— До сих пор консулы выбирались только из знатных родов, и эти консулы возвеличили римский народ и сделали его господином мира, — высокомерно глядя на крестьянина, говорил юноша-аристократ. — Марий же — простой крестьянин, и с его стороны было неслыханной дерзостью добиваться должности консула. Этот неотёсанный солдат даже не знает греческого языка, на котором говорят все образованные люди, не изучал греческую литературу. Только слепота народа, не понимающего собственных выгод, привела к тому, что он в этом году смог стать консулом.
— Не многого стоят все эти ваши знатные консулы, — возражал крестьянин. — Вот уже пятый год, как они не могут покончить с этим жалким нумидийским царьком Югуртой, который их всех подкупает. Какой позор для великого Рима! Римские консулы за деньги продают Югурте кровь своих солдат. Да за одно это их. всех надо отдать под суд и отправить в изгнание.
— Как ты смеешь ругать всех римских полководцев из-за нескольких продажных мерзавцев! — воскликнул молодой аристократ. — Разве благородный Метелл не сражается сейчас в Нумидии против Югурты и не наносит ему поражение за поражением?
Вашему Марию не дают покоя успехи Метелла. Ему самому хочется получить пост командующего нашей армией. Теперь, когда великий Метелл разбил Югурту, Марий хочет воспользоваться его победами и присвоить себе славу, которая по праву должна принадлежать Метеллу. Ради этого Марий уже добился консульства вопреки воле сената. Но командования армией Марию не видать как своих ушей: ведь сенат уже давно постановил, что независимо от того, кто будет консулом, вести войну в Нумидии должен Метелл — единственный полководец, который сумел добиться там успеха. После решения сената никто не имеет права лишить Метелла командования.
— Не хвались заранее, — ответил крестьянин. — Недавно нобили кричали, что Марию не быть консулом, а теперь он — консул. Народ решит исход голосования, и по воле народа Марий получит и командование в Нумидии, сколько бы вы ни кричали, что такое решение незаконно. На этот раз вы нас не запугаете!
В этот момент началось жертвоприношение, и толпа смолкла.
На трибуне появился претор, одетый в тогу, окаймлённую широкой красной полосой. Впереди него стояло шесть ликторов, державших на плечах обвязанные красными ремнями связки розог. В этот день в народном собрании председательствовал претор. Один консул, Кассий Лонгин, находился при армии на севере, а второй консул, Марий, не мог быть председателем, так как дело касалось его лично. В случае отсутствия консулов главой Рима считался городской претор.
— Да будет наше собрание успешно, благополучно и счастливо! — громко провозгласил претор, обращаясь к народу. — Пожелаете ли вы, сограждане, утвердить предложение народного трибуна Тита Манлия Манцина о передаче командования армией вновь выбранному консулу Гаю Марию? Пусть трибун прочтёт своё предложение.
— Сограждане! — начал Манлий Манцин. — Пятый год идёт тяжёлая война в Нумидии с вероломным царём Югуртой. Никогда со времён Ганнибала не терпел римский народ столько позорных поражений. Нынешний командующий, честолюбивый Цецилий Метелл, нарочно затягивает войну, чтобы продлить срок своей власти. Гай Марий обещал скоро закончить войну победой и доставить Югурту в Рим живым или мёртвым. Марий получил консульство не подкупами и обманами, а благодаря своим заслугам и испытанной храбрости. Он изучал военное искусство в военном лагере и на поле боя, начав службу с самых низших должностей. Только высокомерие нобилей мешало ему получить заслуженные им почести. Солдаты пишут из Африки, что война не будет окончена, пока во главе армии не встанет Гай Марий. Я предлагаю выполнить это требование народа.
Так как в народном собрании не полагалось обсуждать предложения должностных лиц, то по сигналу, данному трубой, приступили к голосованию по трибам. Трибы голосовали по очереди, в определённом порядке.
Голосовавшие должны были пройти по узким мосткам, огороженным с двух сторон. Здесь стояли специальные контролёры, которые выдавали проходящим по две дощечки. На одной были написаны первые буквы слов «согласен с предложением», на другой — «оставить по-старому». Подходя к концу мостков, граждане бросали соответственно своему желанию одну из дощечек в избирательную урну. Неиспользованная дощечка потом выбрасывалась. Чтобы не было злоупотреблений, около урны также стояли контролёры. Пройдя урну, проголосовавшие попадали в обширный, окружённый плетнём загон, откуда они не имели права выйти до конца голосования своей трибы. Это делалось для того, чтобы никто не мог проголосовать два раза.
Когда первая триба, проголосовав, очутилась в загоне, контролёры унесли избирательные урны для подсчёта голосов в особое помещение, находившееся тут же на форуме. Сразу же начала голосовать вторая триба, потом третья… Голосование продолжалось до позднего вечера.
Выпущенные из загонов, усталые от жары и толкотни, граждане первых триб разбрелись по форуму. Некоторые закусывали в харчевнях, кто победнее покупали пищу и кружку вина прямо на площади у уличных разносчиков. Некоторые, подстелив плащи, улеглись прямо на землю, в тени строений. Многие оживлённо беседовали. Кое-где снова вспыхнули споры.
— Хорошо, что голосование теперь тайное, — задумчиво говорил своим соседям высокий старик, беседовавший раньше с ветераном. — Я ещё помню, как в дни моей молодости контролёры просто опрашивали голосующих и отмечали точкой в своих таблицах, за что подан голос. Какие это давало возможности знати! Аристократы становились рядом с контролёрами, и, боясь их, мы часто голосовали не за то, за что хотели. Я, как сейчас, помню, как нас заставили утвердить триумф аристократу Эмилию Павлу. Многих из вас ещё не было на свете, когда это произошло.
— Такие вот трусы, не заботящиеся ни о чём, кроме своего желудка, и губят государство, — сердито закричал на старика крестьянин, споривший утром с аристократом. — Богачи подкупают вас подачками. Недаром Марий, когда он ещё был народным трибуном, запретил «подарки» накануне голосования. Да и подлоги при подсчёте избирательных дощечек оставались бы, если Марий не провёл бы закон о дополнительных контролёрах из народа. Он не думал тогда, как ты, о своей личной выгоде. Ведь ему пришлось вступить в борьбу со всем сенатом, и он не побоялся пригрозить тюрьмой самому консулу, попытавшемуся воспрепятствовать проведению этого закона. Только благодаря контролю мы сможем отстоять наши интересы и передать командование нашему защитнику — Марию.
— Не очень-то надеюсь я на этого защитника, — негромко продолжал рассуждать старик. — Много уже было на моей памяти богачей, бравшихся защищать народ. А как только добьются почётной должности, сразу и забывают про все обещания. Где им понять нашу нужду? Марий уже породнился со знатью, женившись на Юлии — дочери аристократа Цезаря. Он выступил против раздачи государством дешёвого хлеба, и, помяните моё слово, он ещё покажет себя и будет не менее жестоким к беднякам, чем самые заядлые аристократы…
Крестьянин уже не слышал этих слов. Вместе с группой друзей он громким криком приветствовал сообщение контролёров, закончивших подсчёт голосов в первых двадцати трибах. В восемнадцати из них большинство высказалось за предложение о передаче командования Марию.
При вынесении решения народного собрания считалось, что каждая триба в целом имеет один голос. Таким образом, принятым считалось то предложение, за которое высказывалось большинство триб.
Теперь стало ясно, что независимо от результатов подсчёта голосов в последних пятнадцати трибах предложение народного трибуна Манцина будет утверждено народным собранием и станет законом. Граждане начали расходиться с форума. Почти все были довольны результатами голосования, и только среди небольших групп нобилей и их сторонников слышался ропот. Особенно негодовал стройный юноша в изысканной одежде.
— То ли дело было раньше! — ораторствовал он. — Сенат и консулы вносили предложения, а народ послушно их утверждал. Теперь не так. Чернь совсем распоясалась! Опять народное собрание нарушило постановление сената. Так дело может зайти далеко! Марий только и думает о том, как насолить нобилям. Говорят, он задумал принимать в армию бедноту, не имеющую никакого имущества и готовую за деньги служить кому угодно. Пора положить конец его необузданной наглости, иначе республика погибнет.
— Как знать? — возражал ему шедший с ним рядом аристократ в сенаторской одежде. — Не так уже страшен этот Марий. Он ведь связался с народом только потому, что знать не желает принять его в свою среду. Зависть и честолюбие сделали его вождём демократов; честолюбие и корыстолюбие могут заставить его перейти на нашу сторону. А наёмная армия, которую он, по слухам, собирается создать, может помочь нам обуздать чернь, особенно если эта армия окажется в наших руках. Народ у нас в Риме никогда не имел власти и иметь не будет. В крайнем случае, если Марий не образумится, найдётся и среди нас хороший полководец, который, опираясь на эту армию наёмников, сумеет установить порядок в республике. Для нас лучше диктатор, чем господство черни!
Юноша почтительно молчал, слушая слова старого сенатора…
Диктатор Сулла
— Отец, отец, что это такое? — закричал своим звонким голосом маленький Публий.
— Разве ты не видишь — гробница, — отвечал ему отец.
— А почему здесь гробница? Ведь здесь не кладбище, — снова спросил Публий…
Гай Муций со своим маленьким сыном Публием приехали в Рим из деревушки на юге Лация, где они жили. Публий ни разу ещё не был в Риме и упросил отца взять его с собой, чтобы посмотреть столицу. Всё утро они ходили по городу, а теперь пришли осматривать Марсово поле.
Это было вовсе не поле, каким его обычно представляют; поле только по названию, так как большая часть его была застроена зданиями. В южной части Марсова поля находился цирк. Рядом стоял знаменитый храм богини войны Беллоны. В этом храме в торжественные дни триумфов заседал римский сенат, когда чествовал полководцев-победителей. В другой части поля находился древний алтарь бога войны Марса, большое здание курии Помпея, огороженное место, так называемый «овечий закут» для народных собраний, ещё ряд храмов. Публий с отцом уже осмотрели большую часть этих зданий и теперь подошли к большой отделанной мрамором гробнице. Публий умел читать и, подойдя вплотную к гробнице, прочитал начертанную на ней надпись: «Луций Корнелий Сулла. Никто не сделал так много добра своим друзьям и так много зла своим врагам».