Древняя Греция. От Геракла до Перикла — страница 34 из 51

Действительно, Писистрат вернул афинянам уважение к культу Афины (степень секуляризации демократического общества была еще не столь глубока): прибавил к празднику Великих Панафиней, которые он проводил особенно пышно, масштабные спортивные состязания, а также построил новый храм на Акрополе (Гекатомпедон – «стофутовый», предшественник Парфенона). Уже сами эти действия говорят скорее не об «идеологии», а о прямом переживании мифологии самим Писистратом, без сомнения почитавшим Афину как свою личную покровительницу. Ассоциация его персоны с Гераклом, а также с Зевсом, вовсе не была наигранной. Так видел себя сам Писистрат, так видели его граждане Афин. Магнетизм мифологии вызывал переживания текущей жизни в связи с мифом, а прямым аналогом мифических персонажей был именно Писистрат. Ведь точно так же наши современники приписывают своим правителям самые выдающиеся качества, порой доходя в этом, с точки зрения рационального взгляда на действительность, до полного абсурда.

Пробуждение мифа в условиях царства (царственной тирании) – естественно, ибо царская власть всегда сближается с божественной. И не «пропагандой», а состоянием умов следует объяснять особенно возросшую популярность в аттическом искусстве времен Писистрата сюжетов с Гераклом и Зевсом. Царь на земле служит образом бога на небе. Собственно, все божества того периода в изобразительном искусстве приобретали облик Писистрата – Зевс, Дионис, Аполлон, приравненный к богам Геракл.



Афина рождается из головы Зевса.

Зевс атрибутирован перуном в руке и фигурой Афины, появляющейся из его головы



Суд Писистрата и суд Зевса. Возможно, на нижнем рисунке изображен Писистрат в окружении богов.

Писистрат атрибутирован скипетром, у Гомера цари – «скиптродержавные» – получают символы власти и законы непосредственно от Зевса, порождаются им в своем статусе – «богом рожденные», «богом вскормленные» и «богоподобные»


Культ Аполлона для Писистрата был значим своей непубличностью. Ему тиран начал строить масштабное святилище в Элевсине, а элевсинские мистерии превратил в собственно афинские. Также он провел очищение посвященного Аполлону острова Делос – перезахоронил всех покойников из пределов видимости храма. Эта акция была исполнением дельфийского оракула, который также санкционировал возвращение Писистрата в Афины после краткой опалы. Скорее всего, культ Аполлона сближал Писистрата с аристократией, сплоченной различными культами.

С Элевсином Писистрата связывает еще один мифический герой – Триптолем, который получил от Деметры (в компенсацию за погубленного то ли брата, то ли отца) запряженную драконами колесницу (вазопись изображает его без драконов, в более поздних вариантах – как молодого человека, сидящего на колеснице с крыльями) и первые хлебные злаки и научил людей земледелию. Также его считали изобретателем плуга. Его культ связан с первой пахотой, которая приписывалась трем разным участкам. Понятно, что иконографический облик вновь обретшего популярность Триптолема оказался схож с другими богами – на странном троне с колесами (что, вероятно, связано с Элевсинскими мистериями) сидит все тот же бородатый мужчина. Благодетель Триптолем оказывался по облику и, соответственно, образу своих благодеяний схож с Писистратом.

Возрождение культа Триптолема было следствием «гомеровской идеологии» – особого почтения к древности, отраженной в бессмертных эпических произведениях. Писистрат занимался делами сельских демов не из каких-то экономических соображений и не с целью склонить земледельцев к своей поддержке, а потому что ему близок был образ царя Одиссея, не чуравшегося сельского труда. В целом древний идеал гражданина представлял собой война-земледельца, в некоторых греческих городах сельских труд для гражданина был просто обязательным, а Солон учредил цензовый статус собственников земли.

Культовый статус земледелия способствовал увеличению сельского производства при Писистрате. Из Аттики вывозили, прежде всего, оливковое масло и чернофигурную керамику, вытеснившую коринфские изделия. Немало способствовала товарообмену чеканка монеты. Изображение Афины на монетах стало средством, напоминающим гражданам, кто является их покровителем и кому покровительство оказано прежде всего – самому Писистрату.

Почитание Писистратом Диониса восходило к древнему сюжету о победе его предка Меланфа над беотийским царем. Эта победа позволила обрести царский статус в Афинах. В мифе Дионис является помощником Меланфа.

Покровительство власти Писистрата со стороны Диониса отмечено утверждением праздника Великих Дионисий, возведением святилища на склоне Акрополя, реакцией общества на это – распространившимися дионисийскими сюжетами в вазописи, где облик Диониса отличался от Зевса или Геракла только сюжетно или с помощью атрибутов. Возможно, внешность Писистрата, приближенная к некоему идеальному стандарту, играла свою роль: тиран был в представлении афинян похож на богов – какими они их представляли, а все боги на аттических вазах оказывались похожими на Писистрата.




Триптолем богоподобный и молодой – в летающем кресле и Триптолем старый и немощный в кресле-каталке с посохом в руке.

Верхний и средний рисунок – 550–530 гг. до н. э.,


Подтверждая свою миссию царя-воителя, Писистрат обеспечил Афинам статус морской державы. Он снарядил военные корабли и отвоевал ранее утраченный Сигей у Митилены (крупнейшего города на Лесбосе) – это был важнейший стратегический пункт, позволявший контролировать морской торговый путь в Черное море. Как царь, он посадил там правителем своего сына Гегесистрата. Позднее в ходе экспедиции на кикладский остров Наксос и установления там дружественной тирании Лидамида, был покорен также Делос.

Как отец народа, Писистрат прославил себя помощью бедным – ссудами для поддержки земледелия. Позднее Аристотель решил, что это политический трюк – попытка занять земледельцев, чтобы они меньше уделяли внимания общественным делам и не приходили в город. Также Аристотель увидел в одной из речей Писистрата намерение не допустить созыва народного собрания. Распуская народное собрание, Писистрат призывал всех заняться своими делами, а общественные оставить ему. Но точно такими же словами заканчивается в изложении Гомера народное собрания на Итаке: «Вы ж разойдитеся, люди, и каждый займися домашним делом». Позднее в том же духе высказывался Перикл. Поэтому формулу можно считать сакральной, ставшей потом идеоматической – звучавшей при закрытии собрания.

Аристотель рассказывает о случае, когда земледелец, не зная, кто перед ним, посетовал, что получает с каменистого участка только муки и горе, и то обязан десятину от них отдавать тирану. После чего Писистрат освободил его от всех повинностей. В другом месте Аристотель рассказывает о том, что Писистрат был обвинен одним из граждан в убийстве. И тиран лично явился в суд для оправданий. Обвинитель же испугался и не пришел. Подобные истории – своеобразный жанр народного предания, выражающий восхищение правителем, его великодушием и снисходительностью.

Народное отношение к Писистрату идет гораздо дальше. Аристотель передает оценку правления Писистрата – «время Кроноса». Действительно, установление десятины с любых доходов – один из древнейших обычаев, связанный вовсе не с налогами в пользу государства, а с жертвой богам, чье присутствие среди людей обозначает царь. Царю – значит, богу. Культовые и государственные нужды не разделены. Поэтому десятина Писистрата была жертвой самой Афине и другим богам. Но Афине – прежде всего. Она надзирала за людьми не только из храмов, но и с монет Писистрата. Мало того, Писистрат и вел себя как посланник богов «золотого века». Он снял охрану со своих полей и садов и позволил любому пользоваться их плодами. Уравнивающие материальное положение акции власти – это отзвук «века Кроноса».

Аристотель был щедр на положительные характеристики личности Писистрата. Хотя тиранию как форму правления считал наихудшей. И здесь нет противоречия. Потому что тирания в данном случае ничем не отличалась от царства – от монархии, которую Аристотель почитал как наилучшую форму правления. А в сочетании с демократическими и аристократическими институтами, которые как раз при Писистрате сохранялись, – и вовсе идеальной. Таким образом, даже в глазах глубокого аналитика Аристотеля Писистрат выглядел скорее царем, чем захватчиком власти.

У Писистрата по части харизмы постоянно появлялись конкуренты – олимпийские герои. Один из них – родовитый Мильтиад – был удален из Афин, возглавив поход во Фракию, где основал (захватил) Херсонес Фракийский и стал царем. Другой – Кимон, брат Мильтиада – победив однажды на Олимпийских играх, был также по какой-то причине изгнан из Афин. Но победив второй раз, он посвятил свою победу Писистрату, и заслужил возвращение в Афины, тем самым уступив свою харизму тирану.


Вотивная табличка «Прекрасный Мегакл», конец VI в. до н. э


Возможно, конкуренция в борьбе за место вблизи олимпийских богов, стала причиной того, что Писистрату пришлось в третий раз добиваться власти, снова подтверждая свой статус воителя, которому потворствуют боги. Установившийся альянс Мегакла и Писистрата рухнул под воздействием суеверия. Писистрат стал воздерживаться от близости со своей женой – дочерью Мегакла, чтобы не обратить на свой род проклятье, отягощавшее род Алкмеонидов (все девять архонтов были из этого рода, когда при подавлении мятежа Килона в 640 г. до н. э. у алтарей в храме Афины было перебито множество людей). Мегакл пришел в ярость, вновь объединился со своими противниками, и Писистрату пришлось бежать не только из Афин, но и из Аттики. В Эретрие (на о. Эвбея) он стал собирать силы и пожертвования, более всего опираясь на помощь фиванцев. Наемники прибыли из Аргоса, добровольцы из Наксоса (где, очевидно, Писистрата почитали именно как царя, а не завоевателя).

Выступив из Эретрии в Аттику, войско Писистрата заняло Марафон, и там к нему присоединились сторонники из Афин и из сельских демов. Афинские горожане двинулись против Писистрата в составе городского ополчения. У святилища Афины Паллены противники сошлись; более организованное войско Писистрата воспользовалось беспечностью афинян, увлекшихся завтраком и игрой в кости, и обратило их в бегство. Всадники Писистрата под командованием его сыновей, настигая бегущих, убеждали их разойтись по домам и не бояться ответственности.