9. Октавиан Август и становление Римской Империи.
Октавиан Август, как человек и как государственный деятель, еще в самой древности вызывал противоречивые суждения. При его жизни и в первые годы после его смерти в римской историографии, и даже более широко — в римской литературе, возникло явно выраженное апологетическое направление. Оно было представлено такими историками, как Николай Дамасский, Веллей Патеркул, в более умеренной форме — Титом Ливием и Дионом Кассием, причем последний считается обычно основным источником по эпохе Августа. Существовало, несомненно, и другое направление — критическое, оппозиционное, представители которого отстаивали взгляды и лозунги «последних республиканцев», но от их произведений до нас практически ничего не дошло. Более поздние историки, начиная с Тацита, дают, как правило, двойственную оценку, но зато она оказывается довольно подробной и содержательной.
Например, сам Тацит в начале «Анналов», вскоре после того как он делает свое знаменитое заявление об отсутствии у него «гнева и пристрастия» (sine ira et studio), приводит весьма своеобразно построенную характеристику Октавиана Августа. Она основана на мнениях и высказываниях римлян вскоре после смерти престарелого императора, причем сначала группируются положительные высказывания, а затем — отрицательные. К первым относится перечисление почетных должностей и званий Августа, подчеркивание его любви к отцу, т. е. к Юлию Цезарю, и оправдание этой любовью инициативы в гражданской войне, затем указание на созданный им новый политический строй без царской власти и без диктатуры, на расширение государства и обеспечение его безопасности, на украшение Рима и, наконец, на то, что насилие употреблялось лишь в редких случаях и для того, чтобы сохранить мир и покой для большинства.
Однако затем приводятся и противоположные высказывания, согласно которым любовь к отцу была лишь предлогом для борьбы за власть, делаются намеки на причастность Октавиана к смерти Гирция и Пансы, говорится о захвате первого консулата силой и об обращении войска, полученного для борьбы с Антонием, против самого государства. Безусловно осуждаются действия Октавиана во время проскрипций и раздела италийских земель. Затем идут обвинения в коварстве и обманах, в злоупотреблении казнями, в недостаточном почитании богов и даже столь типичные для тех времен пересуды и сплетни по поводу семейных дел и жизни. Замечательнее всего в этой двойственной характеристике то обстоятельство, что сам Тацит ничем и никак не выдает своего собственного отношения к личности Августа.
С наиболее полной и развернутой характеристикой мы, как и следовало ожидать, сталкиваемся в биографии Октавиана Августа, написанной Светонием. Но она тоже носит на себе печать двойственности и противоречий.
Пока речь идет об Октавиане–триумвире, т. е. о периоде его борьбы за власть, он рисуется как человек крайне жестокий (расправа с пленными после взятия Перузии, поведение во время проскрипций и т. п.), по достижении же власти оказывается милостивым и щедрым и даже мягкосердечным судьей. Если в начале биографии упоминаются насмешки Марка Антония над его трусостью, то позже приводятся примеры, опровергающие подобные подозрения. С похвалой говорится о том, что он категорически запрещал возводить в его честь храмы в Риме (лишь в провинциях, да и то с двойным посвящением: ему и Риму), что он не обращал серьезного внимания на дерзкие выпады и подметные письма, что он держался основ справедливости, причем целых четыре главы биографии — с 57 по 60 включительно — посвящены описанию добровольных проявлений «общенародной» любви к Августу.
На этом Светоний завершает ту часть биографии, которая посвящена характеристике Октавиана Августа как военного и политического деятеля, и переходит к описанию его личных качеств. Он уделяет им большое внимание, вплоть до описания наружности Августа или его неприхотливости в пище. Он специально останавливается на его интересе к «благородным наукам», на занятиях красноречием, а также на хорошем знании греческих и латинских авторов. Биография заканчивается описанием смерти Августа и его похорон, причем — и это, конечно, блестящий заключительный штрих общей характеристики — рассказывается о том, как умирающий император обратился к своим близким с таким вопросом: как им кажется, хорошо ли он сыграл комедию жизни, и потребовал, в случае утвердительного ответа, аплодисментов.
Таковы наиболее типичные оценки и характеристики самой древности. Что касается нового времени, то можно сказать, что на фоне блестящей и всегда импонирующей личности Цезаря фигура Августа казалась бледной и даже незначительной. Во всяком случае, он не внушал симпатий новым историкам и не пользовался их признанием.
Еще французские просветители, для которых Август был узурпатором и душителем республики, отзывались о нем резко отрицательно. Так, Вольтер говорил о «чудовище», о «человеке без стыда, без веры и чести»; кровожадным тираном, установившим для своих подданных «долговременное рабство», считал его и Монтескье. В знаменитой в свое время работе Гиббона «История упадка и гибели Римской империи» Август характеризуется следующими словами: «Холодный ум, бесчувственное сердце и трусливый характер заставили его, когда ему было девятнадцать лет, надеть на себя маску лицемерия, которую он впоследствии никогда не снимал». Гардтхаузен в своей трехтомной работе сравнивает Августа с Наполеоном III. Пожалуй, из новых историков наиболее положительно оценивает Августа Ферреро, противопоставляя его «гениальному неудачнику» Цезарю. Но и он пишет о нем в таких выражениях: «Этот умный эгоист, не имевший ни тщеславия, ни честолюбия, этот ипохондрик, боявшийся внезапных волнений, этот тридцатишестилетний человек, преждевременно состарившийся, этот осторожный счетчик, холодный и боязливый, не делал себе иллюзий».
Советский исследователь принципата Августа, Н. А. Машкин, также оказывается весьма невысокого мнения о личных качествах и талантах преемника Цезаря. Он говорит: «Хотя для утверждения монархической власти Август сделал гораздо больше, нежели его приемный отец, все же мы не можем сравнить его с Юлием Цезарем. По способностям он уступал не только Цезарю, но и многим его сподвижникам. Он выдвинулся не благодаря своим способностям, а потому, что принял имя Цезаря и вместе со своими окружающими правильно оценил обстановку и наметил пути преодоления трудностей. Август умел видеть свои недостатки и умел выбирать и привлекать людей».
Итак, лицемер и трус, эгоист и ипохондрик, коварный и жестокий тиран, к тому же человек весьма средних способностей — такой или почти такой образ преподносит нам новая историография. Редкий, вернее даже исключительный, случай огромного несоответствия, разрыва между ничтожеством деятеля и величием содеянного! Так ли это на самом деле?
Мы вовсе не собираемся создавать апологетический образ Октавиана Августа. Но нам хотелось бы подчеркнуть одну — и, с нашей точки зрения, наиболее характерную — особенность его личности, по сравнению с которой все остальные могут считаться как бы второстепенными и подчиненными. Октавиан Август был прирожденным политиком, политиком par excellence, политиком с головы до ног, и как таковой он представляет собой исключительное, пожалуй, даже единственное явление, во всяком случае, в древней истории.
Решив в 19 лет, причем вопреки совету родных и близких, принять в наследство от Цезаря не только его имя, но и его особое положение в государстве, он с тех пор знает «одной лишь думы власть», причем этой «думе» он последовательно и без всяких колебаний подчиняет все свои остальные намерения и поступки. Перед ним все время стоит лишь одна цель — достижение первенствующего положения в Риме, и на выполнение этой жизненной задачи он устремляет все физические и духовные силы. Когда мы говорим об Августе и имеем в виду его политическую карьеру, представление о ясно намеченной и определенной цели отнюдь не выглядит как телеологическое преувеличение. Наоборот, во всех его действиях — как в больших, так и в малых — поражает постоянно ощутимое присутствие дальновидного расчета. Причем это не только сухой и трезвый, так сказать, «приземленный» расчет, нет, он часто окрылен блестящей интуицией — по существу без интуиции, а следовательно, без риска не бывает и быть не может большой политики, политики «дальнего прицела».
Политический гений Августа — явление почти устрашающее. Тактический расчет и стратегическое предвидение сочетаются в нем столь естественно и столь совершенно, что часто заранее рассчитанный поступок выглядит как интуитивно принятое решение, а явно, на первый взгляд, интуитивная акция оборачивается вдруг трезвым расчетом. В результате — ни одной крупной ошибки, ни одного промаха на всем протяжении политической карьеры. Пример в истории, на наш взгляд, совершенно беспрецедентный! Зато носитель этих качеств вынужден был поплатиться утерей качеств чисто человеческих — политик в нем вытеснил, уничтожил человека; это был уже и не человек, но почти безукоризненный политический механизм, робот.
Нам хотелось бы сейчас на некоторых конкретных примерах подтвердить ту мысль, что политический гений Августа сумел как–то преобразовать, использовать, во всяком случае, поставить себе на службу все остальные свойства и особенности его личности. Правда ли, что он не обладал военными талантами, был слабым, да к тому же еще и неудачливым полководцем? Да, был, но этот свой недостаток, эту слабость он сумел превратить в силу, воюя, как правило, чужими руками или, когда он вел военные действия самолично, проявляя крайнюю осторожность, в соответствии с излюбленными им изречениями: «Спеши не торопясь» или «Осторожный полководец лучше безрассудного».
Правда ли, что он был коварным и жестоким человеком, обманщиком, предателем друзей? Это — никому не известно, ибо неизвестно, кем он был на самом деле, каковы были его человеческие качества. Зато прекрасно известно другое: когда нужно, он был жесток, а когда