— Ты язычник, отец, — с мягкой насмешкой, в которой сквозило и почтение, сказал Ялмар.
— Да, да, я именно язычник! — охотно согласился Томас Берг. — Человека еще не было, а олень уже трубил, сражался за самку. О, это зрелище, когда сражается самец-олень за самку!..
Вспомнив, что рядом сын и Мария, Томас Берг снова прокашлялся в кулак, одолевая смущение и остепеняя себя. Вышло это у него столь комично, что Ялмар засмеялся, а Мария стеснительно отвернулась в сторону.
Наблюдая за движением стада, Гонзаг спросил:
— А главенствует здесь у вас по-прежнему этот индеец?
— Вы имеете в виду Брата оленя? Действительно, индеец. По осанке скорее даже индейский вождь. Вон он, с арканом в руках, собственной персоной, — не без удовольствия показал Томас Берг на пастуха.
— Боюсь, что он может снять с меня скальп, — мрачно пошутил Гонзаг, — или я сам пристрелю его с таким же удовольствием, с каким это делалось колонистами в старое доброе время на благословенных землях Нового Света. — И живо повернувшись с наигранной резвостью к Томасу Бергу, добавил так, как будто хотел рассмешить забавнейшим парадоксом: — Ведь он... понимаете ли... украл у меня мою Луизу, мою скво. Кажется, так называют американцы принадлежащих им индеанок.
— Да, именно так, — подтвердил Ялмар, не скрывая насмешки. — Посмею уточнить... не украл он ее у вас, а отбил. Представьте себе, он покорил эту женщину настолько, что она предпочла его вам.
Старший Берг глянул на сына с добродушной укоризной, даже брови донельзя перекосил, дескать, нельзя же так глумиться над несчастным человеком.
Гонзаг словно не слышал дерзости младшего Берга, пристально наблюдая за приближающимся Братом оленя. О, как страдала его гордыня! Мучительно захотелось увидеть Луизу, она все еще держала его за душу...
Все ближе олени, вот они уже всюду, в стаде можно потеряться, как в лесу, утонуть, как в море. Томас Берг поворачивался то в одну, то в другую сторону, приглядывался к важенкам, оленятам, самцам. Уж кто-кто, а он знал цену своему богатству. Где-то позади свистнул аркан. Томас Берг повернулся и увидел главного пастуха. Брат оленя подтаскивал на аркане быка, предоставляя хозяину полюбоваться оленем вблизи. Храпел, упирался в землю могучий бык так, что, казалось, действительно запахло жженым копытом. Сильные руки Брата оленя ловко перебирали аркан, неотвратимо подвигая к себе разъяренное, перепуганное животное. Горбоносое лицо пастуха налилось кровью от натуги, губа закушена. Вот наконец олень рядом. Томас Берг, изловчившись, повалил быка наземь, с удовольствием показав свою недюжинную силу. Брат оленя помогал ему. Бился, храпел матерый олень, закатывал глаза, изо рта его текла пена. Томас Берг осмотрел подушечки, поросшие жесткой шерстью под копытами (нет ли раны), ощупал грудь его, холку, сказал, в высшей степени удовлетворенный:
— Здоров зверюга! Какой красавец! — Провел пятерней против густой шерсти оленя, поднял красное, возбужденное лицо в сторону Гонзага. — Известно ли вам, что олений мех самый теплый в мире? Секрет в подшерстке. Но еще в том, что волос оленя имеет пустоты, а там воздух. Прекрасный теплоизолятор! К тому же это помогает и плавать оленю. Десятка два миль способен вплавь одолеть. Конечно, в волну тонут... особенно оленята...
Брат оленя распустил петлю аркана, вопрошающе посмотрел на хозяина: ну что, мол, отпустим быка на волю?
— Давай! — скомандовал Томас Берг и отпрянул, освобождая животное.
Отпрянул и Брат оленя. Только теперь он посмотрел на Гонзага с бесстрашием человека, чувствующего высоту собственного превосходства над соперником. А тот, крепко скрестив руки на груди, словно боясь дать им волю, наблюдал за действиями Брата оленя ненавидящими глазами, в которых было и уязвленное самолюбие, и недоумение, и презрение. И это он, этот дикарь, теперь спит с его Луизой, с матерью его сына? Впрочем, к черту, какая она Луиза, какая мать? Это бывшая его скво, скво, и только скво! А «дикарь» с высоты своего завидного роста смотрел на него со спокойствием безусловного победителя. Отвернувшись с таким видом, как будто хотел сказать, что потерял всякий интерес к нежданному гостю, Брат оленя спросил у хозяина с почтением и достоинством: — На сколько суток прибыли?
— К вам суток на двое, не больше. Надо еще побывать в трех других хозяйствах. Завтра поработаем в стаде целый день. Пересчитаем оленей.
— Пересчитаем, — принял к сведению распоряжение хозяина Брат оленя. — Где будете спать?
— В твоем стойбище. Установи запасной чум, коль скоро мою палатку занял сын с невестой. И заколи двухлетнего оленя на ужин.
— Заколю, — односложно ответил Брат оленя и повернулся в сторону моря, откуда опять доносились выстрелы. — Кто же стреляет?
— Разве не твои люди? — не без удивления спросил Ялмар. — Пойдем на берег, тут что-то неладное...
— Пойдем, — согласился Томас Берг. Приподнял видавшую виды морскую фуражку, как равному, осанисто поклонился Брату оленя. — Я понимаю, ты остаешься в стаде. До вечера.
На морском берегу все четверо оказались в ту минуту, когда катер морского охотничьего надзора пытался перехватить вельботы браконьеров.
— Что они натворили! — воскликнул Томас Берг, хотел еще что-то сказать, но замер, потрясенно наблюдая, как падает инспектор надзора, сраженный пулей браконьера.
Мария задавила в себе крик, приложив руку к обнаженной шее. Застонал и Гонзаг, лицо его нервически передернулось.
— Бог ты мой, что происходит, — приговаривал он, зачем-то вытаскивая пистолет. — Вот, вот оно... пожинаем плоды безвластия. Не-е-ет, нужна рука! Нужна железная рука!
Ялмар мгновение почему-то с ненавистью смотрел на Гонзага, потом сломя голову бросился вниз по крутому спуску туда, где приставали вельботы и катер морского надзора.
ГЛАВА ВОСЬМАЯПОЧЕМУ МЕРТВЫЕ ХВАТАЮТ ЖИВЫХ?
Когда Брат оленя остался один в стаде, лицо его потускнело, плечи опустились. Присев на камень, раскурил трубку. Теперь он был уже далеко не так уверен в себе, как только что хотел показать Гонзагу. Кто знает, какой будет встреча этого человека с Сестрой горностая. Конечно же, о сыне Гонзаг ей напомнит, в самое сердце тоской как ножом ударит.
Все горестнее становились думы Брата оленя. Сейчас он еще яснее понимал, насколько трудно живется его жене на острове. Возможно, что она и ненавидит дом Гонзага. Однако это был все-таки большой, богатый дом. Разве сравнить с чумом? Правда, Брат оленя сделал все, чтобы чум напоминал дом: осветил его электричеством, которое получал от небольшого передвижного ветряка, купил цветной телевизор. Была у Брата оленя и баня — специально оборудованная палатка с двойными стенами, которая жарко нагревалась чугунной печкой. Однако чум есть чум. К тому же его часто разбирали и снова собирали при перекочевках. Брат оленя старался оберегать жену от хлопот кочевого быта, и это порождало насмешки над нею. Мучилась Сестра горностая. Все чаще раскрывала она большой чемодан и часами перебирала свои прежние одежды, примеряла их, любуясь собою перед зеркалом. Случалось, что она красила губы, ресницы, потом нервно стирала краску, небрежно бросала в чемодан наряды. Сестра горностая часто рассматривала фотографии сына. Леон был сфотографирован и совсем еще крошечным, и уже юношей. Брат оленя принимал из рук жены фотографии и думал: «Когда-нибудь сын покличет ее, и она уйдет от меня».
И вот сейчас эта мысль особенно донимала Брата оленя. Прервал его невеселые думы Брат медведя. Подошел он как-то незаметно с живым зайчишкой в руках. Дрожал зайчишка, и Брат оленя, заметив это, сказал откровенно:
— Вот так и моя душа дрожит...
По своей деликатности Брат медведя сделал вид, что не придает никакого значения этим словам, выпустил зайчишку, пришлепнул в ладоши, пугая зверька:
— Беги, беги! Тетку повстречаешь — накормит тебя.
Брат оленя пронаблюдал за скачками зайчишки и, когда тот скрылся, повернулся к пастуху.
— Иди в стойбище, заколи двухлетнего оленя, и пусть твоя жена наварит мяса гостям. Если гости достанут флягу с бешеной водой... — Не договорив, Брат оленя широко развел руками, не зная, что и советовать. — Если они все же достанут флягу...
— Я тогда попрошу жену зашить мне рот оленьими жилами, — мрачно пошутил Брат медведя. — Обыкновенные нитки, пожалуй, не выдержат.
— Лучше, конечно, оленьими жилами, — с серьезным видом сказал Брат оленя и вдруг рассмеялся.
Но представилась ему Сестра горностая, обезображенная злым духом Оборотнем, и снова он сник: не придется ли ему сегодня завыть волком?
Ковыляя по-медвежьи, Брат медведя ушел в стойбище, на ходу выборматывая:
— Пусть росомаха приснится мне вместо женщины, если я приму хоть глоток этой пакости. Пусть черт из яйца куропатки перед моими глазами вылупится и сделает меня заикой. Пусть бешеная вода в обыкновенную воду во рту моем превратится...
И поймав себя на том, что он все-таки мечтает хотя бы капельку отведать бешеной воды, Брат медведя рявкнул от досады по-медвежьи, в сердцах пнул кочку и так зашиб ногу, что и еще раз рявкнул, но только теперь это было больше похоже на стон.
А Брат оленя долго провожал приятеля грустным взглядом, стараясь не думать о том, что сегодня боится за него.
Собрав в кольца аркан, Брат оленя хотел было встать, чтобы побродить по стаду, выбрать тех оленей, которых обязательно следует завтра показать хозяину, как вдруг он почувствовал, что к нему кто-то осторожно притронулся сзади. Брат оленя оглянулся и увидел Белого олененка. Немного отбежав, Белый олененок повернулся к человеку и долго смотрел на него.
— Ну, что ты мне хочешь сказать? — тихо спросил Брат оленя и поманил Белого олененка рукою. — Иди, иди сюда, поближе.
И странное дело: Белый олененок вплотную приблизился к человеку.
— Ну как ты думаешь, что будет сегодня с Сестрой горностая, что будет со мной?..