От берега шумной толпой идут рыбаки с рыболовными принадлежностями; они возвращаются с промысла, толкуют об улове, и часто слышится в их разговоре имя бога Посейдона. Издали доносятся звуки рабочей песни: поднимают ли что-нибудь, или, может быть, забивают сваю – после равномерных перерывов слышится дружное «уханье»:
Ну-ка, ну-ка, все за дело!
Всё готово уж сейчас.
Не зевать же, чтоб кипело
Живо-живо всё у нас!
Вот оно, вот-вот готово!
У-у-ух, валяйте все!
У-у-ух, разочек снова!
У-у-ух, еще раз все!
Эвксифей по приезде в деревню хотел повидать некоторых из своих старинных друзей. В каждом местечке есть такой пункт, где могут приютиться досужие люди. В Афинах чаще всего таким пунктом бывала какая-нибудь цирюльня. То же самое было и в деревне. Нужно ли разыскать кого-нибудь, стоит пойти в такое место, чтобы получить все сведения. Эвксифей и пошел к мастерской суконщика. Она находилась почти посреди деревни, прямо напротив невысокого столба, в верхней части которого с трудом можно было разобрать очертания головы Гермеса. Эти так называемые гермы можно было встретить чуть ли не на каждом шагу на улицах и дорогах.
У дома суконщика велся нескончаемый разговор о вреде новых порядков и новых учений, которые царят в городе. Вообще деревня всегда менее поддается новым веяниям. То, что в городе уже более или менее привилось и укоренилось, в деревне рассматривается как новшество, и притом, конечно, вредное. «А то ли дело прежде-то!» – говорит один пожилой, но крепкий коренастый крестьянин. «Зато тогда и было поколение марафонских бойцов. Ребятишки, бывало, ходили чинно по улицам в школу без всякого верхнего платья, хотя бы хлопьями сыпал снег. И были все крепкие и с цветущим здоровьем. А нынче с пеленок ребят уже кутают в плащи. Слышно, заводят там уж и новых каких-то богов. Говорят, солнышко – Гелий уж не бог, а раскаленная, видишь ли, глыба». – «Это все ученые люди придумали – провались они пропадом», – замечает кто-то из собеседников. – «А вот что хорошо они придумали, – прерывает один юркий, развязный человек, – сказывают, там учат и такой науке, как не платить долгов. Есть там будто бы у них такие два слова – сильное и слабое, которыми добьешься всего, чего хочешь».
Полевые работы. Рисунок на вазе. VI в. до н.э.
Приход Эвксифея заставил перебрать разные события деревенской жизни. Тут ему рассказали о несчастном случае с одним из местных богачей, Клеенетом. Недавно он, копаясь около своих виноградных лоз, рассек себе ногу, и очень сильно. Через три дня от раны у старика вздулась опухоль, ударило в жар и стало ему совсем невмоготу. Тут кому-нибудь бы нужно походить за ним, а домочадцы и рабы, на попечении которых он остался, все бросили его охать да стонать, только один молодой работник, крестьянин из соседнего дема, отнесся к нему, как к родному отцу: достал лекарств, стал мазать, растирать, обмывать, подавал ему кушанья, всячески успокаивал и наконец – это после того, как он совсем было махнул уж на себя рукой – поставил его на ноги своим уходом. Старик же, поправившись и сидя дома без дела, так как пришлось забросить кирку, а болезнь уж прошла – такой он живой и крепкий – стал расспрашивать молодца про его дела, а может быть, и раньше кое-что знал о них. Тот рассказывал об этом, и, когда речь зашла о сестре и матери и про их бедность, тут он расчувствовался, и ему пришла мысль во что бы то ни стало отплатить благодарностью за хлопоты о себе. Вот он, одинокий, на старости лет и надумал жениться на девушке. Такой конец не удивил никого; всем понятны расчеты пожилого человека. В деревне еще больше, чем в городе, людьми руководят религиозные соображения. Вот и Аполлодор усыновил своего племянника Фрасилла, сына своей сестры. Дело понятное: после смерти единственного сына он остался бездетным; кто же по смерти будет его хоронить, кто будет совершать по покойнике все обряды, если род его так прервется? Значит, необходимо, чтобы кто-нибудь продолжал род. И все только одобряют такое намерение. Да притом и вся деревня будет разделять это торжество, потому что спокон веку ведется, чтобы от имени новобрачной устраивался пир ее новым землякам или, по крайней мере, родственникам, в общину которых она вступает.
Само собою разумеется, что и Эвксифей мог немало порассказать своим землякам из того, что видел и слышал. Вот недавно несколько метеков, хлебных. торговцев, устроили стачку между собой, чтобы скупить на базаре побольше хлеба, а потом распустили слух, что корабль с хлебом, шедший из Понта (Черного моря), захвачен разбойниками, и стали набавлять цены на хлеб. Однако это не прошло им безнаказанно, и они уже отданы под суд. А какие притеснения чинят крестьянам при наборе войска таксиархи! Так назывались помощники стратегов, которые избирались по одному от каждой филы и командовали батальонами своих фил. Так как крестьяне редко являлись на народные собрания, предоставляя вершить все дела городским жителям, то избрание таксиархов всецело зависело от этих последних; поэтому им они всячески старались угодить, а сельскому населению не стеснялись делать всякие несправедливости.
– Да, – рассказывал Эвксифей, – тут у нас трещит кузнечик, и ты посматриваешь себе, как вызревает виноград на лемносских лозах или наливается смоква, а то ешь их да ешь и не видишь проклятого таксиарха с тремя султанами и в пурпурном плаще. В битве он первый бежит, оставляя солдат. А как очутятся дома, тут-то и творят нестерпимые дела. То внесут в призывной список, то вычеркнут, и так раза два или три. Завтра выступление; у человека не закуплен хлеб, потому что он и не знал, что ему выступать, и вдруг, подойдя к статуе Леонта (героя, считавшегося родоначальником филы Леонтиды, к которой принадлежал дем Галимунт), видит свое имя в списке. Вот он и бегает, не зная, что делать в беде, и чуть не плачет. Вот что делают они с нами, крестьянами, а с городскими все-таки не так, – трусы эти пред богами и людьми. Да нет! за это они еще дадут нам ответ, бог даст. А все-таки много зла они нам наделали – эти львы… у себя дома, а в битве лисицы!
И собеседники с удовольствием подумывают о зимнем времени, когда должны приостановиться военные действия. Можно тогда с закадычными друзьями посиживать себе у огня да поджаривать горох и буковые желуди. Чего лучше, когда посев уж сделан, а боги кропят на него дождем?!
– Что же теперь нам делать, Комархид? – скажет иной, подходя к соседу.
– Не худо бы выпить, когда бог так нас благословляет.
– Так поджарь-ка нам, жена, осьмушку бобов, да пшеницы подсыпь к ним и достань смокв…
– Эй, принеси-ка что-нибудь от меня, – подхватывает тут гость, – дрозда да пару чижей. Было там у меня и несколько молока да четыре зайца, коли не утащила только намедни вечером ласка: что-то там она шумела и возилась. Трех-то ты, малый, принеси нам, а одного отдай моему отцу…
Вот наконец дождались и веселого праздника сельских Дионисий. Этот праздник в общем совершенно сходен с великими или городскими Дионисиями, только последние справляются в городе и естественно отличаются большей пышностью. Малые или сельские Дионисии справлялись в конце ноября или начале декабря. Уже самое название показывает, что они были посвящены Дионису, богу вина и винограда, и вообще производительной силы природы; культ его отличался от других чисто греческих культов своим шумливым характером.
Настало время, когда все полевые работы кончились, хлеб убран, оливки собраны, а выжатый виноградный сок разлит в бочки; можно уже попробовать молодого вина. Вот к этому моменту и относится праздник сельских Дионисий.
Сбор оливок. Рисунок на вазе. 520 г. до н.э.
Еще с раннего утра в этот день видна по всей деревне оживленная суетня. Всюду снуют рабы, заканчивая праздничные приготовления. Вся деревня имеет необычайно торжественный вид, всюду прибрано, вычищено. Обращает на себя внимание большое количество всякого рода зелени, заготовленной для торжества. После религиозной церемонии предстоит еще пир с обильным угощением. Один из местных богачей, желая заслужить расположение земляков перед выборами, взялся устроить это на свой счет.
Народ понемногу собирается на деревенскую площадь, где обыкновенно бывают сельские сходки. Кого-кого тут нет?!
И свободные, и рабы, мужчины и женщины и даже дети. Из женщин некоторые готовятся наблюдать все торжество из дому: для этого они расположились на плоских кровлях. Все празднично разодеты, украшены венками. Большинство несет с собой священную утварь, сосуды с вином для возлияний, всевозможные печения или виноградные ветви и гирлянды смокв. Общее внимание привлекает группа людей, наряженных до неузнаваемости разными спутниками Диониса – панами, сатирами, силенами в козлиных шкурах, с длинными хвостами и рогами, или же нимфами. Над всей толпой стоит крайнее оживление и веселье, шутки, прибаутки, насмешки. Таков уже праздник веселого жизнерадостного бога. В центре хлопочет Эвбулид, старшина дема (демарх); он руководит всем праздником. Около него видны жрец Геракла, казначей и его секретарь, ревизоры и др. должностные лица дема, а также наиболее богатые из демотов. Вот приводят и жертвенных козлов – тучных и холеных, лучшее, что можно найти в деревне; рога их перевиты гирляндами.
Теперь, кажется, уж все готово; можно начинать торжество. Впереди рабы, ведущие жертвенных животных, за ними девушки с корзинами на головах, несущие разные принадлежности жертвоприношений, несколько мужчин со священными предметами, деревенский хор со своим хорегом, т.е. одним из зажиточных граждан, на которого было возложено к этому празднику устроить на свой счет хор, пригласить регента и обучить певцов. За хором остальной народ. Во главе становится демарх; он оглядывает в последний раз, все ли в порядке, и торжественным голосом восклицает: «Вонмем, вонмем!» Процессия трогается, и начинается под аккомпанемент лир и флейт пение гимнов в честь Диониса и его божественного сподвижника Фалеса. И содержание, и напев этих песен радостно-веселого характера. Вся толпа возбужденно подхватывает их. Шествие направляется через всю почти деревню, огибает дома и, обойдя по полям, мимо храма Деметры вступает в деревню с другой стороны, там, где устроено небольшое святилище и стоят статуи нескольких богов и в том числе Диониса. Тут процессия останавливается. Подводят жертвы. Один из козлов стал было упираться, но ему сейчас же подсунули на руке горсть ячменю и стали им манить; животное само охотно идет к алтарю – значит, жертва угодна богу. Демарх, скинув с себя свой торжественный гиматий, т.е. верхнее одеяние, совершает жертвоприношение. Громким, торжественным голосом возглашает он молитву: «Приди, о блаженный Дионис, сеятель пшеницы, многоиме