ти лишен необратимого результата.
Посейдон, разрушив полностью плот Одиссея, злорадно усмехнулся и отправился по своим делам. Ветры же остановила Афина, почему-то оставив лишь дуновение Борея – северного ветра. Нет бы сразу доставить Одиссея в землю феаков или уж сразу на Итаку! Афина дозволила могучим волнам носить Одиссея еще два дня, пока сама собой не иссякла сила Борея, и Одиссей не смог сам добраться до желанного берега. В последний момент, когда Одиссей уже отчаялся избежать гибели от волны, несущей его на скалы, Афина придала ему силы. Но тоже как-то не сразу спасла, а поставила на грань смерти, дав волне накрыть героя, вцепившегося в скалу, и снова отбросить в море. Фактически он выбрался на берег сам, и поддержки богов как-то по этому фрагменту поэмы не заметно.
Одиссей, Афина и Навсикая
Только выбравшись на берег, Одиссей вспомнил о том, что должен был сделать с покрывалом Ино. Условия он выполнил, как будто знал другие сказания, где по законам жанра невыполнение какого-нибудь абсурдного правила сулило в дальнейшем огромные неприятности. «Не оборачиваться» – одно из таких условий, которое присутствует во многих мифологических сюжетах. Правда, оно часто нарушается. Оборачиваться нельзя, но и не обернуться невозможно – с фатальными последствиями. Но для Одиссея все обошлось.
Вся история с Калипсо, Ино в образе птички-нырка, Афиной, Зевсом, Посейдоном выглядит простым переложением обычной морской истории, которая снабжается поэтическими образами. Заброшенный на остров кораблекрушением моряк некоторое время нежился в объятьях туземной красавицы, но потом построил плот и отправился в путь. Был захвачен бурей, разметавшей связанные бревна, с трудом добрался до другого острова, а чтобы выплыть, вынужден был сбросить с себя всю одежду. Вот и все – никакие божества для этого сюжета не нужны, они лишь украшают простейший сюжет, лежащий в основе этой части истории Одиссея.
Можно сказать, что вся история «Одиссеи» с первой песни по восьмую предполагает за богами роль эпитетов, будучи просто историей Телемаха, Пенелопы и самого Одиссея. Без какого-либо богоприсутствия. С восьмой песни начинаются «байки» в духе Синдбада-морехода. Здесь – все богатство мифологии, сдобренной некоторыми бытовыми подробностями – рассказ Одиссея феакам о своих фантастических приключениях (9-11 песня). И только потом все возвращается к бытовому сюжету, где богоприсутствие вновь становится необязательным, и история с женихами Пенелопы завершается эпической резней.
Острова забвения
Ключевой элемент похождений «Одиссеи» – это балансирование на грани жизни и смерти в различных ситуациях «забвения». Сам же сюжет возвращения после странствий имеет реалистичную бытовую подоплеку, ничем не отличающуюся от литературных сюжетов от древности до современности.
Первая остановка флота Одиссея в неведомых странах – это обиталище лотофагов, о которых, собственно, ничего не известно. Кроме того, что они жуют пищу забвения – клевер, называемый греками «лотос». Это растение, вероятно, обладающее наркотическими свойствами – наподобие листьев коки, которые в Колумбии коренное население с незапамятных времен употребляет для поднятия тонуса. Сподвижники Одиссея также решаются вкусить местной экзотики – попробовать, что это такое жуют местные жители. И впадают в забвение – не хотят уже никуда плыть. И их чуть не пинками загоняют обратно на корабли.
Это простейший вариант забвения – смущение рассудка каким-то природным или искусственным снадобьем. Без всякой мифологии, без всяких чудес и без присутствия богов.
Точно так же – без всяких чудес – своим снадобьем утешает Телемаха, Писистрата и других прекрасная Елена в доме Менелая.
Снадобье бросила быстро в вино им, которое пили,
Тонут в нем горе и гнев и приходит забвение бедствий.
Если бы кто его выпил, с вином намешавши в кратере,
Целый день напролет со щеки не сронил бы слезинки,
Если бы даже с отцом или с матерью
смерть приключилась,
Если бы прямо пред ним или брата, иль милого сына
Острою медью убили и он бы все видел глазами.
Некогда было то средство целебное с действием верным
Дочери Зевса дано Полидамной, супругою Фона,
В дальнем Египте,
где множество всяческих трав порождает
Тучная почва – немало целебных, немало и вредных.
Нет сомнения, лотофаги живут где-то близ Египта. Надо отметить, что именно в Египет занесла буря и корабли Менелая – можно сказать, в одно время с кораблями Одиссея. Вероятно, ветер дул в одну и ту же сторону, когда греки возвращались из-под Трои. И Менелай тоже постранствовал после этой бури немало – немногим меньше, чем Одиссей. Вот только жена, скорее всего, в этих путешествиях была рядом с ним. И дом его не осаждали женихи – как дом Одиссея и Пенелопы. Кроме того, с «богиней забвения» – в данном случае обладательницей зелья Полидамной (усмиряющей многих) встречается сама Елена – до времени уберегая мужа от соблазна забытья и бездумного веселья.
Вообще, «Одиссея» в первых ее песнях кажется вовсе не повествованием о фантастических приключениях царя Итаки, а историей злоключений его сына Телемаха, а также Менелая, который довольно длинно рассказывает о своей судьбе после похода в Трою.
Здесь божественная часть сюжета практически невесома – Афина оказывается воплощена во вполне земные персонажи, прежде всего в друге Одиссея Менте (Ментесе), который потом сопровождает Телемаха в Пилос. Никаких откровений от Мента не исходит – только разумные рекомендации юному Телемаху.
Второй пункт забвения – в известном сюжете с циклопом – куда более опасен. Здесь ловушка захлопывается для всех сразу. Хотя, сюжет не исключает, что некоторые спутники Одиссея остались снаружи. Но они ничего сделать не могут. Циклоп, заваливший камнем вход в пещеру, оказывается владельцем это «утробы» страны забвения. И сразу же раздирает двух моряков и пожирает их. Для них забвение состоялось в полной мере. Остальным приходится задуматься – остаться ли живыми консервами в обиталище циклопа, или все-таки что-то предпринять. При этом циклоп как будто знает, что убивать его никто не станет, потому что только он может распечатать вход в пещеру. Поэтому он выпивает принесенное в дар вино и заваливается спать. Получается, что Одиссей сотоварищи попадает в ситуацию полного забвения для внешнего мира с перспективой быть съеденным на обед странным одноглазым монстром, который оказывается еще и родственником Посейдона, а значит – находящимся под его покровительством. Попадание в его пещеру – все равно что попадание на дно моря: оно означает безвестную гибель.
Одноглазость циклопа – весьма примечательная черта, причины которой в древнегреческой культуре никак не объясняются именно в силу того, что это явление из другой культуры, многие элементы которой греки в свою историю не взяли. Между тем «унарность» (см. об этом в книге А.Л. Антипенко. Мифология богини. М., 2002) – одна из черт мифологии, которая прослеживается от Египта до циклопа. Унарный бог Египта Мин, которого иногда связывают с историей походов Рамсеса II и детородной функцией, которую вместе с воинами на многие годы унесла вдаль от родных очагов армия фараона. Нанюхавшись какого-то специфического лотоса (вероятно, того же, что жевали лотофаги), Мин имел невероятную потенцию и обслуживал множество жен, чьи мужья ушли за фараоном, и тем самым восстановил армию для будущих походов. Здесь унарность представлена в самом обостренном виде – одноногости и однорукости.
Фактически налицо фаллический символ в образе человека, приближенного к богам. Кстати, его характеристики в древних текстах – «чернокожий» и чужестранец.
У циклопаунарность сохраняется только на один глаз. В остальном он – просто непостижимый дикарь, который живет в одиночестве. И даже непонятно, где его родители, жена, дети, есть ли они вообще.
Циклопу приписаны отсутствие каких-либо законов (по крайней мере – законов гостеприимства, которые были так очевидно нарушены в отношении спутников Одиссея, даже несмотря на напоминание, что чужестранцам покровительствует Зевс), отсутствие земледелия (вот уж дикость!), отсутствие каких-либо признаков мореплавания (дикое для морских разбойников, коими являлись греки). Разумеется, циклопу с эллинами и разговаривать нечего; может быть, он даже не понимает, что ему говорят эти двуногие скоты, забредшие в его пещеру. Все это определяется как ущербность. В сочетании с властью над пленниками это выглядит ужасным нарушением привычных норм жизни. При этом, согласно Гомеру, лишенный зрения циклоп Полифем – «богоравный». Такую оценку в поэме дает ужасному людоеду сам Зевс, отвечая на просьбы Афины войти в положения Одиссея, тщетно стремящегося на Итаку.
Отметим, что предания о циклопах, о которых пишет Павсаний, представляют их как строителей крепостных стен и как авторов искусного изображения Медузы Горгоны.
Не вполне понятно, зачем циклопу было открывать вход в пещеру, если там должна быть почти полная темнота, а его ослепление никак не прибавляло ему контроля над действительностью снаружи пещеры – он все равно ничего не видел. Еще менее понятно, откуда вообще взялся циклоп, если ему надлежит вместе со сторукими охранять Тартар, чтобы оттуда не сбежали заключенные – титаны, низвергнутые олимпийскими богами. Циклоп оказывается двойственным – с одной стороны, участником телегонии, с другой – просто кривым гигантом. Кстати, Одиссей сотоварищи его сородичей не видели, а потому все рассказы о том, что в округе живут другие циклопы (то есть, тоже одноглазые) – просто домысел.
Известным способом выскользнув из пещеры циклопа, Одиссей, тем не менее, вовсе не избегает «страны забвения». По сути дела, его дальнейшие странствия – это освоение всех возможных форм забвения, поскольку Посейдон решает: не бывать Одиссею дома, не достигнуть родных берегов. Уж если это и случается, то через многие годы и в результате покровительства многих богов. А вот спутникам Одиссея повезло меньше – все они погибли. По сути дела, рассказ Одиссея именно об этом. Он отвечает на расспросы родственников его друзей: «Ну а мой-то как сгинул?»