— Нас подстерегли в стаде, — сказал он, обращаясь к колдуну. — Нам намяли бока, наставили синяков...
Наконец из темноты к костру вышел и Брат оленя. Остановился напротив Брата скалы, спокойно покуривал трубку, близко всмотрелся в его лицо и весело воскликнул:
— Вот это мы заарканили быка! Эх, глаз-то как затек у тебя! Интересно, у кого из моих пастухов оказался такой тяжелый кулак?
— Это ты постарался, — угрюмо сказал Брат скалы, все ниже опуская голову.
— Не может быть! — Брат оленя опять всмотрелся в лицо пострадавшего будто бы с искренним участием. — Надо сырого мяса приложить, говорят, помогает...
И в обыденном совете этом, шутливо высказанном Братом оленя, было столько силы, спокойствия, что жителям стойбища стало легко и весело. Кое-кто засмеялся.
— А еще от синяка помогает помет зайца, — подсказал Брат кита тоже словно бы с превеликим сочувствием к пострадавшему.
— Тесто надо приложить! Тесто, замешенное на молоке отелившейся сто лет тому назад важенки! — с восторгом подыграл старику Брат медведя, отводя душу, замученную таким долгим и тяжким напряжением.
И разразились люди хохотом, благодарно поглядывая на Брата оленя, который вдруг повернул здесь все в свою солнечную сторону. Казалось, что люди на какое-то время даже забыли о колдуне. Однако тот напомнил о себе.
— Что все это значит?! — закричал он и тяжко закашлялся, хватаясь за грудь.
Выждав, когда гостя перестанет колотить кашель, Брат оленя сказал с той тихой внушительностью, которая как бы свела на нет впечатление от негодующего возгласа человека от луны:
— Это значит, что я объявляю существо иной сути... сыном всего сущего!
И качнуло людей у костра, словно ударил откуда-то неожиданный ветер, и вырвались у многих возгласы изумления. А человек от солнца — Брат оленя — ткнул пальцем в грудь Брата скалы и продолжал все с той же внушительностью:
— Это значит, что Белый олененок, который, возможно, есть не что иное, как Волшебный олень — твой сын. — Круто повернулся к колдуну. — И твой! Если убьете его, будете сыноубийцами... Отныне у существа иной сути будет имя — Сын! А теперь уходите из нашего стойбища. Вы нам испортили праздник...
К удивлению всех, Брат луны засмеялся. И не было в его лице гнева, скорее наоборот, оно даже стало непривычно приветливым.
— Наивный дикарь, — улыбаясь, сказал он, — знал бы, как ты мне сейчас нравишься. Именно такими должны быть мои сыновья, когда наступит пора первочеловека... — И загадочно помолчав, заговорил уже совсем другим тоном: — Вы зря полагаете, что я побежден! Выслушайте меня и запомните это. Я объявляю Сестрой всего сущего росомаху, которая задрала уже до десятка ваших оленей! Я посажу ее на спину вашего Волшебного оленя и примирю луну и солнце. И пусть Волшебный олень везет на себе росомаху до той черты, за которой не будет ни добра, ни зла...
— Выдерживают ли твои слова силу здравого мнения? — спросил Брат совы, всем видом своим показывая, насколько он в этом сомневается.
— Что такое здравое мнение? — спросил колдун и пошел прочь, не дожидаясь ответа.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯПОЕДИНОК С РОСОМАХОЙ
На следующую весну обстоятельства заставили жителей стойбища Брата оленя сменить летнюю стоянку. Это повергло в отчаяние Чистую водицу: она всю долгую зиму думала о цветке, который укрыла от лютой стужи чумиком. Горе ее было так велико, что об этом знало все стойбище.
— Не придумаю, что и делать, — печально говорила мужу Сестра куропатки, — помешалась девчонка на этом цветке. В стойбище уже кое-кто болтает, что у нее рассудок помрачился.
Брат медведя, вытачивавший у костра в чуме цветок из оленьего рога, даже выронил из рук инструмент.
— Кто болтает такое? Назови! Я так огрею его, что болтун сам лишится рассудка.
Сестра куропатки готовила завтрак. Чувствуя на себе разгневанный взгляд мужа, она подула в костер, поправила котел на крюке и тяжко вздохнула:
— Я и сама замечаю, что Чистая водица какая-то странная. Совсем не похожа ни на одного из наших детей... Разве что на Гедду.
— Ну и пусть, пусть не похожа! Зато на меня как две капли воды похожа. Чистой воды. Потому и дали мы ей имя Чистая водица. Я тоже, понимаешь, какой-то такой... — Не найдя подходящего слова, Брат медведя сделал неопределенное движение рукой.
— Какой? Помешанный, что ли?
— Сама ты помешанная! Мечтательный я, задумчивый, вот какой! Такая же и Чистая водица...
— Души в ней много. Не помещается душа в ее хрупком теле.
— У меня тоже души на десятерых хватило бы. Но зато и грудь какая! — Брат медведя выпятил богатырскую грудь. — Другой ребенок уже давно бы забыл про тот цветок, а она помнит. Что же, запрягу четыре оленя и поеду прямо по бесснежной тундре на прошлогоднюю летнюю стоянку. И разберем с Чистой водицей тот самый чумик над цветком. Разберем и посмотрим... — После долгого молчания грустно добавил: — И ничего не увидим... И кто знает, что будет с Чистой водицей...
И тем не менее Брат медведя решил ехать с дочерью на прошлогоднюю стоянку.
— Заодно и стрелять научу. Братишки и сестренки ее ого как стреляют! А она и карабин в руках не держала...
Через сутки все стойбище провожало Брата медведя с его дочерью в необыкновенное путешествие.
К шеям всех четырех оленей подвесили колокольчики, ветви их рогов украсили разноцветными лентами. Подвесили колокольчик и на шею Сына (так теперь называли Белого олененка), повязали рожки его красной лентой. Чистая водица надела праздничные наряды, расшитые узорами, в косы ее вплели красные ленты. Брат медведя тоже разоделся как на праздник. Возбужденно пошучивая, он, однако, хранил на лице и таинственность, всем своим видом показывая, что затея его не такое уж и чудачество, которое может прийти лишь во взбалмошную голову.
И вот наконец тронулись олени. Побежал и Сын, привязанный поводком к нарте. Кричали дети изо всех сил, догоняя упряжку, махали руками взрослые.
Брат медведя погонял оленей и пел. Скрежетали по камням железные подполозки нарты, и олени, испуганные скрежетом, мчались еще быстрее. Но вот они постепенно успокоились, пошли ровнее, и Брат медведя, обняв дочь, весело спросил:
— Ну, радуется ли твое сердце?
— И радуется и печалится.
— Почему печалится?
— Все дети остались, а я поехала.
— Что ж, тут можно и попечалиться... Полюбуйся Сыном, смотри, какой он уже большой. Не отвязать ли его? Пусть бежит вольно, как бежит в сказке Волшебный олень... И приглядывайся к нему, внимательно приглядывайся, ты же знаешь, он у нас не простой олень...
Почувствовав волю, Сын помчался по тундре, оставляя далеко позади упряжку. И это был уже не олененок, а Волшебный олень с огромными рогами, на которые звезды садились, как птицы. Хранитель гладил его солнечными руками и размышлял о гонцах доброй воли:
— Я не очень помню, когда человек впервые приручил ходить в нарте оленя, да и не в этом суть. К счастью, бывало, что человек впрягал в нарту оленя или садился на коня, на верблюда и мчался к другому человеку, мчался к людям другого селения, другого края, другого государства. Есть такое высокое слово — миссия! И научилось в веках человечество ждать гонца доброй воли, ждать того, кому выпала честь быть душою порой воистину спасительной миссии. Не один раз бывало в веках, что с проявлением доброй воли такой миссии прекращались войны, объединялись усилия многих людей против общей беды. Люди в стойбище, провожавшие дочь и отца в путь, не очень понятный для них, сначала посмеивались, потом все-таки призадумались. Да, они знали, что чудаковатый человек Брат медведя решил позабавить свою дочь — странное дитя не от мира сего — и уехал на прошлогоднюю стоянку, где рос когда-то цветок, которым бредила всю зиму девочка. Что ж, таким вот родился этот добрый человек. И люди, глядя на него, думали: кто знает что именно кроется в его чудачестве? Не знаменье ли это к добру? Так пусть же, пусть оно сбудется...
Не вышло ли так, что отец и дочь тоже составили какую-то особую миссию — миссию доброжелательства? К кому направилась эта миссия? Вероятно, к каждому сущему на земле, кому дорого человеческое доброжелательство. Да, я, Хранитель, свидетельствую, что Брат медведя готов явиться в очаг каждого, кто умеет радоваться гостю: мол, здравствуй, человек, здоровы ли дети твои, нужно ли тебе мое участие? Мол, у меня наготове шутка, которой я очень хотел бы тебя развеселить, если грустно тебе. У меня наготове косторезные инструменты, я хотел бы изготовить для тебя амулет. Пусть хранит тебя тот амулет от возможного злого начала. Меня называют Братом медведя, но это не значит, что я не могу быть твоим братом. Искренне признай во мне брата, и я тебе отвечу тем же. А дочь мою я сам назвал Чистой водицей. Мне кажется, что любой ребенок чем-то похож на чистый родничок, который бьется в сердце каждого, кто любит детей. А кто не любит детей? Впрочем, есть, есть и такие, которые только собственному ребенку и являются отцом или матерью. А этого мало. Если любить лишь собственных детей, а к другим не иметь доброго сердца — значит, не быть истинным отцом, истинной матерью.
Вот какое движение души и мысли я, Хранитель, угадываю в Брате медведя. Нет, он едет не просто к прошлогодней стоянке стойбища, он едет к каждому доброму человеку на земле, едет к самому человечеству, которое дочь его себе представляет в образе великана. Я, Хранитель, свидетельствую — эта девочка прониклась высокой любовью к воображаемому ею великану, а также прониклась тревогой за него и состраданием к нему. Конечно, это очень наивное детское представление о человечестве как об одном существе, испытывающем лишь тоску, страх и растерянность. Но мыслимо ли ребенку представить себе многоликий образ человечества? О, как много в образе этом такого, о чем она понятия не имеет, и прежде всего воли и силы к собственному спасению. Да, есть, есть в нем такая сила и воля, есть! Однако Чистая водица с ее удивительно светлой и доброй душой угадывает то, о чем нельзя не задуматься: по пятам великана крадется росомаха какого-то страшного неблагополучия в мире. И Чистая водица говорит себе: надо прогнать росомаху. Но кто это сделает? Она, Чистая водица, способна лишь на одно: пойти навстречу великану и подать ему руку, чтобы вывести его из узкого горного ущелья в светлую долину, залитую солнцем, вот в такую долину, где рос ее цветок. Росомаха не любит простора, не любит солнечного света, росомаха, вероятно, не любит цветов... Вот так думает Чистая водица.