одна из жемчужин мировой поэзии, произведение хрестоматийное.

«Памятник» Горация не просто вызывал пристальный интерес в России; он органично вошел в историю нашей литературы.

Вот первые строки горациевского шедевра в подлиннике:

Excgi monumentum аеге perennius

Regalique situ piramidum altius,

Quod non imber edax, non Aquilo impotens

Possit diruere aut innumerabilis

Annorum series et fuga temporum.

Первый русский перевод Горация сделан М. В. Ломоносовым еще в конце 1740-х годов; он был включен в его книгу «Краткое руководство по красноречию» (1748). Этот перевод, открывающийся строчкой: «Я знак бессмертия себе воздвигнул», по мнению П. Н. Беркова, имеет «автобиографический смысл», ибо его автор сумел «внесть на свою родину новое, до того неизвестное стихотворение».

Перевод Г. П. Державина (1795) может быть скорее отнесен к вольному подражанию или переделке. Вот как переведена им вторая строфа:

Так! – весь я не умру, но часть меня большая,

От плена убежав, по смерти станет жить,

И слава возрастет моя, не увядая,

Доколь славянов род вселенна будет чтить.

По словам Белинского, «Державин выразил мысль Горация в такой оригинальной форме, так хорошо применил ее к себе, что часть этой мысли так же принадлежит ему, как и Горацию».

Существует около двух десятков русских переводов «Памятника». Приведем варианты первой строки стихотворения: «Крепче меди себе я создал памятник» (А. Х. Востоков); «Я памятник себе воздвигнул долговечный» (В. В. Капнист); «Я памятник воздвиг огромный и чудесный» (К. Н. Батюшков); «Вековечней воздвиг меди я памятник» (В. Я. Брюсов); «Создан памятник мной. Он вековечнее (Д. П. Семенов-Тян-Шанский); «Создал памятник я меди победнее» (Я. Э. Голосовкер); «Создал памятник я, бронзы литой прочней» (С. В. Шервинский) и др. Некоторые поэты печатали по несколько вариантов перевода.

ПУШКИН И ГОРАЦИЙ: ДВА «ПАМЯТНИКА». Увлекательная тема, связанная с воссозданием текста Горация у Пушкина в его знаменитом стихотворении «Я памятник себе воздвиг…», вдохновенном и поэтичном завещании, принципиально значимом для понимания творческого пути нашего гения. Характер и смысл этого произведения многократно интерпретировался российскими пушкинистами.

И здесь заслуживает внимания блестящая работа выдающегося литературоведа академика М. П. Алексеева «Стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг…» (1967). Поэтическому шедевру всего в 16 строк ученый посвятил насыщенную огромным аналитическим и фактическим материалом монографию в 272 страницы! Это стихотворение столь же важно для понимания Пушкина, как и его своеобразный исторический прототип, 30-я ода Горация, для понимания всего наследия римского поэта.

Смысл своей концепции М. П. Алексеев формулирует следующим образом. Долгое время стихотворение Пушкина трактовалось как подражание Державину и его источнику – оде Горация. Этому давал повод и сам Пушкин, вынося в эпиграф из Горация «Exegi monumentum». Но это молчаливое следование Державину и ссылка на Горация, по мысли М. П. Алексеева, «были лишь подобием музыкального ключа в нотной рукописи – знаком выбора поэтической тональности в собственной поэтической разработке темы, а частично маскировкой слишком большой самостоятельности этой трактовки. Комментаторы делали, однако, упор на подражательности стихотворения и ослабляли этим значение заключающихся в нем глубоко личных сокровенных признаний поэта». В книге М. П. Алексеева немало тонких наблюдений, раскрывающих генезис идей этого стихотворения, как бы «интегрированного» в общий контекст творчества Пушкина.

В пушкинском шедевре – блеск, экспрессия, глубоко личная интонация, иногда скрытая полемика с Горацием. И, конечно же, свободолюбивый пафос, отсутствовавший у Горация.

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые в нем лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал.

В одной из первоначальных редакций Пушкин выражает свою позицию с еще большей определенностью:

Что вслед Радищеву восславил я свободу

И милосердие воспел.

Гораций привлекал Пушкина на протяжении всего его творчества, начиная с ранних лицейских стихов. Имя римского поэта встречается у него даже чаще имени Овидия, судьба которого, как будет показано ниже, была ему особенно близка. В стихотворении «Городок» (1815) Гораций назван в числе любимых поэтов:

Питомцы юных граций —

С Державиным потом

Чувствительный Гораций

Является вдвоем.

Созданию «Памятника» предшествует, что не случайно, работа над переводами из Горация, который, безусловно, импонировал Пушкину своим «литым», классически широким стихом. Пушкину нравилась «горацианская сатира, тонкая, легкая, веселая». Правда, переводы Пушкина носили во многом вольный характер. Пушкин выбрал удобный для себя размер; в частности, в оде «К Меценату» (1833) (1-я ода 1-й книги) это был четырехстопный ямб («Царей потомок Меценат»). В 1835 г. он делает другой свободный перевод 7-й оды 2-й книги («К Помпею Вару»). Ода обращена к товарищу Горация, вернувшемуся в Рим после амнистии. У Пушкина финал оды звучит так:

И ныне в Рим ты возвратился,

В мой домик, темный и простой.

Садись под сень моих пенатов.

Давайте чаши. Не жалей

Ни вин моих, ни ароматов —

Венки готовы, Мальчик! лей.

Теперь некстати воздержанье;

Как дикий скиф, хочу я пить.

Я с другом праздную свиданье,

Я рад рассудок утопить.

ТЕНДЕНЦИОЗНЫЕ ОЦЕНКИ ГОРАЦИЯ. Хотя имя Горация было окружено уважением, прежде всего у поэтов, критики революционно-демократического направления, исходя из своего видения задач русской литературы как силы оппозиционной официальной государственности, подвергали нападкам идеологическую позицию этого классика римской литературы. Если Пушкин называл его «Августовым льстецом», то Чернышевский нападал на него как на предтечу столь антипатичного ему «чистого искусства». Он даже сравнивал его с грибоедовским Молчал иным, исповедовавшим известную формулу: «умеренность и аккуратность». Не менее резко отзывался и Добролюбов в статье «Сатиры Квинта Горация Флакка», рецензируя переводы М. Дмитриева. Он усмотрел в его стихах «придуманные, сочиненные чувства и положения», «риторические описания», «гнилые сентенции». «Что господствует в оде Горация?» – задавал вопрос критик. И отвечал безапелляционно: «Риторика и лесть».

Эти оценки – пример тенденциозного, узкого и, в сущности, антиисторического подхода.

Во второй половине XIX, в XX веке Гораций продолжал активно изучаться и переводиться. В 1936 г. вышло его полное собрание сочинений, переизданное в 1993 г. Среди его поклонников был Иосиф Бродский. Как когда-то Петрарка, писавший письма давно умершим, но столь духовно близким ему римским авторам, Бродский вступает в воображаемый разговор с автором «Памятника», разговор доверительный и откровенный. Он так и называется: «Письмо к Горацию». Для Бродского Гораций – вечный спутник поэтов: «в течение двух тысячелетий практически все, включая романтиков, столь охотно включали тебя в свои объятья». Гораций – одна из ярчайших граней «золотого века» римской поэзии, который стал «предметом неотступной любви» Бродского. Во всяком случае, тема «Бродский и римская поэзия» – правомерна, перспективна и заслуживает специального изучения.

Глава XIIIОвидий

Искусство смягчает нравы.

До окончанья веков славу даруют стихи.

Овидий

1. Жизненный путь. 2. Раннее творчество. 3. «Метаморфозы». 4. «Фасты». 5. Позднее творчество. 6. Пушкин и Овидий

Есть книги, с которых в детстве начинается наше знакомство с той или иной национальной литературой. Древняя Греция впервые открывается нам в поэмах Гомера. К римской словесности мы приобщаемся чаще всего в «Метаморфозах» Овидия. Если это не сами его поэтические тексты, то уж сделанные на их основе пересказы знаменитых «хрестоматийных» мифов. Позднее мы узнаем о его любовных элегиях, о фривольной изящной книге «Искусство любви», о его горестной судьбе и о стихах, сочиненных в изгнании. И Овидий становится особенно близок и понятен, потому что его любил Пушкин…

1. Жизненный путь

Биография Публия Овидия Назона (Publius Ovidius Naso) (43 г. до н. э. – 18 г. н. э.) известна нам сравнительно подробно. Этому счастливому обстоятельству мы обязаны самому поэту, который, находясь в ссылке, в «Скорбных стихотворениях» ностальгически вспоминает свое детство, ранние годы, путешествия. О себе он, «рассказчик любовных историй», говорит так:

Сульмон – мой город родной, ледяными богатый ключами,

Рим от него отстоит на девяносто лишь миль.

СТАНОВЛЕНИЕ ПОЭТА. ШКОЛА РИТОРИЧЕСКОГО ИСКУССТВА. Овидий родился в небольшом городке Сульмон, в горной местности к северу от Рима, в состоятельной старинной семье всадников. Теперь в этом городе установлена статуя: поэт – римлянин в тоге со свитком в руке. Сам он считал, что «Овидий» – слово, метрически не очень удобное, и называл себя Назон. По-латински: naso – нос. Поэтому на античных изображениях он обычно давался в профиль с крупным носом.

Семья была не бедной, отец радел о воспитании чад. Проучившись несколько лет в местной школе, постигнув начатки знаний, будущий поэт, уже выделявшийся художественной одаренностью, приехал с отцом и братом в Рим, чтобы продолжить там свое образование. «С малых лет стали учить нас у лучших наставников Рима», – писал он позднее. Отец собирался направить сыновей на адвокатскую или политическую стезю, а потому братья приступили к овладению тайнами красноречия в специальной школе. Преподаватели в ней были отменные, их называли «богами», у двух из них – Ареллия Фуска и Порция Латрона – и проходил выучку Овидий. Помимо обсуждения разных юридических казусов ученикам вменялось выступать с речами и комментариями по поводу предложенных им неординарных ситуаций, демонстрируя как убедительность аргументации, так и ораторские умения.

Например, наставник изложил такую ситуацию: весталка, жрица богини Весты, обязанная безупречно блюсти обет целомудрия, потеряла невинность Ее должны сбросить со скалы, она же обращается с отчаянной молитвой о помощи к богине. Когда это не помогает и ее все же сбрасывают, она чудом ока зывается невредимой. Обвинители требуют, чтобы казнь была повторена. Ученикам вменялось обсудить вопрос: надо ли ее низвергнуть со скалы вторично или нет. На долю Овидия выпало произнести речь в защиту весталки.

А вот другая заданная им ситуация. Согласно римским законам, муж обладает правом убить жену, уличенную в измене. Муж, храбрый суровый воин, возвратился домой, потеряв обе руки. Он застает жену с любовником, но не может лишить ее жизни. Тогда он просит сына свершить казнь над матерью. Сын отказывается, а отец от него отрекается. Как оценить поступок отца, прав он или нет?

Руководителем школы был Сенека старший, отец Сенеки младшего, философа и драматурга. Это был человек и в глубокой старости изумлявший феноменальной памятью: он мог воспроизвести две тысячи слов, сказанных в его присутствии. Сохранилось его свидетельство об Овидии, как о «хорошем декламаторе», обладавшем «приятным, мягким и гармоничным дарованием», сила которого была не в аргументации, а в искренности и силе чувств. После окончания школы Овидий отправился в двухлетнее путешествие по Греции, Малой Азии и Сицилии, знакомился с памятниками эллинской культуры и словесности, побывал в местах, овеянных дыханием мифов и преданий. Это помогло в дальнейшем создать прославленные «Метаморфозы».

По возвращении в Рим он должен был принять решение касательно дальнейшей судьбы. Карьера воина его не вдохновляла. Некоторое время он исполнял мелкие судебные и административные обязанности. Но неспешное продвижение вверх по служебной лестнице его не прельщало. Конечно, потомок старинного рода, он имел перспективы стать заметным государственным мужем, о чем мечтал его отец. Но как признавался поэт: «Тайно меня за собой Муза упорно влекла». Он постоянно ловил себя на том, что самые тривиальные фразы непременно складываются в стихи. В 25 лет он решает отдать себя поэзии и служить ей до конца.

ВЕХИ ТВОРЧЕСТВА. Чтобы стать заметной фигурой на поэтическом поприще, надлежало обладать немалым талантом. Увлечение поэзией в «век Августа», как уже писалось, захватило Рим, сделалось модой у состоятельных людей.

Гораций, старший современник Овидия, сетовал: «Сегодня нет ни одного молодого человека, который не умел бы написать довольно изящную элегию, песнь или оду, посвященную Лидии. На пирах, во время игр, в городе, на Форуме заключается пари, кто может написать больше любовных стихов, стоя на одной ноге!».

Обогащались хозяева книжных лавок: они содержали большое число рабов-переписчиков, принимая заказы от честолюбивых стихотворцев, и не только не платили им гонорары, но брали деньги за выпуск в свет сочинений. Те же, кто не мог издаваться за собственный счет, пробавлялись декламацией своих сочинений в кругу знакомых или снимая для этого специальные залы.

В сонме поэтов выгодно выделялся Овидий: изящный, остроумный, любезный молодой человек, лишенный претензий и внешней импозантности; аристократы, «балующиеся» стихами, имели обыкновение унизывать пальцы множеством колец и перстней. Его манера была сдержанной и неброской. Сама тематика его ранних стихов, лишенных тяжеловесной историко-мифологической учености, посвященных всей гамме любовных перипетий, импонировала слушателям. Его «аполитичность», жизнелюбие, изящный налет эротики, столь контрастировавшие с официальной линией Августа, желавшего навязать обществу строгую мораль, – встречают понимание. Овидий становится популярным поэтом, стихи которого отвечают внутренним устремлениям общества. Он входит в кружок Мессалы Корвина, бывшего полководца, богача, человека широких взглядов, покровителя поэтов. В отличие от Мецената, проводника августовских взглядов, Корвин если и не был оппозиционером, то, во всяком случае, держался независимо от принцепса. В его кружке поэты культивировали один жанр: любовную элегию.

Овидий дебютирует сборником стихов «Песни любви» (иногда название переводится как «Любовные элегии»), выступая в маске изнеженного эпикурейца и слуги Амура. Сборник показал, что поэт удачно осваивает модную тему. Далее следует новая книга «Героини» – это поэтические письма литературных и мифологических героинь своим возлюбленным. Пишет он также и трагедию «Медея» на сюжет Еврипида, произведение, до нас не дошедшее. Сохранились лишь лестные отзывы о нем.

Известность Овидия растет. Он выпускает дидактическую поэму «Искусство любви», в которой предлагает исчерпывающие практические советы по части завоевания женщин. За ней следует продолжение «Средства от любви», рекомендации тем, кто хочет избавиться от неразделенной страсти.

Отойдя от несколько фривольной трактовки любовной темы, поэт переходит к новой фазе. Он пробует силы в крупной форме, демонстрируя одновременно искусство рассказчика. Создает знаменитую поэму «Метаморфозы» – своеобразный каталог, свод мифологических преданий, поэтически обработанных. В этот момент на него обрушивается несчастье.

МЕСТЬ АВГУСТА. Это случилось в 8 г. н. э. Казалось, ничто не предвещало бури. После двух браков Овидий был удачно женат в третий раз, «остепенился». Ему шел уже 51 год. Его авторитет как поэта был прочен. Неожиданно он был вызван к Августу, испытал его гнев, получил приказ покинуть Рим и отправиться в изгнание. Причины высочайшего недовольства до сих пор не вполне выяснены. Сам Овидий говорит о двух: «стихи» и некий «проступок». На этот счет написано множество специальных исследований, выдвинуты разные версии.

Одна причина прозрачна. Август был недоволен общим направлением ранних стихов поэта, их легкомысленным содержанием, шедшим вразрез с его законодательством, имевшим целью укрепление морали. Более того, в стихах «просвечивала» ирония, даже пародирование строгих законов Августа, осуждающих «прелюбодеяние», супружеские измены, безбрачие. Сам Овидий, в сущности, признает свою «вину» в сочинении стихов, хотя исключает какой-либо злой умысел. Попутно он упоминает и о еще какой-то «тайне», которую не может раскрыть.

Почему Овидий на протяжении всех последующих лет не приоткрыл завесу над этой «тайной», говорил о ней туманными намеками, доставлявшими головную боль его биографам и комментаторам? На этот счет существуют разные гипотезы и точки зрения. Возможно, «тайна» имела касательство к обстоятельствам семейной жизни принцепса, как уже писалось, далеко не благополучной. Тема эта была для Августа болезненной. Уже упоминалось, что Август должен был отправить в ссылку дочь Юлию, которой инкриминировалось «безнравственное поведение». Подверглась изгнанию по тем же мотивам и внучка Августа, Юлия младшая. Возможно, Овидий имел какое-то отношение к внучке или к ее окружению, людям, безусловно, «диссидентского» склада, оппозиционно настроенным по отношению к Августу. Не исключено, что Овидий также знал о каких-то неблаговидных вещах, творившихся за стенами императорского дворца, был в курсе тайных хитросплетений Палатинского холма. Предполагают, что Август удалил Овидия как нежелательного свидетеля: ведь поэт не нарушал закона, не был противником режима. В пользу такой версии говорят строки Овидия: «Случай сделал меня свидетелем гибельного зла». «Зачем я что-то увидел? Зачем провинились глаза мои? Зачем, недогадливый, узнал я о чьей-то вине?» – вопрошает сам себя в другом месте. (В этой связи вспоминается, как совсем в другую эпоху, другой диктатор, Сталин, устранял людей, единственная вина которых состояла в том, что они «слишком много знали».)

Во всяком случае, каковы бы ни были конкретные причины ссылки поэта, – это был яркий пример произвола власти, пример расправы с писателем. Событие, оставшееся в истории мировой литературы.

В ССЫЛКЕ. Известие о предстоящей ссылке, повергло в шок Овидия, человека ранимого. Он думал наложить на себя руки, но друзья удержали. Поэт был уже немолод, ему пошел шестой десяток, его вырвали из семьи, из привычного круга общения, литературной среды и отправили на «край земли». Свой отъезд из Рима и путешествие к месту ссылки он позднее описал в самых мрачных красках. Корабль, на котором он плыл, едва не был поглощен морской стихией.

Изгнанник был поселен в маленьком городке Томы на берегу Черного моря. Ныне на его месте – румынский порт Констанца. Тогда Томы входили во Фракийское царство, вассальное Риму. В городке жили представители местных народностей – геты и сарматы, а также небольшое количество греков, усвоивших нравы и даже одежду варваров. Никто не говорил по-латински. За Дунаем обитали воинственные кочевые племена, неподвластные Риму, которые нередко вплотную подступали к самым стенам Том. Связь с Римом была скверной, сообщения о том, что происходило в столице, Овидий получал нерегулярно. Трудно представить себе худшее наказание для впечатлительного, немолодого, оторванного от семьи поэта, лишенного культурной «подпитки», творческого общения. В этих обстоятельствах спасительной отдушиной оставалась для Овидия поэзия. Но тональность ее, по сравнению с прежними книгами, решительно меняется. Это были стихи новаторские, каковых до него не писалось ни в греческой, ни в римской поэзии. Стихи очень личные, автобиографические. Два сборника: «Скорбные элегии» и «Письма с Понта», написанные в изгнании, прочно вошли в сокровищницу мировой лирики.

Из своего заброшенного «далека» поэт многократно обращается к Августу. Льстит принцепсу, молит о прощении, просит возвратить его в Рим, но тщетно. В 14 г. н. э. Август умирает. У Овидия возрождается надежда. За него хлопочут друзья. Но, когда взошедший на трон Тиберий, сын Ливии, стал демонстрировать свой жесткий, непреклонный нрав (который когда-то пугал его приемного отца, самого Августа), Овидию стало очевидно, что уповать ему не на что.

Последней попыткой вырваться из Том стала для Овидия работа над книгой «Фасты», которую поэт собирался поднести Германику, полководцу, приемному сыну Тиберия, человеку высоких нравственных качеств, ценителю поэзии. Но Овидий не успел этого сделать. Поздней осенью 17 или в начале 18 г. Овидий умер. В Томах он и был похоронен, а его желание, чтобы «на юг перенесли его тоскующие кости», так и не осуществилось. В Констанце, в Румынии (где имя Овидия окружено глубочайшим уважением) возвышается памятник поэту, на котором начертана эпитафия, им сочиненная:

Я, здесь лежащий, я тот, кто шалил, любовь воспевая,

Даром погублен своим. Имя поэта Назон.

Ты же, мимо идущий, коль сам любил, ты промолви:

«О да будет легка праху Назона земля».

2. Ранее творчество

Наследие Овидия представлено 8 книгами, запечатлевшими основные этапы его жизни и творческих исканий. При этом поэт не повторяется, всякий раз осваивает новые формы. Вершиной его творчества остаются «Метаморфозы».

«ПЕСНИ ЛЮБВИ» (Amorcs). Жанр любовной элегии, как не раз писалось, был поистине расхожим в римской поэзии «золотого века»: в нем с успехом трудились старшие современники Овидия – Тибулл и Проперций. С большой искренностью они рассказывали о своих переживаниях: Тибулл страдал от неверности Делии и Немесиды, а Проперций не менее пронзительно отзывался на «вероломство» той, которую увековечил под именем Кинфии.

Как и было принято в любовной элегии, Овидий адресовал свои стихи возлюбленной, которая выступает под именем Коринна. Так звали знаменитую греческую поэтессу, которая соперничала с самим Пиндаром и даже брала над ним верх на соревнованиях стихотворцев. Но кем конкретно была овидиева Коринна, знатной ли дамой или великосветской куртизанкой, нам неведомо.

В свои стихах Овидий не чужд юмора, иронии, фривольности.

Уверяет, что может одновременно любить двух женщин, ибо если одна неотразимо красива, то у другой – свои приятные достоинства. Он признается в любви Коринне, но не прочь увлечься и рабыней, которая расчесывает ее волосы. Если и не обещает Коринне богатства, то, безусловно, прославит в стихах. Посылает ей кольцо и завидует собственному подарку, поскольку оно столь близко к возлюбленной. О себе он отзывается как о «жертве страстей», которые швыряют его, словно утлый челн. Он – не однолюб, не отделяет себя от римской молодежи, от искателей жизненных удовольствий. Ему претит роль сурового моралиста.

Я никогда б не посмел защищать развращенные нравы,

Ради пороков своих лживым оружьем бряцать.

Я признаюсь – коли нам признанье проступков на пользу, —

Все я безумства готов, все свои вины раскрыть.

Подшучивает он и над ревнивыми мужьями, которые шпионят за женами, что лишь разжигает вожделение их любовников. Добродетельной же позволительно считать ту женщину, которую удерживает не страх, не принуждение, а внутренняя порядочность. Такова гомеровская Пенелопа. Муж, не доверяющий жене, сам подталкивает ее на адюльтер.

В ранних стихах заметен мотив шутливой игры. И это не могло не импонировать римской молодежи. Поэт не устает сравнивать влюбленного с воином, который сражается за предмет своей страсти. И даже подвергается большей опасности, чем на настоящем поле брани. Подобный мотив не мог не восприниматься как ирония по адресу главной римской добродетели: гражданин обязан быть защитником отечества, воином.

Каждый любовник – солдат, и есть у Амура свой лагерь.

Мне, о Аттик, поверь: каждый любовник солдат.

Для войны и любви одинаковый возраст подходит,

Стыдно служить старику, стыдно любить старику.

Нет силы, могущественнее Амура. Сколько поэтов – от Сапфо и Анакреонта до «александрийцев» – писали об этом! И Овидий признается:

Я терзаем Амуром,

Или подкрался хитрец, скрытым искусством вредит?

Да, это так. Уже в сердце сидят тонкоострые стрелы:

Душу мою, покорив, лютый терзает Амур.

«ГЕРОИНИ» (Heroides). И во второй книге Овидий обнаружил новую грань своего таланта – способность проникать в мир женской души. Опираясь на литературный и мифологический материал, «соревнуясь» с великими мастерами, он должен привносить в уже готовые сюжеты свою фантазию, воображение. Но при этом с большей полнотой показывать переживания своих героинь.

В первом сборнике Овидий предстает неплохим знатоком как женской психологии, так и нравов аристократического Рима. Но нетрудно заметить, что любовь, о которой он пишет, нередко – светское развлечение, участники которого как праздные молодые люди, так и матроны или гетеры. Конечно же, Овидия интересовали и иные, более серьезные чувства, женщины сильных и глубоких страстей.

Книга «Героини» оригинально построена – как серия писем женщин, персонажей мифов и героинь прославленных литературных произведений Гомера, Еврипида, Вергилия. Они пребывают в разлуке со своими мужьями и возлюбленными. Глубинный мотив писем – горечь разлуки, тоска, одиночество, ревность, тревога.

В книге «Героини» 15 писем, написанных от лица женщин. Новизна их в том, что письма, близкие по жанру к посланиям, сохраняя глубоко личную интонацию, исповедальный тон, облечены в блестящую поэтическую форму. При этом их авторы по своему психологическому облику напоминают современных Овидию римлянок, знатных матрон. Открывает, и не случайно, эту галерею женщин гомеровская Пенелопа, олицетворение верной супруги. Не была ли она для Овидия идеалом на фоне бесконечных разводов, супружеских измен, семейных скандалов – этой приметы светской жизни в Риме?

Шлет Пенелопа, тоскуя, скитальцу привет Одиссею;

Ей не поможет ответ: сам поскорее явись.

Шутливая, ироничная интонация «Песен любви» исчезает. Глубокие чувства требуют серьезной тональности:

Ныне ж сама я не знаю, чего мне, безумной, бояться;

Все мне ужасно, большой дан моим страхам простор.

Еще одна героиня Овидия – знаменитая поэтесса Сапфо. Овидий отталкивается от легенды о несчастной любви Сапфо к прекрасному юноше Фаону, которого богиня Афродита сделала красивейшим из смертных. Согласно легенде, не добившись взаимности, Сапфо бросилась в море с Левкадской скалы и погибла. В своем послании Сапфо описывает те места, где она бродила вместе с Фаоном. Поэтесса одинока и с тоской вспоминает «счастье былое».

Вот и знакомый мне дерн: нашу тяжесть он часто изведал,

Вижу, былинки его все еще криво стоят.

Среди овидиевых героинь – нимфа Энона, возлюбленная Париса, которую он оставил, увлеченный прекрасной Еленой, женой Менелая. Уязвленное самолюбие, ревность терзают Энону, которая всячески желает унизить соперницу:

Пусть она блещет красотой: не пристала красавице гордость,

Ей, что пришельцем пленясь, брачных забыла богов!

Да и сам Парис напоминает римского щеголя, который, используя служанку Елены, находит дорогу к сердцу возлюбленной, да еще унижает ее мужа Менелая.

Муки страсти – в письме Дидоны, героини «Энеиды», адресованном Энею. Недолго длилось их счастье. Боги повелели Энею оставить карфагенскую царицу, чтобы отплыть в Италию и основать там римское государство. Для Дидоны же нет ничего желаннее, чем быть вместе с возлюбленным:

Если стыдишься жены, зови не женой, а хозяйкой;

Только б остаться твоей, всем бы готова я быть.

В отчаянии Дидона сообщает Энею, что готова уйти из жизни, бросившись на меч:

Если б тебе повидать, как это пишу я посланье;

Пишет рука, на груди ж меч уж троянский лежит;

Слезы, стекая с ланит, по стали бегут обнаженной;

Вот-вот заместо тех слез кровью окрасится сталь.

Среди овидиевых героинь – Брисеида, рабыня, наложница Ахилла, которую отнял у него Агамемнон; неистовая Медея, еврипидовская героиня, оставленная мужем Ясоном и одержимая жгучей жаждой мести; Федра, другое создание Еврипида, которая уподобляет равнодушного к ней Ипполита римским франтам, пагубным для женских сердец.

Трогательна мифологическая Ариадна, дочь Критского царя Миноса. Когда афинянин Тезей прибыл на Крит, чтобы сразиться со страшным быком Минотавром, он был приговорен к смерти и заточен в подземелье. Благодаря Ариадне, с помощью ее легендарной нити, он выбирается вместе с пленниками из лабиринта. С Ариадной Тезей отправился в обратный путь и остановился на острове Наксос. Ночью во сне к Тезею явился Дионис и приказал отправиться в дальнейший путь. Когда поутру дочь Миноса проснулась, то помяла, что покинута. Ее письмо, обращенное к Тезею, исполнено тоски, хотя Ариадна чувствует, что вряд ли оно дойдет до адресата.

Я, не успев пробудиться, со сладкой истомою в членах, —

Длань простираю свою, чтобы Тезея обнять —

Нету его. И вторично тянусь я, и дальше хватаю,

Дальше по ложу всему, бедная: нету его!

В сущности, каждый женский монолог в книге Овидия – драматическая история. Заключенный в них накал переживаний давал благодарный материал для инсценировок, которые делались по книге Овидия. Голоса его героинь взволнованно звучали с римской сцены. Помимо 15 героинь в книге были добавлены еще письма знаменитых мужей, обращенных к любимым: среди них Парис, Леандр, Аконтий. Ученым удалось доказать их принадлежность перу Овидия.

«ИСКУССТВО ЛЮБВИ» (Ars amatores). «Певец любви, певец богов», как назвал его Пушкин, Овидий запечатлел разные грани любовного чувства. Каждая его новая книга не повторяла предыдущую, отличалась свежей трактовкой темы. На этот раз поэт пишет о любви как о предмете, достойном изучения, анализа. Себя он представляет экспертом, знатоком, излагающим свои советы и рекомендации в назидательной форме. Иногда название книги переводится не только как «искусство», но и «наука» любви.

В античной поэзии заметную роль играл дидактический элемент: об этом свидетельствует поэма «Труды и дни» Гесиода. Активно прибегали к поэтической дидактике и римляне: таковы земледельческая поэма «Георгики» Вергилия, философский эпос «О природе вещей» Лукреция, изложение в стихотворной форме наиглавнейших вопросов мироздания. В эпоху Овидия дидактические поэмы, а также «руководства», причем на самые экзотические темы, читались с большой охотой. Они появлялись в немалом количестве: стихотворные трактаты о лечении змеиных укусов, игре в кости, косметических средствах, приеме гостей, сервировке столов и т. д.

В книге «Искусство любви» сорокалетний поэт демонстрирует такие свои качества, как наблюдательность, знание мужской и женской психологии, остроумие, сочетание шутливого и серьезного тона. Он – эрудит в истории и мифологии. Добавим еще и явленные им навыки ритора, декламатора.

Свои наставления Овидий «систематизирует». Он наставляет молодых людей в трех главных вещах: во-первых, как и где искать предмет любви; во-вторых, как его завоевать; в-третьих, как удержать возлюбленную. Женщины в трактате Овидия – это великосветские гетеры, связи с которыми – в порядке вещей в аристократическом Риме.

Поэма состоит из трех книг. В первой книге поэт объясняет, что девушек следует искать на общественных праздниках, в театрах, цирках, во время гладиаторских боев, других общественных представлений, на модном водном курорте в Байях. Он иногда называет девушек «дичью», а юношей «охотниками». Претендуя на «научность», поэт постоянно подкрепляет свои поучения ссылками на мифологические и исторические примеры. Его эрудиция по этой части не уступает его поэтической технике. Он исходит из того, что женщины посещают театр, «не только чтобы посмотреть, но чтобы на них посмотрели».

Что до завоевания женских сердец (вторая книга), то поэт предлагает наиболее надежные приемы. Для этого мужчине необходимо увериться в собственной неотразимости. Удачливому любовнику следует модно одеваться, демонстрировать любезность и остроумие. Сближение с дамой полезно начинать со знакомства с ее служанкой, с которой также уместно завязать интригу. Начинать следует с обещаний, но при этом избегать разорительных расходов. Производит впечатление любовное письмо, изящное и пропитанное тонкой лестью. Если на подобное письмо не последует ответа, надо продолжать писать в аналогичном духе.

В конце концов подобные послания возымеют действие. Неразумно пренебрегать клятвами, даже если в дальнейшем они могут оказаться и невыполнимыми. Влюбленному стоит являть даме воочию свои переживания, слезы, тоску. Нельзя пренебрегать настойчивостью при срывании поцелуя. Влюбленный может быть уподоблен тому, кто добивается выгодной должности и ради своей цели прибегает к заискиванию и подкупу.

Овидию явно не по душе те, кто уповают на успех, полагаясь лишь на силу денег. Истинное украшение влюбленного – не его толстый кошелек, а живой интеллект, простота и естественность поведения. «Будь всегда внимателен к любимой женщине», – напоминает Овидий. Выгодно маскировать любовь и преподносить ее под видом дружбы. Необходимо скрывать избранницу от близких и особенно от друзей, которые из зависти не преминут отбить ее. Вообще же, любовной науке противопоказан шаблон. Каждая женщина – неповторима, а потому средства ее покорения должны варьироваться в зависимости от ее возраста, характера и темперамента.

Особое искусство – сохранить любовь женщины. Следует помнить: если ты достоин любви, то и будешь любим. Внешность мужчины, его привлекательность – существенны. Но они преходящи, подвержены времени. Красота с годами тускнеет, годы ее не щадят, после увядания розы на стебле остаются лишь шипы.

Зато нравственные, моральные качества гораздо долговечнее. Влюбленному следует расширять свои познания, воспитывать чувства, обогащать внутренний мир. Духовное богатство – главный капитал. Любовь должна быть «мудрой». Влюбленный да не устанет восхищаться прелестями женщины, но при соблюдении чувства меры: «Искусство помогает, если оно скрыто». Женщину полезно приучить к тому, что поклонник всегда при ней, но порой стоит «инсценировать» и легкое охлаждение. Пробудить ревность, подозрение относительно возможной соперницы, памятуя, что за размолвкой следует пламенное и сладостное примирение.

Поэт рекомендует отдавать предпочтение женщине среднего возраста перед юной: старое вино лучше молодого. Многоопытная женщина способна полнее разделить страсть любовника.

Тема третьей книги выражена в словах: «Ныне наука твоя женщинам помощью будь». Овидий дарует читательницам «оружие» для «любовного сражения». Кажется, ни одной детали не упускает находчивый поэт: советует, как холить свою красоту, пользоваться косметикой, расчесывать волосы, скрывать с помощью одежды природные недостатки, работать над голосом, над манерами.

Женская поступь – немалая доля всей прелести женской,

Женскою поступью нас можно привлечь и спугнуть.

Подобные и многие другие ухищрения играют немалую роль в жизни галантных римлянок. Женщину украшает умение играть на музыкальных инструментах, знание литературы, особенно любовной лирики, сочинений Сапфо, Тибулла и Проперция. То же относится к искусству сочинения любовных признаний. Расчетливой женщине пристало выбрать верный подход к любовникам: брать деньги с богатых, а поэтов, обычно малосостоятельных, – щадить. Ведь поэты обладают неоценимым достоинством: они способны обессмертить возлюбленную в стихах.

«Искусство любви» – наиболее фривольная книга Овидия. Поэт перечисляет приемы соблазнения мужчин, которыми пользуются гетеры. Особенно притягательны женщины многоопытные. На них полезно ориентироваться юным дамам полусвета. Завершается поэма стихами весьма откровенного содержания, описанием различных видов интимных отношений и обращенным к дамам настоятельным советом: «Женщины, знайте себя!»

Поэт уверен, что его советы окажутся более чем продуктивны:

Пусть же юношам вслед напишут юные жены

На приношеньях любви: «Был нам наставник Назон»!

Игривый тон поэмы не мешает Овидию оставаться знатоком человеческой психологии и тонкостей любовной сферы. В поэме рассеяно немало афористических строк: «Чтобы любовь заслужить, мало одной красоты»; «Лучше всего привлекает сердца обходительность в людях»; «Не был красивым Уллис, а был он красноречивым»; «Женщина к поздним годам становится много искусней»; «Чтобы оставаться с тобой, должна твоя женщина помнить, что от ее красоты стал ты совсем без ума»; «Путь к овладению – мольба»; «Любит женщина просьбы мужские – так расскажи ей о том, как ты ее полюбил».

«СРЕДСТВО ОТ ЛЮБВИ» (Rcmedium amores). Поэма «Искусство любви» имела успех, хотя Овидию пришлось услышать и упреки в непристойности. Тогда поэт обнародовал своеобразное продолжение своего сочинения, небольшую поэму «Средство от любви». На этот раз поэт дает советы тем мужчинам, которым любовная связь причиняет страдания. Любовь – вид болезни. И Овидий перечисляет лекарства от нее, не менее эффективные, чем те, которые были рассчитаны на разжигание взаимной любви.

Путь к выздоровлению – избавление от несчастной любви: «Противься началу: поздно применять целебные средства, хотя болезнь от времени усилилась». Помогают излечению какие – то практические дела: отъезд в деревню и труд в саду или в поле; воспоминание о коварном нраве возлюбленной, о ее физических недостатках; пребывание в обществе, спасающем от одиночества; отказ от чтения эротической поэзии. Но самое надежное, проверенное средство – завести себе новую возлюбленную.

3. «Метаморфозы» (Metamorphoses)

В истории римской поэзии эпический жанр представлен двумя «вершинными» произведениями: это «Энеида» Вергилия и «Метаморфозы». Книга Овидия, его наиболее масштабное произведение, отлична по характеру от шедевра Вергилия. Вместе с тем опыт автора «Энеиды» Овидий, конечно же, учитывал. Общее у них – это эпический размах. Но Овидий был далек от того, чтобы сочинить национальную героическую поэму по примеру Вергилия; она не отвечала его творческой индивидуальности. Подвиги на поле брани не были его стихией. Но то, что он написал, было не менее весомо.

После выхода трех книг, насыщенных любовной тематикой, Овидий, вступивший в новый этап творчества, придает ему новое направление. «Метаморфозы» – это обширное произведение, написанное дактилическим гекзаметром, объемом около 12 тысяч стихов, составляющих 15 книг. «Метаморфозы», буквальный смысл: превращения. Перед нами примерно 250 мифов, увлекательных и многокрасочных, о различных превращениях людей, мифологических героев, зверей в растения, камни, звезды, в различные предметы. Работе над этим сочинением Овидий отдал почти семь лет и успел завершить труд как раз в канун злосчастной ссылки.

ОБЩИЙ ХАРАКТЕР ПОЭМЫ. Овидий подарил соотечественникам, да и последующим поколениям поэтический свод множества мифологических сюжетов. В этой поэме, новаторской по замыслу и структуре, – синтез достижений римской поэзии. Здесь тонкое описание человеческих чувств, одухотворенные картины природы, символика и верования; наглядные живые детали и подробности. Главное же – духовная жизнь древнего мира. Это была поэма, не похожая ни на «Илиаду» Гомера, ни на «Энеиду» Вергилия, ни на «О природе вещей» Лукреция. Произведение в жанровом отношении не имеет аналогов в античной поэзии.

ИСТОЧНИКИ. Работая над своей поэмой, погружаясь в библиотечные фолианты, консультируясь с учеными филологами, поэт овладел целым сводом знаний по мифологии. Особенно полезны оказались для него сочинения греческих авторов, по большей части эллинистической эпохи, предлагавших обработки легендарно-мифологических сюжетов. Мотив превращений любили художественно осваивать поэты эпохи эллинизма: Эратосфен писал о превращении людей в звезды; Бойс – в птиц; присутствовал подобный мотив у Каллимаха в его главном сочинении «Причины», сборнике стихотворений элегического настроения. В дальнейшем многие использованные Овидием тексты были утрачены; лишь благодаря ему мифы и дошли до нас. Однако не только сведения, добытые из книг, питали поэта.

Еще в юности, во время странствий по Греции, Малой Азии и Сицилии, Овидий побывал в тех местах, где, как считалось, развертывались события и эпизоды, запечатленные в мифах и легендах. Так, в Фессалии он видел реки, на берегах которых резвилась прекрасная нимфа, обращенная в лавр; в Сицилии – пещеру, войдя в которую Плутон унес Прозерпину в подземное царство; около Сиракуз – источник Аретузы, нимфы, любви которой домогался влюбленный в нее Алфей.

Добавим к этому, что отдельные легендарно-мифологические эпизоды и образы были увековечены в скульптурных изваяниях, в мозаике, вазовой живописи, в элементах архитектуры, даже в украшениях, ставших частью быта. Римские матроны, например, считали, что янтарные бусины из их ожерелий – это капли окаменевшего сока. Они вытекли из тополя, и являли собой слезы сестер Фаэтона, которые были превращены в тополя. Другая деталь украшений – кораллы. Существовало мнение, что это – побеги подводных растений, отвердевающих, если их извлечь из воды. Произошло же это потому, что когда-то герой Тезей положил на них голову страшной Медузы, взгляда которой было достаточно, чтобы предмет, на который она взглянула, окаменел.

Мифы, составившие прославленную книгу Овидия, – плод фантазии людей в далекой древности. Для эллинов эпохи Гомера многое в мифах было живым, реальным предметом веры. Для современников Овидия, живших в иное историческое время, это были во многом лишь красивые сказки. Вряд ли они верили в подобные превращения. Значит ли это, что Овидий написал сочинение, имеющее лишь историческую ценность?

Думается, что это не так. Подлинная энциклопедия мифов, им накопленная, – это не только сокровищница сюжетов. В пестрых, красочных сюжетах заключался общечеловеческий смысл. За легендой и сказкой просвечивала правда человеческих индивидуальностей и отношений. В них было все: любовь и ревность, коварство и великодушие, трогательная дружба и супружеская привязанность, материнская нежность и властолюбие и многое другое.

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ОБРАБОТКА МИФОВ. Чтобы все это донести до читателя, необходим был гибкий, сильный поэтический дар Овидия. Многие сюжеты были хорошо знакомы его современникам, находились «на слуху». Овидий не просто стремился их воспроизвести. Он их эстетически преображал, придавал им наглядность, красочность и достоверность.

С этой целью он проводил необходимый отбор материала, отсекал все лишнее. Крайне важна была для него акцентировка деталей, подробностей наиболее значимых, которые он мог и расширить и углубить. Это придавало его легендарно-сказочному миру осязаемость и конкретность. Он мог также трансформировать отдельные сюжетные линии мифа, чтобы добиться большей впечатляющей силы.

Так, художественно освоен им миф о Пигмалионе, один из самых поэтичных. Древняя легенда гласила, что царь Кипра Пигмалион был влюблен в сделанную из слоновой кости статую богини Венеры, которую он считал живым существом. У Овидия в легенду внесены коррективы. Царь Пигмалион превращен в скульптора. Он сам сотворил дивную статую, причем не богини, а смертной женщины. Наконец, поэт заставляет статую ожить от любви ее создателя.

У Овидия миф обретает философское наполнение. Тема этой прелестной миниатюры – природа художественного творчества, глубоко близкая Овидию. Сказочный сюжет убеждает: только те творения искусства совершенны и жизненны, созданию которых художник отдал вдохновение, жар души. Скульптор Пигмалион был оскорблен пороками женщин, которых за их непристойное поведение Венера обратила в камень. Пигмалион жил «холостой, одинокий» и ложе его «лишено было долго подруги». Вот как описывает Овидий его творческий процесс:

А между тем, белоснежную он с неизменным искусством

Резал слоновую кость. И создал он образ – подобной

Женщины свет не видал, – и свое полюбил он созданье!

Девушки было лицо у нее; совсем как живая,

Будто бы с места сойти она хочет, да только страшится.

Вот до чего было скрыто самим же искусством искусство!

Диву дивится творец и пылает к подобию тела.

Часто протягивал он к изваянию руки, пытая,

Тело ли это иль кость? Нет, это не кость! – признается.

Деву целует и мнит, что взаимно.

Влюбленный в свое создание, скульптор приносит богам жертвы, молит их дать ему жену, которая была бы похожа на гу, что из кости. Богиня Венера слышит его мольбы. Мрамор смягчается. «Тело пред ним – под перстом нажимающим жилы трепещут». Статуя оживает.

Уста прижимает

Он наконец к неподдельным устам – и чует лобзанья

Дева: краснеет она и, подняв свои робкие очи

Светлые к свету, зараз небеса и любимого видит.

Гостьей богиня сидит на устроенной ею же свадьбе.

В поэтической версии проявилось мастерство Овидия. Не случайно этот миф, именно благодаря Овидию, многократно становился источником художественного воплощения едва ли не во всех видах искусств: здесь и знаменитая комедия Б. Шоу «Пигмалион», и популярный мюзикл Ф. Лоу «Моя прекрасная леди», и кантата И. Баха, и оперы Рамо и Керубино, и оперетта Зуппе «Прекрасная Галатея», и многие другие.

КОМПОЗИЦИЯ. Кажется, что в овидиевых «Метаморфозах» нет четкого плана: один миф «перетекает» в другой. Однако это не так: обширный материал, собранный и обработанный поэтом, подчинен внутренней логике и общей философской концепции, а также целесообразно выстроен.

В заключительной пятнадцатой книге излагаются взгляды Пифагора (VI в. до н. э.), знаменитого греческого философа, основателя собственной философской школы, своеобразного братства учеников, т. н. пифагорейцев. (Ученый был также математиком, и школьники знакомятся с основами геометрии, осваивая теорему Пифагора.) Овидий, возможно, не без влияния Лукреция, следующим образом художественно формулирует для читателя закон вечного изменения.

…Обновляя

Вещи, одни из других возрождает обличья природы.

Не погибает ничто – поверьте! – в великой вселенной.

Разнообразится все, обновляет свой вид; народиться —

Значит начать быть иным, чем в жизни былой; умереть же —

Быть, чем был, перестать; ибо все переносится в мире

Вечно туда и сюда: но сумма всего – постоянна.

Материал в «Метаморфозах» сгруппирован в исторической последовательности. И об этом «зачин» в первой песне поэмы:

…Боги – ведь вы превращения эти вершили, —

Дайте ж замыслу ход и мою от начала вселенной

До наступивших времен непрерывную песнь доведите.

ОСНОВНЫЕ МИФЫ. Превращения начались уже в древнейшее время. Мир пребывал в состоянии бесформенного хаоса, который стал обретать постепенно более гармоничные и упорядоченные очертания. Далее следуют четыре традиционных века, как полагали древние: золотой, серебряный, медный и железный, за которыми следовал потоп. От древности Овидий переходит к современности, к Юлию Цезарю, превратившемуся в комету. Но исторический принцип не выдерживается до конца. В дальнейшем мифы располагаются с точки зрения своего происхождения и тематики. В книгах III и IV излагаются старинные мифы фиванского цикла, связанные с такими известными фигурами, как Кадм, Гармония, Тиресий. В эти книги включены и две широко популярные новеллы о Нарциссе и Эхо, о Пираме и Тисбе.

НАРЦИСС. Редкой красоты юноша, сын речного бога Кефисса, Нарцисс отверг любовь нимфы Эхо, за что был наказан богами. Они побудили его влюбиться в собственное отражение в воде студеного ручья.

Жажду хотел утолить, но новая жажда возникла:

Воду он пьет, а меж тем – захвачен лица красотою,

Любит без плоти мечту и призрак за плоть принимает.

Сам он собой поражен, над водою застыл неподвижен.

Юным похожий лицом на изваянный мрамор паросский.

Терзаемый неразделенной страстью, герой мифа умирает и превращается в нарцисс, в «шафранный цветок с белоснежными вокруг лепестками». Этот персонаж дал название психологическому явлению, т. н. нарциссизму, т. е. самолюбованию. Овидий предложил поэтическую версию одного из самых популярных и поэтичных античных мифов, который послужил источником для пьес Кальдерона и Руссо, опер Скарлатти, Глюка, Масснэ, картин Тинторетто и Пуссена.

ПИРАМ И ТИСБА. Немалый успех выпал и на долю мифа о Пираме и Тисбе. Он был распространен на Востоке, обыгрывал традиционный мотив любви, оказавшейся сильнее смерти. Овидий расцветил его своей фантазией. Влюбленные молодые люди жили в двух домах, примыкавших друг к другу, но брак им запретили отцы. Пирам и Тисба могли разговаривать, видеть друг друга, пользуясь узкою шелью в стене. Бессильные бороться с охватившей их страстью, они решили встретиться на воле, за пределами города, близ гробницы у дерева с плодами белого цвета.

Первой к гробнице приходит Тисба, которую замечает львица, распаленная «свежею кровью бычачьей»; Тисба успевает укрыться в пешере, но при этом теряет покрывало. Его хватает львица, рвет на части своей окровавленной пастью. Когда к месту назначенной встречи приходит Пирам, то замечает покрывало с пятнами крови. Его первая мысль: «Львица растерзала Тисбу». Обливаясь слезами, Пирам винит себя в гибели Тисбы. В отчаянии Пирам пронзает себя кинжалом. Его кровь окрашивает в пурпурный цвет ягоды тутового дерева. Вскоре, выйдя из пещеры, Тисба находит умирающего Пирама. Она решает вслед за ним уйти из жизни:

Погубили тебя, о несчастный,

Руки твои и любовь! Одинаково смелой рукою

Я обладаю: любовь же моя меня сделает сильной.

Я за тобою пойду и, несчастная, буду считаться

Смерти Пирама причиной и спутницей.

Тисба бросается на меч Пирама и умирает. Плоды же дерева хранят цвет крови двух несчастных, которые «покоятся в урне единой». Этот сюжет был использован Чосером в «Кентерберийских рассказах», дан в пародийном ключе в «Сне в летнюю ночь» Шекспира; воплощен в картине Кранаха старшего и опере Глюка.

НИОБА. Мифы в V–VII книгах относятся ко времени знаменитого похода аргонавтов в Колхиду за золотым руном. Это мифы о Ясоне, Медее, персонажах, памятных по трагедии Еврипида «Медея». Здесь мы встречаем знаменитую новеллу о Ниобе, дочери Тантала, жене царя Фив Амфиона. Поначалу судьба была к ней благосклонна: она принадлежала к древнему роду, ее муж был могущественным властителем, но всего более Ниоба гордилась своими многочисленными детьми: семью сыновьями и семью дочерьми. В своем материнском тщеславии она позволила себе насмеяться над самой богиней Латоной.

Ниоба посчитала себя выше ее и знатнее, поскольку Латона родила только двух детей, Аполлона и Артемиду. Задетая за живое, Латона жалуется своим могущественным детям на Ниобу, которые решают ее жестоко покарать. Одного за другим поражают они стрелами всех сыновей Ниобы; Овидий подробно описывает гибель каждого из них. Убивает себя в отчаянии ее муж Амфимон.

Безмерно горе Ниобы, потерявшей и детей и супруга:

О, как Ниоба теперь отличалась от прежней Ниобы,

Что от Латониных жертв недавно народ отвращала

Или по городу шла, по улице главной, надменна.

Всем на зависть своим! – А теперь ее враг пожалел бы.

К хладным припала телам; без порядка она расточала

Всем семерым сыновьям в последний раз поцелуи.

Затем одна за другой умирают и все семь сестер. В ужасе Ниоба цепенеет, Зевс превращает ее в скалу.

Ниоба остается художественным символом как надменности, так и неизбывного страдания. История гибели ее детей, Ниобидов, сделалась популярной в искусстве. В VI в. н. э. в Риме были обнаружены четырнадцать фигур, изображающих группу Ниобид. Высказывается предположение, что это копия композиции, созданной греческим скульптором Скопасом.

ДЕДАЛ И ИКАР. В книгах VIII–IX – мифы, относящиеся ко времени Геракла. Среди них – прославленный миф о Дедале и Икаре. Во время полета с острова Крит со своим отцом, мифическим скульптором Дедалом, юноша Икар пренебрег родительским предостережением и, поднявшись высоко вверх, приблизился к солнцу, после чего воск, скреплявший перья искусственных крыльев, растаял, и Икар упал в море. В этом сюжете, также получившем многообразный отзвук в искусстве, отразилась в наивно-трогательной форме вековая мечта человечества о покорении воздушного пространства.

ФИЛЕМОН И БАВКИДА. Исполнен жизненной правды миф о Филемоне и Бавкиде, благочестивой супружеской паре стариков. Когда в ту болотистую местность, где жили герои мифа, спустились инкогнито Юпитер и Меркурий (по греческой версии Зевс и Гермес), их соседи не оказали им достойного гостеприимства. Только Филемон и Бавкида, несмотря на крайнюю бедность, щедро поделилась с пришельцами своими скромными запасами. «Открывшись», растроганные боги решили покарать соседей, но вознаградить стариков. Поля соседей подверглись затоплению, на месте же дома четы стариков вознесся храм, жрецами которого они стали. Отозвались боги и на их нижайшую просьбу: позволить им уйти из жизни одновременно. Так и происходит, после чего они превращаются в два дерева, «от единого корня возросших». Пафос этой истории выражен в словах: «Праведных боги хранят: почитающий – сам почитаем».

Филемон и Бавкида остались в памяти: они – воплощение супружеской любви, пронесенной до старости, до последнего дыхания. Гёте увековечил эту мифологическую супружескую пару в финальных сценах второй части «Фауста». У Гёте Филемон и Бавкида символизируют как любовь, так и патриархальность: их скромная хижина гибнет в процессе осушения болота. Старинный быт разрушается в ходе неумолимого экономического прогресса. Образы Филемона и Бавкиды оживают в операх Гайдна и Гуно, в живописи Рубенса и Рембрандта.

ДРУГИЕ МИФЫ. Среди мифов X книги – мифы об Орфее и Эвридике, о Гиацинте; в XI книге – мифы о золоте Мидаса, о Пелее и Фетиде, родителях Ахиллеса. В XII–XIII книгах собраны мифы, связанные с троянской войной, с историей Ифигении в Авлиде (известной по трагедиям Эсхила и Еврипида), с гибелью Ахиллеса, с судьбой жены Приама Гекубы. Воспроизвел Овидий и историю любви циклопа Полифема и нимфы Галатеи, поэтически воплощенной в XI идиллии Феокрита.

БОГАТСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОГО МИРА ПОЭМЫ. Заключительные книги «Метаморфоз» (XIII–XV) переносят читателя уже в мифологическую историю Рима. Вслед за Вергилием Овидий поэтизирует возникновение Рима от троянцев, приплывших в Италию во главе с Энеем. Возвеличивается и легендарный римский царь Нума Помпилий, который усваивает уроки мудрости, преподанные Пифагором. Нуме приписывается реализация многих благотворных государственных деяний, законов и решений. Завершается эта тематическая линия историей Юлия Цезаря. Его гибель стала началом его бессмертия.

…Благая Венера

В римский явилась сенат и, незрима никем, похищает

Цезаря душу. Не дав ей в воздушном распасться пространстве,

В небо уносит. И там помещает средь вечных созвездий.

И, уносясь, она чует: душа превращается в бога…

В «Метаморфозах», может быть «главной книге» Овидия, его художественная палитра обогатилась, засверкала новыми красками. В первых книгах его талант реализовался в изображении переживаний, связанных с разными гранями любви. В поэме встречаются сцены и эпизоды, отражающие трагические, мрачные аспекты бытия. Царь Эгины, например, рассказывает Кефалу о безжалостной эпидемии чумы, обрушившейся на его страну:

Ведомо, что и в ключи и в озера проникла зараза,

А по пустынным полям и не вспаханным вовсе блуждали

Многие тысячи змей, ядовитыми делали реки,

В смерти собак, и овец, и быков, и зверей, и пернатых

Явственна стала впервой недуга нежданного сила.

Изображал он и людей, согбенных нуждой, нищетой; таково описание богини Голода, поражающее непривычными для Овидия натуралистическими деталями:

Ногтем и зубом трудясь, рвала она скудные травы,

Волос взъерошен, глаза провалились, лицо без кровинки,

Белы от жажды уста, изъедены порчею зубы,

Кожа тверда, под ней разглядеть всю внутренность можно.

Овидий без ложной скромности отдавал себе отчет относительно масштаба своих творческих усилий. Финальный аккорд «Метаморфоз» перекликается с «Памятником» Горация:

Вот завершился мой труд, и его ни Юпитера злоба

Не уничтожит, ни меч, ни огонь, ни алчная страсть.

Он верит в собственную «метаморфозу». В то, что истинный поэт продолжает жить в своих творениях:

Лучшею частью своей, вековечен, к светилам высоким

Я вознесусь, и мое нерушимо останется имя.

Всюду меня на земле, где б власть не раскинулась Рима,

Будут народы читать…

4. «Фасты»

Эта книга осталась неоконченной, она писалась параллельно с «Метаморфозами». «Фастами» называлась книга, в которой римские жрецы отмечали праздничные и непраздничные даты, а также дни, посвященные отдельным богам, торжествам и т. д. Работая над «Фастами», Овидий творил в русле официальной идеологии Августа, который, будучи избран верховным жрецом в 13 г. до н. э., заботился о сохранении и закреплении римской религиозной обрядности, возрождении «славы предков». Свою книгу Овидий намеревался посвятить принцепсу.

Книга – своеобразный месяцеслов; поэт успел написать шесть частей из задуманных двенадцати, в каждой из которых характеризуется один месяц. Например, третий месяц года посвящен Марсу, богу войны, одному из любимых у римлян, известных своей воинственностью. Этот месяц славен также полевыми празднествами. Четвертый месяц – месяц Венеры, богини любви, которую чествовали в Риме самым пышным образом; от нее происходит и Эней, и весь римский народ. Каждая книга включает описание поверий, преданий; они перемежаются экскурсами в историю Рима, прославлением таких великих деятелей, как Юлий Цезарь и продолжатель его дела, многославный представитель династии Юлиев – Август. Особую ценность этому произведению придавало то, что «Фасты» – новое доказательство щедрости таланта и интересов Овидия, который удачно осваивал богатства римского фольклора.

5. Позднее творчество

В ссылке Овидием написаны две знаменитые поэтические книги: «Скорбные элегии» (Tristia) и «Послания с Понта» (Epistulae ex Ponto), а также ряд мелких произведений. Стихи поры изгнания – глубоко личные, искренние. Они – зеркало переживаний и размышлений поэта в самую несчастную пору его жизни. «Скорбные элегии» создавались в первые три-четыре года пребывания в ссылке. Это собрание стихов, элегических по настроению, составивших пять книг. В каждой книге по 10–15 элегий; в них Овидий близок к стилистике александрийской поэзии. «Послания с Понта» писались позднее, примерно в заключительное пятилетие жизни поэта. Это стихотворные обращения к разным лицам, по преимуществу друзьям и близким поэта; они также образуют пять книг.

«СКОРБНЫЕ ЭЛЕГИИ». Общая тональность поздних стихов – грустная. В них – настроения тоски, горечи, постоянно упоминаются слезы, нескрываемая душевная боль. Одна из главных внутренних тем – страдания, выпавшие на долю изгнанника. В третьей элегии 1-й книги Овидий вспоминает последнюю ночь в Риме, перед тем как покинуть его, как оказалось, навсегда.

Только представлю себе той ночи печальнейший образ,

Той, что в Граде была ночью последней моей.

Только лишь вспомню, как я со всем дорогим расставался, —

Льются слезы из глаз даже сейчас у меня.

Поэта гнетут тяжелые условия жизни в ссылке, непривычный быт, суровая природа, климат. Для него тяжелы оторванность от друзей, духовный вакуум, неизбывное одиночество.

ОБРАЩЕНИЯ К АВГУСТУ. Другая тема связана с фигурой Августа. Поэт приторно льстив по отношению к императору, неистощим в эпитетах, относящихся к мудрости принцепса, его величию, заслугам перед Римом. Для него, Овидия, Август – бог, главная черта которого – милосердие, на которое поэт уповает. Августу посвящена «Элегия единственная», составляющая 2-ю книгу «Скорбных элегий». Овидий признает свою вину в создании «злосчастных» книжек и стихов, называет трактат «Наука любви» причиной высочайшего неудовольствия. Он готов себя неумеренно корить.

Горе! Зачем я учен, зачем родители дали

Образование мне, зачем я узнал!

Я ненавистен тебе моей сладострастной «Наукой».

Видишь к запретной любви в ней подстрекательство ты.

Не от уроков моих научились жены изменам,

Ибо не может учить тот, кто неопытен сам.

Поэт уверяет Августа: его стихи отнюдь не подрывали «нравственность». Да и написаны они не о целомудренных матронах, а о гетерах. А главное, неправомерно изображаемое поэтом переносить на него самого.

Верь мне, привычки мои на мои же стихи не похожи:

Муза игрива моя, жизнь – безупречно скромна.

Подобные оправдания, подкрепленные ссылками на мифологические и исторические примеры, перемежаются неумеренными славословиями в адрес великого Августа. Попутно Овидий перечисляет римских поэтов, воспевавших любовь и наслаждение, среди которых Пропорций, Тибулл, Катулл и другие. Однако никто не собирался их за это наказывать.

«ПОСЛАНИЯ С ПОНТА». Важное место в этой книге – общение, пусть мысленное, с друзьями. Среди адресатов его посланий – Брут, Фабий Максим, Север, Германик Цезарь и многие другие. Круг его симпатий и привязанностей широк и разнообразен. Дружба – неоценимый дар, и Овидий неистощим, описывая разные формы ее проявления. С некоторыми из адресатов посланий поэт переписывался, находясь в ссылке, и это укрепляло его душевные силы. Среди друзей немало литераторов, разделявших его художественные пристрастия. Он оживляет счастливые моменты их общения и, желая друзьям добра, уповает на их великодушную помощь, на содействие его возвращению. В числе его идеальных друзей – любимая жена. К ней он обращает неподдельные слова нежности. Она – единственная, кто острее всех сострадает поэту. Сознание этого – моральное облегчение для Овидия. И одновременно ему тяжело от того, что он причиняет боль любимому человеку.

ТЕМА ПОЭТА И ПОЭЗИИ. Это еще одна «сквозная» тема поздних стихов Овидия. Для него она особенно органична и близка. Стихи составляли высший смысл его бытия. Жизнь – скоротечна, люди – смертны, но поэзия – бессмертна. Поэт велик духовным началом, творческим даром.

Отнято все у меня, что было можно отнять,

Только мой дар неразлучен со мной, и им я утешен.

И в этом даре поэт, несчастный ссыльный, обретает моральную опору. Поэзия – это памятник, благодаря которому его имя останется в веках. Здесь – прямая перекличка с Горацием. В стихах Овидий самовыражается. Его муза – «свидетель» его бедствий, а судьба – содержание его поэзии.

Стихи Овидия поры изгнания автобиографичны. Особенно интересна 10-я элегия 4-й книги, где Овидий, «любви певец шаловливый», поэтически воссоздает детство, юность, учебу, становление его поэтического мастерства. Без ложной скромности утверждает: «Весь мир песни читает мои».

И если истина есть в провиденье вещих поэтов,

То и по смерти, земля, я не достанусь тебе.

Мысль о бессмертии поэзии – одна из «вечных» в мировой литературе. Овидий поистине выстрадал ее своей судьбой!

6. Пушкин и Овидий

Автор «Метаморфоз» – среди самых популярных римских поэтов. Он никогда не был обделен вниманием. Интерес представляли и обработанные им мифологические сюжеты, и сама его поэтическая техника. Особую известность он приобрел начиная с эпохи Возрождения. Его любовная лирика импонировала французским поэтам Плеяды, прежде всего Ронсару. Его жизнелюбие находило горячий отклик у итальянских гуманистов, у Боккаччо и Петрарки. В числе его почитателей были Шекспир и Сервантес, позднее Шиллер и Гёте. К стихам Овидия обращались художники. Широко известны иллюстрации Пабло Пикассо к его «Метаморфозам».

Неизменно популярен и любим был Овидий в России, где его знали уже в XVIII веке, а среди его первых переводчиков были Ломоносов, Тредиаковский, Херасков. В дальнейшем его переводили многие русские поэты, среди которых и Фет, и Брюсов. Среди переводчиков последних десятилетий – С. Шервинский, М. Гаспаров.

В 1874 году его сочинения на руском языке вышли в виде трехтомника. В дальнейшем они переиздавались в обновленном виде. Среди римских поэтов «золотого века», столь ценимых Иосифом Бродским, Овидий вместе с Горацием был в числе наиболее близких ему.

Античность, ее образы и мотивы широко и многообразно представлены в творчестве Пушкина начиная с самых ранних стихов. Уже в лекциях лицейского профессора Н. Ф. Кошанского стала раскрываться перед ним красота греческих и римских авторов: все это находило живой отклик у юного поэта. В числе его любимых авторов были, как уже говорилось, Анакреонт и Катулл, но, конечно же, самый благотворный и глубокий след оставил в пушкинском творчестве Овидий. Правда, в лекциях Кошанского Овидий представал как «чудесный гений», однако несколько легковесный, склонный к изыскам, чуждый «истинному чувству». В лицейские годы в пушкинских стихах имя Овидия встречается нечасто: воспринимается же римский поэт как певец любви в галантно-изящной манере.

В ГОДЫ ЮЖНОЙ ССЫЛКИ. Пребывание Пушкина на юге в ссылке позволило ему по-новому прочувствовать и судьбу Овидия, и природу его творчества. В это время Пушкин познакомился с произведениями Овидия, сочиненными в изгнании; он читал их на латинском языке с параллельным французским переводом. Размышляя над строками Овидия, Пушкин посещал места, где бывал ссыльный поэт, в частности, селение Овидиополь близ Аккермана. Там он видел остатки надгробий с латинскими надписями. Вообще, в Причерноморье, в Крыму, в дельте Днестра многое дышало античностью, а это делало образ римского поэта осязаемым, близким. Поистине, как гласит известный афоризм: чтобы понять поэта, надо побывать в стране поэта!

Пушкин, естественно, сопоставлял собственную судьбу ссыльного с участью автора «Скорбных элегий». Во время пребывания в Бессарабии, недалеко от тех мест, где жил Овидий, он общался с друзьями из Южного общества декабристов, для которых римский поэт был, прежде всего, жертвой монархического деспотизма. Пушкин не разделял мнения тех своих современников, которые считали, что Овидий, вырванный из привычного образа жизни в Риме, в своих посланиях к Августу лишь «по-женски жалуется», «льстит» императору, выказывает слабость духа.

В 1821–1822 гг. Овидий стал для Пушкина поистине «властителем дум». Он сопоставляет себя и автора «Метаморфоз» (стихотворение «В стране, где Юлией венчанный»). В стихотворении «Чаадаеву» (1821) упоминается «прах Овидия», «пустынного соседа». В стихотворении того же 1821 г. «Кто видел край, где роскошью природы», посвященном воспоминаниям о Крыме, имелись в беловом автографе строки, в дальнейшем опущенные:

В моих руках Овидиева мера,

Счастливая певица красоты,

Певица нег, изгнанья и разлуки.

«К ОВИДИЮ» ПУШКИНА. В декабре 1821 г. Пушкин пишет свое известное стихотворение «К Овидию», в котором высказывает глубокий взгляд на судьбу римского поэта.

Как часто, увлечен унылых струн игрою,

Я сердцем следовал, Овидий, за тобою!

Я видел твой корабль игралишем валов

И якорь, верженный близ диких берегов,

Где ждет певца любви жестокая награда.

Пушкин не из тех, кто готов укорять «уныние и слезы» римского изгнанника.

Кто в грубой гордости прочтет без умиленья

Сии элегии, последние творенья,

Где ты свой тшетный стон потомству передал?

Суровый славянин, я слез не проливал,

Но понимаю их, изгнанник самовольный.

В беловом автографе стихотворения были строки, которые Пушкин должен был скорректировать, памятуя о цензуре.

Не славой – участью я равен был тебе,

Но не унизил век изменой беззаконной

Ни гордой совести, ни меры непреклонной.

Мысль о созвучности его удела с Овидиевым – лейтмотив стихотворения.

Утешься: не увял Овидиев венец!

Увы, среди толпы затерянный певец,

Безвестен буду я для новых поколений…

Слова «еще твоей молвой наполнен сей предел» – это упоминания о тех преданиях, которые слышал Пушкин об Овидии. В стихотворении «К Языкову» (1824), поэт восклицает:

Клянусь Овидиевой тенью:

Языков, близок я тебе.

Проникновение Пушкина в психологическое состояние римского поэта – знаменательно: слезные послания Овидия свидетельствуют не столько о его слабости, сколько о жестокосердии Августа. Пушкин глубже проник в элегии Овидия, чем многие современники. Правда, в отдельных «южных» стихах Пушкина все же сквозят упреки Овидию в малодушии; этим Пушкин хотел оттенить и собственную позицию поэта, который никогда не унижался перед императором, сославшем его. Пример Овидия и Августа он соотносил с собственной позицией:

В стране, где Юлием венчанный

И хитрым Августом изгнанный

Овидий мрачны дни влачил:

Где элегическую лиру

Глухому своему кумиру,

Он малодушно посвятил.

……………………………

Все тот же я, как был и прежде;

С поклоном не хожу к невежде…

……………………………

Октавию в слепой надежде

Молебнов лести не пою.

ОБРАЗ ОВИДИЯ В ПОЭМЕ «ЦЫГАНЫ». Новый поворот получила тема Овидия в поэме Пушкина «Цыганы» (1824); она писалась уже после переезда из Бессарабии в Одессу и была завершена в Михайловском. В ней устами старика цыгана изложено бытовавшее в Бессарабии предание о поэте (имя его рассказчик позабыл). Говорится, что тот был сослан царем, стар летами, имел «незлобную душу», жил на брегах Дуная, «не обижая никого». Хрестоматийной стала характеристика поэтического дара Овидия:

Имел он песен дивный дар

И голос, шуму вод подобный.

Горька была его участь «святого старика», который к «заботам жизни бедной привыкнуть никогда не мог»:

Скитался он иссохший, бледный,

Он говорил, что гневный бог

Его карал за преступленье…

Он ждал, придет ли избавленье.

И все несчастный тосковал,

Бродя по берегам Дуная,

Да горьки слезы проливал,

Свой дальний град воспоминая.

Слушая рассказ старого цыгана, Алеко лишь только сетует на судьбу «певца любви, певца богов».

Вновь образ Овидия возникает в «Евгении Онегине». Говоря о том, что Евгений увлекался «наукой страсти нежной, которую воспел Назон», Пушкин, безусловно, имел в виду книгу Овидия «Наука любви». Судьба римского поэта не перестает его волновать:

…страдальцем кончил он

Свой век блестящий и мятежный.

В Молдавии, в глуши степей,

Вдали Италии своей.

Уже в последний год жизни в напечатанной в «Современнике» рецензии на сборник стихотворений Виктора Теплякова «Фракийские элегии» (1836) Пушкин вновь возвращается к книге Овидия «Тристия», которой дает такую характеристику: «Она выше, по нашему мнению, всех прочих сочинений Овидиевых (кроме «Превращений»)…» Пушкин полагает, что в ней «более истинного чувства, более простодушия, более индивидуальности и менее холодного остроумия. Сколько яркости в описании чужого климата и чужой земли! Сколько живости в подробностях! И какая грусть о Риме! Какие трогательные жалобы!»

Образ Овидия Пушкин пронес через все свое творчество. И это уникальное обстоятельство замечательно потому, что оно по-своему характеризует и самый пушкинский гений.

«Серебряный век»