Ткнувшись в сугроб, Чистая водица поверила, что все-таки нашла Леона. Но это был снег, и только снег. Теряя силы, девочка одержимо вкапывалась в сугроб, постепенно убеждаясь, что старания ее бессмысленны. Она протирала глаза, отыскивая красную точку факела, однако, кроме густой тьмы, заполненной метущимся снегом, ничего не видела. Чистая водица хотела закричать так, как, быть может, не кричала никогда в жизни, но ветер подавил ее крик. И девочка заплакала. Вдруг ей представилась росомаха, та самая, которую она убила. Крутится бешено росомаха, косматая, с оскаленными зубами, с горящими глазами, кувыркается, взбивает тучи снега и рычит, рычит, как бы желая сказать: вот сейчас я с тобой сведу счеты. Чистая водица с трудом поднялась и побежала. А росомаха догоняла ее, забегая то слева, то справа, и все рычала, сверкая злыми глазами. Ветер толкал Чистую водицу, волочил по сугробам.
Один из сугробов оказался огромным и рыхлым. Чистая водица застряла в нем. Ветер заносил ее снегом, отгораживая от внешнего мира. И ей стало спокойнее от мысли, что росомаха пробежала мимо, потеряв ее след. Девочка вспомнила о Леоне. Она опять представила его великаном. Шагает великан наугад с непокрытой головой, а в глазах его слезы. Неужели пройдет мимо? Неужели перешагнет через нее? И нашла в себе силы Чистая водица еще раз выбраться из сугроба. И вдруг почувствовала, что падает куда-то вниз...
О, как долго падает она, кажется, этому не будет конца. Почувствовав резкую боль в ногах, Чистая водица застонала и потеряла сознание. Когда пришла в себя, то никак не могла понять, где она и что с ней случилось. Наконец догадалась, что ее занесло снегом. Девочка рванулась и снова потеряла сознание.
Еще несколько раз приходила Чистая водица в себя. Теперь она уже никого не звала на помощь, кроме мамы... А мама была где-то рядом, осторожно погружала руки в снег, отыскивая самого любимого своего ребенка. Копает снег мама голыми руками. Какие у нее добрые, нежные руки! Чистая водица не видит маму, но ей чудится, что она слышит ее учащенное, взволнованное дыхание... «Иди сюда, мама. Я здесь. Я бы побежала к тебе навстречу, но я поломала ножки...»
Вот и Белый олененок привиделся. Бежит, бежит Сын, или, как называли его люди в торжественных случаях полным именем, Сын всего сущего, бежит по снежной равнине, а позади на легкой нарте сидит она, Чистая водица.
Колышутся вершины гор, бежит и бежит белоснежный олень, увозит Чистую водицу все дальше и дальше. Как же так? Она здесь, здесь и в то же время уезжает все дальше и дальше, стараясь не потерять из виду спину бредущего наугад такого неприкаянного великана. Звенит и звенит колокольчик. И олень уже не бежит по снежному насту, а словно бы летит. Видимо, догадался олень: если просто бежать, то ни за что не догнать великана, надо лететь, как птица... А мама все качает и качает на руках свою дочь, дышит на ее поломанные ножки. И ей тепло. Наконец Чистая водица согрелась. Лучится далекая звезда. Наверное, это Звезда постоянства, вокруг которой все сущее вращается. Лучится звезда. Но вот один ее лучик обломился. Потом второй, третий. Почему обламываются лучи Звезды постоянства?.. Олень все дальше и дальше — мчится к Звезде постоянства. И та Чистая водица, которая там, на нарте, обламывает звездный лучик за лучиком. И темнеет все вокруг. Как похожи эти сумерки на свет страны печального вечера, страны, о которой она слышала в сказках! Хочется спать. Что-то подсказывает Чистой водице, что нельзя спать. Не смей, не смей закрывать глаза! Но они сами собой закрываются, и гаснет, гаснет Звезда постоянства.
Это было потом, значительно позже тех трагических событий, которые произошли на острове. От Леона Ялмару пришло письмо: «Это я, я виноват, — писал он. — Я принес им зло. И я проклинаю себя...» А дальше Леон описывал ту страшную пургу и все, что случилось на острове. Ялмар обратил особое внимание на строки письма, в которых Леон рассказывал, как удивляла его Чистая водица странной фантазией о неприкаянном великане, которого она так страстно желала спасти. «И, возможно, я, раздавленный горем, не вспомнил бы о том, — писал Леон, — если бы удивительная девочка эта не представляла себе в образе великана само человечество. И вот именно я, в ком она порой видела того великана, в сущности, погубил ее...»
Неприкаянный великан... Заблудившееся человечество... И вспомнилось Ялмару, как он однажды что-то подобное сказал Чистой водице... Выходит, что он заронил в сознание девочки нечто такое, что отозвалось в ней голосом, молящим о помощи, голосом великана, каким она себе представляла образ самого человечества. И великан стал ей родным уже потому, что страдал. Хрупкая, чистая, просвеченная солнцем добра душа ребенка пыталась вобрать в себя страдания человечества... Ребенок и человечество. Господи, куда же это вознесся он, Ялмар, в своем скорбном чувстве?
— Что с тобой, Ялмар? — теряясь в догадках, спросила Мария. — От кого письмо?
Ялмар молча отдал Марии письмо. Тревожная сосредоточенность сменилась на лице Марии испугом. А потом исказилось ее лицо от боли. Какое-то время она сидела с закрытыми глазами, будто страшась увидеть то, что невольно являло ей воображение. Но вот она широко раскрыла потемневшие глаза и тихо проговорила:
— Это ужасно...
И, словно почувствовав что-то неладное, Освальд перестал возиться с игрушками на полу, застланном шкурой белого медведя. Неуверенно поднявшись, он сделал несколько отчаянных шагов, ткнулся личиком в колени матери, засмеялся, словно радуясь одной из первых своих побед. Мария подхватила сынишку на руки.
А Ялмара не отпускало горе.
— Это мне наказание, — сказал он, слепо глядя в одну точку.
— Но почему тебе?
— Такое трудно объяснить. Я видел голодных детей. Ох, как страшно смотреть в глаза голодному ребенку... Нет, конечно, Чистая водица не была голодной, но миллионы голодных детей — это часть человечества... А вспомни мысль Достоевского... насколько велика цена одной-единственной слезинки замученного ребенка. Но их миллионы, замученных. Господи, как пришло мне в голову сказать именно ей эти слова о несчастном человечестве? Сказал так, больше для самого себя, а вышло...
— Ты, пожалуй, слишком что-то здесь усложнил, — осторожно сказала Мария...
— Нет, Мария, нет, тут все гораздо сложнее. Ведь ребенок этот, в сущности, по моей воле принял на свои хрупкие плечики такую тяжесть... — Не договорив, Ялмар снова взял письмо, принялся перечитывать его. Наконец он поднял на Марию скорбный взгляд. — И цветок вижу, и тоненькую шею ее, и глаза...
А Освальд с необычайной серьезностью все смотрел и смотрел на отца, и можно было подумать, что он настойчиво хочет понять: так что же случилось?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯСКОРБЬ НА ВЕРШИНЕ ГОРЫ
Пурга затихла на пятые сутки. Брат медведя мчался по тундре на упряжке собак, гонимый отчаянием: исчезла из чума в самом начале пурги Чистая водица. Это было обнаружено только утром. Сестра куропатки зажгла свет, подняла одеяло, чтобы разбудить своих многочисленных детишек, и обмерла...
Брат медведя никак не мог понять, что случилось. Он встряхнул жену за плечи и спросил:
— Что с тобой?..
Сестра куропатки едва разлепила одеревеневшие губы:
— Сосчитай их. И скажи, кого недосчитался...
Брат медведя схватился за сердце.
— А где... где Чистая водица?
И закричала Сестра куропатки, и выбежала из чума. Она вбегала то в один, то в другой чум, босая, в легком ситцевом платьице, и кричала, теряя рассудок:
— Нет Чистой водицы! Не у вас ли Чистая водица?!
С тех пор прошло пять суток. Брат медведя почернел от горя, усталости и беспрестанных поисков заблудившихся. И вот он нашел Леона. Можно было бы и засмеяться от радости, что Леон жив. Да, можно было бы и засмеяться, если бы не мучительные думы о вероятной гибели дочери.
Леона лихорадило, у него не попадал зуб на зуб. Брат медведя перенес его на нарту, укрыл шкурами, приговаривая:
— Жив, и хорошо, очень хорошо. — Поспешно извлек из нерпичьего мешка термос с горячим чаем. — Выпей чайку. Ну, ну, хотя бы глоток. Ноги чувствуешь? Холодно, говоришь, ногам? Ну, это просто счастье. Значит, целы твои ноги.
Леон отхлебнул глоток чаю, мучительно закашлялся. Жадно оглядывал он слезящимися глазами снежную тундру, еще не веря, что жив. Как это он заблудился? Пошел по тундре после странного поединка с Братом скалы, пошел с высоким чувством, что сумел подняться над собой. Клялся, что никому здесь не причинит зла, и не заметил, как скрылось из вида стойбище. А потом разразилась внезапная пурга. Несколько суток он пролежал в снегу, прощаясь с жизнью. И вот его нашли. Теперь он еще больше обязан этим людям...
Странно выглядит тундра после пурги. Какое великое неземное безмолвие и мертвая, как казалось Леону, белизна! И ему пришла мысль о саване. Леон посмотрел на взломанный снег своей берлоги, подумал: «Прорвал саван. Прорвал. Ускользнул от смерти».
— Ну поехали, — заторопил собак Брат медведя.
О том, что ищет Чистую водицу, Брат медведя не сказал Леону ни слова.
Мчались собаки. Брат медведя соскакивал с нарты и бежал, бежал рядом. Когда упряжка приостанавливалась у того или другого сугроба, он обмирал: не здесь ли Чистая водица? Собаки обнюхивали сугроб и, ничем не заинтересовавшись, мчались дальше. Брат медведя внимательно следил за их поведением: в нем жила надежда, что и дочь еще можно спасти.
Чистую водицу нашли на седьмые сутки в камнях ущелья горной трассы. Нашел ее Брат совы. Нельзя плакать мужчине, когда смерть отнимает близкого. Нельзя. Это могут себе позволить только женщины. И старик, бережно уложив окоченевший трупик девочки на нарту, опустился в снег, достал дрожащими руками трубку и тихо промолвил:
— Эх, несчастье-то какое...
Все ниже и ниже клонил голову Брат совы, так и не раскурив трубку...