Стайрон и на этот раз не глянул на Марию. По-прежнему тяжело упираясь в колени, он еще больше наклонил бритую голову, словно был намерен бодаться.
— Вы должны знать, дорогой Ялмар, как высоко мы ценим тех, кто проклял свои прежние убеждения и бесповоротно перешел в наш стан. Лично для меня такой человек в тысячу раз дороже, чем тот, кто был еще с пеленок нашим. Итак, руку.
Протянув через стол руку, Стайрон терпеливо ждал, что ответит Ялмар. Он, конечно, знал, что ответ будет далеко не тот, на который хотелось бы ему рассчитывать, но игра есть игра, и Ялмар не знает, каков у неприятеля следующий ход. Между тем это страшный ход. Он рассчитан и на то, чтобы потрясти Марию...
А Ялмар, запрокинув голову, вдруг разразился беззвучным хохотом. Стайрон, казалось, тоже посмеивался, но руку все еще не убирал. Когда же терпение его истощилось, он печально вздохнул:
— Жаль. Хуже всего то, что в нашу игру придется включать Марию. Женщина — извечное орудие дьявола.
И, заметив, как побледнела Мария, Ялмар жестко спросил:
— Не слишком ли опасно шутите?
— Опасно. Очень опасно. Для вас. Дело в том, что вам придется выбирать: или Мария и я рядом с ней, как ее спаситель, и вы оба становитесь сотрудниками моего института, при этом еще и очень состоятельными людьми, или...
— Ну, ну, договаривайте, — едва слышно промолвила Мария.
— Или вы, дорогой Ялмар, переступите через Марию, как Фауст переступил через Маргариту во имя какой-то там высшей правды. Ну и у Марии тогда будет путь Маргариты... путь к трагедии...
На этот раз уже и Ялмар почувствовал, как от лица его отхлынула жизнь. Стайрон сделал вид, что щадит свою жертву, чуть отвернулся от Ялмара, задумчивый, грустный — этакая утонченность. Но, уже через полминуты обернулся совсем другой личиной — что-то механически-бесчувственное и потому еще более неумолимое виделось в нем, и можно было подумать: не робот ли это, есть ли в нем живое сердце?
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯСЫН ВСЕГО СУЩЕГО
Быстротечно северное лето. Наползли на остров тяжелые низкие тучи, распоров свои животы о вершины гор, опорожнились от снега; облегченные тучи ушли, а снег на острове остался. Тронулось в кочевой путь стойбище Брата оленя. Чистая водица, пока упаковывали на нартах покрышки чумов, домашнюю утварь, сбегала к тому месту, где рос цветок.
Еще издали заметила она небольшой чумик, который выстроила над увядшим цветком. Замело чумик снегом, едва-едва верхушка торчит. Потопталась вокруг чумика Чистая водица, глубокую тропу вокруг него проторила, словно заключая увядший цветок в магический круг. Пусть спит цветок, придет весна, стойбище вернется на это место после долгого кочевья, и Чистая водица разберет чумик. Солнце пригреет, оживет цветок, и радость в душе Чистой водицы оживет. А пока прощай, цветок...
Через несколько часов Чистая водица уже сидела на грузовой нарте вместе с братишками и сестренками.
Первого оленя, который вез нарту, вел на поводу Брат медведя. К этой нарте поводом был привязан следующий олень, который вез свою нарту. К его нарте был привязан поводом третий олень. Так образовался обоз из тринадцати упряжек. Кроме этого обоза, по тундре острова двигалось еще двадцать точно таких же. Чистая водица смотрела на огромное облако снежной пыли, взбитое перегоняемым стадом, старалась разглядеть Белого олененка, но его не было видно среди доброй тысячи оленей.
Когда стало темнеть, кочевники остановились. Мужчины и женщины начали быстро по заведенному веками порядку собирать чумы. Брат оленя устанавливал ветряк: значит, будет электрический свет. В чумах через раскрытые входы светились костры. Женщины свежевали забитых оленей: сегодня будет праздник первой перекочевки. Посреди стойбища разожгут большой костер, вокруг него устелят снег шкурами. Возможно, что кто-нибудь прибудет в гости из трех других стойбищ на острове.
Гости действительно прибыли: колдун и с ним еще двое. Колдун вошел в чум Брата оленя и провозгласил хрипловатым, густым голосом:
— Я воздаю честь твоему очагу своим появлением.
— Садись, гость, — спокойно пригласил хозяин чума. — Нужно ли тебе?
— Если ты имеешь в виду свое покровительство, то я в нем не нуждаюсь. Позаботься о том, чтобы ты мог заслужить мое покровительство.
— В таком случае... в чем твое начало? — задал свой второй особый вопрос Брат оленя.
— В твой чум явился бог! Возможно, уже половина островитян видит меня в своих снах...
— Мне, к моему удовольствию, ты еще ни разу не приснился! — воскликнула Сестра горностая, бросая шкуру оленя у костра.
— Это не белая шкура! — возмутился колдун.
— Посиди на ней, может, она от страха перед тобой поседеет и станет белой, — еще насмешливее сказала Сестра горностая.
— Я покидаю ваш чум! — И колдун стремительно вышел.
Закрыв в притворном отчаянии лицо руками, Брат оленя от души рассмеялся, довольный остроумием жены, но тут же помрачнел и сказал:
— Сейчас он будет требовать жертвенный крови существа иной сути...
— Белого олененка? Неужели позволишь? — Сестра горностая невольно приложила руку к сердцу.
Брат оленя не ответил, напряженно что-то обдумывая. Потом попросил:
— Позови Брата орла. Мне надо кое-что предусмотреть...
В центре стойбища уже полыхал костер. Женщины, каждая из своего чума, несли шкуры, устилали вокруг костра снег. Возбужденно кричали дети, радуясь наступающему празднику, лаяли собаки. Выбрав белую шкуру, Брат луны уселся, скрестив под собой ноги, спрятал руки вовнутрь малицы. Увидев Брата медведя, спросил:
— Сколько лет твоей самой младшей дочери?
— Восемь, — ответил Брат медведя, тревожно оглядывая детишек, которые издали наблюдали за странным гостем, боясь подойти к костру.
— Позови ее ко мне.
— Она уже спит.
— Все дети ждут праздника, а твоя дочь спит? Вон она среди ребятишек.
— Не пугай ребенка, — умоляюще попросил Брат медведя.
Колдун укоризненно покачал головой и сказал загадочно:
— Глупый человек. Ты и не догадываешься, какое величие пророчу я твоей самой младшей дочери...
К костру подходили люди. Брат луны оглядывал их непроницаемым взглядом. В малице с пустыми рукавами он напоминал какую-то огромную нахохлившуюся птицу со сложенными крыльями. Наконец он снова вдел руки в рукава и, закурив трубку, сказал:
— Мне сегодня тоскливо. Я устал быть страшным. Я хотел бы кого-нибудь из вас обнять...
К всеобщему удивлению, колдун подошел к Брату зайца и крепко обнял его. Старик закашлялся и попросил конфузливо:
— Ты уж не слишком ломай мои старые кости, пока они не рассыпались.
Облегченно вздохнув, колдун вернулся на прежнее место и вдруг горько посетовал:
— Странно, старик, что ты не упал передо мной на колени. Видно, ты и понятия не имеешь, кто тебя обнял.
Вглядевшись в стайку притихших ребятишек, сидящих у костра, колдун поманил к себе Чистую водицу.
— Ну иди, иди же ко мне. Запомни, я твой покровитель. — Сам подошел к испуганной девочке, присел перед ней на корточки. — Чистая водица. Имя какое! Имя, от которого веет первозданной свежестью. Имя первочеловека...
Потрепав девочку по щеке, колдун встал, медленно обошел вокруг костра.
— Ты не должна сгореть в атомном огне, Чистая водица. У тебя другая судьба. Ты станешь матерью нового человеческого рода... Да, да, это произойдет ровно через десять лет, именно в этот день, в этот час и в эту минуту. Над миром взметнется атомный огонь. В живых, возможно, только мы с тобой и останемся, Чистая водица. Тебе будет восемнадцать. Мне пятьдесят... Это, конечно, немало, но не так и много...
К костру, расталкивая толпу, решительно подошла Гедда, взяла Чистую водицу за руку и сказала на языке белых, обращаясь к гостю:
— Как вам не стыдно! Перед вами ребенок. Хорошо еще, что вас тут не все понимают...
Гедда увела сестру от костра, негодующе оглядываясь.
— Подбросьте в огонь хворосту, — приказал колдун. — Да побольше!
Брат медведя послушно выполнил приказание. Сырой хворост, прежде чем взяться огнем, густо задымил. Колдун напряженно наблюдал за дымом, порой как бы зачерпывая его в ладони, подносил к носу и что-то бормотал. Потом лег на одну из шкур, чтобы в таком положении проследить за движением дыма. Брат медведя, насколько мог, нагнулся, выворачивая шею, чтобы тоже глянуть на дым снизу вверх, робко спросил:
— Не маловато ли подбросил хвороста? Хватило ли дыму для твоего прорицания?
— Страх передо мной борется в тебе с постоянной дурашливостью, — ответил колдун с презрительным снисхождением. — Худо будет, если дурашливость одолеет страх. На первый раз прощаю. Мало того, поручаю тебе пролить кровь...
Сестра куропатки подбежала к мужу, схватила его за руку, приговаривая:
— Ты у меня слишком неразумный! Лезешь туда, куда не следует...
— Да, да, ты права. Вон Брат оленя, наверное, сидит себе в чуме, чай попивает. Вот и я... я тоже чайку попью.
Брат медведя уже было скрылся в толпе, направляясь вместе с женой к своему чуму, как вдруг его кто-то захлестнул арканом. Он медленно повернулся, одолевая смятение, и увидел, что конец аркана держит колдун. Когда появился аркан в его руках, никто не заметил. Освободив Брата медведя от петли аркана, колдун вытащил из-за пазухи малицы оселок.
— Наточи свой нож... Оселок и аркан — мои магические предметы.
Нерешительно приняв оселок, Брат медведя зачем-то понюхал его и спросил, пугливо озираясь:
— Но если ты заставишь меня убить человека?
— Сегодня ты убьешь жертвенного оленя... Сейчас его приведут на аркане к костру...
Отвернувшись от костра, колдун напряженно всматривался во тьму. Где-то совсем близко послышались приглушенные голоса бранящихся людей. Через некоторое время из тьмы вывалились Брат орла и еще несколько пастухов. Резко наклонившись вперед, они вели на аркане Брата скалы — одного из гостей. Этот человек и вправду был похож на скалу массивной квадратной фигурой, тяжелым скуластым лицом. За ним, схваченный у самого пояса петлей аркана, показался второй гость — Хвост лисы. Так называли его за хитрый, плутоватый характер. Был он юрким, с маленьким личиком, с неизменной усмешкой, человеком себе на уме. Даже сейчас, находясь более чем в позорном положении, он улыбался, оглядывая людей быстрым, вороватым взглядом.