Глава XIVРимское общество в послеавгустовскую эпоху: политика, нравы, художественная жизнь
1. Политический климат. 2. Моральный кризис общества. 3. Особенности литературного процесса. 4. Тацит
1. Политический климат
«Золотой век» римской литературы сменился веком «серебряным». Он длился примерно полтора столетия и охватывал время, последовавшее за принципатом Августа. Последний еще рядился в республиканские одежды. После Августа сложился новый государственный порядок. Это была Империя в ее «чистом виде», фактически военная диктатура. Установилась неограниченная деспотическая власть императора. При подобной системе, основанной на произволе и насилии, любые проявления оппозиционности безжалостно искоренялись. Репрессии не обошли и ряда видных писателей, но литература и в подобных нелегких условиях продолжала развиваться. На литературном горизонте возникали интересные фигуры: это философ и драматург Сенека; прозаики Петроний и Апулей; баснописец Федр; мастер эпиграммы Марциал; сатирик Ювенал; историк Тацит.
В их творчестве отразились существенные черты эпохи. Каковы же они?
Историк Тацит писал: «Жажда власти, с незапамятных времен присущая людям, крепла вместе с ростом римского государства и наконец вырвалась на свободу. Пока римляне жили скромно и неприметно, соблюдать равенство было нетрудно, но когда весь мир покорился римлянам, а государства и цари, соперничавшие с ними, были уничтожены, то для борьбы за власть открылся широкий простор». Цезари – так именовались теперь императоры – опирались на элитную прослойку военных, преторианскую гвардию, которую подкармливали подачками и привилегиями. Преторианцы были влиятельной силой, которую «задействовали» в заговорах и переворотах. Углублялись раздоры между сенатом и плебсом, разными сословиями, отдельными патрицианскими кланами, честолюбцами, жаждущими престижных должностей.
«…Борьба имела одну цель – единовластие», – суммировал Тацит. Республиканские институты, носившие демократический характер, становились лишь малозначащей декорацией. Сенат уже не мог противостоять амбициям императоров, терял свою роль перед лицом наглеющей тирании и нередко перед ней раболепствовал. На смену легальным процедурам передачи власти пришли заговоры, кинжалы убийц, удушения, яды.
В Рим стекались награбленные богатства. Внешне Рим демонстрировал свою несокрушимость. Римские легионы стояли в Британии, на Рейне, Дунае и Евфрате. В результате захватнических войн присоединялись новые территории. В столице непрерывно шло возведение поражающих размерами сооружений. При Тиберии был выстроен храм Августа, Калигула расширил императорский дворец. Император Клавдий был инициатором строительства водопровода; при нем началось возведение роскошных частных особняков, до которых были особенно жадны вольноотпущенники. Последние стремились соперничать в роскоши с императорами. Они увлекались возведением дворцов и храмов в свою честь.
На фоне внешнего расцвета и благолепия нарастали кризисные явления, подтачивавшие римское государство изнутри.
Возвышение и гибель огромной, казалось, непоколебимой державы – исторический урок непреходящей значимости. «История упадка и падения Римской империи» назвал свой прославленный труд английский историк XVIII в. Эдуард Гиббон. А сколько империй на новых исторических этапах, в том числе в XX столетии, повторило подобный путь…
Вот что пишет крупнейший знаток античности Нобелевский лауреат немецкий историк Теодор Моммзен: «Нравственность и семейная жизнь сделались во всех слоях общества чем-то отжившим. Бедность считалась не только единственным, но и худшим позором и самым тяжким проступком; за деньги государственный человек продавал государство, гражданин – свою свободу; можно было купить как офицерскую должность, так и голос заседавшего; за деньги же отдавалась знатная дама, как и уличная куртизанка. Честность была забыта: тот, кто отказывался от взятки, считался не честным человеком, а объявлялся врагом».
2. Моральный кризис общества
Исторический перелом, изменение социально-политической ситуации, новые жизненные реалии – все это сказалось на образе жизни римлян, их морали, нравственных приоритетах и отношениях между людьми.
УГЛУБЛЕНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ ПРОТИВОРЕЧИЙ. Рим становится средоточием острейших социальных контрастов. Сам облик города решительно менялся. Отовсюду, со всех концов империи в Рим спешил разнородный, в том числе криминальный, люд; среди них были спекулянты, авантюристы, преступники, укрывавшиеся от правосудия. Сам уклад столичной жизни плодил разнообразные пороки. Рим все больше превращался в мегаполис, в город рабов. Городское население пополнялось и за счет отпущенных на волю, среди которых оказывались и нищие, и сказочно разбогатевшие выскочки, обычно вульгарные и малообразованные. Подобный социально-психологический тип вольноотпущенника выведен в знаменитом эпизоде «Пир Тримальхиона» из романа Петрония «Сатирикон». Вообще же, вольноотпущенники составляли заметный социальный слой, до одной шестой части населения страны. Из их среды вышло немало известных писателей и историков. Это уже упоминавшиеся Ливий Андроник, Теренций, а также Федр, Эпиктет и др. Влиятельную прослойку составляли вольноотпущенники императора, в руках которых зачастую оказывались важные нити управления государством. Некоторые из них считались доверенными лицами принцепса, были в курсе дворцовой «кухни», интриг, тайных замыслов и даже амурных приключений патрона.
В Риме неумолимо расширялась пропасть между богатыми и бедными. Укоренялся аморальный принцип рабовладельческого государства: паразитирующий патриций, живущий трудом подневольных рабов, почитался как почтеннейший член общества. Бедняк же, даже свободный крестьянин, производитель материальных ценностей, не только пребывал на низшей ступени социальной пирамиды, но был презираем и унижен. Малопочтенным считался удел тех, кому платят деньги не за умственный, а за физический труд.
Общество состояло из трех главных сословий. Первое – магнаты, богачи. Далее средний класс: торговцы, состоятельные вольноотпущенники, владельцы небольших наделов, спекулянты, а также неожиданно выплывшие на поверхность нагловатые «нувориши», обычно из вольноотпущенников. И, наконец, нищенствующий плебс. Люмпенизация неумолимо прогрессировала. А она плодила разложение как экономическое, так и нравственное. Государство оберегало бедняков от голодной смерти с помощью подачек, стимулировавших лишь леность, паразитизм и разгул.
«ХЛЕБА И ЗРЕЛИЩ». Этот печально памятный лозунг эпохи Империи имел пагубные последствия для нравственного климата в стране. Один из авторитетных ораторов, Марк Корнелий Фронтон, констатировал: «Римский народ волнуют всего две вещи: его пропитание и игры».
Плебс «убивал» время в кабаках и лавчонках, где продавали излюбленную простонародьем, рабами, ремесленниками, мелким городским людом недорогую пищу: это были горох, бобы, сырая капуста, ячменная каша, свекла, отвареная баранья голова. В подобных заведениях было душно, смрадно, грязно.
Но помимо «хлеба» бедняки нуждались и в «зрелищах». И в них не было недостатка. Во времена Республики и первый период Империи устраивались ежегодно семь народных праздников, именуемых играми (Римские, Плебейские, Цереры, Аполлона, Кибелы, Флоры и Триумфа Суллы); они занимали в совокупности 66 дней.
В дальнейшем число праздников увеличилось и достигло уже 175 дней в году, то есть больше половины времени. Из них 64 предназначались для игр в цирке, а 101 – для театральных представлений. Иногда праздники были приурочены к определенному событию. Так, после завершения второй Дакийской войны император Траян организовал праздничные увеселения, длившиеся 123 дня: они начинались с восходом солнца и продолжались до поздней ночи.
Легко представить, какое разлагающее действие вызывало это нескончаемое праздное времяпрепровождение.
Игры в цирке состояли из забегов лошадей и кулачных боев. При императорах в цирке устраивались парады конницы и пехоты. Ремесло возницы считалось весьма прибыльным, победители состязаний удостаивались денежных призов и подарков. В предвкушении бегов, весьма популярных у римлян, город охватывало волнение. Люди спорили, спешили заключать пари. Иногда обращались к прорицателям и колдунам, надеясь выведать у них, какая из лошадей придет первой.
ГЛАДИАТОРЫ: «НАРОДНЫЙ ПРАЗДНИК СМЕРТИ». Самым популярным развлечением как плебса, так и богачей, стали гладиаторские бои, пробуждавшие самые низменные, кровожадные эмоции. Еще Юлий Цезарь организовывал массовые, поражающие своим размахом зрелища.
В 46 г. до н. э. он отметил невероятной по пышности церемонией свои победы: финалом церемонии стала травля диких животных и их безжалостное истребление. Кроме того, была организована битва гладиаторов, в которой было «задействовано» 500 пеших воинов, 30 всадников, 20 слонов. Позднее, в память своей дочери Юлии, Цезарь организовал для плебса угощение на 22 тыс. столов; пиршество закончилось схватками гладиаторов и «морским» сражением.
В дальнейшем императоры, словно соревнуясь друг с другом, стремились увеличить число участников подобных побоищ. При императоре Траяне, в 106 г. до н. э., во время увеселений выступало 10 тыс. гладиаторов. Для проведения гладиаторских боев устраивали специальные арены, поражающие своими размерами. Одним из подобных сооружений был знаменитый римский Колизей, возведенный в 70–80-х гг. н. э. при императорах из династии Флавиев. Его монументальность символизировала мощь Империи. В Колизее разыгрывались ристалища гладиаторов.
Как правило, представление открывалось притворным боем. Это была прелюдия к настоящим поединкам. Если кто-то в подобном поединке падал под ударами соперника, то руководитель игр предлагал публике решить его судьбу. Поверженный гладиатор поднимал палец, прося пощады. Если зрители махали платками, ему даровали жизнь. Если показывали большой палец, опушенный книзу, это означало смерть.
Содрогание у цивилизованного человека могли вызвать страшные сцены, которые разыгрывались на арене. Случалось, что дикие звери выступали в роли палачей, на растерзание которым отдавалась жертва. Звери вырывали у несчастного из тела куски мяса. Иногда кровавые зрелища обставлялись как театрализованные действа. Устраивались публичные казни: осужденным предлагалось основательно выучить свою роль. Мужчина в роли Аттиса подвергался на сцене кастрации, а другой, изображавший Муция Сцеволу, легендарного бесстрашного римского героя, держал руку над пламенем, пока она не обугливалась. Один преступник, как когда-то известный разбойник Лавреола, был распят на кресте и отдан на растерзание диким зверям. Философ Сенека так характеризовал подобные зрелища: «…Происходило человекоубийство во всей своей жестокости… Утром людей отдают на растерзание львам и медведям, а в полдень – самим зрителям… Что же, чтоб приятно провести время, пусть убьют еще нескольких. Римляне, неужели вы не чувствуете, что зло падает на голову тех, кто его наблюдает?»
Ярким выражением протеста гладиаторов стало знаменитое восстание Спартака, одной из героических фигур античной истории.
«СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ» БОГАЧЕЙ. Но развлечения бедняков не шли ни в какое сравнение с жизнью римских патрициев, утопавших в роскоши. Светская жизнь в столице обычно начиналась с раннего утра, когда у домов влиятельных богачей, занимавших важные государственные должности, собиралась толпа довольно пестрого люда. Все они искали поддержки, надеялись на подачки, на решение своих проблем, просто уповали на бесплатное угощение. Праздность, безделье стали важнейшей приметой жизни столичной знати.
Известный врач Гален, заметная фигура при императоре Коммоде, так описывает день римлянина:
«Ранним утром каждый делает визиты, потом многие идут на форум послушать судебные прения; еще большая толпа направляется полюбоваться бегом колесниц и пантомимами; многие проводят время в банях за игрой в кости, за пьянством или среди других удовольствий, пока не окажутся вечером на пиру, где развлекаются не музыкой и не серьезными удовольствиями, а предаются оргиям и разврату, засиживаясь часто до следующего дня».
Одной из излюбленных форм времяпрепровождения богачей было посещение бань. Общественные бани в Риме появились еще в III в. до н. э.; это были внушительные сооружения, которые назывались обычно в честь императора. Так, были термы Нерона, Тита, Траяна и других. Были и бани, принадлежавшие частным лицам. Бани служили не только для омовения, но и для всяческих развлечений. Там продавались вино, сладости, парфюмерные изделия. Иногда в банях собиралось одновременно до 3–4 тыс. человек.
Женщины высшего общества также были охотницами до бань. Для них выделялись отдельные помещения и бассейны для купания. Сюжеты, связанные с фривольными ситуациями, возникавшими в банях, присутствуют в эпиграммах Марциала и сатирах Ювенала. Стремясь облагородить нравы, некоторые императоры, например Адриан, запрещали совместное омовение. Но подобный указ нарушался. В конце концов император Гелиогабал издал указ, разрешающий женщинам входить в мужскую баню в любое время.
КРИЗИС СЕМЬИ. Происходило неумолимое падение нравов. Светские дамы соперничали друг с другом по части любовных приключений, стараясь не отставать от своих мужей. Семейные скандалы никого не интересовали, если не приобретали слишком уж вызывающего характера. А ведь в недалеком прошлом супружеские измены сурово карались, а римские женщины представали в исторических эпизодах и легендах как образцы благочестия, целомудрия, патриотизма и преданности семейному очагу.
Все это было в прошлом. Ежегодно в апреле начинался сезон купаний, патриции с женами спешили на воды. Это развлечение гарантировало счастливые возможности для всякого рода любовных авантюр во время плавания на гондолах, завтраков и пикников на природе. Сама атмосфера в Риме была насыщена приторным духом порока.
Если крепость семьи, ячейки общества, – свидетельство нравственного здоровья государства, то расшатывание семейных уз – отражение общественного неблагополучия. «Восемь мужей в пять лет, – негодует сатирик Ювенал, – вот самая подходящая эпитафия на могилу римской матроны!» «Какую женщину может унизить развод, с тех пор как известные и знатные матроны считают года уже не по консулам, а по числу своих мужей? – свидетельствует философ Сенека. – Они разводятся, чтобы вступить в новый брак, и снова выходят замуж, чтобы опять развестись».
Случались почти анекдотические ситуации. Известный оратор Гортензий был горячим поклонником видного римского политического деятеля Катона младшего. Чтобы закрепить их дружбу. Гортензий вознамерился породниться с Катоном, женившись на его дочери Порции. Но та была замужем за неким Бибулом и имела от него двух детей. Гортензий всерьез просил Бибула «отдать» ему Порцию на время с обязательством вернуть ее, как только она родит ему ребенка. Получив отказ, Гортензий предложил уже Катону одолжить ему жену Марцию, которая была беременна. Катон согласился, составил на всякий случай брачный контракт. Гортензий состоял с Марцией долгие годы в браке и завещал ей внушительное состояние. Как только завершился срок траура Марции по Гортензию, Катон вторично женился на своей бывшей супруге.
НРАВЫ ПАЛАТИНСКОГО ХОЛМА. Гнездом аморальности был императорский дворец, украшение Палатинского холма. Самый дурной пример по части поведения подавали императоры. Особенно «отличались» в этом смысле Калигула и Нерон.
Не случайно колоритные и зловещие фигуры этих властителей, а главное, нравственные проблемы, связанные с их правлением, нашли широкое отражение в литературе и искусстве. Показательна в этом смысле пьеса «Калигула» (1945) выдающегося французского писателя лауреата Нобелевской премии Альбера Камю (1913–1960). Драматург в духе философии экзистенциализма показывает, как безграничная свобода и вседозволенность ведет к перерождению личности Калигулы, который превращается в тирана и палача, губителя своих сограждан.
Не отставали от мужей и такие императорские жены, как Мессалина, Агриппина, Сабина Поппея, которые были «задействованы» в дворцовых интригах и заговорах и не гнушались при этом никакими средствами. Мессалина, третья жена императора Клавдия, настолько не знала удержу в своих порочных склонностях, что ее имя приобрело нарицательный смысл. Последняя, четвертая жена Клавдия, Агриппина, женщина коварная, властолюбивая и хитрая, чтобы расчистить дорогу к трону для своего сына Нерона, инициировала отравление мужа. Впоследствии она была убита по приказанию сына, ради которого пошла на преступление.
3. Особенности литературного процесса
ПИСАТЕЛИ И ВЛАСТЬ. Императоры после Августа продолжали ревностно наблюдать за положением дел в литературе, стремились «приручить» поэтов, философов, историков, сделать их верными режиму. Влиятельные роли играли при дворе философ Сенека и прозаик Петроний, но в конце концов пали жертвами Нерона. Сами императоры были неравнодушны к литературе. Клавдий, например, известен увлечением греческим языком, сочинением исторических трудов. Нерон, горячий поклонник искусства, меломан, преклонялся перед всем греческим. Император Марк Аврелий (II в. до н. э.) сочетал завоевательные походы с занятиями философией; он автор известного труда «Наедине с собой». Страстным эллинофилом был император Адриан.
Всеобщее увлечение литературой не носило серьезного характера. Богачи «баловались» стихами, утоляя свои честолюбивые амбиции. Появилось большое число дилетантов. Императоры, особенно Нерон, поощряли публичные чтения поэтов, историков, литераторов. При этом лектор, прочитав длинный пассаж, обращался к толпе, спрашивал, следует ли ему продолжать чтение. Слушателям вменялось в обязанность кричать: «Продолжайте, продолжайте!». В заключение происходил целый ритуал выражения одобрения или восторга. С конца I века н. э. публичные чтения стали пользоваться все меньшим успехом. Напрасно наиболее «просвещенные» императоры ратовали в пользу чтений; люди на них откровенно скучали, а загнать их туда силой было невозможно. Сатирик Ювенал по этому поводу выразился прямо: «Нет такой пустыни, которая была бы утомительнее, чем Рим в сезон чтений».
Вместе с тем императоры проявляли нетерпимость к любому проявлению инакомыслия. Калигула, человек психически неуравновешенный, считал вредными сочинения Гомера, Вергилия, Тита Ливия. При императоре Тиберии, отличавшемся жестокостью и подозрительностью, был издан закон «Об оскорблении величества». Он использовался как своеобразная форма цензуры. Когда баснописец Федр имел неосторожность критически отозваться о временщике богаче Сеяне, тот начал преследовать поэта.
ЛУКАН. Жертвой режима наряду с Сенекой и Петронием (о котором пойдет речь позже) стал поэт Марк Анней Лукан (М. Anneus Lucanus, 39–65 гг. н. э.). Племянник Сенеки, он родился в Испании, жил в Риме, где поначалу входил в окружение Нерона. Но в дальнейшем отношения испортились: император завидовал поэтическому таланту Лукана. Но, главное, Лукан стал все откровеннее проявлять оппозиционность к деспотическому режиму. Он оказался среди участников раскрытого антинероновского заговора Пизона и, получив приказ императора, должен был покончить жизнь самоубийством.
Лукан был крупнейшим после Вергилия поэтом эпического склада. Он – автор поэмы «Фарсалия» (Pharsalia), другое название: «О гражданской войне» (De hello civili), построенной на историческом материале. Тема поэмы, состоящей из 10 книг, – война между Цезарем и Помпеем. Поэма открывается описанием перехода Цезаря через Рубикон и завершается пребыванием полководца в Египте. Название поэмы «Фарсалия» восходит к городу Фарсалы, где 48 г. до н. э. Цезарь одержал решающую победу над Помпеем. В отличие от «Энеиды», в поэме Лукана, оставшейся неоконченной, освещаются конкретные исторические события недавнего прошлого. Мифологический элемент отсутствует. Сопоставляя Помпея и Цезаря, Лукан дает последнему такую характеристику:
…У Цезаря было не столько
Чести и славы вождя, сколь доблести той, не умевшей
Смирно сидеть, был единственный стыд – не выигрывать битву.
Неукротим и смел, он вел легионы, куда их
Гнев и надежда влекли, никогда не зная пощады:
Множил успехи свои, божество вынуждал на подмогу,
Все разрушал, что ему на дороге помехой стояло,
И с ликованьем в душе свой путь пролагал меж развалин.
В первых книгах поэмы Лукан расточает неумеренную лесть Нерону. Однако в дальнейшем общая направленность поэмы меняется. Цезарь предстает как тиран, а Лукан все решительней высказывает свои республиканские взгляды, что звучит как скрытый протест против деспотии режима Нерона.
«СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК»: ПРОБЛЕМАТИКА, ЖАНРЫ, СТИЛЬ. Гнетущая политическая, общественная атмосфера, особенно при императорах от Тиберия до Нерона, наложила свой отпечаток на литературу. Разлитый в воздухе моральный гнет отражается во многих произведениях, созданных в первые десятилетия императорского режима.
С одной стороны, послеавгустовская эпоха не случайно названа «серебряным веком» в отличие от «золотого». Литераторы «серебряного века», достаточно крупные, самобытные, в мастерстве, масштабности, глубине поставленных проблем уступают своим предшественникам, таким, как Вергилий, Гораций и Овидий.
С другой стороны художники слова в I в. до н. э. характеризуются своими несомненными достижениями и своеобразием.
Во-первых, писатели уже в меньшей степени зависимы от греческого влияния, развивают римские самобытные художественные формы. Они опираются не только на творения эллинов, но и на опыт своих предшественников – римских мастеров от Плавта, Теренция, Цицерона до Вергилия. Значимым фактором стал приход в литературу людей из провинции (Сенека, Лукан, Квинтилиан, Марциал, Апулей).
Во-вторых, в литературе «серебряного века» политическая проблематика отходит на второй план. Теперь, в отличие от эпохи Республики, вмешательство в политическую борьбу было чревато для писателей самыми огорчительными последствиями. Если и было позволительно кого-то изобличать, то, как правило, усопших императоров, устраненных в результате заговоров или политических убийств. Те, кто после них взошли на трон, зачастую начинали с очернения своих предшественников, на которых сваливались все просчеты и неудачи. Так, Сенека, приближенный Нерона, в своей сатире «Отыквление» зло высмеивал покойного императора Клавдия.
В-третьих, возросло внимание писателей к проблемам этики, к поведению человека, которое рассматривалось сквозь призму философии стоицизма, столь популярной в императорском Риме. И это было закономерно. Гражданин, даже самый авторитетный и состоятельный, ощущал непрочность своего положения, непредсказуемость судьбы.
Никто не был застрахован от того, что он не окажется очередной жертвой произвола или коварства и каприза императора…
В-четвертых, в литературе получил развитие риторический стиль, появилось пристрастие к пафосу, внешнему блеску, патетике при сравнительно неглубоком содержании. Художественная проза приобретала ритмичность, сближалась с поэзией, ее стиль становился красочным, пышным. Характерными для «серебряного века» становятся жанры мифологической поэмы и трагедии.
В-пятых, в литературе усилился интерес к быту, к частной жизни отдельного человека, который все более внутренне отдалялся от государственных и общественных дел. Углубляется искусство психологической характеристики и портрета: яркий пример тому – Тримальхион у Петрония. Появляются крупные прозаические произведения (такие, как «Сатирикон» Петрония, а позднее «Золотой осел» Апулея), насыщенные бытовыми деталями и подробностями, дающие весьма неприглядную картину жизни Империи, пораженной нравственным кризисом.
4. Тацит
В ранний период Империи продолжает развиваться и римская историография. К замечательным именам историков Саллюстия, Тита Ливия, Светония добавляется еще одно – Корнелия Тацита, (Publius Cornelius Tacitus), пожалуй, самое звонкое и всемирно знаменитое. О жизни Тацита известно немного. Он родился около 55 г. н. э. при Нероне, умер около 120 г. Происходил из старинной семьи всадников и получил прекрасное образование. Его учителем был Марк Фабий Квинтилиан, теоретик ораторского искусства, педагог, автор известного произведения «Воспитание оратора».
Биография Тацита – пример того, когда из-под крыла прекрасного учителя выходит еще более знаменитый ученик. (Нам уже приходилось отмечать подобное обстоятельство в жизни знаменитых людей: Александра Македонского воспитывал Аристотель, Аристотеля – Платон, Платон – ученик Сократа.)
Тацит занимал высокие должности в государственной иерархии, был консулом, а при императоре Траяне – наместником провинции Африка. Тацит создал жизнеописание («De vita et moribus Julii Agricolae») своего славного зятя Юлия Агриколы (40–93 гг. н. э.), полководца, завоевателя Британии. Тацит представил Агриколу мужественным воином, образцовым наместником, носителем римских добродетелей. Богатый жизненный опыт позволил Тациту воочию познакомиться с самим механизмом власти в Риме. Личные впечатления и наблюдения, помноженные на аналитический талант историка и писательское искусство, позволили ему создать сочинения, ставшие всемирно знаменитыми; прежде всего, два фундаментальных труда: «Анналы» («Annales») и «История» («Historiae»). В первом из них (состоявшем из 16 книг) охватывается время от кончины «божественного Августа» до бесславного падения Нерона. Во втором (из 5 книг) – время от 69 г., смут, начавшихся после Нерона, до 96 г., смерти императора Домициана.
В своих сочинениях Тацит предстает как патриций староримского закала, ненавидящий деспотию и произвол. И хотя он декларирует свое художественное кредо – писать, следуя собственной знаменитой формуле: «без гнева и ненависти» (sine ira et studio), за его внешне объективной, холодноватой манерой ощущается трудно скрываемое презрение к преступникам на троне, таким, как Калигула и особенно Нерон, которые запятнали себя кровавыми беззакониями. Явно выражая неодобрение многим сторонам императорской власти, Тацит вместе с тем дает понять, что время Республики безвозвратно ушло.
Повествование у Тацита плотно насыщено яркими деталями, подробностями, зарисовками, относящимися к быту верхов, к нравам Палатинского холма. Перед нами развертывается бесконечная череда насилий и убийств, заговоров, интриг, «подковерной» борьбы и вырывающейся на поверхность схватки за власть, столкновений честолюбий, коварства и безрассудства. И все же Тацит не склонен пользоваться одними лишь мрачными красками: «Время это вовсе не было лишено людей добродетельных и оставило нам также хорошие примеры. Были матери, которые сопровождали своих детей, вынужденных бежать из Рима; жены, следовавшие за своими мужьями в изгнание; друзья и близкие, не отступившиеся от опальных; зятья, сохранившие верность попавшему в беду тестю; рабы, чью преданность не могли сломить и пытки; мужи, сносившие несчастья, стойко встречавшие смерть и уходившие из жизни, как прославленные герои древности».
Приведенный отрывок – образец стиля Тацита, предельно четкого и емкого по мыслям и фактуре. Он избегает внешней красивости, риторических эффектов, но факты, изобильно насыщающие его текст, придают чтению Тацита неизменную увлекательность. За внешне спокойным, чуть ли не бесстрастным повествовательным тоном постоянно ощущается внутренний драматический пульс.
Тацит – мастер исторического портрета. Как живые встают со страниц его сочинений многогранные, колоритные фигуры римской истории начала I в. н. э.: хитроумная расчетливая Ливия, жена Августа; бесстыдная Мессалина; странноватый Клавдий; Нерон, с годами обнажающий худшие черты извращенной натуры; тонкий философ и искусный царедворец Сенека; несчастная Октавия; беспощадный приспешник Нерона Тигеллин. Идеал Тацита – старый добрый Рим. А также те правители и государственные мужи, которые в эпоху позорного бесчестья сумели сохранить добродетель. Таков его родственник Юлий Агрикола. Живописен и точен Тацит в описании массовых сцен, значительных событий: среди них картина знаменитого пожара Рима в 64 г., который, по слухам, был учинен Нероном.
Тацит был современником страшного извержения вулкана Везувия в 79 г. н. э., засыпавшего пеплом город Помпею в провинции Кампанья. Это трагическое событие нашло отражение в искусстве, в частности в картине Карла Брюллова (1790–1852) «Последний день Помпеи» (1830–1833), отмеченной глубоким драматизмом образов, ставшей вехой в развитии русской живописи. Чтобы передать атмосферу и колорит Рима, Брюллов около 10 лет прожил в Италии. Начатые в 1748 году раскопки Помпеи (до настояшего времени открыто около 1/5 города) позволили обнаружить богатейший пласт римской материальной культуры.
Писатель мирового масштаба, Тацит оставил сочинения, сочетающие эстетическую значимость и познавательную ценность. Они – уникальные свидетельства жизни императорского Рима в послеавгустовские десятилетия.
Вот образец тацитовской характеристики Поппеи Сабины, ставшей женой Нерона, воплотившей в себе худшие стороны нравов Палатинского холма: «У этой женщины было все, кроме честной души; именно мать ее, превосходившая красотой всех женщин, дала ей вместе со славой и красоту; богатства ее были достаточны для блеска рода; речь ее была ласкова, и ум был лишен бойкости. Она старалась иметь скромный вид и в то же время распутничала. Редко показывалась на публике и то с полузакрытым лицом для того, чтобы не насыщать обращенных на нее взоров, или потому, что так ей шло лучше. Репутации она никогда не щадила, не делала различия между мужьями и любовниками и не подчиняясь ни своим, ни чужим привязанностям: откуда ожидалась выгода, туда и несла свое сладострастие. Таким образом, ее, в то время когда она была замужем за римским всадником Руфием Криспином, от которого родила сына, соблазнил Отон – как молодостью и роскошью, так и тем, что он считался пользующимся самою горячею дружбою Нерона. И нимало не медля, вслед за прелюбодеянием, они сочетались браком». Отон намеренно похвалялся перед Нероном прелестями своей жены, что распалило зависть императора, который развел Поппею со своим другом и женился на ней. Поппея была причастна к убийству матери Нерона Агриппины, а также ссылке и затем казни его бывшей жены Октавии. Поппея погибла от удара ногой, который нанес ей Нерон.
ЗНАЧЕНИЕ ТАЦИТА. Сюжеты и характеры, запечатленные Тацитом, оказались бесценными источниками, на которые опирались в своих исторических сюжетах писатели более поздних эпох. Они послужили документальной основой для трагедий Корнеля («Отон») и Расина («Британик»). В эпоху Просвещения Тацит воспринимался как обличитель венценосного деспотизма. Французский поэт Мари Жозеф Шенье писал: «Имя Тацита заставляет тиранов бледнеть». «Бичом тиранов», «великим сатирическим писателем» называл его и Пушкин, который внимательно штудировал римского историка в пору написания народной трагедии «Борис Годунов». Тогда, в 1825 г., находясь в Михайловском, Пушкин пишет небольшую работу «Замечания на «Анналы» Тацита». В ней он излагает и комментирует особенно понравившиеся ему места из сочинений Тацита, отмечает тонкие характеристики, психологические находки, детали, замеченные им у римского писателя. Безусловно, что Тацит был в числе факторов, сыгравших свою роль в формировании исторической методологии Пушкина.
ПЕРИОДИЗАЦИЯ ЛИТЕРАТУРЫ «СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА». В истории литературы «серебряного века» выделяются два этапа. Первый этап охватывает время от смерти Августа до убийства Нерона, когда у власти находились родственники Августа, императоры, принадлежавшие к линии Юлиев и Клавдиев: Тиберий (14–37); Калигула (37–41); Клавдий (41–54); Нерон (54–68). Все четыре названных императора (включая, видимо, и Тиберия) были устранены насильственным способом. В это время творили Сенека, Петроний, Лукан, Федр.
Второй этап – правление императоров из династии Флавиев (Веспасиан, Тит, Домициан), с 69 до 96 г., а также тех, кто находился на троне после них (Нерва, Траян, Адриан) с 96 по 138 г. Это время было более спокойным, хотя положение писателей оставалось нелегким. В это время наиболее значительными фигурами в литературе были Марциал, Ювенал, Тацит.
Глава XVСенека
Уча, мы учимся.
1. Жизненный путь. 2. Философские сочинения. 3. Драматургия
Сенека был одной из самых колоритных литературных фигур «серебряного века». В его личной судьбе отчетливо отразился драматизм эпохи. Философ, поэт, драматург, лицо, приближенное к сильным мира, он по-своему мог бы служить иллюстрацией к формуле Герцена: «История в человеке».
1. Жизненный путь
РАННИЙ ПЕРИОД. Луций Анней Сенека (младший) (Lucius Anneus Seneca Minor) явил пример выходца из провинции, достигшего влияния и славы в Риме. Точный год его рождения неизвестен. Детские годы прошли в италийском городе Кордубе. Семья была состоятельной, высокоинтеллигентной. Отец, Сенека старший (Seneca Major) (ок. 55 г. до н. э. – ок. 40 г. н. э.), как уже писалось, был известным ритором, автором написанного в глубокой старости труда «Образцы, отрывки и оттенки различных ораторов и риторов» (Oratorum et retorum sententin dioisiones colores) в 11 книгах, и сын пошел по стопам родителя. Но сильнее, чем красноречие, будущего писателя пленяла философия; этому способствовали отменные педагоги. Среди них был Сотион, приверженец учения Пифагора; одно из его положений заключалось в уклонении от чрезмерных чувственных удовольствий и вегетарианском образе жизни. Некоторое время Сенека практиковал вегетарианство. Но самым сильным его увлечением стала философия стоицизма. В дальнейшем ее идеи Сенека станет развивать и преломлять как в специальных, так и в художественных сочинениях. Получив отменную подготовку, Сенека приезжает в Рим, выступает в судах в качестве адвоката. Позднее получает должность квестора, т. е. должностного лица, ведавшего казной и выполнявшего административные функции. Постепенно Сенека втягивается в политическую жизнь, блистает как оратор в сенате.
ССЫЛКА И ВОЗВРАЩЕНИЕ. С этого времени в его судьбе начинаются резкие перепады. Император Калигула, человек неуравновешенный, сумасбродного нрава, претендовавший на лавры первого оратора в Риме, усматривает в Сенеке чуть ли не конкурента. Жизнь Сенеки оказалась в опасности. Тучи над головой философа отчасти рассеялись после убийства Калигулы, когда на престол был возведен Клавдий, не столь свирепый, как его предшественник. Но Сенеку Клавдий не любил; философу инкриминировали то, что он состоял в связи с сестрой Калигулы Юлией Ливиллой. Видимо, не последнюю роль в интригах против Сенеки сыграла жена Клавдия, Мессалина, женщина не только распутная, но и коварная. В итоге, в 41 г. Сенека сравнительно счастливо отделался тем, что был сослан на пустынный остров Корсика, где провел восемь лет.
Как и Овидий, Сенека отправлял из ссылки слезные письма, не имевшие действия. После казни Мессалины, новая, четвертая по счету жена Клавдия, Агриппина, ненавидевшая свою предшественницу на императорском ложе, вернула изгнанника в Рим. Получил Сенека и престижную должность претора, помощника консула. Но самым существенным оказалось то, что Агриппина выхлопотала для бывшего изгнанника место воспитателя своего сына Нерона.
При прямом участии Агриппины в 54 г. н. э. Клавдий был отравлен. На престол вступил его пасынок, сын Агриппины Нерон. Это был звездный час Сенеки, который к тому моменту имел пятилетний стаж общения с будущим императором в качестве его педагога. Сенека был незамедлительно осыпан почестями, подарками, но и сам не остался в долгу перед Нероном, своим благодетелем. Во время пышных похорон Клавдия Нерон произнес «Слово об усопшем», написанное Сенекой. Оно, в духе сложившейся обрядности, состояло из приторно-лицемерного восхваления Клавдия и тонкой лести по адресу того, кто пришел на смену усопшему.
САТИРА «ОТЫКВЛЕНИЕ». Позднее Сенека, уже поднаторевший в дворцовых интригах, напишет, к вяшему удовольствию Нерона, злую сатиру на Клавдия, которая называлась: «Отыквление божественного Клавдия» (Divi Claudi Apocolocyntosis). Смысл названия таков.
После смерти императоры обожествлялись, считалось, что они превращались в звезды. У Сенеки Клавдий стал тыквой, т. е. символом глупости. Это была своеобразная месть императору за те гонения, которые философ при нем претерпел. Сенека в гротескном, комическом виде выставлял человеческие слабости и недостатки покойного, названного им «царем дураком», что было не совсем справедливо.
Правда, еще в детстве у Клавдия проявлялись болезненность и очевидные странности. Мать отзывалась о Клавдии в раннюю пору как об «уроде» и «самом глупом из людей». Однако Клавдий правил достаточно успешно, провел ряд полезных законов и изменений в брачном и семейном законодательстве. Не в пример своим предшественникам, избегал ненужных репрессий. Исключительное влияние приобрели при Клавдии его приближенные, вольноотпущенники. Кроме того, Клавдия бесчестила своим распутством и скандальным поведением жена Мессалина.
Многие государственные дела Клавдий перекладывал на преданных ему людей, а сам с увлечением отдавался любимому делу – написанию исторических сочинений. Это вызывало ироническое отношение окружающих.
Прославляя молодого Нерона, Сенека потешался над глупостью Клавдия, его рассеянностью, претензиями на лавры ученого, страстным увлечением греческим языком и всем эллинским. Даже разумные мероприятия Клавдия Сенека осмеивал. В итоге, в подземном царстве, где происходил суд над Клавдием, его приговаривали к бессмысленному занятию: собирать кости в стакан с пробитым дном…
СЕНЕКА И НЕРОН. Возвышение Сенеки, обласканного Нероном, совпало с ранним (примерно 5 лет) сравнительно спокойным правлением. Возведенный на престол в 17 лет, Нерон был неопытен в государственных делах, а потому перепоручил их ведение двум людям, Сенеке и Афранию Бурру, командиру преторианской гвардии. Достаточно разные, Сенека и Бурр умели ладить между собой. Сенека становится могущественным лицом, получает звание консула и, отнюдь не в духе проповедуемой им философии умеренности, накапливает огромные богатства. Что до Нерона, то он на первых порах действовал осмотрительно: обещал ни к кому не питать злобы, уважать сенат, искоренять преступность, прежде всего коррупцию. Стремясь завоевать популярность у плебса, щедро раздавал деньги, продовольствие, устраивал пышные развлечения. Император, имевший очевидные артистические способности, был по природе лицедеем и меломаном, выступал как актер и музыкант.
СМЕРТЬ СЕНЕКИ. Сравнительно спокойный период правления Нерона продолжался до 62 г., когда умер Бурр, а Сенека отошел от дел. Во дворце стал заправлять новый начальник гвардии, безжалостный интриган Софоний Тигеллин. Да и 25-летний Нерон сделался зрелым человекам и в атмосфере полной вседозволенности предался необузданным страстям. Начался период деспотического произвола. Широко применялся закон «Об оскорблении величества», что позволяло Нерону арестовывать и казнить влиятельных патрициев и «приватизировать» их имущество, покрывая свои безумные траты.
В условиях развернувшихся репрессий Сенека почитает за лучшее укрыться в своем имении, погрузиться в занятия философией. Между тем, преступления Нерона вызывают растущее недовольство, в частности, со стороны ряда сенаторов. Это была робкая, но оппозиция, еще не забывшая о республиканском Риме, несовместимом со свирепой диктатурой. Зреют заговоры, которые император безжалостно искореняет. Патологическая подозрительность Нерона обращается и против Сенеки. В 65 г. был раскрыт заговор Пизона, тот самый, в котором принял участие и племянник Сенеки поэт Лукан. Нерон считает причастным к заговору и своего бывшего воспитателя, которому, согласно сложившейся зловещей традиции, направляет приказ покончить жизнь самоубийством.
Тацит описывает смерть Сенеки, который, обращаясь к друзьям, говорит, что оставляет им лучшее – «образ жизни своей».
«…Он обнял жену и в противоположность бывшей при нем твердости, немножко растроганный, просит и умоляет ее умерить скорбь и не предаваться ей вечно, а в созерцании его жизни, проведенной в добродетели, облегчать тоску по мужу честными утешениями. Она же, напротив, твердо заявляет, что и она решилась умереть, и требует руки, которая бы ее поразила. Тогда Сенека, не противясь ее славе и в то же время по любви к ней, именно чтоб не оставить в жертву обидам женщину, которую единственную он любил, говорит: «Я тебе указал на то, что может облегчить тебе жизнь, а ты предпочитаешь украсить себя смертию: я не буду завидовать величию твоего примера. Пусть твердость столь мужественной кончины равна у нас обоих, но в твоей кончине больше славы». После этого в один и тот же миг они вскрывают себе железом на руках жилы. Так как старческое тело Сенеки, истощенное при этом еще суровым образом жизни, позволяло крови лишь медленное истечение, то он прорезал себе жилы на голенях и подколенках. Изнуренный жестокими мучениями, он, чтобы своей болью не подорвать мужества жены и чтобы самому при виде ее страданий не слабеть духом, советует ей уйти в другую комнату. И так как даже в последние минуты его не покидало красноречие, то он, призвав писцов, передал им многое… Между тем Нерон, не имея никакой личной ненависти к Павлине и не желая, чтобы росло неудовольствие на его жестокость, велит остановить се смерть…». Павлину удалось спасти, она прожила еще несколько лет, «сохраняя похвальную память о муже». В Сенеке же еще долго теплилась жизнь, он попросил дать ему яд, а когда и яд не подействовал на уже охладевшее тело, то был внесен в баню, где его умертвили паром.
2. Философские сочинения
Наследие Сенеки представлено двумя группами сочинений: философскими трактатами и драматургией, трагедиями. Несколько особняком стоит сатира «Отыквление». Первую группу составляют 12 диалогов морально-этического характера, объединенных под названием «Нравственные письма к Луциллию» (Epistulae morales ad Lucilium), а также несколько трактатов. В них Сенека выступает с позицийфилософии стоицизма. Эта философская школа, возникшая в эпоху эллинизма, представлена в трудах Зенона, Клеанфа, Хрисиппа. Активно усваиваемый римлянами стоицизм пережил как бы второе рождение. При этом, приспособленный к реалиям римской жизни, он получил своеобразную окраску.
СТОИЦИЗМ. Римляне, как уже писалось, считавшие себя прежде всего «воинами», «государственниками», завоевателями, равно как и торговцами, отличались практическим складом ума. В стоицизме их притягивала не широкая концепция мироздания, а этика, учение о поведении человека, т. е. проблемы, имеющие практическую значимость. В силу уже названных нами исторических причин стоицизм стал для римлян «философией жизни».
Почему же идеи стоицизма получили особое распространение в эпоху Империи? Римляне вели непрерывные войны, их жизнь постоянно подвергалась опасности. В условиях неограниченной императорской власти любой мог стать жертвой произвола. Стоицизм учил готовности мужественно и достойно встречать неотвратимые удары судьбы. Жизнь есть борьба (vivere militare est), – учит Сенека. И римлянин, подобно капитану корабля, являя достойную выдержку, призван быть готовым к гибели своего судна. Часто стоицизм характеризуют как «героический пессимизм».
Истинному стоику пристало являть равнодушие к суетным ценностям, богатству, славе, наслаждениям. Высшее блаженство обретает он, погружаясь в свой внутренний мир, постигая его сокровенные глубины, находя в нем защиту от внешних потрясений. Впрочем, иные ревнители стоицизма на поверку оказывались далеко не равнодушными к «внешним», мирским благам.
ТРАКТАТЫ СЕНЕКИ. Сенека – автор обширнейшего, состоящего из семи книг трактата «О благодеяниях» (De beneficiis); позднее великий французский просветитель Дидро назвал его «прекраснейшим произведением, составленным для пользы… всех людей». Сенека исследует в трактате человеческую психологию, анализирует разнообразные проявления духовной жизни, особо выделяя такую замечательную черту, как способность к благородным порывам. Сенеке импонирует также благотворительность, которая служит главнейшим связующим звеном в сообществе людей.
В этом и других трудах Сенеки проявляется связь стоицизма с христианством, с некоторыми положениями Нового Завета. Философ формулирует обязанности человека по отношению к Богу. Они – в благоговении, любви, благодарности и добропорядочной жизни. Долг человека – в приближении к Богу, к его совершенству, что достигается победой добра над злом, бескорыстной помощью ближним.
В трактате «О счастливой жизни» (Ad gallionem de vita blata) Сенека утверждает: счастья достигает человек, живущий в согласии с природой, которая должна быть его «руководителем». Человеку постыдно следовать, «подобно скоту, за вожаками стада»; неразумно подражать другим, большинству; ставить во главу угла материальные блага, накопление богатства. Последнему тезису Сенека отнюдь не следовал безупречно в личной жизни, накопив в пору пребывания на вершине власти более чем впечатляющую сумму в 300 миллионов сестерциев (150 миллионов рублей золотом).
В сочинениях же рисовал идеал мудреца, уходящего в частную жизнь (трактаты «О досуге», «О душевном покое»), ратовал за «просвещенного» властителя, правящего в интересах народа (трактат «О гуманности»).
«Истинное счастье заключается в добродетели, – не уставал повторять Сенека. – По мере сил ты должен уподобляться Богу». Из этого не следует, что Сенека полагал таковой свою жизнь или выставлял себя чуть ли не образцом для подражания. «О добродетели, а не о себе веду я речь, – самокритично заявлял философ, – и, вставая против пороков, я имею в виду прежде всего свои собственные». Сила философов не в их личных примерах, а в намеченных нравственных идеалах. В рассуждениях Сенеки с мучительной настойчивостью возникает тема жизни и смерти. Словно предчувствуя свой трагический конец, Сенека много писал о презрении к смерти.
СТИЛЬ СЕНЕКИ. АФОРИЗМЫ. Известность философских и моралистических сочинений Сенеки определяется как богатством его наблюдений над людьми, их психологией, привычками, так и ясностью, афористичностью его стиля.
По свидетельству уже упоминавшегося Марка Квинтилиана, римского оратора и преподавателя риторики, Сенека был исключительно популярен у молодежи. Что до стоицизма, то эта философия оставалась престижной и в последующие эпохи. По богатству и точности сентенций Сенека мог бы соперничать с самим Цицероном: они также охватывают разные сферы жизни. Вот некоторые из его афоризмов: «Судьба ничего не дает в вечное пользование»; «Желающего судьба ведет, нежелающего – тащит»; «Родину любят не за то, что она велика, а за то, что она своя»; «Маленькое дело – дыхание (жизнь), но великое дело – презрение к дыханию (жизни)»; «Тиран может отнять у нас жизнь, но не может отнять у нас смерти»; «Не есть благо жизнь, но благо – хорошая жизнь»; «Гораздо опаснее жить дурно, чем умереть славно»; «Знатнее тот, кто честен по природе»; «У всех нас общий родитель – мир»; «Раб есть человек, равный по натуре другим людям»; «Подняться в небо можно из любого закоулка». Последний афоризм имел глубокие основания: многие вольноотпущенники в Риме, проявив недюжинные способности, занимали важные государственные должности, были приближенными императоров. Из рабов вышел драматург Теренций, сыном вольноотпущенника был великий поэт Гораций.
Об искусстве, книге, творчестве Сенека оставил нам актуальные сентенции: «Лучшие мысли являются общим достоянием»; «Люди больше верят глазам, чем ушам»; «Нелегок путь от земли к звездам». Своеобразным заветом тем, кто избрал педагогическую стезю, может служить его афоризм: «Уча, мы учимся».
3. Драматургия
Художественное наследие Сенеки – это его драматургия, девять трагедий – единственные образцы данного жанра в римской литературе, дошедшие до нас. Их сюжеты – эпизоды из греческой мифологии, которые ранее уже обрабатывались драматургами классической эпохи Эллады, такими, как Эсхил, Софокл, Еврипид. Девять трагедий Сенеки по композиции воспроизводят греческие образцы: делятся на пять актов, имеют хор. Вместе с тем трагедии Сенеки – глубоко своеобразны. Их автор, как и в своих философских сочинениях, привержен столь дорогим ему постулатам стоицизма. Кроме того, в драматургии Сенеки, в духе эстетики «серебряного века», с одной стороны – декламационный, патетический стиль, с другой – нагнетание страшных, пугающих сцен и подробностей. Эти «сильнодействующие» художественные средства, рассчитанные произвести впечатление на читателя и зрителя, общая мрачная тональность по-своему гармонировали с тяжелым политическим климатом нероновского правления.
«ФЕДРА». Трагедия Сенеки «Федра» (Phaedra) базируется на сюжете «Ипполита» Еврипида. Показательны, однако, те новые акценты, которые привносит римский драматург. В финале еврипидовского «Ипполита» Вестник сообщает о горестной судьбе несчастного юноши, оклеветанного мачехой и проклятого отцом Тезеем. Ипполит ехал по берегу моря в колеснице, когда кони увидели вышедшего из воды страшного быка (воплощение мести Тезея) и в страхе помчались. Ипполит выпал из колесницы и разбился. Приведенный к отцу израненный Ипполит прощает отца и умирает.
Сенека, верный своему методу, аккумулирует натуралистические подробности гибели Ипполита, о которых «умалчивает» Еврипид.
Окровавляя землю, голова
Со стуком разбивается о скалы,
Клочки волос повисли на кустах,
Раздроблены прекрасные уста
Каменьями, злосчастная краса
От многих ран погибла. На камнях
Трепещут умирающие члены.
Сенека характеризует своих героев более резким, прямолинейным образом: в отличие от Еврипида, где Федра признается в любви Кормилице, а та сообщает об этом Ипполиту, у Сенеки Федра сама открывается пасынку в своей страсти. Возмущение Ипполита представлено в нарочито мелодраматической форме: он готов поразить Федру мечом.
Когда та уверяет, что подобная смерть для нее желанней, чем отвергнутая любовь, Ипполит отказывается от своего намерения и, бросив меч, уходит. Кормилица, знающая о любви Федры, поддерживает клевету против юноши. Последний, якобы совершив насилие, испытал страх перед согражданами, о чем говорит оставленный им меч. У Сенеки Федра поражает себя мечом на глазах у мужа. Эти и другие эпизоды – свидетельство известной упрощенности в интерпретации Сенекой классического сюжета. Натуралистические подробности, кровавые обстоятельства трудно было воспроизвести на сцене. Эта и другие трагедии в значительной мере рассчитывались не на воплощение на театральных подмостках, а на чтение, иногда в гостиных, в кругу друзей и единомышленников.
«МЕДЕЯ». Драматургическая эстетика Сенеки реализуется в трагедии «Медея» (Medea), которую также полезно сопоставить с одноименным произведением Еврипида. У греческого трагика главная героиня – жена, оскорбленная неверностью и эгоизмом мужа Ясона, для которого она пошла на огромные жертвы; Медея – человек, доверие которого было обмануто, достоинство – попрано; любящая и страдающая мать; личность, осознающая свою горестную долю как результат незавидного положения женщины в эллинском обществе. Медея у Сенеки – образ однолинейный, лишенный сложности, воплощение необузданной мстительности. Медея готова даже сжечь Коринф, где должна произойти свадьба мужа с Главкой, дочерью царя Креонта, уничтожить Истмийский перешеек, разъединяющий Эгейское и Ионийское моря. Подобной трактовкой Сенека превращает Медею едва ли не в фурию, рабу гибельных страстей.
Ее монологи – основной стилевой пласт трагедии; они исполнены патетики, выстроены драматургом по законам риторики.
Уж месть моя рождается на свет:
Я – мать детей. Но в жалобах напрасных
Я трачу время. Или не пойду
Я на врагов, из рук не вырву факел
И с неба свет!
В Медее – «огонь, железо, молнии богов». Она «грозит, бушует, жалуется, стонет». В ней – «бешенства прилив, разлившийся широкими волнами». Ее месть поистине неутолима.
…жена
Есть у него… я на нее направлю
Удар меча. Нет, это не довольно
Для бед моих. Нет, преступленья все,
И греческим, и варварским народам
Знакомые, должна я совершить.
Подобные словесные эскапады окрашивают стилистику трагедии. Кормилица, зная нрав Медеи, безуспешно пытается его смягчить, ибо «громадное злодейство предстоит, свирепое, безбожное».
СЕНЕКА И ЕВРИПИД. По сравнению с Еврипидом Сенека и в этой трагедии корректирует как трактовку отдельных образов, так и некоторые сюжетные коллизии. Он «смягчает», например, образ Ясона, который исполнен грусти, ибо над ним тяготеют «цари и рок»; герой вступает в новый брак ради детей, которых любит. Ясон не хочет отдать детей Медее, потому, что не может жить без них. И когда Медея это понимает, находит, в чем наиболее уязвим муж, то решает нанести ему удар, самый болезненный и беспощадный.
Так любит он детей? Прекрасно. Он
В моих сетях, открылось место ране.
У Еврипида – и в этом его новаторство – запечатлена внутренняя борьба в душе Медеи, в которой живут оскорбленная, ревнивая женщина и любящая мать. У Сенеки Медея – одержима ненавистью. Кормилица подробнейшим образом сообщает о зловещих волшебных заклинаниях Медеи, о том, как она готовит адское зелье, яд для ненавистный ей Главки. У Еврипида от яда гибнут Главка и Креонт. У Сенеки говорится о пожаре, который уничтожает дом коринфского царя и весь город. «Погибло все, разрушен царский дом, отец и дочь смешались в адском пепле», – сообщает Вестник.
В классической греческой трагедии гибель героев происходит за сценой. Это относилось и к детям Медеи у Еврипида. В трагедии Сенеки мать убивает их на сцене. Сначала поражает одного сына, затем всходит на кровлю дома и отнимает жизнь у второго. Все это она совершает с пугающим хладнокровием, дополняя это потрясенному Ясону такими «комментариями»:
Когда б одним насытиться убийством
Могла моя рука, ни одного
Она бы не свершила. Слишком мало
И двух убийств для гнева моего.
Когда сейчас в утробе материнской
Скрывается залог твоей любви.
Его мечом я вырву из утробы.
Затем на двух змеях Медея вместе с телами детей улетает на небо. Ясон, потерявший Главку, детей, одинокий и сломленный, в последней реплике как бы подчеркивал излюбленную мысль Сенеки о бессилии человека перед лицом рока в мире, утратившем божественную справедливость:
Несясь в пространстве горнего эфира,
Свидетельствуй, что в нем уж нет богов!
В «Медее», как и других трагедиях Сенеки, безусловная тенденциозность, «заданность». Как остроумно замечено, Сенека так выписал характер своей Медеи, словно она прочитала трагедию Еврипида. Своим произведением Сенека хотел продемонстрировать пагубность вседозволенности, ее страшные последствия. Подобным, во многом завуалированным образом Сенека выражал свое неодобрение той вакханалии кровавого насилия и произвола, которые сделались приметой эпохи Нерона.
«ОКТАВИЯ». В литературе «серебряного века» известно одно драматургическое произведение, основанное не на мифологическом, а на историческом материале. Это политическая трагедия «Октавия». Она написана в стилевой манере, присущей драматургии Сенеки и даже ему приписывалась, что, однако, ошибочно. Автор ее неизвестен. Но, как можно судить по характеру и сюжету произведения, он принадлежал, по-видимому, к оппозиции Нерона и мог написать произведение после смерти императора.
В основе трагедии лежал следующий эпизод. Организовав «ликвидацию» матери, Агриппины, Нерон решает свои матримониальные дела, оформив брак с любовницей Поппеей Сабиной. Став хозяйкой в покоях Нерона, «золотом дворце», Попнея побуждает мужа расправиться с его прежней женой Октавией. Сначала Октавия была изгнана под предлогом ее бесплодия. Затем, по наущению Поппеи Сабины, Октавии было предъявлено сфабрикованное, выбитое под пытками как ее самой, так и ее рабынь, обвинение в связи с неким рабом, выходцем из Египта. Октавия была сослана сначала в провинцию Кампания, затем на остров Пандатерию в Адриатическом море. Там она была убита по приказу Нерона. Несчастной, ни в чем не повинной женщине было 20 лет.
В пьесе действовали Нерон, Поппея, Октавия, а также Сенека, монологи которого пронизаны духом стоицизма. Философ пространно рассуждал о пользе обуздания страстей, о призрачности богатства, преимуществах скромного быта бедняка. Центральное лицо трагедии – Нерон. Это свирепый деспот, охваченный неодолимым влечением к Поппее Сабине, называющий любовь «величайшим смыслом всей жизни». Нерон – фигура зловещая, данная плакатно, декларативно. Он жаждет крови, велит показать своим подданным головы казненных, насаждает всеобщий, парализующий людей страх. Напрасно Сенека умоляет Нерона проявлять милосердие.
Трагична фигура Октавии, знающей о неотвратимом и страшном конце.
…Лишь смертью могут
Окончиться несчастия мои.
Убита мать, похищен злодеяньем
Отец мой, брата я лишилась, вся
Задавлена бедами, ненавистна
Супругу и моей подчинена
Служанке, светом я не наслаждаюсь.
Трепещет сердце, но не страхом смерти,
А преступленья – только б сгинул грех,
И с радостью умру я.
Хор в трагедии – во многом выражение народной точки зрения. Он сочувствует Октавии; вспоминает о горестной судьбе Агриппины Старшей, жене знаменитого Германика, которая была сослана Тиберием на остров Пандатерию и умерла от голода. Перечисляет хор и других женщин, погибших насильственной смертью: Ливия, жена Друза; Мессалина, некогда хозяйничавшая в императорском дворце, павшая под «солдатским мечом»; Агриппина Младшая, «Неронова мать», которая «свирепого сына жертвой легла». Восхваляет хор и красоту Поппеи Сабины. В финале пьесы Октавия прощается с жизнью, готовая уйти к «печальным загробным теням». Эта сцена вызывала в памяти заключительный монолог Антигоны из одноименной трагедии Софокла, обреченной быть заживо замурованной в склепе. Мрачную атмосферу трагедии подчеркивала заключительная реплика хора: «Упивается кровью граждан своих неистовый Рим».
В трагедии, осуждающей тиранию, давали себя знать риторичность, сгущение красок, нарочитая резкость характеристик, те художественные приемы, которые отличали, между прочим, драматургию Сенеки. «Октавия» – одно из значительных художественных свидетельств о времени Нерона.
ЗНАЧЕНИЕ СЕНЕКИ. Сенека оказался в последующие эпохи одним из наиболее популярных римских писателей. В Средние века он воспринимался как мыслитель, идеи которого близки христианству. С интересом осваивались его философские, моралистические сочинения, насыщенные психологическими наблюдениями, неизменно актуальными. Известна была и драматургия Сенеки, мимо которой не прошли ни Шекспир, ни Кальдерон, ни французские классицисты (Корнель, Расин). В эпоху Просвещения осуждение тирании и деспотизма в его трагедиях звучало весьма современно и получило высокую оценку Дидро и Лессинга.
В XX веке некоторые стороны стоического мироощущения, столь любезного Сенеке, составляют существенный элемент жизненной философии Хемингуэя, характеризуют нравственную позицию многих его героев. Это люди, исповедующие своеобразный моральный кодекс внутреннего достоинства и стойкости перед ударами судьбы, перед лицом смерти. Эту позицию «героя кодекса» определяют формулой: «grace under pressure» («достоинство несмотря на тяжелые обстоятельства»).
Глава XVIПетроний
«Путь недалек у тех, кто ишет смерти»
1. Биография. 2. «Сатирикон»: жанр, композиция. 3. Сюжет и главные эпизоды. 4. Значение Петром и я
В истории мировой литературы встречаются писатели, написавшие всего одну книгу, но ту, что поистине «томов премногих тяжелей». Среди таких авторов Петроний – создатель прославленного романа «Сатирикон». И хотя от этого романа до нас дошла лишь малая часть, всего одна пятая, а может быть, и десятая его объема, тем не менее он навсегда «прописан» не только в истории римской, но и мировой литературы. Его «Сатирикон» для массового читателя – книга увлекательная и «экзотическая»; для специалиста литературоведа – важнейшее звено в становлении романного жанра.
1. Биография
О жизни и личности Гая Петрония (Gaius Petronius) можно судить лишь по отдельным немногочисленным свидетельствам; неизвестна дата его рождения. Петроний, получивший прозвище «арбитр изящества» (arbiter elegantiarum), был утонченным аристократом, эпикурейцем, человеком широко образованным. Его кратко, но емко характеризует историк Тацит в 16-й книге своих «Анналов», там, где повествуется о заговоре Пизона против императора, участником которого был и Петроний:
«Дни он отдавал сну, ночи – выполнению светских обязанностей и удовольствиям жизни. И если других вознесло к славе усердие, то его – праздность. И все же его не считали распутником или расточителем, каковы в большинстве проживающие наследственное достояние, но видели в нем знатока роскоши. Его слова и поступки воспринимались как свидетельство присущего ему простодушия, и чем непринужденнее они были, и чем явственней проступала в них какая-то особого рода небрежность, тем благосклоннее к ним относились».
Тацит дает понять, однако, что, по существу, Петроний, конечно же, возвышался над римскими патрициями, своими современниками. Будучи сначала проконсулом, а затем консулом в Вифинии, он показал себя достаточно деятельным и способным справляться с возложенными на него поручениями.
Видимо, служба в провинции дала ему и основательное знание жизни, и обострила его наблюдательность, что в сочетании с природным художественным даром получило неподражаемое воплощение в его романе. В дальнейшем, по свидетельству того же Тацита, возвратившись к порочной жизни или, может быть, лишь притворно предаваясь порокам, Петроний был принят в круг ближайших друзей Нерона. Он сделался доверенным лицом императора и принимал участие в пирах, развлечениях и оргиях совместно с патроном. Как тонкий ценитель удовольствий, Петроний должен был изобретать и апробировать виды наслаждений, способные заинтересовать пресыщенного императора. Видимо, эта дружба с Нероном возбудила зависть Тигеллина, начальника преторианской гвардии, человека низкого и безжалостного, который сделал все, чтобы опорочить Петрония в глазах подозрительного и неуравновешенного императора. Тигеллину удалось добыть донос от подкупленного раба, смысл которого состоял в том, что Петроний дружил с Флавием Сцевином, сенатором, участником заговора Пизона. Участь Петрония была решена.
Это случилось в 65 г. Император отбыл в провинцию Кампанья, а Петроний за ним последовал в город Кумы, где был задержан по приказу Тигеллина. Он не стал мучиться, ожидая решения своей участи, пребывая между отчаянием и призрачной надеждой. Петроний добровольно ушел из жизни, поступив так же, как Сенека и поэт Лукан; умирал он мужественно, вскрыв себе вены, иногда велел их на время перевязывать, разговаривал с друзьями. Отобедав, погрузился в сон и уже не проснулся.
Заключительная часть свидетельства Тацита о Петронии такова: «Даже в завещании, в отличие от большинства осужденных, он не льстил ни Нерону, ни Тигеллину, ни кому другому из власть имущих, но описал безобразные оргии, назвав поименно участвующих в них распутников и распутниц и отметив новшества, вносимые ими в каждый вид блуда, и приложив печать, отправил его Нерону. Свой перстень с печатью он сломал, чтобы ее нельзя было использовать в злонамеренных целях».
2. «Сатирикон»: жанр, композиция
«Сатирикон» Петрония – веха в истории романа, возникшего на исходе античности. Правда, сам термин «роман» первоначально появился в средневековье и тогда обозначал произведение, написанное на романских языках. Роман в его современном значении – один из главнейших жанров словесного искусства, который проделал долгий путь исторического развития. Он трансформировался с точки зрения структуры и стилистики и представляет ныне широкую палитру форм и жанровых разновидностей.
В античную эпоху роман оказался сравнительно «поздним» жанром, заявив о себе уже после расцвета героической эпопеи, трагедии и комедии, после высших взлетов лирической поэзии, на закате как греческой, так и римской литературы.
ПЕТРОНИЙ И ГРЕЧЕСКИЙ РОМАН. Дошедшие до нас греческие романы относятся уже к I–III вв. н. э.: это «Дафнис и Хлоя» Лонга, «Эфиопика» Гелиодора (рассмотренные в нашей книге «История античной литературы. Древняя Греция»), а также «Херей и Каллироя» Харитона. Хотя греческий роман аккумулировал элементы и сюжеты рассказа, эротической эллинистической элегии, некоторых этнографических описаний, он не сделался их механическим сплавом, а сложился как новый жанр. В упомянутых романах отчетливо выделялись две темы: любовная и авантюрно-приключенческая. В итоге, в Греции получил развитие роман в его любовно-авантюрной разновидности.
В Риме роман представлен двумя значительными художественными памятниками, также созданными в пору его начавшегося литературного заката: это «Сатирикон» Петрония и «Золотой осел» Апулея.
В этих романах присутствует авантюрное начало; но одновременно они более прочно укоренены в реально-бытовой действительности, не чужды натуралистическим подробностям. Их правомерно характеризовать как авантюрно-бытовые романы. Велик в них удельный вес любовной тематики, представленной в эротическом преломлении.
«Сатирикон» Петрония, как и «Золотой осел» Апулея, о котором пойдет речь ниже, – произведение оригинальное. И, безусловно, новаторское.
СТРУКТУРА И ТЕМАТИКА. Содержание романа Петрония определяется приключениями трех бродяг, люмпенов, которые странствуют по городам Италии и при этом попадают в бесконечные передряги, сталкиваются с множеством разных лиц. Это главная сюжетная линия, на которую «нанизываются» побочные колоритные эпизоды и сцены. Перед нами – произведение, не имевшее аналогов в античности. Бросается в глаза его стилевая многослойность, пестрота: перед нами приключения и бытовые зарисовки, пародия и тонкая ирония, сатира и аллегория, калейдоскопичность следующих один за другим эпизодов, высокая патетика и вульгарное просторечие. Добавим к этому «интегрированные» в текст обильные стихотворные пассажи, а также вставные новеллы.
По композиции и стилю роман близок к т. н. «менипповой сатире»: она получила название от имени Меннипа (III в. до н. э.), древнегреческого философа, стоика, раба по рождению, создателя особой повествовательной манеры: прозаический текст прослаивается стихами, а серьезное содержание оживлено иронией, насмешкой и фантастикой. Испытав влияние «менипповой сатиры», Петроний также использует приемы греческого любовно-авантюрного романа, которые, однако, преломляются в пародийном ключе. Существенная примета Петрония – натуралистические подробности, особенно при описании «дна» общества, равно как и откровенность любовно-эротических эпизодов.
Изучая древнегреческую лирику таких поэтов, как Архилох, Анакреонт, Сапфо, мы с грустью убеждались, что от их наследия сохранились лишь отдельные фрагменты. Но и по этим «осколкам» мы можем судить, сколь архитектурно совершенно было целое. Нечто подобное произошло и с Петронием. От романа сохранились лишь 15-я, 16-я и, возможно, часть 14-й главы. В целом роман, по-видимому, состоял из 20 глав. О содержании некоторых утраченных глав можно судить по намекам. Однако и то, что до нас дошло, позволяет реконструировать в общем замысел писателя и композицию произведения, оценить типологию человеческих характеров. Позднее комментаторы пытались восстановить отдельные пропущенные, несохранившиеся фразы, пассажи.
Повествование ведется от лица одного из бродяг – Энколпия.
Время действия романа – по-видимому, эпоха Нерона, I в. н. э. Перед нами – жизнь римской провинции Кампанья. Действующие лица образуют пестрый социальный фон: это выходцы из разных слоев, вольноотпущенники, рабы, бездомные бродяги, богачи, странствующие философы и риторы, служители культов, купцы и т. д. В романе отразились существенные приметы времени: деградация патрицианских семей; обогащение малообразованных выскочек из бывших рабов; падение нравственности; расцвет примитивных суеверий; пугающий контраст богатства и нищеты; падение уровня образования; распространение вульгарной псевдокультуры; униженное положение людей литературы и искусства.
Роман «перенасыщен» событиями. В калейдоскопических приключениях героев прослеживается закономерность: оказавшись в какой-либо скверной ситуации, они чудесным образом из нее выпутываются.
3. Сюжет и главные эпизоды
НАЧАЛЬНЫЕ ЭПИЗОДЫ. В сохранившемся тексте «Сатирикона» можно условно вычленить три части. Первая связана с событиями до появления героев на пиру у Тримальхиона. Перед нами три главных персонажа: молодые люди Энколпий и Аскилт, а также красивый юноша Гитон, в любви к которому соперничают первые два. Красота Гитона вызывает домогательства как мужчин (что было в порядке вещей в Риме в то время), так и женщин. Все трое кочуют по городам Италии, живут за чужой счет, жульничают, не гнушаются мелкими кражами. Об Энколпии, герое-рассказчике, сообщается, что он чудом избежал правосудия, убил человека и осквернил храм; не лучше его и Аскилт, «погрязший во всяческом сладострастии».
Открывается роман эпизодом в риторической школе, где Энколпий пространно рассуждает о плохом обучении, об упадке красноречия, которое сводится к жонглированию пустыми фразами. Затем разыгрывается ссора между Энколпием и Аскилтом: оба ревнуют друг друга к Гитону. Уже с первых страниц обнаруживается оригинальная манера Петрония: в уста героев вкладываются пространные монологи, иногда комические и анекдотические истории, а также стихи; последние в ряде случаев – пародии на популярные поэтические произведения.
Еще одна сцена, откровенно эротическая, происходит в гостинице, где обитают герои и куда является некая Квартилла, бесстыдная жрица Приапа, бога сладострастия, весьма чтимого римлянами. Оказывается, молодые люди Энколпий и Аскилт содеяли какой-то неблаговидный поступок и подвергаются преследованиям со стороны Приапа, Квартилла же совершает обряд «спасения» молодых людей, некую «искупительную» церемонию, которая выливается в бесстыдную оргию. Одновременно Квартилла организует «свадьбу» своей служанки Паннихис с Гитоном. Эти и подобные им эпизоды – вполне достоверные приметы римского образа жизни.
ПИР ТРИМАЛЬХИОНА. Вторая часть романа, более трети его объема, – это описание пира у Тримальхиона. Перед нами – знаменитый, «хрестоматийный» фрагмент произведения, имеющий самостоятельную ценность. В нем в концентрированном виде запечатлены существенные черты эпохи: бытовые детали, нравы, живые фигуры, среди которых, конечно же, выделяется неподражаемый Тримальхион. Это, безусловно, значительный художественный тип. Во всей римской литературе непросто отыскать образ, сопоставимый с ним по выразительности, живости и социальной значимости.
Он – разбогатевший вольноотпущенник. Одна из характерных фигур римского общества эпохи империи.
Разнообразны приемы создания этого образа: мы слышим реплики и отзывы о Тримальхионе его знакомых и приятелей; обрисована его выразительная внешность и манеры; наконец, он самообнажается на пиру в откровенных монологах и репликах. Вот внешний вид Тримальхиона: «Его скобленая голова высовывалась из ярко-красного плаща, а шею он обмотал шарфом с пурпурной оторочкой и свисающей там и сям бахромой. На мизинце левой руки красовалось огромное кольцо; на последнем же суставе безымянного, как мне показалось, настоящее золотое с припаянными к нему железными звездочками. Но, чтобы выставить напоказ и другие драгоценности, он обнажил до самого плеча правую руку, украшенную золотым запястьем, прикрепленным сверкающей бляхой к браслету из слоновой кости». Подобный портрет подчеркивает справедливость его «говорящего» имени: Тримальхион – означает «трижды противный».
ТРИМАЛЬХИОН – ТИПИЧНЫЙ «НОВЫЙ РИМЛЯНИН». Накопивший огромное богатство, герой остался невежественным, вульгарным полузнайкой. И хотя примитивные замашки Тримальхиона выразительно его характеризуют, деньги вольноотпущенника вынуждают его гостей и пресмыкаться перед ним, и подобострастно выслушивать его разглагольствования. В уста одного из пирующих вложены такие слова: «Земли у Тримальхиона – соколу не облететь, денег – тьма тьмущая: здесь в каморке привратника больше серебра валяется, чем у иного за душой есть. А рабов-то сколько! Честное слово, едва ли десятая часть знает хозяина в лицо». Выясняется, что у него натуральное хозяйство, «все дома растет»; лишь немногие продукты он прикупает на стороне.
От самого Тримальхиона, когда-то купленного на невольничьем рынке, мы узнаем о том, какой путь проделал он от раба до богача-ростовщика. Он не считает нужным таить, каким способом приобрел он «любезность» своего хозяина: оказывается, он срстоял в интимной связи с ним и хозяйку «ублаготворял тоже».
Его «первоначальное накопление» состоялось следующим образом. Получив часть имущества хозяина по завещанию, Тримальхион занялся коммерцией. Первая попытка оказалась неудачной: пять кораблей, груженых вином, которое в ту пору было «дороже золота», он отправил в Рим, но всех их «поглотил Нептун». Однако наш герой не пал духом. Вторая торговая экспедиция с «вином, свининой, бобами, благовониями и рабами» принесла удачу. Заработав круглую сумму, он выкупил земли своего патрона. Все, к чему Тримальхион ни касался, «росло как медовый сот». Бросив торговлю, Тримальхион начинает вести дела через других вольноотпущенников. Раньше он жил в «хижине», а теперь в «храме». О себе отзывается так: «был лягушкой, стал царем». Под стать Тримальхиону его жена Фортуната – злобная и алчная, бывшая уличная флейтистка, которая «ковшами деньги считает».
Социально-психологический анализ Петрония точен. Возвышение героя – типично. Подобным или сходным путем накапливали богатство многие вольноотпущенники в Риме.
Человек малокультурный, Тримальхион самоутверждается, похваляясь своим богатством, изысканными яствами и экзотическими выдумками вроде огромного запеченного вепря, из которого вылетает стая дроздов. Тримальхиону импонирует, что гости, тоже вольноотпущенники, аплодируют его выходкам.
Как и принято в Риме того времени, Тримальхиону пристало числиться не только богатым, но и «просвещенным»: у него две библиотеки книг на латинском и греческом языках, музыканты и исполнители гомеровских поэм. Он постоянно тщится продемонстрировать свою «образованность»: «рыночные прибаутки» перемежает «глубокомысленными» сентенциями на модную тему о бренности бытия. Свою «ученость» он доказывает комическим образом, к месту и не к месту цитируя классиков и безбожно их при этом перевирая. Его щедрость – это тоже «показуха»: упавшее на пол большое серебряное блюдо он велит выбросить вместе с мусором.
По мере возлияний Тримальхион хмелеет, становится все более болтливым, пока не объявляет присутствующим свое завещание и даже фантазирует на тему собственных похорон. Финал пиршества – поход гостей в баню, где развертывается очередная оргия. «Красивая жизнь» нувориша обнажается в своей удивительной пошлости.
В сценах застолья у Тримальхиона рельефно представлена существенная черта стиля Петрония. Это его предельная конкретность, изобилие «материальных» подробностей. Чего стоят одни только «гастрономические» реалии романа, перечисления блюд, которые буквально обрушиваются на гостей: здесь и старинные вина, и павлиньи яйца, жареные дрозды, начиненные изюмом и орехами, поросята из пирожного теста, улитки, птица, рыба и многое другое.
ФИНАЛЬНАЯ ЧАСТЬ РОМАНА. Новый виток приключений героев романа имеет своей пружиной все того же юношу Гитона, служащего «яблоком раздора». Он уходит от своего «братца» с Аскилтом, а когда же через некоторое время Гитон возвращается, Аскилт выпадает из повествования.
В заключительной части романа усиливается эротический элемент. В события включается новый колоритный персонаж, старик Эвмолп, нищий поэт и декламатор, также испытывающий вожделение к Гитону. Чудаковатый Эвмопл без устали философствует и декламирует свои вирши, нередко вызывая насмешки окружающих. Правда, Эвмоплу Петроний «доверяет» и немало здравых суждений, касающихся, например, незавидного положения литераторов в императорском Риме. «Любовь к творчеству никого еще не обогатила, – сетует Эвмопл. – Превозносите сколько угодно любителей литературы, – добавляет он, – они все-таки будут казаться богачу дешевле денег». Среди цитируемых Эвмоплом стихов – обширная поэма о падении Трои, объемом более 250 строк. Петроний дает понять, что поэзия, некогда столь ценившаяся в Риме, утрачивает свой высокий статус. Приоритетными становятся иные ценности, не духовные, а материальные.
В пестром калейдоскопе эпизодов один из наиболее красочных – это путешествие Энколпия, Гитона и Эвмолпа на корабле. Выясняется, что на нем плывет также богач, некий Лих, враг героев, и его жена Трифэна. Энколпий и Гитон пытаются укрыться от своих недругов. Спасительной для них оказывается разразившаяся буря: корабль гибнет, Лих поглощен морской стихией, но герои чудесно спасаются и оказываются в греческом городе Кротоне. Там Эвмолп выдает себя за богача, и его начинает преследовать толпа искателей наследства.
В Кротоне развертываются очередные эротические эпизоды. В Энколпия, принявшего имя Полиена, влюбляется красавица Киркея. В финале романа состоятельная дама Филомена, наслышанная о мнимом богатстве Эвмопла, предлагает ему «позаботиться» о ее двух чадах, дочке и сыне, в надежде, что они наследуют «сокровища» старика. Весьма падкий на любовные утехи, Эвмопл не упускает возможности вступить в любовную связь с дочкой. Он составляет завещание, согласно которому его несуществующее богатство достанется тому, кто съест после кончины его тело На этом рукопись обрывается.
ЛЕГЕНДА ОБ ЭФЕССКОЙ ВДОВЕ. В заключительной части – несколько колоритных «вставных новелл». Среди них популярная в античности притча об Эфесской вдове, рассказанная Эвмолпом. После смерти мужа вдова все время не покидала склепа усопшего, демонстрируя неизбывное горе. Неподалеку от нее на кладбище были распяты на крестах разбойники, чьи тела охранял солдат. Заметив безутешную женщину, страж сначала предложил ей восстановить силы скромным угощеньем, а затем – предаться чувственным наслаждениям. Солдат и вдова проводили ночи в любовных утехах. В это время тело одного из распятых разбойников было кем-то украдено: за подобное пренебрежение службой солдата ожидала казнь. Желая спасти возлюбленного, вдова совершает смелый поступок: извлекает из гроба тело супруга и прибивает на кресте взамен похищенного.
СТИЛЬ И ЯЗЫК ПЕТРОНИЯ. «Сатирикон» – оригинальное новаторское произведение по композиции, языку, стилю. Каждой эпохе соответствует своя языковая стихия. Романист передает и нарочитую патетику Эвмопла, и грубоватое просторечье гостей, рабов и вольноотпущенников на пиру у Тримальхиона: их монологи и реплики пересыпаны пословицами, поговорками, прибаутками. Вот некоторые из речений, которыми «пестрит» языковая стихия романа: «ты мне, я тебе», «рыба посуху не ходит», «большому кораблю большое плаванье» и т. д. В тексте обильно рассеяны намеки, скрытые аллюзии, упоминаются историко-мифологические имена и понятия.
Одним из элементов римского декоративного искусства была мозаика: ею пользовались для создания портретов и групповых сцен. Стилистика Петрония отличается своеобразной «мозаичностью», причудливым сочетанием высокого и низкого, использованием разных лексических ресурсов.
4. Значение Петрония
Автор «Сатирикона» был и остается одним из наиболее читаемых античных авторов благодаря как увлекательности сюжетных перипетий, так и жизненности, «приземленности», бытовой достоверности.
ПЕТРОНИЙ И ЕВРОПЕЙСКИЙ РОМАН. Начиная с эпохи Возрождения его популярность не тускнеет. Действительно, «Сатирикон» как бы «запрограммировал» некоторые художественные тенденции, которые получат воплощение и обогащение в дальнейшем. Прежде всего, «Сатирикон» – это как бы прообраз «романа большой дороги», когда путешествия или скитания героев позволяют автору развернуть широкие социально-бытовые картины жизни. Речь идет о таких романах, как «Дон Кихот» Сервантеса, «Приключения Тома Джонса Найденыша» Филдинга, «Мертвые души» Гоголя, «Приключения Геккельберри Финна» Марка Твена и др. Вместе с тем «Сатирикон» – это также предтеча испанского и европейского «плутовского» романа.
Так назывался роман, в центре которого – похождения авантюриста, плута, пройдохи, «пикаро», обычно выходца из низов, неистощимого в способах добывания средства к существованию. Жизнь такого персонажа – это цепь приключений, взлетов и падений.
Петроний – отдаленный предтеча анонимного автора романа «Ласарильо из Тормесо», Кеведо и Вильегаса («Похождение пройдохи»), Лесажа («Жиль Блаз»), Вольтера («Кандид»).
ОБРАЗ ПЕТРОНИЯ В ЛИТЕРАТУРЕ. Фигура автора «Сатирикона», колоритная и во многом характерная для одной из самых примечательных эпох римской истории, не случайно вызывала пристальный интерес художников слова. Вместе с философом Сенекой и поэтом Луканом он один из героев лирической драмы «Три смерти» Аполлона Майкова (1821–1897), поэта, в творчестве которого античные и особенно римские сюжеты изобильно представлены. Майков показывает поведение своих персонажей, после того как ими получены известия о том, что Нерон обрек их на казнь за причастность к заговору Пизона. Люций (Петроний) в поэме – это, прежде всего, аристократ, эпикуреец, с мужественным достоинством принимающий смерть. И в последний час он привержен своей философии наслаждений. Люций устраивает роскошный пир на загородной вилле, пригласив туда помимо друзей и свою возлюбленную, красавицу Пирру. В заключительном монологе он говорит:
И на коленях девы милой
Я с напряженной жизни силой
В последний раз упьюсь душой
Дыханьем трав и морем спящим,
И солнцем, в волны заходящим,
И Пирры ясной красотой!
Когда ж пресыщусь до избытка,
Она смертельного напитка,
Умильно улыбаясь мне,
Сама не зная, даст в вине,
И я умру, шутя, чуть слышно,
Как истый мудрый сибарит,
Который трапезою пышной
Насытив тонкий аппетит,
Средь ароматов крепко спит.
Еще более глубокую интерпретацию образа этого «арбитра изящества» мы находим в знаменитом романе «Quo Vadis» («Камо грядеши») (1894–1896) польского романиста Генрика Сенкевича (1846–1916), лауреата Нобелевской премии по литературе (1905).
Этот роман по праву считается одним из лучших художественных произведений, посвященных эпохе императорского Рима. Художественно убедительно нарисовал Сенкевич и зловещую фигуру Нерона, и его окружение, среди которых аморальный Ватиний, беспощадный Тигеллин, интриган, глава преторианской гвардии, жена Нерона, коварная красавица Поппея Сабина, у которой «было все, кроме честной души»: все это люди, погрязшие в разврате, оргиях, изощренных наслаждениях. В этот круг людей «вписан» и Петроний, фигура трагическая, человек тонкий, умный, знающий цену нероновским приспешникам, но не способный избрать иной путь. Прибегая к сгущению красок, Сенкевич убеждал в неотвратимой гибели этого мира, что подчеркивается и незабываемой сценой пожара Рима. Символично и описание смерти Петрония, который устраивает роскошный пир, созвав ближайших друзей. Вместе с ним его возлюбленная Эвника. Вот как передает Сенкевич заключительные моменты в жизни писателя, вскрывшего себе вены: «По его знаку певцы затянули другую песнь Анакреонта, и кифары тихо сопровождали пенье, чтобы не заглушать слова. Петроний становился все бледнее и, когда умолкли последние звуки песни, еще раз обратился к своим гостям:
– Друзья, признайтесь, что вместе с нами погибает…
Закончить он не смог – рука последним движением обняла Эвнику, потом голова откинулась на изголовье, и он скончался.
Однако гости, глядя на эти два мраморно-белые тела, подобные дивным статуям, поняли его мысль – да, с ними погибало то единственное, что еще оставалось у их мира: поэзия и красота».
Имя Петрония всплывает в одном из самых знаменитых произведений зарубежной литературы XX века, поэме «Бесплодная земля» (1922) Т. С. Элиота (1887–1965), англо-американского поэта, критика, драматурга, лауреата Нобелевской премии по литературе. В этом символико-аллегорическом произведении воплощен глубоко безнадежный взгляд Элиота на современную цивилизацию как на обреченную, потенциал которой полностью истощен. В качестве эпиграфа к поэме Т. С. Элиот взял фрагмент из «Сатирикона»: «А то еще видал я Кумскую Сивиллу в бутылке. Дети ее спрашивали: «Сивилла, чего ты хочешь?», а она в ответ: «Хочу умереть». Сивилла – мифологическое существо, ясновидящая, которой боги подарили способность пророчества, грозящего, как правило, бедой.
ПУШКИН И ПЕТРОНИЙ. Пушкин, не оставивший без внимания римскую историю, в частности благодаря чтению Тацита, высоко им ценимого, написал в 1835 г. прозаический фрагмент, названный: «Повесть из римской жизни». В этом незавершенном фрагменте, всего 3–4 стр. текста, рукой гениального мастера передан аромат эпохи. Действие происходит в правление Нерона, главное лицо – Петроний, получающий известие от императора, означающее смертный приговор. Пушкин показывает состояние писателя, эпикурейца, философа, готовящегося со спокойствием уйти из жизни. Вот каким видится Петроний герою-повествователю: «Я уважал его обширный ум; я любил его прекрасную душу. В разговорах с ним почерпал я знания света и людей, известных мне по умозрениям божественного Платона, нежели по собственному опыту. Его суждения обыкновенно были быстры и верны. Равнодушие ко всему избавляло его от пристрастия, а искренность в отношении к самому себе делала его проницательным. Жизнь не могла предоставить ему ничего нового; он изведал все наслаждения; чувства его дремали, притуплённые привычкою. Но ум его хранил удивительную свежесть. Он любил игру мыслей, как и гармонию слов. Охотно слушал философические рассуждения и сам охотно писал стихи не хуже Катулла». В этой характеристике, конечно, слышится голос Пушкина.
Глава XVIIФедр
Каков бы ни был плод забав моих,
И добродетель, и порок похвалят их.
1. Биография. Общий характер творчества. 2. Тематика и своеобразие басен
В римской литературе представлены практически те же жанры, что и в греческой. Среди них басня, крупнейшим мастером которой был Федр. Басня – жанр дидактической литературы, поскольку содержит в себе назидательный элемент. В своей же морализаторской части басня также близка к пословицам и сентенциям. В басне, обладающей сатирической заостренностью, свой традиционный набор образов: это животные, растения, а также человеческие фигуры, данные, как правило, схематично, обобщенно. Основоположником античной басни был грек Эзоп, по происхождению раб, личность полулегендарная. В Риме традицию Эзопа продолжил и развил Федр.
1. Биография. Общий характер творчества
СУДЬБА БАСНОПИСЦА. Крупнейший римский баснописец Федр (Phaedrus) разделил участь немалого числа соотечественников, писателей: в его жизнеописании немало лакун. Неизвестны даты его рождения и смерти. Ясно лишь, что он жил в первой половине I в. н. э. при императорах Августе, Тиберии, Калигуле, Клавдии и Нероне. Возможно, что он пережил Нерона. Федр был вольноотпущенником Августа, выходцем из Македонии, фракийцем по национальности. Скудность сведений о Федре объясняется также и тем, что басня считалась в Риме «низким», простонародным жанром, а их создатели не пользовались престижем. Федр – автор пяти книг басен, в которые вошло около 120 произведений этого жанра, а также других сочинений не чисто басенного характера.
Писать Федр начал, видимо, после смерти Августа, уже при Тиберии, но вскоре подвергся опале (а возможно, и преследованиям) со стороны Элия Сеяна. Это был всесильный временщик императора Тиберия, сначала префект, потом командир императорской гвардии, пользовавшийся большим влиянием. Человек низкий и вероломный, он не щадил неугодных ему лиц, исполненный непомерного тщеславия, даже домогался трона принцепса. Но, видимо, где-то утратил чувство меры, стал опасен Тиберию, был обвинен в измене и казнен. Устранение Сеяна, а затем и смерть Тиберия, печально известного своим жестокосердием, облегчили положение Федра. Если его и донимали, то теперь в основном завистники. И все же последующие сборники басен он сопровождал посвящениями неким Евтиху и Филету: очевидно, это были влиятельные лица из вольноотпущенников, на чье покровительство поэт мог надеяться в нелегкую для себя пору.
ЖИЗНЬ РИМА В ЗЕРКАЛЕ БАСЕН. В отдельных баснях Федра «просвечивают» завуалированные намеки на события общественной и политической жизни Рима. Так, например, в басне «Свадьба солнца» говорится о том, как «однажды Солнце взять жену задумало, на что лягушки крик до неба подняли». Что же вызвало такое замешательство у «жителей болотных»?
Оно и в одиночку сушит заводи,
Нас заставляя гибнуть на сухих местах:
Что ж будет, если оно еще детей родит?
Существует мнение, что именно эта басня направлена против всесильного Сеяна. Последний собирался жениться на вдове Друза, приемного сына Августа и младшего брата Тиберия. Этот брак мог еще более усилить и без того тягостное влияние Сеяна, что вызвало тревогу у римлян.
В басне «Флейтист принцепс», входящей в 5-ю книгу, герой – некий флейтист, персона весьма могущественная, который «пленялся вздорной славою», в «надменное впал самомнение», имея завышенное представление о собственных артистических дарованиях. Персонаж этот вызывал очевидные ассоциации с императором Нероном, который был увлечен сценическими выступлениями, возомнил себя непревзойденным музыкантом, певцом, артистом, а потому требовал всеобщего восхищения. Поскольку император, конечно же, не потерпел бы насмешек, эта басня могла быть написана либо до вступления Нерона на престол, когда он был совсем юн, либо уже после его бесславного конца.
ЭСТЕТИКА ФЕДРА. Эзоп писал свои басни прозой, Федр – стихами, начинал же он с переработок «Эзоповых басен» (Fabulae Aesopiae). Всего им заимствовано у Эзопа примерно до одной трети всех сюжетов. Об этом он прямо писал в Прологе к 1-й книге басен:
Эзоп для басен подобрал предмет, а я
Отполировал стихами шестистопными.
Двойная в книжке польза: возбуждает смех
И учит жить разумными советами.
А если упрекнут меня за то, что здесь
Не только звери, а и деревья речь ведут,
Пусть вспомнят: это все смешной лишь вымысел.
У Федра имя Эзопа не только постоянно встречается, но и вынесено в заголовки басен: «Эзоп и мужик», «Ответ Эзопа болтуну», «Эзоп и сочинитель» и другие.
Дебютировав переделками Эзопа, Федр в дальнейшем выходит на самостоятельный путь, придумывает собственные сюжеты. Но путь к успеху – не прост. В прологе к 3-й книге Федр признается, что с «трудом находит себе признание»:
Как угодить читателю, которому
Лишь умножение богатства по сердцу,
Кому корысть милей труда ученого?
Уклоняясь от возможных упреков, от неодобрительных оценок его творчества, от раздражения тех, кто обнаруживает себя в зеркале его басен, Федр утверждает: его цель «не клеймить того иль этого», а «самую жизнь и нрав людей показывать». Прологи к пяти книгам – это обычно изложение взглядов Федра на литературу, а также автобиографические детали и намеки.
Федр декларирует в качестве важного эстетического основания басен лаконизм, немногословие. Он просит читателя принять его труд доброжелательно. Обещает «отблагодарить его краткостью». Просит именно это качество «оценить наградою», ибо оно даже важнее, чем талант.
Искусству противопоказана однотонность. И Федр, желая сохранить «дух Эзопов», заботится о читателе, надеется «слух порадовать речей разнообразьем». В пяти его книгах не только басни в «чистом виде», но легенды и исторические эпизоды, анекдоты.
2. Тематика и своеобразие басен
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ МОТИВЫ. Как демократический «низовой» жанр басня отзывалась на народные чаяния. Выражала она и настроения недовольства. Конечно, диссидентский дух в эпоху империи был небезопасен. Басня отчасти предоставляла подобную возможность благодаря намекам, иносказанию, аллегории. Тематика Федра разнообразна. Заметную роль играют социально-политические мотивы. Такова его знаменитая басня «Волк и ягненок» (Lupus et agnus), в которой в широком плане идет речь о произволе власть имущих, о праве грубой силы, что и выражено в заключительной сентенции:
О людях говорится здесь, которые
Гнетут невинность, выдумавши поводы.
В другой басне «Корова, коза, овца и лев» (Vacca et capeila, ovis et leo) – прозрачный намек на верховную власть. Жизнь учит, что «союз» с сильным не сулит для слабого ничего доброго: когда коза, корова и несчастная овца во время совместной охоты со львом изловили тучного оленя, то дележ добычи прошел под знаком диктата сильнейшего. Олень был разделен на четыре части. Царь зверей так «рассчитался» со своими сотоварищами: первую часть он взял за то, что «зовется львом»; вторую – за то, что был «союзником» зверей; третью – по «праву самого сильного». Для обладания четвертой частью аргументов уже не нашлось. Лев просто объявил:
И горе тому, кто к четвертой части притронется.
Социальная несправедливость – тема басни «Коршун и голубки». Голубки желали уберечься от лютого коршуна, который пообещал им защиту, если они поставят его царем. Но он, вступив на царство, стал их «бить и есть». Басня – предостережение тем, кто простодушно верит в посулы власти, неизменно тиранической и несправедливой. Актуальна и мораль басни «Осел и старик пастух» (Asinus ad senem pastorem). «Трусливый старик», услышав приближение вражеского войска, зовет осла бежать, чтобы не попасть в плен. Но осел ему не внемлет: ведь новая власть не станет тяжелее прежней. Мораль басни не «привязана» лишь к римской действительности.
При перемене власти государственной
Бедняк меняет имя лишь хозяина.
Иронией пронизана и близкая по проблематике басня «Лягушки, просящие царя». Неразумно просить у богов нового властителя, который может оказаться еще хуже нынешнего…
Безусловно, Федру близки чувства людей малоимущих! Поэтому в его баснях подозрительное отношение к богатству, особенно к неправедно нажитому. Оказавшись на небе, Геркулес, воздавая всем богам знаки уважения, отворачивается от Плутоса, бога богатства. Свой поступок богатырь объясняет так:
Мне ненавистен тот, кто друг дурным.
И развращает всех, пленяя выгодой.
В басне «Лиса и дракон» лиса, прорывающая нору, добирается до логова дракона, который денно и нощно стережет клад, спрятанный в земных недрах. Жизнь этого скупца незавидна, ничто его не радует, «ни звуки лирные», «ни благозвучье флейт». Он даже готов экономить на собственных похоронах.
Федр не устает напоминать: в обществе, разделенном на хозяев и рабов, царит несправедливость; добродетель не ценится, найденное в навозе жемчужное зерно оказывается ненужным («Петух и жемчужина»); процветают низкие люди («Об успехе негодяев»); тунеядцы ценятся выше тружеников («Пчелы и трутни перед судом осы»); невинные могут пострадать из-за «разборок» между хозяевами жизни («Лягушки в страхе перед дракою быков»); невежды эксплуатируют людскую доверчивость («Сапожник врач»).
ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ПОРОКИ. Темы многих басен – пороки и изъяны, имеющие общечеловеческий характер. Изобличая их, Федр демонстрирует наблюдательность, психологическое чутье. Широко известен сюжет басни «Лиса и ворон» (Vulpes et corvus), восходящий к Эзопу. Объект насмешки – глупый ворон, поддавшийся на коварную лесть. Басня – пример такой композиции, когда мораль высказана уже во вступительных строках:
Кто любит слышать похвалы коварных уст,
Позорно тот наказанный, раскается.
В заключительных строках поэт возвращается к этой мысли, он ее уточняет и развивает:
Отсюда видно, что всего важнее ум,
Сама добродетель уступает хитрости.
Тема басни «Волк и журавль» – человеческая неблагодарность. Журавль, извлекший кость из горла волка, напрасно надеялся если не на награду, то хотя бы на доброе слово. Но волк напомнил ему, что журавлю надо радоваться тому, что он целым унес ноги. Вновь мораль басни вынесена в ее «зачин»:
Кто ждет от негодяя благодарности,
Грешит вдвойне.
Для Федра, писателя демократического склада, неизменно актуально противопоставление честного труда и позорной праздности (басня «Муравей и муха»). В споре муха похваляется тем, что кормится объедками на трапезах богачей, в то время как муравей не знает отдыха. Но если у муравья – постоянные припасы, то муха – «в нужде беспомощна». О превосходстве труда над паразитическим существованием напоминает мораль басни:
Такая басня учит видеть разницу
Меж тем, кто блещет ложными достоинствами,
И тем, чье украшенье – в добродетели.
Пагубно и подражание богачам и власть имущим (басня «Лопнувшая лягушка и бык» (Rana rupta et bos)). Читателю предлагается вывод: «Бессильный гибнет, подражая сильному». Поэт поучает читателя не обманываться видимостью вещей, а смотреть в их сущность (басня «Олень у источника»). Глядя в воду источника, олень восторгался красотой своих рогов; и сетовал на то, что его ноги слишком тонки. Когда же ему пришлось спасаться от охотников, именно быстрые ноги унесли его от врагов; зато, оказавшись в чаще леса, он запутался в густых ветвях рогами и оказался добычей охотничьих собак…
ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ОСОБЕННОСТИ БАСЕН. В своих описаниях, сюжетосложении Федр немногословен. Главное для него не художественность, наглядность, а четко высказанная мысль, которая даже может «потеснить» повествовательную часть. При этом мораль могут высказывать не только автор, но и исторические персонажи: поэт Симонид («Симонид»); философ Сократ («Сократ к друзьям»), баснописец Эзоп («О шутке и серьезности», «Ответ Эзопа болтуну»). Однако наличие в басне дидактического элемента необязательно; она может быть чисто развлекательной, обыгрывать остроумное выражение, анекдотический случай («Орел, насмехающийся над вепрем»; «Эзоп и хозяйка»). Иногда басни «перерастают» в сказки («Меркурий и две женщины»); в легенды («Симонид, спасенный богами»); в анекдоты («Царь Деметрий и поэт Менандр»; «Шут и мужик»). Стиль Федра – суховатый, не лишенный схематизма; в нем редки украшения, удачные метафоры, баснописец не дает воли эмоциям. Зато он чуток к социальным явлениям, живо улавливая проявления несправедливости к слабым, порочности и двуличия.
Среди знаменитых сентенций Федра назовем такие: «Привычно звание друга, но верность редка»; «Теряет свое, кто жаждет чужого»; «Слава воздается не за знатность рода, а по заслугам».
ФЕДР В ВЕКАХ. Федр не был по достоинству оценен современниками. Философ Сенека и оратор Квинтилиан не удостоили его даже упоминанием. Сенека вообще полагал басню жанром, «не востребованным римским дарованием». Однако, когда в XVI в. была найдена рукопись Федра, на него обратили внимание писатели Возрождения. Некоторые сюжеты Федра использовал знаменитый французский баснописец Лафонтен (1621–1695). При этом его истории наполнялись новым социальным смыслом. Так, классическая басня «Волк и Ягненок» воспринималась в контексте французской действительности как безусловное указание на феодальное беззаконие.
Опыт Федра был использован мастерами русской басни, начиная с Сумарокова, Хемницера, Дмитриева, Измайлова. Крылов осваивал восходящие к Федру сюжеты в баснях «Волк и Ягненок», «Ворона и Лисица», «Лягушка и Вол», «Петух и жемчужное зерно», которые получили у него неповторимо-самобытное национальное выражение. Это проявилось, в частности, в искусстве и яркости деталей и сочности народного языка.
Федр – важнейшая веха в истории басенного жанра. Подводя итог своим творческим исканиям, он имел право сказать:
Каков бы ни был этот плод забав моих,
И добродетель и порок похвалят их.
Глава XVIIIМарциал
Любит стихи мои Рим, напевает повсюду и хвалит.
Носит с собою меня каждый и держит в руках.
1. Биография. 2. Эпиграммы: тематика и художественное своеобразие
Так без ложной скромности писал о себе Марциал, классик эпиграммы – стихотворного жанра, отличительные черты которого лаконизм, наблюдательность и чувство юмора. Это и определило завидную популярность Марциала – мастера стихотворной миниатюры. Его эпиграммы – а он написал их до полутора тысяч – не только эстетически закончены, ироничны, остроумны. Они также ценны в познавательном отношении: по ним можно судить об образе жизни, быте, морали и нраве римлян. Отзываясь на кончину Марциала, знаменитый историк Плиний Младший писал, что тот был «человек талантливый, острый и едкий; в его стихах было много соли и желчи, но немало и чистосердечия».
1. Биография
Как и некоторые поздние римские мастера слова, Марциал (Marcus Valerius Martialis) был провинциалом, выходцем из Испании. Он родился около 40 г. н. э. в городе Бильбиле, где приобрел грамматическое и риторическое образование. Затем отправился в Рим. Там он поначалу пользовался опекой своих маститых земляков – философа Сенеки и его племянника поэта Лукана. Но их дружеское участие оказалось недолгим: вскоре обоих обвинили в заговоре против Нерона и вынудили добровольно уйти из жизни. Для Марциала настали нелегкие времена. Ему приходилось выполнять достаточно унизительные клиентские обязанности, осаждать пороги богачей в поисках покровительства и помощи. Эта пора его жизни найдет отзвук в его эпиграммах.
Фортуна явила к нему благосклонность при императоре Гите, отличавшемся по сравнению со своими предшественниками, такими кровожадными, как Нерон, умеренной политикой. Тита сменил Домициан, фигура мрачная. Историк Плиний Младший так описывал его: «Домициан был устрашающего вида: высокомерие на челе, гнев во взоре, женоподобная слабость в теле, в лице бесстыдство, прикрытое густым румянцем». Но оба императора покровительствовали Марциалу. Августейшую милость поэту приходилось отрабатывать. Он обращался к Домициану со стихами, исполненными непомерной верноподданнической лести. Но таковы были «правила игры», и не одному Марциалу выпадало в подобных обстоятельствах итти на компромисс, лукавить.
В Риме он сближается с видными писателями, ритором Квинтилианом, сатириком Ювеналом, писателем и ученым-эрудитом Плинием Старшим (23/24–79 г. н. э.). Сравнительно поздно, в 80 г., Марциал дебютирует первой книгой эпиграмм под названием «Книга зрелищ». За это император Траян пожаловал ему т. н. «право трех детей». Это была особая привилегия для римлян, у которых было три и более ребенка. Таким образом власть надеялась поощрять рождаемость. Марциал же был холостяком. Император Домициан даровал поэту звание всадника, что означало принадлежность к одному из аристократических сословий. Домициан устраивал денежные раздачи, развернул строительство, а главное, не скупился на роскошные зрелища, грубые и кровавые. После убийства Домициана династия Флавиев прекратила существование. Марциал писал:
Флавиев род, как тебя обесчестил твой третий наследник!
Из-за него не бывать лучше б и первым двоим.
В Риме можно было говорить правду лишь о почивших властителях.
Поэт никогда не был богат, но жил в относительном достатке и даже владел маленьким поместьем. В 80–90-е гг. он стал почти ежегодно издавать книги и эпиграммы, его популярность росла. Со смертью Домициана Марциал лишается высокого покровителя. В 98 г. поэт покидает Рим, где прожил 34 года, и, видимо, не без сожаления возвращается на родину, в город Бильбиль, где публикует последнюю книгу эпиграмм. В провинциальной глуши тоскует по столичному обществу. Правда, у него появляется благодетельница, состоятельная испанка Марцелла, которая подарила ему целое поместье. Но поэтическое вдохновение покидает Марциала. Он умер в 104 г.
2. Эпиграммы: тематика и художественное своеобразие
ЭПИГРАММА КАК ЖАНР. Эпиграмма как жанр имеет длительную историю. Впервые мы рассматривали эпиграмму в главе о греческой лирике VII–VI вв. до н. э. Эпиграммой называлось короткое стихотворение, посвященное какому-либо лицу или событию. Иногда эпиграммы выбивались на надгробиях, были воспроизведены на каких-либо предметах, например, сосудах. В дальнейшем эпиграмма отделилась от материала, с которым была связана, стала самостоятельным жанром. Основоположником эпиграммы считается Симонид Кеосский, автор эпитафий в честь героев, павших в греко-персидских войнах. Большое распространение получила эпиграмма в эпоху эллинизма. Сложились и разнообразные жанровые разновидности эпиграммы: эпитафии; посвящения; эпиграммы любовные, эротические, застольные, сатирические. Из Греции традиция эпиграммы перешла в римскую литературу, этот жанр начал осваивать Катулл. Но самым прославленным эпиграмматистом был Марциал: латинский язык по самой своей природе, способности к афористической емкости соответствовал духу этого жанра.
НАСЛЕДИЕ ПОЭТА. Марциал – классик эпиграммы. Его эпиграммы, содержание которых разнообразно, образуют 11 книг, где представлены эпиграммы, различные по объему, начиная с двустишия, но, как правило, не более десяти-двенадцати строк. Обычный размер – элегический дистих, иногда триметр, «хромой» ямб. Для Марциала была противопоказана велеречивая тяжеловесная поэзия; жанры, связанные с мифологическими образами и сюжетами, кажутся ему «словесным пузырем». Его мелкие эпиграммы питались жизнью, вырастали из личных наблюдений поэта над реалиями повседневности: «Муза не вздута моя, будто в трагедиях плащ». Подобно комедии, миму, сатире, эпиграмма оказывается «жизненным» жанром. Ей присущи афористичность, остроумие, то, что современники называли «солью» и «желчью». И одновременно она чужда глубокомыслия, высокопарности, патетики. Стихия Марциала – ирония, насмешка, юмор. Кажется, ни одна сфера жизни не ускользает от проницательного взгляда эпиграмматиста. Присутствует в его эпиграммах и более чем откровенная эротика.
Есть у Марциала эпиграммы, в которых он говорит о себе, своей миссии и призвании.
Вот он тот, кого ищешь и читаешь —
Марциал по всему известный свету.
Книжками эпиграмм с их острословием
Он живет, и не умерли в нем чувства.
Ему были чужды стихи, лишенные «соли» и «желчи». Свое кредо он определил в таком афоризме: «Коль уксуса нет, и пища сама неприятна».
РИМ В ЭПИГРАММАХ. Тематика Марциала разнообразна. Это картинки или зарисовки из жизни столицы; характеристики отдельных лиц; размышления; поэтические декларации; лесть в адрес влиятельных патронов и покровителей; сценки из семейной и частной жизни; описания различных архитектурных памятников и предметов.
Один из сборников называется «Книга зрелищ» (Spectaculorum liber). Это ранние эпиграммы, относящиеся ко времени Домициана. Они рисуют, в частности, кровавые сцены на аренах цирков с участием диких животных – излюбленные увеселение толпы. В эпиграммах Марциала запечатлена и участь бедняков в Риме, вынужденных выполнять унизительные клиентские обязанности, приветствовать патрона лицемерными рукоплесканиями, тесниться у его дверей, уповая на возможные подачки или просто на бесплатные угощения.
Не обольщайся, что громко кричат тебе римляне: «браво»!
Вовсе, Помнопий, не ты – красноречив твой обед.
В эпиграммах перед нами – пестрые колоритные типажи: скряги; модные щеголи; прожигатели жизни; искатели богатых невест; богач, пользующийся унитазом из золота; денежный мешок, о смерти которого многие тайно мечтают и др. Непременная мишень сатирических стрел Марциала – врачи-шарлатаны, способные лишь ускорить кончину своих пациентов. Об одном из таких эскулапов следующая эпиграмма:
Врач был недавно Диавл, а нынче могильщиком стал он.
То, что могильщики делают, делал и врач.
13-я и 14-я книги называются соответственно «Подарки» (Xenia) и «Гостинцы» (Apophoreta). Первая – это двустишия, характеризующие изысканные кушанья и вина, подаваемые на обеденный стол богача. Сами названия этих миниатюр могут составить богатейшее меню: «рябина», «финики», «копченый сыр», «луканские колбасы», «корзиночки маслин», «винноягодник», «шампиньоны», «смоляное вино», «фазаны», «цесарки» и т. д., всего около 130 наименований, говорящих о гастрономических пристрастиях римской знати. «Гостинцы» – это более двухсот двустиший, относящихся к различным предметам, которыми богач обычно одаривал гостей после изобильной трапезы. Здесь и одежда, и украшения, и изделия из камня и кости, вазы и статуэтки и многое другое. Среди подарков – пергаментные свитки произведений наиболее почитаемых в Риме авторов: Гомер, Вергилий, Цицерон, Тит Ливий, Тибулл, Лукан, Катулл. Подобные поэтические «каталоги» – примечательная характеристика литературных вкусов римлян в эпоху Марциала.
ЛЮБОВНО-ЭРОТИЧЕСКАЯ ТЕМА. Эпиграммы Марциала – также и откровенное зеркало нравов его времени. Некоторые из них носят эротический характер.
Как отмечалось, еще Август безуспешно пытался в законодательном порядке укрепить нравственные устои. При Домициане были восстановлены законы Августа, карающие за прелюбодеяние и сводничество. Однако почти никто по ним не был осужден. Процессы обычно завершались приговором, если к ним присовокуплялись обвинения в оскорблении императора.
В одной из эпиграмм упоминался некий муж, который приставил к жене охрану, оберегавшую ее нравственность. После этого у жены, прежде не вызывавшей ни у кого интереса, неожиданно обнаружились ухажеры, готовые за ней приволокнуться. Вообще же, измену жены непросто было установить, ибо в суд следовало обратиться мужу, который был зачастую не только равнодушен к своей половине, но и сам не безгрешен. А подобный феномен был в Риме редкостью. Типична другая ситуация:
К девкам, Алавда, ты льнешь, по словам супруги, она же
Только к носильщикам льнет. Оба вы с ней хороши.
Изменяя друг другу, супруги устанавливают своеобразный «паритет». Нередко жены прибегали к интимным услугам вольноотпущенников, домоправителей, а также личных врачей, тех, кто умеет держать язык за зубами. Опасной стороной законодательства было то, что рабы получили право свидетельствовать против своих хозяев, поскольку находились в курсе их личной жизни. Поэтому полезно было иметь надежного кучера. В одной из эпиграмм сообщалось о проданном за немалую сумму погонщике мулов, который обладал неоценимым достоинством: он был глух, т. е. не мог прослушивать разговоры своих хозяев. Герой другой эпиграммы радуется, что в своем шарабане он может обходиться без кучера и «говорить о чем угодно».
Не забывал Марциал уколоть и «добродетельных» римских матрон. Как уже говорилось, у столичной знати было модно выезжать на популярный курорт Байя на берегу Неаполитанского залива на купание и лечение водами. На самом же деле, там не столько лечились, сколько развлекались, предавались бесконечным любовным интрижкам, о которых потом судачили в Риме. Дамы, по меткому выражению Марциала, уезжали в Байи верными Пенелопами, а возвращались Еленами (последнюю еще Гомер называл «многомужней»).
В жизни римских модниц (как, впрочем, и изнеженных щеголей) туалет, костюмы играли огромную роль. Имелись бесчисленные виды духов, мазей, снадобий, благовоний. Популярны у представителей обоих полов были парики, фальшивые волосы, средства для окраски волос и многое другое. В эпиграммах Марциала охотно обыгрывается эта тема, и поэт иронизирует по адресу тех, кто, прибегая к бесконечным ухищрениям, пытается утаить свои недостатки. «У Таис черные зубы, – посмеивается Марциал, – у Лекании белые. А почему? Потому что у первой собственные зубы, а у второй покупные». В другой эпиграмме мы читаем:
Зубы и кудри, бесстыдница, ты покупаешь,
Но у кого же глаза, Лелия, купишь себе.
А вот еще одна злая эпиграмма:
Коль числом бы волос года считали,
То Лигейя была б всего трехлетней.
Как и у многих римских поэтов, героини марциаловских эпиграмм – гетеры, алчные и привлекательные, неверные и пленительные. Взаимоотношения с ними во многом определяют колорит римской жизни, особенно «золотой» молодежи. Бесконечные и весьма фривольные ситуации возникают у супругов и любовников, что позволяет Марциалу оттачивать свое остроумие. Вот перед нами обманутый муж.
Как же так получилось, говоришь ты,
Что отцом стал Филин, с женой не спавши?
Гадитана спроси, Авид, который
Ничего не писал, а стал поэтом.
А вот ироничная зарисовка двух незадачливых любовников:
Диндим-кастрат и старик совместно возятся с Эглой,
Но остается лежать праздной на ложе она.
Силы у этого нет, а тот по годам бесполезен.
Налет эротики, рискованные подробности в стихах Марциала – сознательный прием, вызванный намерением привлечь внимание читателя. В этом плане Марциал как бы предвосхитил тех современных писателей, да и кинематографистов, которые вносят в свои произведения обязательную долю секса. Но Марциал отклонял упреки в «непристойности». «Страница у нас непристойна, – говорил он, – а жизнь чиста».
ПРОТИВ БЕЗДАРНЫХ ПОЭТОВ И ПЛАГИАТОРОВ. Эпиграммы Марциала – свидетельства, по которым можно судить о некоторых сторонах художественной жизни Рима. Всеобщее увлечение поэзией стимулировало появление в столице немалого числа графоманов и рифмоплетов, жадно ищущих признания.
Нередко богачи, покровительствовавшие поэтам, не довольствовались стихотворной лестью в свой адрес. Им не терпелось самим испытать силы на поэтическом поприте; Марциалу же приходилось «рецензировать» их, как правило, низкопробные вирши. Настоящим бедствием стало распространение целого сонма неутомимых плагиаторов, которые подхватывали на лету распространявшиеся по городу эпиграммы Марциала, слегка их переиначивали и выдавали за свои. Марциал так на это отзывался:
Мне говорят, будто ты, Фидентин, мои сочиненья
Всем декларируешь так, точно их сам написал.
Коль за мои признаешь, стихи тебе даром отдам я.
Коль за свои – покупай: право получишь за них.
Бездарности вызывали у Марциала горькую усмешку:
Ты не читал ничего, а хочешь казаться поэтом.
Будь чем угодно, Мамарк, – только стихов не читай.
МАСТЕРСТВО МАРЦИАЛА И ЕГО ЗНАЧЕНИЕ. Эпиграммы Марциала получили мировое признание. В них ярко проявились наблюдательность поэта, его остроумие и ирония, счастливая «римская» способность выразить мысль с безупречным лаконизмом. Сентенции, которые «пропитывают» его эпиграммы, афористичны, близки к пословицам: «Не бойся последнего дня, но призывать не спеши»; «Тот, кто живет повсюду, нигде не живет»; «Слава, приходящая к тому, кто стал уже прахом, запоздалая слава»; «Книга, чтоб вечною стать, быть вдохновенной должна»; «Тот скорбит искренне, кто скорбит без свидетеля»; «Жизнь не в том, чтобы жить, а в том, чтобы быть здоровым».
Жанр эпиграммы получил широкое бытование в западноевропейской поэзии, особенно в эпоху Возрождения и классицизма. Боккаччо опубликовал найденную им рукопись эпиграмм Марциала. Выдающийся немецкий просветитель, драматург, теоретик искусства и критик Г. Э. Лессинг в своей работе об эпиграмме опирался на опыт Марциала. Любили римского поэта Гёте и Шиллер. В России его поклонником был А. С. Пушкин. «Кипящий Марциал, дурачеств римских бич», – так отозвался о нем поэт П. А. Вяземский.
Глава XIXЮвенал
Не нужно мне гремящей лиры,
Вручи мне Ювеналов бич.
1. Биография. Общий характер творчества. 2. Первый период: обличительные сатиры. 3. Второй период: сатиры философско-морализаторские. 4. Стиль Ювенала. 5. Ювенал в веках
Крылатое пушкинское выражение «ювеналов бич» с афористической силой выражает природу римского поэта. Он – обличитель, нетерпимый к порокам. Ювенал – первый римский писатель, к которому применимо понятие сатирика в «чистом виде».
1. Биография. Общий характер творчества
СУДЬБА САТИРИКА. Жизнеописание Децима Юния Ювенала (Decimus Junius Juvenalis), как и некоторых других римских литераторов, пестрит «белыми пятнами». Поэт родился в 50–60-е годы, по-видимому, при императоре Нероне, а умер после 127 г. н. э. Детство Ювенала прошло в небольшом городке Аквина, где его семья владела скромным земельным наделом. Затем Ювенал переехал в Рим; там он, как и многие литераторы, учился в риторической школе, получил неплохую подготовку, но на первых порах прозябал, прирабатывая выступлениями, декламацией стихов, а также оказывая мелкие юридические, адвокатские услуги малосостоятельному люду. По признанию Ювенала, он «почти до половины своей жизни» отдавал дань декламации ради денег. В молодые годы ему пришлось соприкоснуться с нуждой, с исполнением унизительных клиентских обязанностей. Удел бедняка был ему знаком не понаслышке. Зато он обогатился ценным жизненным опытом, запасом наблюдений, которые позднее питали его сатиру.
Ювенал, младший современник Федра и Марциала, дебютировал как автор сатир сравнительно поздно, после 96 г.: ему тогда было, видимо, около сорока лет, возраст, когда иные большие поэты уже прошли пик творчества. Возможно, что эти произведения Ювенал написал много раньше, но осмелился обнародовать после смерти императора Домициана, известного свирепым нравом и нетерпимостью к любым критическим суждениям. Император же Траян, сменивший убитого Домициана и правивший с 98 по 117 гг., отличался большей терпимостью и взвешенной политикой. Ювенал продолжал работать как сатирик и при императоре Адриане (117–138). Существует версия, правда, не подтвержденная, что в конце жизни Ювенал испытал на себе высочайший гнев и подвергся ссылке то ли в Египет, то ли в Британию. В это время ему было около 80 лет. После 127 г. его следы теряются: видимо, вскоре он умер.
Всего Ювенал написал 16 сатир (satirae) объемом от 150 до 300–500 стихов каждая. Они составляют пять книг. При этом с очевидной отчетливостью сатиры распадаются на две главные группы, соответствующие двум этапам его творчества. К первому относится 10 сатир, обличительных, направленных против общественных пороков. На втором этапе, совпадающем с правлением Адриана, обличительный пафос ослабевает: в этих сатирах, с 11-й по 16-ю, преобладает не осуждающее, а философско-морализаторское начало.
ЮВЕНАЛ И РИМСКАЯ САТИРА. В римской литературе, как уже подчеркивалось, было отчетливо выражено сатирическое критическое начало. Оратор и ритор Квинтилиан утверждал: «Сатира – целиком наша». Конечно, неправомерно отрицать влияние греческой литературы, давшей миру Аристофана и Лукиана. Но уже в римском фольклоре решительно сказалось смеховое начало, например, в фесценнинах, шуточных песнях во время земледельческих праздников; в триумфальных песнях, распеваемых воинами, в порядке вещей были насмешки и колкости по адресу победоносного полководца. Римская стихотворная сатира (в ней использовался гекзаметр) была специфически национальным явлением, не имевшим аналога у греков. Само слово «сатира» (satura) означало «смесь», что предполагало тематическую, стилевую многослойность подобного жанра: это могла быть и путевая зарисовка, и нравственное поучение, и дружеское послание или обращение, и философское размышление, и критическая инвектива. В жанре ранней сатиры такого рода выступали Луцилий и Энний, от которых сохранились лишь незначительные фрагменты. Жанр стихотворной сатиры на более высоком эстетическом уровне разрабатывал, как уже писалось, Гораций: его критика была «мягкой», «спокойной», сочеталась с морализаторством в духе его философии «золотой середины». Сатирическое начало с элементами юмора присутствовало и в драматургии Плавта, и в романе Петрония «Сатирикон». Образец стихотворной сатиры – «Отыквление» Сенеки, едкая насмешка над умершим императором Клавдием…
«МУЗА, ИДУЩАЯ ПО ЗЕМЛЕ». Своеобразие сатиры Ювенала – в ее резком обличительном пафосе. Ему чужда рассудительная сдержанность Горация. В первой сатире Ювенал декларирует свое эстетическое кредо. Он не одобряет велеречивых поэтов, воспевающих мифологических героев, вместо того чтобы отзываться на животрепещущие темы, вырастающие из современности. А она «аккумулирует» столько несправедливостей и пороков, поистине, кричащих, что поэту трудно оставаться равнодушным.
… Кто настолько терпим к извращениям
Рима, настолько стальной, чтоб ему удержаться от гнева.
В подобных обстоятельствах «трудно сатиру не писать», а потому «рождается стих возмущенный». Тема его сатир – вся многообразная жизненная реальность.
Все, что ни делают люди, – желания, страх, наслажденья,
Радости, гнев и раздор, – все это начинка для книжки.
Но одновременно поэт сатирик обречен на осмотрительность. Если он и называет какие-то имена, то исключительно усопших.
Как отмечалось, за греческими музами «закреплялись» разные виды поэзии: за Каллиопой – эпическая, за Эвтерпой – лирическая, за Эрато – любовная. Видимо, у греков не было надобности изобрести музу, «отвечающую за сатирическую поэзию». Но она в большей мере была надобна римлянам. Гораций называл ее «музой, идущей по земле», т. е. ориентированной на поэзию, обращенную к жизненным, бытовым реалиям.
2. Первый период: обличительные сатиры
ПРОТИВ СОЦИАЛЬНОЙ НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ. В сатирах Ювенала за риторическими эскападами и историческими экскурсами вырисовываются конкретные реальные картины, типы и характеры. Он сопереживает бедняку, заброшенному в огромном, пропитанном кричащими пороками городе, где он – жертва несправедливостей и унижений. В 3-ей сатире, например, Ювенал повествует о своем старинном приятеле Умбриции, покидающем Рим, потому что там нет возможности честно трудиться из-за интриг новоприбывших из Греции и стран Востока, из-за наглости богачей, засилья жриц любви, бандитов и воров. У бедняка же одна «свобода»: «битый, он просит сам, в синяках весь, он умоляет». Умбриций спешит в деревню, чтобы обрести там желанный покой. Ему остается лишь мысленно уноситься в старые времена:
Счастливы были, скажу, далекие пращуры наши.
В 5-й сатире Ювенал, продолжая тему, присутствующую во многих эпиграммах Марциала, размышляет об унизительной доле клиента, пробавляющегося подачками высокомерного патрона. Лучше пребывать в нищете, чем сносить издевательства, когда «сам» приглашает клиента на званный обед. При этом даже за столом сохраняется оскорбительная грань между богатыми и неимущими: последние не только потчуются отвратительным вином, худшей пищей. Даже блюда подаются так, чтобы бедняк понял, что он – из людей второсортных. Возмущение сатирика обращено не только против обнаглевшего богача, но и клиента, позволяющего так собой помыкать.
…Выносить можешь все ты
И выноси! Под щелчки ты подставишь и голову с бритой
Маковкой, не побоишься принять и удары жестокой
Плети; достоин вполне ты и пира, и друга такого.
Не щадит Ювенал и самих императоров, но, конечно, уже умерших. Квинтэссенцией безумств и преступности остается для него Нерон. Подстать ему и «лысоголовый Нерон», т. е.
Домициан, перед которым Рим «пресмыкался». В 4-й сатире изложена история, обнажающая нравы императора и его присных. Любимец Домициана Криспин, «развратник», «нечестивец», «злодей», «гнусная личность», «угодничая перед хозяином», потчевал того диковинными рыбами внушительных габаритов, за которые выкладывал из казны немалые суммы. Однажды императору была преподнесена камбала таких размеров, что не умещалась ни на одном блюде. Для решения обозначившейся «проблемы» был созван совет вельмож, на котором вполне серьезно обсуждалось, резать ли рыбу на куски или подавать ее целиком. В итоге постановили изготовить невиданное доселе блюдо, могущее вместить данный экземпляр. Описывая подобное высокое заседание, иронизируя над его участниками, Ювенал давал понять, до какого пресмыкательства перед императором, замаранным преступлениями, дошла римская знать.
На фоне роскоши верхов особо бедствен удел людей искусства и науки (7-я сатира). Богачи, не жалеющие средств на собственные извращенные прихоти, отказывают в материальной поддержке поэтам, историкам, адвокатам, риторам и знатокам грамматики. Ювенал упоминает Стацила, автора поэмы «Фиваида», имевшей успех, вынужденного перебиваться сочинением низкопробных либретто для мимов; риторов Лесимаха и Секунда Карринатского, из которых первый повесился от голода, а второй отравился. Единственно, на кого остается уповать Ювеналу, так это на императора Адриана.
Только в Цезаре – смысл и надежда словесной науки.
Объект обличения Ювенала – преступность, которая приобрела угрожающий размах, выражаясь в поджогах, клятвопреступлениях, святотатстве (13-я сатира); кровожадность, доходящая до людоедства, при полном отсутствии сострадания, того, что отличает человека от зверя (15-я сатира); привилегии, которые даруются военным (неоконченная 16-я сатира).
Бичуя укоренившиеся в обществе пороки, Ювенал видит причины в особенностях столичной жизни; она порождает алчность и тщеславие, властолюбие и скаредность. Основа же многих нравственных уродств в том, что общество поклоняется новому богу – деньгам, которые «спасают от бесчестья» и «побеждают». Поэт иронизирует:
… Еще роковая Деньга обитает не в храме,
Мы не воздвигли еще алтарей, и монетам не создан
Культ, как Верности, Миру, как Доблести или Победе.
ПРОТИВ МОРАЛЬНОГО РАЗЛОЖЕНИЯ. В поле зрения Ювенала процесс морального разложения, поразивший римское общество, с которым, как писалось, безуспешно пытался бороться в законодательном порядке Август. Эту тему затрагивал в осторожной форме в сатирах Гораций. Ювенал же дает волю гневу. 2-я сатира направлена против лицемерия, пропитавшего общественную жизнь: распутники прикидываются философами: «порочность громят словесами Геракла, о добродетели речи ведут – и задницей крутят». Безнравственность не осуждается и не наказывается, ибо «кроет разврат круговая порука». Дело доходит до всякого рода извращенных браков и бесстыдства: хваленые добродетели Рима, удостоверенные подвигами на поле брани, безнадежно забыты. Нравственное падение римлян могло бы смутить даже покоренных ими варваров.
…Те, кого мы победили, не делают вовсе того, что
Ныне творит народ-победитель в столице…
Эта тема развивается в 6-й сатире, где Ювенал обличает женщин, погрязших в пороках. Замужние матроны «блудят» с актерами и гладиаторами, осаждают певцов и музыкантов, «прелюбодействуют», демонстрируя «извращенную похоть», забыли о стыдливости. Они исполнены самомненья, непостоянны, властолюбивы, жадны до роскоши, склонны к мотовству. Светские дамы озабочены исключительно собственной наружностью, подвергают настоящим пыткам служанок своими многочасовыми, изнурительными туалетами. Не желают рожать детей, обременять себя семейными обязанностями. В моде суеверия, разного рода зелья, с помощью которых жены дурманят мужей, вытягивают у них деньги, а иногда вгоняют в могилу.
В сатирах Ювенала немало эпизодов, описывающих самые одиозные формы морального падения. Поэт не избегает натуралистических подробностей в духе «Сатирикона» Петрония. Символом грязи являются для него уже упоминавшаяся Мессалина, одна из жен императора Клавдия. Она не только при живом муже откровенно меняла любовников; любительницу острых ощущений, ее можно было встретить в самых низкопробных борделях.
Первый период творчества Ювенала завершается 10-й сатирой, «переходной» по своему характеру: в ней намечается философско-назидательная тональность, отличающая второй период творчества поэта. Ювенал констатирует неспособность многих людей познавать истинные блага, отличить их от ложных и «сбросить всех заблуждений туман». Пример тому – человеческие молитвы, в которых люди просят того, что может оказаться для них и излишним, и губительным. Таковы мольбы о богатстве, власти, таланте оратора или полководца, долголетии или красоте детей. На самом деле, как это иллюстрируется многими историческими и мифологическими примерами, в каждой из названных добродетелей – своя негативная сторона. Тот, кто просит у Юпитера о долгих годах, забывает о «тяжких невзгодах» глубокой старости, о том, как безобразится внешний вид человека. Желающий красоты своему чаду не должен забывать об опасности, исходящей от развращенных богачей, – немало юных красавцев было загублено ненасытностью Мессалины. Необходимо уповать на богов, просить у них крепкого духа в здоровом теле. Надежды же возлагать на то, что она, Фортуна, посчитает для тебя полезным.
3. Второй период: сатиры философско-моралииаторские
ФИЛОСОФИЯ «ЗОЛОТОЙ СЕРЕДИНЫ». В поздних сатирах обличительные мотивы уже сочетаются с модными сентенциями, размышлениями в духе философии «золотой середины». Здесь Ювенал близок к Горацию. Бескомпромиссный обличитель в ранних сатирах, он теперь не одобряет крайности во всем. В 11-й сатире, посвященной пирам, поэт рассуждает о том, что угощение должно соответствовать достатку, что простая трапеза в сельской тиши много приятней роскошного городского чревоугодия вкупе с непристойными представлениями. Именно на такое скромное угощение, на котором прозвучат стихи Гомера и «родного Марона», т. е. Вергилия, зовет Ювенал своего друга.
В 14-й сатире обсуждается проблема воспитания. Судьба детей, их характер во многом зависят от родительского примера.
Воля природы всегда такова: и скорее, и легче
Нас совращает пример пороков домашних, и прямо
В душу нам входят они под влиянием старших…
От недостойных вещей воздержись!
И далее:
Доброе дело – народу, отечеству дать гражданина,
Если его создаешь ты полезным для родины, полным
Для земледельца работ, для военных и мирных занятий.
Больше всего будет значить, каким ты наставишь наукам,
Нравам его.
ДОБРЫЕ СТАРЫЕ НРАВЫ КАК ИДЕАЛ САТИРИКА. Пагубно пристрастие к богатым постройкам, тяга к роскоши. От родителей дети способны унаследовать вредоносные суеверия. Огорчительно, если в чадах пробудится скупость, которая принимает патологические формы, побуждая людей «в нищенской доли влачить свою жизнь ради смерти в богатстве». Давно замечено: «жадность к монете растет соответственно росту богатства». Дурные наставления корыстным чадам скверно отзовутся на самих же родителях. Нередки случаи отцеубийств. Богатое наследство, полученное детьми, станет источником новых тревог и забот; придется жить «со страхом», постоянно охранять имущество. Отсюда проистекает совет, сформулированный Ювеналом:
Столько имей, столько просят и жажда, и голод, и холод,
Сколько еще до тебя, Эпикур, в твоем садике было довольно,
Сколько еще до тебя получали Сократа пенаты,
Мудрость не скажет того, что противно бывает природе.
Идеал Ювенала – и в этом он не был одинок среди писателей – «добрые старые» римские нравы. Истинное благородство приобретается достойными делами и утрачивается из-за дурного поведения. История Рима пестрит примерами, когда из среды патрициев выходили люди, себя запятнавшие пороками. Те же, кто прославил свое государство подвигами и самопожертвованием, оказывались плебеями по происхождению. Затронутая здесь тема естественного благородства человека – поистине вечная: она пройдет через всю мировую литературу и с особой силой зазвучит в эпоху Возрождения.
4. Стиль Ювенала
Одна из наиболее выразительных черт Ювенала – его патетика, возвышенная декламационность. Но сила негодования, его одушевлявшая, диктовалась самим предметом, на который он обрушивал свой гнев.
Разве когда-нибудь были запасы пороков обильней,
Пазуха жадности шире открыта была и имела
Наглость такую игра?
Поэта возмущает в современниках подобная концентрация зла. Отсюда проистекает его склонность к гиперболизации, сгущению красок, которые «пропитывают» его стиль: риторические вопросы, восклицания. Обличительный пафос «соседствует» с натуралистическими подробностями, зарисовками и сценами, характеризующими римское общество. Ювенал добивается эффекта с помощью амплификации, нагнетания впечатляющих подробностей, развернутых сравнений.
Еще более часто
Душат богатства людей, когда с чрезмерной заботой
Их накопили, и ценз, что имущество все превосходит,
Как из Британии кит простых превосходит дельфинов.
Афористичность, как отмечалось, присущая Горацию, Овидию, Марциалу, – приметная черта также ювеналова стиля. Назовем его крылатые выражения, ставшие и сегодня принадлежностью нашей повседневной речи: «В здоровом теле – здоровый дух»; «Если отказывает природа, то ненависть создает стих»; «Священное величие богатства»; «Хлеба и зрелищ» и др. Отметим и некоторые популярные сентенции Ювенала: «И в достойных делах соблюдается мудрыми мера»; «К ребенку следует относиться с величайшим уважением»; «Одна лишь смерть показывает, как ничтожно человеческое тело»; «Надо молить, чтоб ум был здоровым в теле здоровом»; «Коль дарования нет, порождается стих возмущеньем».
5. Ювенал в веках
Поэзия Ювенала содержит ценный в познавательном отношении материал для характеристики римского общества его времени. Вот почему на него охотно ссылаются историки, культурологи, изучающие античный мир.
Поэт становится популярным в эпоху Возрождения, прежде всего у писателей, в творчестве которых решительно проявлялось сатирическое начало (Рабле, Ульрих фон Гуттен). В эпоху Просвещения, когда критика феодального общества обострилась, пример римского сатирика был особенно значим. Его любили многие писатели: Свифт, Вольтер, Байрон, Гейне, Щедрин. М. Горький писал: «Появились ювеналы, свифты, Вольтеры, в праздничную жизнь врывался злой смех, сеял мрачные мысли и догадки о бессмысленности жизни в ее данных социальных формах».
В России сатиры Ювенала стали известны еще на заре XVIII века; ему подражал Кантемир, он был популярен в декабристской среде (Рылеев, Кюхельбекер и др.). Знал его и Пушкин, герой которого Евгений Онегин любил «потолковать об Ювенале». В последний год жизни (1836), когда не без влияния Горация был создан «Памятник», Пушкин намеревался заняться переводами из Ювенала, но перевел лишь несколько строк из десятой сатиры и оставил этот замысел. Самый стих Ювенала не подошел Пушкину: «В нем звуки странною гармонией трещат».
Что до критиков революционно-демократической ориентации, то, будучи весьма суровы к Горацию, они по понятным причинам оказались более чем благосклонны к Ювеналу. Белинский видел в Ювенале, как и в Таците, представителя литературы, которая «имеет высокое значение высшего нравственного суда над сгнившим в разврате обществом, что и дает ей по преимуществу всемирно-историческое, а следовательно, и никогда не умирающее значение». Сходным образом высказывался и Чернышевский, полагавший необходимым дать русскому читателю хорошие переводы Ювенала.