Серый олень упал на колени, какое-то время он был неподвижным и вдруг рванулся в сторону, уклоняясь от схватки. Фыркнув, он встряхнулся и, закинув рога на спину, помчался к стаду, вспомнив, что слишком надолго покинул свой гарем. Сын бросился вслед за ним, но тут же круто развернулся и начал теснить к скалам крутого холма Дочь вечера с той же клокочущей яростью, с какой только что теснил ее серый олень. И важенка заметалась в страхе, не понимая, что случилось с ее другом. Ведь он был тем оленем, с которым она вместе росла, вместе мчалась по тундре, с которым часто затевала свои оленьи игры. Но сегодня он был страшным, и шел от него незнакомый запах. Это пугало важенку, но и манило к нему, и она уже не чувствовала боли от его копыт, ждала событий, оглушенная звоном собственной бунтующей крови, ждала, покорная и неподвижная.
А косой снег хлестал и хлестал, словно скрывая от мира плотной завесой великую тайну продления жизни. Снег хлестал и хлестал, и был он чист, как само подтверждение чистоты двух живых существ, род которых уже насчитывал миллионы лет. Они были сильными и яростными в своей жизнеспособности, они были истинными детьми природы, послушными ее вечному зову.
А когда снежные тучи ушли дальше на север, небо прояснилось, разлился лунный свет, стали видны звезды. От камней горной террасы протянулись длинные синие тени. Снег преобразил тундру. Пространство, отчетливо видимое при свете луны, как бы раздвинулось, все вокруг излучало свежесть и первозданную чистоту. И два оленя, белый и серый, мирно паслись, добывая корм из-под снега.
В пору оленьего гона точно так же, как в пору отелов, Брат оленя большую часть суток проводил в стаде. Был он человеком, знающим многое из того, что должно строго поддерживать жизнеспособность стада: опыт его предотвращал зло кровосмешения оленей, зло незрелого семени, зло бесплодия. И все-таки в нем, кроме мудрости пастуха, просыпалась и мудрость философа, которого неизменно волнует тайна жизни, тайна не просто физиологической ее завязи, нет, он приходил еще к высокой мысли о том, что в малом и смертном проявляется великое и бессмертное, завязываясь в нерасторжимый солнечный узел вечного. Наблюдая за торжеством плоти в брачную пору животных, Брат оленя славил тело, благословляя его неукротимость. Он был убежден, что и тело животного и тело человека не может быть презираемым хотя бы уже потому, что оно способно на сотворение жизни. Тело само по себе, по мнению Брата оленя, не что иное, как маленькая вселенная, повторение ее. И не случайно кровь красная, как солнце в небе, как проникновение его лучей во все сущее. А весь срединный мир, каким является Земля, в свою очередь, тоже тело, рожденное солнцем. Здесь нет ничего лишнего, ничего ненужного, как не может быть ненужной рука для человека, крыло для птицы, лапа для зверя. Стало быть, и ты здесь не лишний, мало того, совершенно необходимый. Возможно, именно ты являешься глазом чего-то огромного, связанного в единый солнечный узел. И если ты замкнут только в себе, если ты считаешь, что тело — это всего лишь твоя утроба, если ты насыщаешь его, тело, пищей лишь для утробы, но не для духа, рано или поздно ты станешь отторгнутой от солнечного целого частицей, и оно, это целое, прогонит тебя, как человек прогоняет дурной сон. И если при этом ты все-таки будешь по-прежнему дышать как живой, тебя все равно измучает тоска изгнанника, тебе будет холодно даже под солнцем, твой глаз назовут дурным, а помыслы неразумными.
Вот так или примерно так размышлял Брат оленя, внимательно наблюдая за стадом, чувствуя себя участником великого праздника сотворения жизни. С этими думами он и подошел к двум оленям, отбившимся от стада. Брат оленя, конечно, сразу понял, что произошло между ними. И здесь он не посмел бы по праву распорядителя гона сказать свое категоричное «нет» оленю, от которого мог бы появиться белый олененок — существо иной сути. Пусть и такой олень появляется время от времени. Не в каждом существе иной сути дано людям угадывать Волшебного оленя, возможно, это происходит один раз в тысячу лет, но все-таки происходит! Не всякий человек способен прийти к такой догадке, однако он, Брат оленя, сумел это сделать — угадал Волшебного оленя и оберег его от всех напастей.
С тех пор прошло четыре с половиной года. И не только Брат оленя, но и многие островитяне с волнением все это время наблюдали за Сыном, не однажды спасали его от гибели, случалось, тем самым спасали и свою душу, сумев подняться над мелочным, темным, недобрым.
Вот об этом и думал Брат оленя, глядя на Сына. Ему очень хотелось сейчас называть его полным именем — Сын всего сущего. И то, что этот удивительный олень участвовал в празднике сотворения жизни, было для Брата оленя добрым знаком, несмотря ни на что. А ведь мало было сказать, что положение на острове складывалось неблагополучно. К удивлению островитян, Томас Берг в двух других стойбищах провел какой-то неразумный забой оленей и уже уничтожил два огромных стада. Не значит ли это, что завтра хозяин доберется и до их стада? Не случится ли так, что на острове скоро не останется ни одного оленя?
Брат оленя сделал несколько медленных шагов к Сыну. Он знал, что во время гона самцы неспокойны и особенно не выносят человека. Но Сын... Сын всего сущего, похоже, узнал пастуха и лишь настороженно вскинул голову, как бы спрашивая: так что же случилось?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯИ ЗАЖЕГ КОЛДУН ЕЩЕ ОДИН КОСТЕР
Томас Берг действительно уничтожил два стада, отправляя туши убитых оленей на Большую землю. Наступил такой день, когда он прибыл и в стойбище Брата оленя, всех пугая своим мрачным видом. Хозяин прятал глаза под крышей жестких бровей, стараясь не встречаться взглядом с людьми. Ел оленье мясо в чуме своего главного пастуха с таким видом, будто, кроме него, здесь никого больше не было.
В чум вошел Леон.
— Скажите, господин Берг, что ждет пастухов? — спросил он не без вызова. — Здесь вкралось подозрение, что вы сворачиваете ваше оленье хозяйство...
Берг какое-то время смотрел на Леона неприязненным взглядом.
— Советовал бы вам, молодой человек, помолчать, — раздраженно ответил он, — у меня и без вас на душе полярная ночь.
— Между прочим, душа есть не только у вас.
Берг предпочел больше не замечать Леона. Повернувшись к Брату оленя, он сказал:
— Пойдем-ка потолкуем один на один.
Никто не знал, о чем говорили Брат оленя и Берг. Это еще больше внушало жителям стойбища тревогу. На второй день, к всеобщему удивлению, Берг пригласил Брата оленя и Брата медведя в непонятное для островитян путешествие на личном вертолете, который служил ему верную службу в огромном оленьем хозяйстве. А лететь предстояло к соседнему острову, именуемому здесь не без страха Бессонным чудовищем. Он был невелик, этот остров. На северной его оконечности возвышался угрюмый скалистый мыс, действительно похожий на вскинутую голову чудовища.
Через полчаса путешественники уже бродили по острову. Холмистая тундра, обильно покрытая нетронутым ягелем, переходила по мере приближения к мысу в невысокие горы.
— Ягель хорош! — с излишним воодушевлением воскликнул Берг. — Нам надо посмотреть, есть ли здесь места, защищенные от ветра, не померзнут ли оленята в пору отела?
— Ни одна олениха на этой земле не сможет отелиться, — мрачно сказал Брат медведя.
— Придет пора, отелется как миленькая, — пытался шутить Берг.
Снова полетели на вертолете над островом. Горные распадки, те, что были поближе к мысу, судя по всему, могли быть достаточно защищенными от ветров. Осталось выяснить, есть ли там ягель. Вертолет приземлялся еще дважды.
— Как по-вашему, привольно будет здесь стаду, допустим, в полтысячи оленей? — спрашивал Берг с прежним пафосом деятельного человека, захваченного чрезвычайно важной идеей.
— Лучше бы стадо медведей паслось на этой хребтине Бессонного чудовища. Тогда я, может, и согласился бы жить здесь пастухом, — невесело пошутил Брат медведя, оглядывая с непроходящим суеверным страхом горный распадок...
Переночевали в вертолете. Затем еще один день изучали остров. Берг пошучивал, дескать, он не может простить себе, что такая удобная земля для оленей до сих пор пустовала. Пока умалчивал Берг о том, что высшие власти, разумеется, за вполне выгодную компенсацию предложили ему очистить остров от людей и оленей, поскольку землю эту облюбовали военные. Бергу было трудно расстаться со своим богатым хозяйством, и потому он пытался оставить за собой лучшие пастбища острова, отделенные от остальной его части горным хребтом. Вот почему Берг решил полтысячи отборных оленей переправить теплоходом на соседний остров, заодно сохранить работников, цену которым он знал прекрасно. Придет такая пора, когда они, возможно, вернутся с оленями на родную землю, постепенно восстановят оленье поголовье, и все будет как нельзя лучше. В конце концов, пусть не с прежним размахом, но он будет вести оленье хозяйство на другом острове, надо только убедить пастухов, что это все-таки выход в их бедственном положении, приучить к мысли, что здесь не так уж и плохо.
И только перед тем как отправиться в обратный путь, Берг до конца раскрыл пастухам свой замысел. Брат оленя ничего не ответил хозяину. Он долго смотрел в морскую даль, и на лице его вместе с ожесточением отражалась такая печаль, что Брат медведя сказал Бергу:
— Ты посмотри в лицо его и скажи, сможет он хоть один раз на этой проклятой земле улыбнуться?
— Не терзай мне душу, — угрюмо ответил Берг.
— А теперь посмотри в мое лицо! — закричал Брат медведя. — Посмотри и ответь: не прибавится ли на этой земле еще один камень...
Когда прилетели на родной остров и приземлились в полумиле от стойбища, увидели, что чумов в нем стало вдвое больше, чем прежде. От стойбища к вертолету бежали люди. Позади всех шли не спеша колдун и Брат скалы.