А Сократ… К нему можно отнестись более сдержанно, без восторгов – как он сам рекомендует.
Агафон понимает, что Сократ его все-таки высмеивает. И примирительно предлагает отужинать, после чего разобраться с мудростью посредством Диониса. То есть, хорошенько напиться.
После симпосия
Как показывает речь Павсания, последовавшая после ритуального обмена любезностями и шутками, напиваться в этой компании – дело обычное. Павсаний предлагает не напиваться на этот раз допьяна. И даже молит о передышке «после вчерашнего». Это оказывается общим мнением: упиваться никто не хочет, ибо голова, надо полагать, побаливает у каждого. И только Сократа собравшиеся оценили выше всех остальных. Одни могут пить «по капле», другие – много. И только Сократ способен и пить, и не пить. Поэтому он в любом случае будет доволен. Порешили пить «просто для удовольствия» и каждый – сколько захочет. В общем, речь идет о пьянке, и читатель должен убедиться в этом. В финале пира оказывается, что все перепились как обычно. А в начале все прикидываются, что будут вести философские беседы между чашами вина.
Врач Эриксимах, у которого тоже болела голова с похмелья, предложил заняться беседой. И сам назвал тему. При этом сославшись, что вовсе не сам ее придумал, а присутствующий здесь же Федр, который сокрушался, что гимны и пеаны и даже похвальные слова не посвящаются Эроту – такому могущественному и великому богу. Эрота не воспевают – это непорядок! Опять ситуация сводится к анекдоту: обсуждать намереваются уже почти позабытого и потерявшегося в тени Афродиты бога. Это можно расценить разве что как затею праздных людей, которые уже не знают, о чем им поговорить.
Сократ с его обычной иронией заявил, что он не смыслит ни в чем, кроме любви. И по кругу собравшиеся стали выступать с похвальными речами к Эроту.
Правда, пересказчик Аполлодор тут же оговаривается, что Аристодем не запомнил всего, да и сам он не все запомнил из пересказа очевидца. Поэтому и передает только «наиболее достойное памяти». Как удалось ему упомнить такие обширные и витиеватые тексты – остается загадкой. Как и то, почему достойное памяти настолько детально воспроизводится, не игнорируя даже, казалось бы, совершенно случайные обмены репликами.
Эрот среди древних богов (Федр)
Речь Федра, начинающая состязание участников пира, вполне традиционна и достаточно примитивна. Он говорит о происхождении Эрота – сразу после Хаоса одновременно с Геей (согласно Гесиоду). Федр ссылается на древних авторов, но, судя по дальнейшим речам, здесь их не слишком ценят. Это уже отмирающий пласт культуры. Тем не менее, Федр убеждает, что от древности исходят все блага. Собственно – нравственность: «Стыдиться постыдного и честолюбиво стремиться к прекрасному, без чего ни государство, ни отдельный человек не способны ни на какие великие и добрые дела». Любовь внушает нравственное поведение.
При этом Федр допускает некое рассуждение, которое можно истолковать как гомосексуальное: достойный влюбленный – благо для юноши, для влюбленного – благо иметь возлюбленного. Это можно толковать и иначе: как отношения дружбы, симпатии, почитания, приверженности и др. Гомосексуальный момент, который здесь можно лишь подозревать, связан скорее с современными трактовками. А у греков сексуальность в мужских отношениях, как мы увидим далее, может быть лишь в порядке шутливых подтруниваний. Здесь же Федр говорит о нравственном поведении симпатизирующих друг другу «возлюбленных»: они избегают постыдного, не предают в бою, доблестны, отважны и храбры. Все это им внушает Эрот. Но о сексуальности нет и речи.
Федр не говорит об «эротизме», как мы могли бы заподозрить, перенося понимание этого термина на реалии Древней Греции. Эрот, как видно из содержания речи Федра и других участников пира, к современному пониманию того, что такое «эротизм», не имеет никакого отношения.
Федр говорит о присутствии Эрота в отношениях между мужчиной и женщиной, но это тоже у него никак не связано с «эротизмом». Он приводит пример готовности любящих умереть друг за друга: Алекстида, решившая умереть за своего мужа (сойти в Аид вместо него), удостоилась славы у людей и почестей у богов, которые даровали ей возвращение души из Аида (по разным мифологическим версиям ее отбил у Таната Геракл или Персефона возвратила ее к жизни в целях торжества справедливости).
Другой пример – из отношений между мужчинами. Мы же не станем отрицать любовь между мужчинами-родственниками, в которой нет никакого эротизма. Как и в дружбе между мужчинами мы не признаем никакого эротизма. У греков родственные отношения, как известно, возникали вовсе не обязательно по кровному родству, но и через ритуал, который можно назвать «побратимство» или усыновление. Примерно об этом говорит и Федр, приводя в пример поступок Ахилла, который узнал, что умрет, если убьет Гектора. Но Ахилл мстит за своего друга Патрокла и принимает смерть. Боги за это отправляют его на Острова блаженных. При этом Федр утверждает, что Ахилл не был влюблен в Патрокла, поскольку был красивее и моложе его (у него «даже борода еще не росла»). В данном случае вопрос о «влюбленности» связывается, как мы видим, не с сексуальным влечением, а с отношениями кумира и поклонника. Кумир Патрокла – молод, красив, силен, отважен. При этом Ахилл чувствует ответственность «за того, кого приручил». Он любит Патрокла как своего верного друга, который старше его по возрасту.
В примерах Федра надо заметить, что присутствие Эрота ничем не подтверждено. Это лишь домысел. Федр на самом деле говорит о любви, верности, дружбе. Причем тут Эрот? Только при том, что он за все эти вопросы «отвечает» – по разумению тех, кто уже забыл все мифологические сюжеты. Ведь в приведенных Федром примерах Эрот не присутствует в явном виде. Его присутствие приходится только предполагать. Как говорится, «из общих соображений».
В речи Федра, который в другом платоновском диалоге («Федр») воспевал мужскую дружбу в противовес «влюбленности» в ее гомосексуальном варианте (и Сократ признает это банальностью и переводит разговор на тему о душе, красоте и ораторском искусстве), можно предположить, что Ахилл и Патрокл – партнеры в половых извращениях. В действительности подобная интерпретация (имевшая место уже в античности) не имеет под собой оснований. Патрокл был другом Ахиллу именно в том понимании дружбы, которая имела место у древних греков. Друг – это участник «дружины». Этот перевод греческого etairoi в достаточной мере отражает наличие иерархических отношений в древних мужских сообществах. В дружину молодые люди (kouroi) собираются на основе родства, под которым понимается не только кровное, но и ритуальное родство, обусловленное взаимной клятвой воинов или семейным ритуальным породнением. Именно поэтому дружба «филотэс» имеет происхождение от племенного союза – «филы». И от общего корня, означающего «любовь». Ближние друзья в дружине – не просто соплеменники (etairoi), но и слуги-сподвижники своего вождя (pherapontes).
Патрокл после бегства из Опунта, где он во время игры случайно убил своего сверстника, становится членом etairoi, будучи принят в доме отца Ахилла Пелея в статусе младшего члена семьи (независимо от возраста), что выше статуса раба, но совпадает со статусом слуги, оруженосца, телохранителя. Принятие в семью означает приобщение к родовому культу, а значит – актуальное родство со всеми вытекающими обязательствами. Друг Ахилла делит с ним кров и стол, за смерть друга полагается месть, его тело ни в коем случае не оставляют врагам. Слуга может быть даже наследником своего друга-патрона: не только его имущества, но и определенного статуса в семье. Так, Патрокл в случае смерти Ахилла должен был стать опекуном его сына.
Из сказанного можно сделать вывод, что Федр не в курсе древних обычаев, отраженных в произведениях Гомера. Его рассуждения – своего рода модернизация мифологии, а с нею – и общественных отношений, в которые вносится дух упадка афинской демократии (пир – событие на рубеже 5 и 4 вв. до н. э.) вместе с гомосексуальными аллюзиями. И в наши времена такие аллюзии становятся весьма заметными, отчего текст Платона реинтерпретируется порой до полного безобразия и становится грязным наветом на античную Грецию и платонизм.
Мораль и общество (Павсаний)
После выпавших из повествования других речей слово перешло к Павсанию. Он представил версию разложения мифа: о двух Эротах. И здесь вскрывается тот факт, что Эрот отвечает за мужскую любовь и любовь к мужчине. А женская любовь и любовь к женщине – это дело Афродиты. Павсаний связывает эти два персонажа в их двойственности: «нет Афродиты без Эрота», а раз так, то и Эротов два, как есть две Афродиты – одна дочь Урана (небесная, у нее нет матери) и дочь Дионы и Зевса (пошлая). Таким образом, двум Эротам следует разная похвала (поскольку хвалить надо всех богов, то придется хвалить и пошлых Эрота и Афродиту). Правда, хвалить пошлого Эрота у Павсания как-то не получается. Само же «раздвоение» богов – очень смелый эксперимент, позволительный только с точки зрения очень давней традиции, когда чуть ли ни в каждом полисе были боги с одинаковыми именами, но с разными эпитетами (что говорит и о различии в мифологии). Можно сказать, что это «модернистский» подход к мифу, представляющий собой чистый домысел.
Павсаний говорит: «Не всякий Эрот прекрасен и достоин похвал, а лишь тот, который побуждает прекрасно любить». Ему не хочется хвалить пошлого Эрота, даже если это положено по его божественному статусу. Он фактически меняет тему. Вместо обсуждения достоинств бога, он говорит о полезном и вредном, дурном и благом.
Согласно Павсанию, Эрот пошлый соответствует любви ничтожных людей. Такие, во-первых, любят женщин не меньше, чем юношей; во-вторых, они любят своих любимых больше ради их тела, чем ради души. Здесь можно снова уловить гомосексуальный мотив: пошло любить женщин не меньше, чем юношей (заметим, что речь идет именно о юношах, а не о мужчинах вообще). Тем не менее, возможна и иная интерпретация: презрение к «бабникам», которые ради женских прелестей готовы отказаться от мужского общества, мужской дружбы (которая у греков может называться «любовью»). Греки вообще слабо отличали любовь и дружбу. Особенно, когда дружба была закадычной.