Вот и у костра уже очутилась эта девочка и слилась с Чистой водицей, будто и там, далеко-далеко, где люди так равнодушно приняли весть о возможной гибели оленя, была тоже она.
Жрец снова подошел к покойнику, так и не ударив ножом оленя.
— Господин генерал, ни один покойник до вас не был удостоен чести наблюдать на своих похоронах такое щедрое жертвоприношение. Зачем вам какой-то олень? Зачем несчастная девочка? Ведь само человечество подошло к костру на закланье...
— Неужели все человечество? — обеспокоился генерал. — Впрочем, черт с ним, с человечеством. Но две трети моего народа должно остаться в живых. Так подсчитали компьютеры...
— Ваши компьютеры глупы, господин генерал! Они не способны ответить на главный для совести вашей вопрос: кто вы — убийца или самоубийца?
— Ну кто же я, по-вашему?
— Мое мышление человека, проклявшего цивилизацию, дает вам шанс на нравственное оправдание, если вы нажмете на кнопку. Впрочем, кроме меня, вас некому будет оправдывать. Погибнут все: и палач, и жертва, и судья, и подсудимый. А вместе с ними погибнет всякое понятие о преступлении, о вине и наказании... Да и не хочу я вас оправдывать. Я вас ненавижу и потому проклинаю, хотя и заключаю с вами свой дьявольский союз...
— Что ты тут мне читаешь какие-то проповеди, да еще с проклятиями! — уже выходил из себя генерал. — Я знаю одно: чем больше убито врагов, тем больше у генерала орденов за доблесть. Ну, так при чем здесь совесть и зачем мне твое нравственное оправдание?
— Значит, и дети и старики входят в число ваших врагов. Логика механической обезьяны, — жрец с тоской посмотрел в сторону костра, потом перевел взгляд на летящего ворона. — А знаете, господин генерал, ведь я колдун и мог бы вам погадать на требухе убитого ворона...
Генерал от любопытства голову приподнял, в глазах его проснулась жизнь.
— О, это весьма интересно! Мне хотелось бы знать, как пойдут дела моей фирмы в руках сына?
— Но не лучше ли обратиться к компьютеру?
— В черту компьютер! Давай гадай, колдун, на требухе ворона...
Жрец засмеялся и опять погрозил генералу пальцем. И тот задохнулся от гнева.
— Ты, кажется, надо мной издеваешься, жалкий индеец?
— Я бы с удовольствием снял с вас скальп, господин генерал, коль скоро вы назвали меня индейцем. Но вы еще нужны мне. Как ни странно, мы союзники. Я все-таки надеюсь, что вы нажмете на кнопку. Уйдете в небытие все вместе с вашими компьютерами! Вы все превратились в роботов — современных обезьян, которые вызывают не только болезненное чувство стыда, но и ужаса. Обезьяна должна уйти, уступив место первочеловеку. Вот мое пророчество.
— Это ты пророк? — Генерал засмеялся, даже попридержал руками колышущееся брюшко. — По-моему, ты просто безумный...
По лицу жреца пробежала судорога и до неузнаваемости исказила его. Он вдруг потряс генерала за плечи и закричал:
— Если верно, что миром нынче правит безумие, то нажмите на кнопку, господин генерал! На кнопку! На кнопку! На кнопку! Еще немного, и вы проиграете... Возможна огромной силы ударная волна против безумия. И ее не учесть и не высчитать никакими компьютерами!..
Генерал побледнел, насколько это было возможно для покойника, и вскинул руку с хищно вытянутым пальцем, устремленным к сигнальной кнопке: ведь мертвое не всегда неподвижно...
Но вспыхнул ослепительный луч, который можно было назвать солнечным лучом Хранителя, и сигнальная кнопка погасла. А генерал нажимал на кнопку и кричал: «Огонь! Огонь! Почему нет огня?» И наконец, обессилев, уронил руку и, похоже, умер во второй раз...
Волшебный олень медленно поднял голову. Казалось, в ней была тяжесть всей планеты Земля. Но вот почудилось ему, что к его лбу прикоснулись руки Чистой водицы. Легко стало оленю, удивительно легко, и он опять превратился в белого олененка...
Ялмар достал блокнот и опять услышал над собою голос колдуна:
— Сейчас и я буду писать. Вы должны срочно, слышите, срочно доставить мое послание генералу.
— Да, да, срочно, — машинально ответил колдуну Ялмар и записал в блокноте: «Возможна ударная волна против безумия». И подумал: «Пусть будет заглавием».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯВ ТЕБЕ МОЕ СПАСЕНИЕ
Вышло так, что Леон очень быстро сдружился с Чистой водицей. Это был еще один человек, кроме матери, которому он охотно позволял нарушать свое одиночество.
— Ты почему будто спишь с открытыми глазами? — однажды спросила девочка, когда они подошли к озеру.
«А ведь верно, похоже, живу, как во сне», — подумал Леон и спросил, в свою очередь:
— Откуда ты знаешь так хорошо язык белых людей?
— Гедда научила. И еще Ялмар. Я люблю ходить по тундре с Ялмаром так же, как с тобой. Прошлым летом он сказал, что там, далеко-далеко, живет человечество... Ты оттуда. Скажи, видел ли ты человечество?
Леон долго смотрел в необычайно серьезное лицо девочки, удивляясь странному вопросу.
— Как тебе сказать, видел, конечно.
— Какое оно?
— Это много, очень много разных людей.
Чистая водица разочарованно отвернулась, махнув рукой.
— Такое я уже слышала. Мне кажется, что это неверно.
Выбрав сухой пригорок, Леон присел.
— Неверно? А ну подойди ко мне, поясни, почему неверно.
— Человечество — это такой большой человек. Он ходит по свету, как ты ходишь по тундре. У него большие-большие глаза, как у тебя. И полные слез. Он идет по свету и ничего не видит...
— Ты меня удивляешь...
— Я всех удивляю, только не пойму почему.
— Отчего же человечество плачет?
— Ему страшно. Ялмар сказал, что великан заблудился, как ты. Я думаю, что и ты человечество. Мне даже кажется, что ты плачешь...
Леон порывисто обнял Чистую водицу, чувствуя, что ему действительно хочется плакать.
— Ты ходишь один, ты заблудился, и я бегу за тобой, потому что хочу тебя спасти...
Леон заплакал. Чистая водица ничуть не удивилась, она гладила его по голове и успокаивала:
— Ничего, ничего, поплачь немного. Я никому не скажу. Мужчине плакать нельзя, даже если кто-нибудь умер. Если Брат орла узнает, что ты плакал, он будет над тобой смеяться.
— Да, да, конечно, это смешно. Это просто нелепо. Иди поговори с птицами. Я побуду один...
— С оленями можно? Вон Сын бежит и его подруга...
Смех Чистой водицы, хорканье оленят, крик птиц постепенно успокоили Леона. Похоже, что он смог на минуту отрешиться от всего тягостного, и ему показалось, что через этот заполярный остров проходит туго натянутая струна самой вечности. Звучит струна, и остров плывет в океане. А сам он частица этого острова. И не столько зрением воспринимал он этих оленей, эту удивительную девочку, для которой оленята как бы очеловеченные сверстники ее, а слухом, именно слухом, как звучание вечной струны.
И вдруг закричала Чайка. Господи, зачем прозвучал этот голос суетного, когда он слышал струну вечности? И ветер ударил, холодный ветер, несший промозглую сырость кочующих в море туманов. И оленята насторожились, тревожно втягивая воздух чуткими носами, и девочка с недетской серьезностью смотрела в сторону моря, подставляя лицо порывам ветра. Какое удивительное лицо! В нем, кажется, отразилось все, чем богато ее племя: бесстрашие перед стихией, умение стерпеть невзгоду, озабоченность судьбою оленьего стада, судьбою охотничьего промысла, философская уверенность, что за возможной бурей наступит пора спокойствия, пора равновесия как в природе, так и в душе.
Из-за снежных вершин гор наползали тяжелые тучи. Было что-то неумолимое в их движении, будто они, долго блуждая в просторах Ледовитого океана, упорно искали именно этот остров, который посмел жить своим особым миром. Тучи разрядились тяжелым мокрым снегом — пусть станет остров белым, как льдина.
Придерживая на голове летний малахай, Леон поворачивался то в одну, то в другую сторону, удивляясь тому, что так мгновенно сменилась погода: ведь только что было удивительно тихо вокруг. Чистая водица прильнула к нему и сказала с веселой улыбкой:
— Ты не бойся! Это просто наступает зима.
— Зима? Вот так сразу?
— Пойдем в стойбище. Гедда тебя ждет не дождется...
— Гедда? Почему ты так думаешь?
— Нагнись ко мне, — потребовала Чистая водица, дотягиваясь до уха Леона. — Когда Гедда смотрит на тебя, она вся становится только глазами...
— Странно. Очень странно...
— Пойдем домой. Ты хоть помнишь, в какой стороне стойбище?
— Вон там, — показал Леон не очень уверенно.
Чистая водица засмеялась, захлебываясь ветром.
— Эх ты! Показал в обратную сторону... Побежали, а то скоро будет пурга.
Зима действительно наступила сразу. Куда ни глянь, снега и снега, залитые лунным светом. Солнце напоминало о себе всего лишь сумрачной зарей. Леон часто смотрел туда, где находилась Большая земля, и мысленно видел город, мерцающий вечерними огнями. Поднимались в небо высокие дома, светились окна. И за одним из таких окон смутно представлялась Мария. Тепло там, светло и необычайно уютно возле нее. Словно во сне видел он, ках Мария плавно вскидывала руки, поправляла прическу. А рядом с ней Ялмар. Одна, без Ялмара, Мария для Леона уже не существовала. «Пойди ты к черту! — мысленно прогонял Леон Ялмара. — Ты слишком самоуверенный и самовлюбленный! Я не знаю, что хорошего нашла в тебе Мария». Леон изнурял себя в воображаемых наскоках на Ялмара, испытывая унижение от мысли, что выглядит жалким перед самим собою, пытался вернуться к здравому мнению о сопернике. Но это изнуряло еще больше.
А тут к тому же неотступно стояли перед Леоном глаза Марии — и добрые, и строгие, и участливые, и упрекающие. Так чего же в них больше? Однако Леон боялся увидеть в глазах Марии то, что было в них меньше всего заметно, — глубоко запрятанную досаду: видимо, он с его странным душевным состоянием все больше становился ей в тягость. «Все это блажь, блажь!» — с отчаянием прогонял теперь Леон навязчивые мысли о Марии и, однако, все исступленнее обдумывал планы немедленного бегства с острова, чтобы еще хоть раз увидеть ее.