Метатель диска. Копия греческого оригинала V в. до н.э.
Нередко дети услышат здесь беседу и о самых животрепещущих вопросах науки. Иной купец, разъезжая по своим торговым делам, побывал в самых далеких краях – в Египте или в Сирии, а то, может быть, заехал в земли Понта Эвксинского (Черного моря), посетил скифские города на юге теперешней России. С захватывающим вниманием дети слушают рассказы об удивительной стране гипербореев, где вечно с неба летит пух, о скифах, которые, как в Америке индейцы, снимают скальпы с убитых врагов. Невольно мальчик интересуется узнать расположение всех этих стран. Ему показывают географическую карту, может быть, смешную для человека нашего времени. Но чего же большего можно требовать для того времени, когда не было никаких научных инструментов! Тут же услышит мальчик и о том, какие жители населяли в старину Грецию; ему расскажут о раскопках, которые производились на острове Делос, и о старинных гробницах, найденных там при этом, или о том, как на острове Скирос были найдены останки народного богатыря Тезея. С самого раннего детства мальчик слышит так много всевозможных преданий о чудесном прошлом своей родины; с каждым, даже самым незначительным местечком связано какое-нибудь воспоминание. Но тут же ему дадут и чисто научное объяснение солнечных затмений и других явлений природы. Так в этих беседах получает он образование. Более зажиточные люди часто не довольствуются этим и посылают своих детей к разным учителям, ловя случай воспользоваться услугами даже заезжих учителей – софистов, которых стало довольно много собираться в Афинах с конца V в.
Но вот с улицы доносится шум. Через открытую дверь видно там большое оживление. Все разговоры и все занятия приостанавливаются. И мальчики, и старшие высыпают за дверь.
Мерно и плавно, сверкая на солнце своим новым блестящим оружием, выступает отряд эфебов. Все молодцы, как на подбор. В разряд эфебов вносятся молодые люди, принятые в дем, т.е. граждане, достигшие 18 лет. В течение двух лет они готовятся к главной обязанности гражданина – быть защитниками отечества. Ввиду такого важного значения, придаваемого этому возрасту, государство принимает все меры, чтобы тут не было никаких упущений. После проверки списка новопринятых эфебов в совете 500, народ выбирает для каждой филы опытных руководителей из кандидатов, предварительно намеченных их отцами. Для обучения эфебов народ же назначает и педотрибов, и учителей фехтования, стрельбы из лука, метания дротика и стрельбы из больших метательных орудий. Начальное и среднее образование считалось личным делом каждого гражданина, и о приобретении его предоставлялось каждому заботиться самому; поэтому в V в. начальные школы и палестры существовали только частные, а казенных не было; лишь много позднее некоторые из особенно крупных заведений, оборудованных на частные средства, были поставлены под наблюдение государства. Но, несмотря на это, и в V в. значение образования так хорошо сознавалось всеми, что неграмотных в Афинах почти не было. Обучение же эфебов всегда находилось в особых условиях. И эфебам, и их воспитателям давалось казенное содержание; для занятий им были устроены казенные же гимназии; чтобы приучать их к военной жизни, их заставляли нести сторожевую службу на границе государства.
Борец, счищающий с себя грязь скребницей. Копия греческого оригинала 320 г. до н.э.
На этих днях происходило торжественное заседание народного собрания в театре, и там делался смотр тем эфебам, которые уже в течение года практиковались, неся службу в Пирее. По всему городу ходили рассказы об этом собрании, и все те, которым почему-либо не пришлось на нем присутствовать, десятки раз слушали рассказы о нем своих знакомых. Все невольно восхищались и благочестивым рвением молодежи, украшавшей благолепие праздников своим участием, – и в священной процессии во время великих Элевсинских мистерий, и в беге с факелом, и при жертвоприношениях, когда они на своих плечах подносили к алтарю жертвенных быков. Один из граждан предложил даже почтить какой-нибудь наградой их руководителей, когда кончится срок их занятий с этим выпуском эфебов, напр., «увенчать золотым венком за добродетель и справедливость, которую они хранили всегда по отношению к народу и эфебам, и объявить о награждении венком на городских Дионисиях во время представления новых трагедий». При восторженных криках собрания от имени государства эфебам вручены были щиты и копья.
…Вдруг по знаку своего начальника эфебы затягивают песню, и чудится, словно сейчас они идут в сражение.
Глядя вслед удаляющимся эфебам, пожилые зрители невольно вспоминают прошлые времена, когда они сами были такими же. У богатых аристократов встает в памяти, как они увлекались тогда конскими состязаниями, как блистали они на своих конях в процессии эфебов на Панафинейском празднике. Кое-кто из присутствующих мог припомнить и военные подвиги эфебов. Обычно они несли сторожевую службу в пределах Аттики, но бывали случаи, хоть и редкие, когда и им приходилось переведаться с врагами и даже участвовать в недалеких походах. А в театре, как бурно приветствовали они своих любимых поэтов! Подмостки в особых, отведенных специально для них местах, бывало, едва держатся под этой расходившейся восторженной публикой. И не раз поэты, а тем более актеры, успехом своим бывали обязаны этой горячей, пылкой молодежи. А не то, так в актеров летели целые кучи олив и смокв.
И мальчики, слушая эти рассказы, мечтают о привольной жизни эфебов и с нетерпением думают о том времени, когда и сами будут заниматься в роскошной гимназии эфебов, где столько простору, такие чудные аллеи, так много стоит прекрасных статуй, так много собирается посетителей.
К вечеру, когда в школе кончились уже все занятия, у двери учителя раздался стук, и потом вошла пожилая женщина, ведя за руку мальчика лет 10—12. Уже одно то, что оиа шла по улице, никем не сопровождаемая, ясно показывало, что она далеко не из зажиточной семьи.
«Да пошлют тебе любезные Музы, Ламприск, всего в отраду и жизнь в удовольствие!.. – начала она. – А этого мошенника посади на плечи рабу, да отдери так, чтобы дух у него негодный только не вылетел вон. У меня бедной весь дом разорил он своей игрой в орлянку; мало ему теперь бабок, Ламприск, так он затевает еще большую беду. Где Дверь учителя и куда тридцатого числа (ох, уж это тридцатое число!)[33], хоть плачь не плачь, а тащишь каждый раз денежки, это не скоро он скажет. А вот притон, где живут всякие носильщики да беглые рабы, он твердо знает, так что и другому покажет! Бедная доска, которую я каждый месяц хлопочу покрыть воском, лежит себе сироткой за постелью около стены. Если когда он и увидит ее, точно смерть свою, так и то путного ничего не напишет, а только со всей воск соскоблит. Бабки у него лежат в мешках и сумках и чище гораздо, чем у нас масленка, которой мы всегда пользуемся. А не смыслит ни аза, чтобы хоть по складам разобрать, если ему не кричать одно и то же пять раз! Третьего дня отец заставил читать его слово “Марон”, так этот мастер из Марона сделал Симона, так что я сама назвала себя дурой, что не ослов пасти учу его, а отдала в науку, рассчитывая иметь в нем подмогу на старости лет. А когда я или отец, старик, тугой на ухо да слабый глазами, велим ему сказать стихи из трагедии, как подобает мальчику, тут он цедит их, точно сквозь сито: “Аполлон.... светозарный…” Да это, говорю я, скажет тебе, несчастный, и бабушка, а она совсем неученая, и первый попавшийся фригиец.
Школьный учитель и ученик.
Роспись блюда. V в. до н.э.
А коли хотим посильнее прикрикнуть на него, он или дня три не видит домашнего порога, а только разоряет бабушку, старую и бедную женщину, или на крыше посиживает, растянув ноги и нагнувшись, словно обезьяна. Что у меня-то несчастной, ты думаешь, делается тогда внутри, когда вижу это? И не столько о нем идет тут дело, а главное черепица все хрустит, как сухари, и когда приближается зима – плачь, а плати по три полушки за каждую плитку, потому что все жильцы в один голос говорят, что это дела Метротимина сына Коттала. Да это и правда, так что и рта не раскроешь возразить на это. А смотри, как у него точно проказа по всему его отрепью: это он по лесу, как рыбак делосский с вершей на море, изо дня в день шныряет. А седьмое да двадцатое число[34] он знает лучше всяких звездочетов и не проспит тогда: понимает, когда вы устраиваете игры! Нет, пусть тебе, Ламприск, богини дадут удачу в жизни и ты достигнешь благополучия, только ты хорошенько его…» Учитель, молчавший все время, тут остановил ее: «Погоди, Метротима, со своими пожеланиями: ему уж достанется не меньше, чем нужно. Эй, Эвфий, Коккал, Филл! – крикнул он своих рабов. – Ну-ка, поднимите его скорее на плечи да продержите до луны. Так-то ты делаешь, Коттал; хорошо! Тебе уж мало кидаться бабками, как другие, и ты ходишь в притон к носильщикам играть в орлянку? Ну, я вот сделаю тебя скромнее девочки, так что и прутика не тронешь, как бы ни хотелось. Где у меня хлесткий ремень из коровьего хвоста, которым я стегаю колодников да упрямцев? Эй, подай скорее сюда, пока не разозлился». Эта фраза расшевелила наконец мальчика, которому уж и прежде, вероятно, приходилось не раз познакомиться с этой розгой. – «Нет, нет, Ламприск, заклинаю тебя Музами, не хлещи тем хлестким, отхлещи другим». – «Нет, ты, Коттал, такой негодяй, что, если бы тебя и продавать, как раба, так и то никто не мог бы похвалить, будь это хоть в той стране, где мыши грызут железо». После нескольких ударов мальчик начинает сквозь слезы нетерпеливо спрашивать: «Сколько же, сколько, скажи, пожалуйста, Ламприск, хочешь ты мне влепить?» – «Не меня спрашивай, а ее». – «Мамочка, сколько же мне дадите?» Но мать уж не помнит себя от злости: «Будь я хоть полужива, дадут тебе столько, сколько может вынести твоя подлая шкура». Мальчику начинает становиться невтерпеж: «Перестань, Ламприск, довольно уж». – «Так прекрати же и ты свои негодные дела». – «Я больше никогда, никогда не буду, клянусь тебе, Ламприск, любезными Музами». – «Ишь ты какой горластый! Я тебе заткну сейчас глотку, пискни еще». – «Ну, вот я молчу; только не убивай меня, ради бога!»