Белый олененок прилег, прижимаясь к ноге своего покровителя. Брат оленя замер от изумления: ведь как бы там ни было, а оленята, несмотря на свое любопытство, никогда еще не подходили к нему так близко, всегда были настороже, готовые убежать в любое мгновение. А этот безбоязненно подошел, улегся у самых ног. Брат оленя осторожно прикоснулся рукой к голове Белого олененка, ощупал стрелочки рогов, которые пробились уже на вторую неделю после его рождения, почесал малыша за ухом. Белый олененок вздохнул удовлетворенно, улегся поудобнее, стараясь чувствовать своим телом ногу человека.
— Послушай мои слова, не простые слова, пожалуй, это будут речения, — сказал Брат оленя, нащупывая висящую на поясе трубку. — Летал, летал Ворон где-то там, на Большой земле, и вот, на горе мое, и сюда залетел, и я чувствую, как он каркает надо мной. Растерялся я, в душе моей непокой, и все из-за нее, из-за женщины, которую зовут Сестрой горностая. Что бы я ни делал, ловлю ли арканом оленя, разжигаю костер или нарту чиню... все время чувствую, что на меня смотрит Сестра горностая. И хочется мне, чтобы все получилось красиво и ловко у меня именно потому, что глаза Сестры горностая всюду за мной наблюдают. Ее нет, и все-таки она есть, пусть невидимая для других, стоит за спиной, или впереди, или слева, а вот и справа. И мне хорошо, что я чувствую всюду ее глаза. И хочется мне всегда быть ловким и сильным, молодым, а если возможно и насколько возможно, красивым. Лик ее то там, то здесь словно во сне проплывает. Она улыбается, и я улыбаюсь. И люди никак не могут понять, кому же я улыбаюсь. Прежде всего вижу губы ее и белые-белые зубы. Впрочем, нет, прежде всего вижу глаза, часто смеются они, но бывают и грустными, тоскливыми, даже в слезах. И тогда я забываю все на свете и бегу к ней. Вот глаза ее слева, нет, справа, впереди, но нет, кажется, позади. И тогда я поворачиваюсь и бегу в противоположную сторону. Мысленно бегу, потому что вижу глаза ее тоже мысленно. Вот так я ее люблю. Да нет, не так. То, что я рассказал, это лишь одна снежинка по сравнению с теми снегами, которые бывают зимою на этой земле...
Брат оленя протягивает руку и широким жестом обводит вокруг и потом долго молчит: непросто, очень непросто настраивать себя на речения.
— Или я вот вижу зарю. Ну, заря как заря, а возможно, не только заря, но и душа Сестры горностая. Никто никогда не видел души, а я вот увидел, потому что это душа Сестры горностая.
Брат оленя умолк, прислушиваясь к себе. Он должен был высказать все это если не олененку, то куропатке, а не нашлось бы живого существа, он высказал бы свои речения камню.
Любил внимать подобным речениям Ялмар, случалось, что он записывал каждое слово его. Еще с детства Ялмар пытался понять, что на душе у него, у Брата оленя, признавался, что хотел бы посмотреть на звезды его глазами, услышать в криках птиц то, что слышит он; хотел бы постигнуть, каким образом его друг заклинает бурю, угадывает далекий ход ветров, неотвратимость нашествия туманов, коварство оттепелей, после которых неизбежен губительный для оленей гололед; хотел бы постигнуть, как удается понять ему тайное движение льдов в бескрайних пространствах студеного моря, а вместе с этим движение морского зверя, которого так нетерпеливо и упорно ждут охотники. Да, удивительный это человек — давний его друг.
Когда Ялмар впервые увидел Белого олененка и вник в догадку Брата оленя, то даже засветился весь. Так засветился, будто и ему тоже удалось на какое-то мгновение заглянуть в солнечный зрак, стать средоточием боли, когда на миг сгораешь в солнечном огне, чтобы постигнуть истину. С Волшебным оленем он что-то связывал в думах своих о жизни, о событиях, которые происходили где-то далеко-далеко от этого острова.
Ялмар искал встречи с Братом оленя: для него было немыслимым побывать на острове и не поразмышлять о жизни с человеком, мудрость и дружбу которого он так высоко ценил. Он шел через стадо, вслушиваясь в возгласы вездесущих пастухов, любуясь оленями. Переведя взгляд на вершину пологой горы, куда устремилось несколько оленей, он увидел красную точку костра. «Опять колдун у своего огня ждет...» — подумал он. И вдруг замер Ялмар, представив себе другой, необычный костер, на который смотрел, как сам себе говорил, через магический кристалл легенды о Волшебном олене.
Вдруг почувствовал Белый олененок всадника на себе и понял: это явился Хранитель — значит, произошло волшебство. Теперь он огромный олень, и на рога его звезды могут садиться, как птицы. Обнял Хранитель Волшебного оленя солнечными руками и тихо сказал:
— Успокойся, мой добрый олень, я не позволю, чтобы тебя подтащили к костру на закланье.
А между тем сын злого духа и росомахи уже был тут как тут, черный аркан для броска изготовил. Свистнул в воздухе черный аркан, но Хранитель рассек его на лету лучом, как мечом.
А костер полыхал. Тот жаркий древний костер.
— Да, это древний, очень древний костер, — подтвердил Хранитель, — однако ты увидишь у этого костра и такое, что происходит в настоящий миг текущей вечности. Странно? Да, конечно. Привыкай, так будет еще не однажды...
Волшебный олень все смотрит и смотрит на костер, пытается понять, кто его разжег и что здесь происходит. Чуть вдали от костра, на расстоянии длины одного аркана, лежит на возвышении мертвый человек в дорогом похоронном убранстве. С другой стороны костра, совсем близко у огня, стоят на коленях семь прекрасных женщин со связанными руками. Бьется о землю с храпом заарканенный белый олень. К костру подходит увешанный амулетами косматый человек с лицом, расписанным черными знаками, в котором можно смутно узнать Лицедея. И слышатся приглушенные возгласы: «Явился! Жрец явился!» Плачут женщины. Бьется, храпит на аркане, изнемогая от предсмертного ужаса, белый олень. Жрец вздымает кверху руки и восклицает: «Умер наш вождь! Да пусть прольется жертвенная кровь белого оленя, на котором он поскачет к верхним людям».
И подтащили оленя к костру. Жрец ударил ножом оленю прямо в сердце. Захрипел олень, упал раной кверху.
И Волшебный олень тоже захрипел и упал на правый бок. Хранитель коснулся оленя солнечной рукой, заставляя встать на ноги, и указал в сторону костра: мол, смотри, вникай, постигай истину. Встал Волшебный олень, не понимая, что было с ним, кажется, убивали его. Да, возможно, именно его убивали давным-давно, тысячу, десять тысяч лет назад.
Жрец снова воздел руки к небу и провозгласил: «Ускакал великий вождь на олене. Вон, вон, смотрите, над багровыми тучами плывет белое и чистое облачко — это душа великого вождя. Ему тяжело было с нами расставаться. Он просит, чтобы хоть один из нас отправился вслед за ним».
Жрец все ближе подходит к женщинам; одна из них сейчас должна умереть. Волшебный олень разглядывает женщин и замирает: вон та, что третья слева, похожа на Сестру горностая. Как?! Почему?! В чем смысл этого страшного видения? А на похоронном ложе уже лежит не вождь, а Гонзаг. Села муха на его нос, и он не выдержал, быстрым взмахом руки согнал ее. Жрец завязывает шкурой черной собаки свои глаза, замирает перед женщинами. Каждая из них, умирая от страха, даже дышать перестала. Волшебный олень предчувствует, что жрец сейчас укажет именно на Сестру горностая, хочет крикнуть: «Не надо, не смей!» Но непреодолимо проклятье неизреченности. И вскинул жрец руку, а потом медленно опустил ее, упираясь указательным пальцем в лоб Сестры горностая.
Затряс головой Волшебный олень, желая освободиться от страшного видения. Если бы можно было предупредить Брата оленя: «Поторопись! Ты должен спасти Сестру горностая!» И ведь есть, есть эти слова, вот они вышли из самого сердца. Волшебный олень с мучительным усердием ворочает языком, раскрывает рот, но ничего, кроме хрипа, исторгнуть не может. И вдруг вместо Сестры горностая он увидел Марию. Гонзаг, кажется, хотел закричать от ярости: ему была необходима у жертвенного костра именно Сестра горностая. Взбешенный, он вскочил с похоронного ложа, сорвал с жреца его мантию, сам в нее облачился. Но недолго похоронное ложе было пустым, на нем оказался сын злого духа и росомахи по имени Лицедей. И едва Гонзаг глянул на него, как тот вмиг переменился. Напряженно вглядывается Гонзаг в Лицедея, пытается понять: кто, кто же теперь в его обличье? И вот он, раскинув руки для объятий, быстро пошел к похоронному ложу, приговаривая: «О, Френк, дорогой мой друг, как давно я тебя не видел». Бритоголовый человек на похоронном ложе сделал над собой усилие, приподнялся. «Пусть, пусть будет в данный миг у жертвенного костра именно Мария», — сказал он, улыбаясь жрецу в образе Гонзага. И опять олень голову вскинул, захрапел, затрубил. Он вспомнил, как эта женщина коснулась его головы рукою и сняла его боль. Рядом с Марией снова возникла Сестра горностая. Вспомнил Волшебный олень, что и эта женщина спасала его: именно она, она давала ему грудь, когда он уже погибал. Теперь он обязан спасти их, надо исторгнуть человеческие слова. Вот они, кажется, вышли из самого сердца и душат, душат, душат его, требуя изреченности.
Гонзаг куда-то исчез, и в мантию жреца облачился тот, кого он назвал своим другом. А на похоронном ложе возник кто-то другой — лежит во фраке и белых перчатках. Но странно: на белом то исчезают, то снова появляются красные пятна крови. Человек во фраке время от времени трет рука об руку, желая избавиться от красных пятен крови на белых перчатках, но тщетно. Жрец в образе Бритоголового снимает с человека, лежащего на похоронном ложе, перчатки в пятнах крови, ищет кого-то глазами. И вот, кажется, нашел. И удивился Волшебный олень, увидев чуть вдали от костра Ялмара Берга. Медленно протягивает Бритоголовый перчатки Ялмару и спрашивает: «Не могли бы вы их отстирать?» Ялмар глаза рукою закрыл и с отвращением отвернулся.
А у жертвенного костра за спиной Сестры горностая и Марии, словно возникнув из дыма, смутным видением появилась черноволосая женщина в кимоно. Приподнялся господин во фраке, лежащий на похоронном ложе, и закричал, обращаясь к женщине в кимоно: «Нет, нет, нет! Я тебя сжег! Ты уже была на закланье».