Остановилось время для участников поединка. Уже до сотни бросков сделали тот и другой. Лоснились от пота их обнаженные тела. Колдун хрипел от усталости и озлобления, что-то бормотал, лихорадочно собирая аркан... А Брат оленя все яростнее входил в азарт поединка. Слева от него горел его костер, огонь которого поддерживали Брат медведя и Чистая водица. Здесь же на привязи стоял Сын. Справа костер колдуна, возле которого застыл каменным столбом Брат скалы. К его поясу на длинном поводе было привязано чучело росомахи. Если победит человек от луны, то у его костра заколют существо иной сути — Сына и сожгут аркан побежденного, изрезав его на куски; если победит человек от солнца, то на его костре сожгут чучело росомахи вместе с арканом побежденного. Таково было непременное условие поединка.
Тревожно вскинув голову, Сын смотрел, как рассекают воздух арканы. Чистая водица подошла к нему, погладила по спине.
— Ты не смотри туда. Видишь, я не смотрю. Я знаю, победит человек, от солнца идущий. А значит, ты будешь жить. Я в это поверила еще утром, когда Брат оленя обратился ко мне с речениями...
То было на морском берегу. Жители стойбища еще досматривали сны, а Чистая водица уже прогнала свои страшные сны, и лучше бы их не видеть. Усевшись на камень, девочка неподвижно смотрела в морскую даль в надежде, что оттуда наплывут на нее лебеди. Время шло, но никаких других птиц, кроме чаек, Чистая водица не видела. Неожиданно появился Брат оленя. Чистая водица встрепенулась, сказала обрадованно:
— О, теперь мы вместе будем дожидаться лебедей.
Брат оленя всмотрелся в лицо девочки и спросил:
— Ты, я вижу, не выспалась?
— Да, я боюсь засыпать. Только засну, появляется росомаха.
Брат оленя долго о чем-то думал, потом сказал:
— Посмотри на солнце через закрытые веки.
Подставив личико солнцу, Чистая водица закрыла глаза.
— Ты видишь свою кровь? — услышала она словно сквозь сон голос Брата оленя.
— Да, я вижу через веки красное.
— Тогда я начинаю мои речения... Ты пережила страх не тот, что проистекает от думы о возможном возмездии. Ты никого не обманула, не обидела, не унизила, не довела до горя. Вот если бы жил в тебе страх возмездия, который сама ты на себя навлекла, сотворив зло, я не мог бы тебя исцелить, даже если бы очень хотел. А этот страх перед убитой тобой росомахой я изгоню, потому что ты сотворила добро.
Брат оленя на какое-то время крепко зажмурил глаза, словно что-то с огромным напряжением вспоминая. Он верил: если очень сосредоточиться, если слить свою душу с душой исцеляемого, если пробиться в нее лучом солнечного зрака, которому сам ты раскрыл все свое существо, как бы сгорая на миг в чистом солнечном огне, то каждое слово твоих речений обретет силу истинного солнечного начала. И тогда слово может вернуть силу тому, кто ее потерял, вернуть веру в добрый исход, при котором отступает немощь. И он сказал:
— Истина в том, что душа твоя имеет предрасположение к солнцу, к солнцу, именно к солнцу. А еще душа твоя имеет предрасположение к белому, белому лебедю. Когда ты ляжешь в чуме в постель, не страх перед росомахой будет сумраком лунным проникать в твой сон, а мечтания солнечным светом осветят пространственные дали. И ты увидишь белых, белых, белых лебедей. И ты будешь крепко спать и во сне улыбаться. И лебеди понесут тебя все выше и выше, прямо к солнцу. И страх уйдет, и сердце твое будет спокойно. И уберется прочь росомаха...
Немного отобрал слов Брат оленя для своих речений, но было важно еще и то, как их произнести. И он, вероятно, достиг того, чего так самозабвенно желал, потому что слова его в душе Чистой водицы, похоже, стали и солнцем, и лебединой вереницей, и ясными далями. Это, наверное, было как во сне, потому что девочка долго лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Но вот она встрепенулась, подняла голову и сказала:
— Мне кажется, я спала пять суток, не просыпаясь.
— Нет, ты спала едва ли пять мгновений подряд, но каждое мгновение стоило целой ночи. Если сегодня ты снова увидишь страшный сон, завтра утром приди сюда и я продолжу свои речения. А сейчас оставь меня. Я должен побыть наедине с самим собой. Я хочу попросить силы у солнца перед поединком.
И наверное, солнце дало силы Брату оленя. Он следил за каждым движением колдуна и в то же время видел небо, тучу, подползающую к солнцу. Но вот это уже не туча, а росомаха. Надо спасать солнце! Надо спасать золоторогого оленя, бредущего по небу, как по голубой тундре. Стремительно взлетает рука Брата оленя, кольца аркана описывают круг над его головой. И свистит аркан, рассекая воздух. И неважно, что колдун уклонился от петли и на сей раз. Важно то, что Брат оленя едва-едва не достал арканом росомаху. Ничего, не уйдет росомаха! Еще один бросок, второй, третий, и захрипит в петле аркана росомаха...
Брат оленя слышал возгласы толпы. О, эти возгласы о многом говорят: люди ждут его, и только его, победы. Брат оленя, радуясь возгласам людей, глазами искал среди них Сестру горностая. Но где же, где она? Ему так хочется, чтобы эта женщина видела, каков он в яростном поединке.
А Сестра горностая наблюдала за поединком всего лишь несколько минут. Не выдержав, она убежала в чум, упала на шкуру и застыла в оцепенении. Встрепенулась только тогда, когда услышала возгласы ликования жителей стойбища.
Сестра горностая выбежала из чума и замерла у самого края горной террасы. Да, это было зрелище! Брат оленя держал на аркане колдуна.
— Распусти аркан! — великодушно советовал Брат оленя. — Распусти, а то задушу тебя.
— Души! — хрипел колдун.
Брат оленя ослабил аркан, еще раз крикнул:
— Распусти аркан! Мне нужно твое признание солнца, а не твоя жизнь...
Медленно вел Брат оленя упирающегося колдуна к своему костру, на котором предстояло сжечь аркан побежденного. Сюда же парни со смехом и шутками тащили чучело росомахи.
— Ах вы, дикари, дикари, — мягко и даже ласково приговаривала Сестра горностая, глядя на все это зрелище сквозь слезы.
И вдруг она почувствовала на себе странный взгляд. Кто-то упорно смотрел на нее сзади. Сестра горностая испуганно повернулась и замерла. Нет, это неправда, это, конечно, ей померещилось. Кажется, она сходит с ума. Иначе как мог ей таким отчетливым видением явиться сын? Ведь вот он, совсем рядом, только протяни руку. И Сестра горностая медленно, боясь, что видение исчезнет, протянула руку.
— Мама! — тихо окликнул Леон. — Мама, что с тобой?
Сестра горностая медленно ощупала плечи, голову, лицо сына и вдруг всем телом прильнула к нему.
— Не исчезай, ведь ты не видение, — просила она. — Если исчезнешь... я не выживу.
— Да нет же, мама, нет! Это я! Действительно я! — уверял Леон, обнимая и целуя мать. — Мне кажется, я всю жизнь ждал этого мгновения... Ну хотя бы вот так, всего лишь на миг. Это я, мама. Вот прилетел вместе с Геддой.
— С Геддой? — все еще не веря в возможность случившегося, спросила Сестра горностая. — Где она? Где Гедда?
— Она побежала туда, — Леон повернулся в сторону костра, вокруг которого толпились люди. — Гедда мне все рассказала. Я понял, что произошло. Победил Брат оленя.
— Это очень достойный... это удивительный человек. — В голосе Сестры горностая звучала беспредельная гордость. — Я так волновалась. Я не могла смотреть. Я сидела в чуме.
— Вот это и есть твое жилище? — растерянно спросил Леон. Печально улыбнувшись, он потупился и долго молчал, чувствуя на себе тревожный взгляд матери.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯПРАЗДНИК ВЕЛИКОДУШИЯ
А у костра Брата оленя события разворачивались своим чередом. Победитель и побежденный сидели друг против друга, каждый на своей белой шкуре, и пили чай. И у других костров пили чай: ведь как-никак Брат оленя объявил праздник великодушия. Он прощал своего врага, отказавшись совершать ритуал, унижающий его: важно не то, что чучело росомахи сгорит в костре, важно то, что частица страха перед злом сгорит в душах людей, а человек, идущий от луны, потеряет частицу дурной своей силы. Так пусть же разгораются костры праздника великодушия!
Отвязанный Сын отбежал поближе к стаду, которое паслось в долине, и накинулся на траву. Он успокоился, когда перестали свистеть арканы, почувствовал голод. Не прибиваясь к оленям, он одиноко держался на почтительном расстоянии и от людей, ждал, когда к нему подойдет Чистая водица.
Показывая на Сына, колдун сказал:
— Я позволил тебе, Брат оленя, оказаться победителем только потому, что все-таки решил сохранить жизнь этому олененку. У меня на то есть серьезные причины...
Победитель не стал возражать: ведь не зря он объявил праздник великодушия. Кивал великодушно и Брат медведя, подыгрывая посрамленному гостю.
— Да, да, конечно, мы так и подумали.
— Твое лукавство я не приемлю! — воскликнул колдун, глянув лишь мельком на Брата медведя. — Ты утверждаешь одно, а имеешь в виду совсем обратное.
— Да я как все. Только вот очень жалко, что мы не будем сжигать эту тварь. — Брат медведя показал на чучело росомахи. — А жаль, очень жаль. И аркан твой надо изрубить и бросить в огонь...
Брату оленя было очень любопытно наблюдать за другом: ведь это именно то самое, на что он надеялся, — добрый человек сжигает в своей душе частицу страха перед колдуном.
— Не надо дерзить гостю, — тем не менее сказал Брат оленя с добродушным лукавством, которое хорошо было понятно его другу.
Понял это и колдун.
— Я отрицаю праздник твоего великодушия! — воскликнул он. — Я мысленно гашу твои костры. Тем более что у одного из них присутствует белый человек...
— Кого ты имеешь в виду? — спросил Брат оленя, невольно оглядываясь по сторонам.
— Не туда смотришь. Направо переведи взор, на самый дальний костер. Болтливый старик, Брат совы, остановил праздными вопросами твою жену. А рядом с ней... в одежде белых... как ты думаешь, кто бы это мог быть?