У самой деревни в стороне от других работали около оливковых деревьев два гелота: старый и молодой. Они вели между собой разговор о недавнем поражении спартанцев.
«Эх, хорошо бы было, если б мессенцам удалось разрушить проклятую Спарту до основания, – со злобой в голосе сказал молодой гелот. – Живут спартиаты на наш счет, питаются только тем, что мы им привозим, а сами только и знают, что упражняются в гимнастике и военном деле. У других греков за безделие наказывают, а у них праздность считается почетным делом». «Этим-то и сильны спартанцы, – ответил старик, – не занимайся они постоянно военным делом, не проводи всю жизнь в лагерях, им трудно бы было удержать власть над нами: ведь нас раз в 20 больше, чем их». «Это так, – заметил молодой, – да нам-то от этого не легче. Ведь они грабят нас, отнимают у нас то, что мы заработали своим кровным трудом, а платят нам за это не благодарностью, а одной только грубостью и жестокостью. Меня как-то брали в Спарту, чтобы прислуживать за общими обедами, так пастух лучше со свиньями обращается, чем они ко мне относились. А брата старшого моего взяли лет 10 тому назад на войну с мессенцами и держали при войске, как вьючное животное: не воевал он, а только щиты да оружие за воинами таскал во время походов. Нечего сказать, хорошее занятие для грека!» – с раздражением закончил свою речь молодой гелот и, бросив кирку, которой он окапывал оливковое дерево, пошел к журчавшему невдалеке ручью, чтобы напиться воды. Но ему не суждено было дойти до ручья: едва только он отошел шагов на сто от старика и скрылся от него за деревьями, как три спартанских юноши, бесшумно подкравшись к нему сзади, вонзили ему в спину и шею свои мечи. Они слышали разговор молодого гелота со стариком, и его недовольные речи были в их глазах достаточным основанием для смертного приговора над ним. Без крика упал молодой гелот на землю, а юноши снова спрятались в кустах, выслеживая новые жертвы…
Другая группа юношей, спрятавшихся вблизи дороги, поступила еще проще. Им навстречу, везя за собой тачку, полную навоза, шагал по дороге гелот средних лет; высокий рост, широкие плечи и тяжелая поступь изобличали его необыкновенную физическую силу. «Нелегко будет справиться с ним, если он возьмет в руки меч», – шепнул спартанский юноша своему соседу и, быстро выпрыгнув из скрывавших его виноградников, ударил великана-гелота мечом прямо в грудь. Убив его, юноши быстро схватили его труп и сволокли его к тростникам Эврота; то же сделали они и с его тачкой. Такие убийства гелотов, виновных только своею крепостью и силою, были далеко не редкостью. Этим путем спартиаты заранее избавляли себя от особенно опасных противников на случай, если возникнет восстание гелотов… Вообще во время набегов на гелотские деревни спартанские юноши мало заботились о том, чтобы убивать действительно «подозрительных», готовых к восстанию гелотов: им нужно было только совершить побольше убийств, нагнать страх на гелотов и показать им, как коротка и сурова расправа спартиатов и как опасно сопротивляться им.
Весь день просидели спартанские юноши, спрятавшись в виноградниках и оливковых рощах. Много неосторожных речей подслушали они, и много гелотов поплатились жизнью за свою ненависть к спартиатам. Тех из них, которых удавалось застигнуть наедине, вдали от других, спартанцы тут же убивали; других же они только замечали – затем, чтобы вечером или даже ночью расправиться с ними тайком от других. Ужас охватил на другой день гелотов, когда они стали находить в разных потайных местах трупы своих односельчан; они поняли, чье это было дело, и еще сильнее вспыхнула в их сердцах ненависть против спартиатов…
А спартанские юноши были в это время уже около другой гелотской деревни и совершали на новом месте свое жестокое и коварное дело…
Жители Спарты только на короткое время были успокоены решением народного собрания – обратиться за советом к Дельфийскому оракулу и послать спартанских юношей против гелотов. В городе скоро снова начались волнения. Мессенцы в союзе со старыми врагами Спарты – аргосцами и аркадянами – храбро бились со спартанцами; война затягивалась. Скоро снова начались волнения, и тем из спартиатов, которые имели наделы в Мессении, казалось, что их земли навсегда уже утрачены для них, и они снова стали требовать передела земли. С ними заодно были и обедневшие спартиаты, у которых были владения в самой Лаконии. Требования недовольных делались все настойчивее, и многие уже боялись, что в Спарте вспыхнет междоусобная война, потому что многонадельные богатые люди совсем не хотели уступать свои земли бывшим мессенским помещикам и обедневшим гражданам Лаконии. И вот, в разгар этих волнений, пришел ответ от Дельфийского оракула. Он поразил всех спартанцев своею странностью и неожиданностью. Оракул советовал попросить советчика в нужде у афинян; но спартанцам было известно, что афиняне с неудовольствием смотрят на расширение владений Спарты в Пелопоннесе, и от афинян они менее всего рассчитывали получить хороший совет. Тем не менее они не решились ослушаться оракула и отправили к афинянам послов за советчиком. Как и следовало ожидать, афиняне насмешливо отнеслись к просьбе спартанцев и послали им хромого школьного учителя Тиртея, имевшего репутацию недалекого человека. Совершенно неожиданно именно от этого хроменького калеки спартанцы действительно получили помощь. Он стал слагать вдохновенные песни, в которых призывал спартанцев к мужественной борьбе за родину и жестоко клеймил всех упавших духом:
Вражеских полчищ огромных не бойтесь, не ведайте страха.
Каждый пусть держит свой щит прямо меж первых бойцов,
Жизнь ненавистной считая и мрачных посланниц кончины
Столько же милыми, сколь милы нам солнца лучи!
С особенной силой воспевал Тиртей прелесть смерти за отчизну:
Славно ведь жизнь потерять, средь воинов доблестных павши,
Храброму мужу в бою из-за отчизны своей! —
восклицает он. И словно имея в виду обездоленных войною мессенских помещиков, он описывал далее печальные последствия уступок в бою и трусости:
Град же родной и цветущие нивы покинув, быть нищим —
Это, напротив, удел всех тяжелейший других.
Будет он жить ненавистным средь тех, у кого приютится,
Тяжкой гонимый нуждой и роковой нищетой;
Род он позорит и вид свой цветущий стыдом покрывает —
Беды, бесчестье летят всюду за ним по следам!
Тиртей понимал, что сила спартанцев – в том товарищеском духе, который воспитывается постоянной их лагерной жизнью вместе и общими обедами, и увещевал их не покидать друг друга в бою и крепко отстаивать старых и слабых:
Юноши, бейтесь же, стоя рядами, не будьте примером
Бегства постыдного иль трусости жалкой другим!..
Не покидайте старейших, у коих уж слабы колена,
И не бегите, предав старцев врагам:
Страшный позор вам, когда среди воинов первый упавший
Старец лежит впереди юных летами бойцов…
Под влиянием этих песен спартанцы собрались с силами и снова принялись за мужественную борьбу с мессенцами.
Но Тиртею было ясно, что полной победы над мессенцами будет трудно достигнуть до тех пор, пока не улягутся внутренние волнения в государстве и не перестанут волноваться мессенские помещики и бедные граждане Лаконии. И вот он стал слагать новые стихи, в которых прославлял старинные порядки Спарты и утверждал, что сам Аполлон установил эти порядки; он внушал спартанцам любовь к их старому царскому роду, который был поставлен над Спартой самим Зевсом и вел свое происхождение прямо от славного героя Геракла. Тиртей убеждал больше думать о войне с мессенцами и о победе над ними, чем об изменении старого, освященного богами, устройства: «Войной добудем мы себе и новые наделы», – говорил он. А чтобы легче было бороться с мессенцами, Тиртей убедил спартиатов дать право гражданства многим из подвластных Спарте жителей Лаконии – периэкам[12] и гелотам. С увеличением числа граждан увеличилось и число воинов; спартанцам легче стало бороться с мессенцами, и они решили им дать генеральное сражение.
Обыкновенно для участия в походе в Спарте брались люди только одного возраста, – напр., все граждане от 25 до 35 лет или от 40 до 50; а теперь на войну двинули всех обязанных военной службой спартиатов, т.е. всех граждан от 20 до 60 лет; кроме того, к ним присоединили еще значительное число периэков, вооружив их тяжелым оружием, а в качестве слуг и щитоносцев к войску приставили большое количество гелотов. Сами спартиаты, вооруженные длинными копьями и короткими мечами, закованные в панцири, со шлемами на головах и с железными щитами в руках, по обычаю предков построились неглубокими рядами (в 2—4 солдата вглубь). 300 отборных всадников, под предводительством трех офицеров, гарцевали на конях кругом предводительствовавших войском царей. Это был только личный конвой царей, который во время походов употреблялся еще и для сторожевой службы: особой конницы в Спарте тогда еще не было, и в бою участвовала одна пехота. Особый жрец нес впереди войска огонь, взятый с домашнего алтаря одного из царей; этим огнем будут сжигаться все те жертвы, которые царь найдет нужным принести богам во время похода.
Спартанское государство было невелико по размерам, в длину оно простиралась только на 27 верст (29 км), и через несколько часов пути спартанское войско достигло границы. Здесь были принесены жертвы Зевсу и Афине. Отдохнув некоторое время, войско двинулось дальше, перевалило через Тайгетский хребет и, выйдя в плодородную Мессенскую низменность, принялось за устройство лагеря. Был очерчен довольно широкий круг и обнесен палисадом, который несли на себе во время похода гелоты; всадники были поставлены на передовых постах довольно далеко от лагеря в качестве ночных стражей; кроме них, кругом лагеря были поставлены для сторожевой службы посты из гелотов. Нужно было быть осторожным, потому что враги во всякую минуту могли напасть на спартанцев, да кроме того, осторожность в военное время вообще была свойственна спартанцам; поэтому даже внутри лагеря воинам запрещено было ходить без копья и уходить слишком далеко от своего взвода. Утомленные солдаты скоро заснули; но недолго им пришлось спать; ранним утром спартанские воины принесли известие, что вблизи показались войска мессенцев и их союзников.