— Да, да, надо бы заняться чем-нибудь другим, — ответил Хольмер, отрешенно глядя в окно.
Но не покинул Рагнар Хольмер свой катер надзора, а вскоре погибла и его дочь. И Сестра зари приняла ее имя. Чета Рагнаров не мыслила себе, что Сестра зари, которая стала для них Геддой, когда-нибудь уйдет из их дома. Но Рагнар Хольмер сам покинул свой дом навсегда — погиб от рук браконьеров. А теперь умерла и фру Гунхильд.
Три могилы неотступно стояли перед глазами Гедды. Было время — жили три бесконечно родных для нее человека в маленьком, удивительно опрятном доме. Чистота этого дома олицетворяла святую чистоту его обитателей. Теперь три могилы...
Гедда возвращалась домой. Печально было у нее на душе, очень печально. Гремел вертолет. Рядом сидел Леон — сын Сестры горностая. Юношу провожал Гонзаг, страдальчески отговаривая сына не лететь на остров. И Гедда поняла, кто именно сел рядом с ней. Уже в кресле Леон какое-то время изучал угрюмым взглядом Гедду, потом спросил лениво, со скрытой насмешливостью:
— И что же мы почитываем?
Гедда вспыхнула, почувствовав насмешку, ответила с вызовом:
— Да вот почитываем... Как ни странно, обучились грамоте.
— Простите, я не хотел вас обидеть, — смущенно оказал Леон и отвернулся к иллюминатору, подперев горделивую голову холеной рукой.
«Весь в своего напыщенного папашу, — подумала Гедда, стараясь вызвать в себе неприязненное чувство к Леону. — Нет в нем ничего от матери, разве только глаза».
Да, Гедде хотелось убедить себя в том, что она уже ненавидит Леона, что она раскусила его с первого взгляда, но кто-то второй говорил в ней: все, ты погибла, это не человек, а какой-то дух, скорее злой, чем добрый.
Леон не обращал внимания на Гедду до самого конца пути. Но когда сошел с вертолета, беспомощно огляделся и пошел рядом с девушкой, поглядывая на нее с неуверенной, почти заискивающей улыбкой: похоже, что он нуждался в ее поддержке. Это обрадовало Гедду, и она сказала дружески:
— Поверьте, у нас не так уж плохо. Я обо всем догадалась... здесь ваша матушка. Это прекрасная женщина! Вы увидите, вам не захочется уезжать на Большую землю к отцу.
Говорила все это Гедда, а сама проклинала себя: бог ты мой, и что она лепечет...
Напоминание об отце заставило Леона болезненно поморщиться. В доме его он пробыл несколько дней. Гонзаг обрадовался приезду сына.
— Ты же знаешь, как мне трудно быть в неведении, мало ли что могло с тобой случиться, — упрекал он сына за то, что редко получал от него письма.
— Что верно, то верно, — невесело согласился Леон. — Но оставим это. Мне надо прийти в себя.
— Понимаю. Даю тебе сутки на адаптацию.
На второй день после завтрака отец и сын снова уединились в «зале мыслителей».
— Ну кто ты теперь есть? — шутливо спросил Гонзаг. — Надеюсь, уже недалеко то время, когда мой друг Френк Стайрон обрадует меня заявлением, что ты стал если не правой его рукой, то...
Гонзаг недосказал. Леон все это выслушал с мучительным напряжением и вдруг воскликнул ожесточенно:
— Я зомби, зомби, зомби, отец!
Гонзаг подвинулся вместе с креслом поближе к сыну, как бы желая попристальней его разглядеть, и спросил:
— Зомби? Что это значит?
— Это именно то, что сейчас больше всего занимает твоего друга Френка Стайрона, — с прежним ожесточением ответил Леон.
— Ты как-то странно шутишь. — Гонзаг надеялся, что происходит какое-то недоразумение. — Признаться, ты меня удивляешь.
— Я не шучу. — Леон повернулся к отцу и, закинув ногу на ногу, крепко обхватил колено, так что побелели пальцы. — Зомби — это человек, которому изуродовали сознание всеми возможными способами — наркотиками, радиацией, стимуляторами мозга и черт там знает еще чем. И после такого вторжения в мозг он становится безупречным исполнителем чужой воли. Может убить любого, если ему прикажут. Может легко и без раздумий, исправно исполняя приказ, кончить жизнь самоубийством...
— Оставь, Леон! Не начитался ли ты детективных романов?
— Нет. Я насмотрелся на мистера Стайрона. — Леон наконец сменил позу, развернувшись всем корпусом к отцу, какое-то время изучающе разглядывал его. — Прости, я, кажется, начал очень жестоко...
— Слава богу, понял, — с глубоким облегчением вздохнул отец, надеясь, что спасительная нить взаимопонимания между ним и сыном все-таки существует...
— Мистер Стайрон пока не создал ни одного зомби. Но идея эта составляет суть его философии. Созвездие тысячи! Созвездие элиты! Это могучие духом и волей супермены. Они правят миром. Их обслуживают, предположим, миллион-два специалистов во всех областях науки, техники, медицины, искусства. При необходимости таких людей может быть пять, десять миллионов. А все остальное — зомби, зомби, зомби. Ровно в таком количестве, в каком они необходимы, это можно легко регулировать. Послушные автоматы... И останется на земном шаре вместо миллиардов и миллиардов человеческих существ всего какая-то сотня миллионов, в том числе безропотные зомби.
— Ну, так это прекрасно! — воскликнул Гонзаг и забегал по залу. — Никаких тебе проблем: ни социальных, ни демографических, ни экологических.
— О, да, да, конечно, конечно! — с болезненной гримасой воскликнул Леон. — Одна забота донимает мистера Стайрона: как в самое короткое время уничтожить миллиарды людей? Это на его языке называется раз и навсегда произвести великую ассенизаторскую акцию. И тут все его помыслы направлены на всеуничтожающий и в то же время, как он говорит, всеспасительный атомный огонь. Космический разум повелевает действовать, действовать, действовать. Каково, отец?
Гонзаг кинул несколько коротких испытующих взглядов на сына.
— Я не пойму твою интонацию, — сказал он, снова усаживаясь в кресло. — Похоже, ты все это стараешься огрубить, даже высмеять. А между тем Френк Стайрон тонкий человек. Я не понимаю, почему бы тебе не заговорить его языком, не проникнуться его логикой? Если бы, если бы я дожил до той поры, когда планета Земля будет действительно очищена...
— Хватит, хватит, отец! Не распаляй себя, если не хочешь, чтобы я и в тебе видел... — Леон, в свою очередь, не договорил.
— Кого именно?
— Тут, наверное, еще не найдено подходящее слово. Людоед звучит в данном случае слишком мягко.
— Какой примитивный язык! А главное, мысли, мысли убогие. Мысли заурядного интеллигента-хлюпика! — Гонзаг безнадежно махнул рукой: зашибленный, жалкий, глаза у него слезились, и было теперь особенно заметно, как он постарел за последнее время.
Леон невольно смягчил тон, хотя остановиться уже не мог:
— Да, конечно, ты мечтал видеть во мне Блюмрока, которого твой кумир Луи Повель называет великолепным. Супермена мечтал ты увидеть во мне с дьявольской волей к власти. Но все это химера, отец, если не хуже...
Гонзаг закрыл глаза, стараясь избавиться от мысли, что он теряет сына. А Леон не умолкал.
— Я покончил с делами мистера Стайрона! — почти ликующе возвестил он, однако тут же вдруг сник и совсем тихо добавил: — Но если бы ты знал, как опасно уходить от мистера Стайрона. Это все равно, что изменить мафии...
Еще более ошеломленный Гонзаг как-то безумно глянул на сына, даже голову запрокинул назад, крепко вцепившись в подлокотники кресла.
— Нет, это невероятно!.. Где сейчас Френк Стайрон? Я поеду к нему!
— Не знаю. Этот дьявол за неделю может побывать на всех континентах мира. Видно, спешит, как он выражается, оконтурить участки предстоящей великой ассенизаторской акции. И всюду у него для этого есть помощники. — Леон поежился. — Холодно, как в склепе. Дай мне что-нибудь надеть...
Гонзаг суетливо снял с себя халат, почти подбежал к сыну, укрыл его плечи.
— Есть в свите Стайрона странный тип. За беспрекословное послушание боссу мы прозвали его Зомби. Вот этот Зомби и убьет меня. И Марию тоже...
— Ну, Леон, мальчик мой, — Гонзаг широко раскинул руки, умоляюще глядя на сына, — хватит меня мучить. Ты столько наговорил несуразностей. Нет, я завтра же должен найти Френка Стайрона и все уладить.
— Больше всего я боюсь за Марию...
— Кто она, эта Мария?
Не ответив, Леон медленно подошел к зеркалу и настолько долго молчал, что, казалось, забыл, где он и что с ним происходит. И вдруг резко повернулся и спросил:
— Где моя мать?
— У тебя нет матери...
— У меня есть мать! — с яростью и болью воскликнул Леон.
Руки Гонзага затряслись. И он, в свою очередь, тоже закричал:
— В таком случае можешь проваливать на ее остров — к дикарям! Я думал, ты европеец, а ты... ты дикарь. Там твое место.
Леон притиснул сжатые кулаки ко лбу и засмеялся:
— Господи! Так ведь это же мое спасение!
Гонзаг уронил голову на стол и заплакал. Сконфуженный Леон сел рядом с отцом, хотел прикоснуться к нему и все никак не мог. Не выдержав тягостной минуты, ушел к себе в комнату. Запершись, достал пистолет, долго смотрел в дуло. Затем, бросив пистолет на кровать, написал записку: «Прости меня, отец. Я и вправду подамся на остров, поживу у матери. И пусть все будет так, как будет. Леон...»
И вот под ногами Леона земля заполярного острова. Когда он поднялся на береговую кручу, увидел стойбище из десятка чумов и ветряк. За чумами виднелась толпа людей, обращенных спинами к морскому берегу. Время от времени кто-нибудь из них взмахивал руками или хватался за голову.
— Что там происходит? — недоуменно спросил Леон у Гедды.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯТЫ БУДЕШЬ ЖИТЬ!
Гедда провела Леона между чумами на край горной террасы, на которой размещалось стойбище. Дальше простиралась долина. И в этой долине сражались на арканах Брат оленя и колдун — человек, идущий от солнца, и человек от луны. Оба были обнажены до пояса. Колдун, широко расставив ноги, хищно подался всем телом вперед. Едва он метнул аркан, как Брат оленя резко нагнулся, уклоняясь от петли. Колдун не спускал с него внимательных глаз, плотно сомкнув рот, так что длинное, с впалыми щеками лицо его казалось безгубым. Молнией рассек солнечный воздух аркан Брата оленя. Колдун упал на траву — только это и спасло его. Быстро вскочив, он сделал пробежку, все дальше и дальше занося назад кольца своего аркана для следующего броска. А Брат оленя по-прежнему казался совершенно незащищенным. Но как было послушно ему его гибкое тело: он резко наклонялся то влево, то вправо, то стремительно прогибался назад, и аркан колдуна не достигал цели.