ное создание людей, но что оно само собой и неизбежно возникает из свойств и потребностей человека; это такое же естественное явление, как и все другие явления в природе. И свою лекцию он начал указанием на то, что не только люди, но и другие животные стараются жить вместе, сообща друг с другом; многие из них живут стадами, и только хищники ходят поодиночке, выискивая добычу и избегая общества себе подобных. Человек же является по преимуществу животным общежительным, более общежительным, чем самые общественные из других животных, – чем пчелы и муравьи, и это неудивительно, так как из всех животных только человек обладает разумной речью, может передавать свои мысли и чувства и имеет понятия о добре и зле, о справедливом и несправедливом. Государство возникает таким образом естественно и постепенно. Сперва образуется семья, состоящая из мужа и жены, отца и детей, господина и рабов. Из соединения нескольких семей получается поселок, или село, из соединения ряда сел слагается государство. И все это потому, что люди нуждаются друг в друге, что человек – общежительное животное.
Затем Аристотель стал говорить о рабстве. Он считал рабство таким же естественным явлением, как и государство. Есть люди, доказывал Аристотель, которые по природе своей только и могут быть рабами. Если некоторые люди настолько разнятся от других, насколько тело разнится от души, или животные от человека, – а таковы все люди, занятые только физическим трудом, и для которых это самое лучшее занятие, – то они рабы по своей природе, и лучшая доля их такова, чтобы быть в подчинении у других людей. Таким образом очевидно, что некоторые по природе своей свободны, а другие по природе своей рабы, и вместе с тем очевидно и то, что последние должны служить первым. Да это необходимо и потому, что гражданам, чтобы заниматься свойственными им делами – военной охраной государства, судом и управлением, искусствами и наукой, – нужно иметь для этого досуг, и следовательно, они должны быть свободны от других занятий, от физического труда; все это и должны делать за них рабы.
После этого Аристотель обратил внимание слушателей на различия, существующие между греками и другими народами. Народы, живущие в холодном климате, даже в Европе, хотя исполнены отваги, но бедны умственными и художественными способностями; потому, хотя по большей части они остаются независимыми, но не в состоянии властвовать. Азиатские же народы, напротив, хотя одарены умственными силами и способны к искусствам, но лишены смелого духа; потому они остаются в рабском подчинении у других народов. Но греки, занимая середину между европейцами и азиатами, соединяют в себе естественные способности тех и других; они и храбры, и умственно высоко развиты. Поэтому греки – народ свободный, пользующийся наилучшим политическим устройством; и если бы они соединились, то были бы в состоянии властвовать надо всей вселенной. Эти последние слова произвели на слушателей большое впечатление; все поняли намек, сделанный Аристотелем на последние события, на блестящие победы Александра.
Между тем Аристотель продолжал. Теперь он говорил о том, как должно относиться к людям, выдающимся по своим достоинствам: «Предположим, – говорил он, – что в каком-либо государстве есть один такой человек, который настолько превосходит других личными своими достоинствами, что все остальные не могут идти в сравнение с ним. Что надо делать в этом случае? Конечно, никто не скажет, что такого человека должно изгнать и удалить, как это делали прежде, когда прибегали к остракизму; но ведь нельзя также требовать и того, чтобы он подчинился остальным гражданам, которые настолько ниже его; это было бы похоже на то, как если бы люди, разделяя между собою власть, захотели властвовать и над самим Зевсом. Ибо такой человек ведь будет, действительно, как бы бог между людьми. Итак, остается одно, – что, впрочем, вполне согласно с природою вещей, – всем подчиниться такому человеку, признать его своим царем».
Новый намек на Александра был принят шумными одобрениями и восклицаниями слушателей. Под эти восклицания и кончил Аристотель свою лекцию в этот день.
Отпустив слушателей, Аристотель занялся еще одним неотложным делом: надо было написать письмо на Восток, Александру; наутро отходил туда новый корабль с войсками, и письмо надо было сдать заранее.
Аристотель живо интересовался всеми успехами бывшего своего питомца, следил за его победами, посылал ему на Восток свои указания и советы. Так в одном письме он говорил ему об устройстве на Востоке греческих городов-колоний; это будут центры греческого влияния в варварской стране, очаги греческой культуры; они помогут Александру сплотить в одно целое все завоеванные им обширные страны. Но варвары пока еще варвары, и обращаться с ними надо умеючи. Греки и варвары – совсем две разных породы людей; варвары не привыкли к греческим обычаям и порядкам, они привыкли смотреть на своего повелителя как на всесильного царя, окруженного высшим почетом и поклонением; так и надо царю держать себя с ними: для них он всесильный великий государь, какими были их прежние владыки, персидские цари. Но с греками царю надо держать себя иначе: греки привыкли к старинной своей свободе, их нельзя подчинить тем же правилам, как и азиатских варваров; для греков царь – только военный вождь; их он должен держать в чести как друзей своих и союзников, как людей, рожденных и выросших на свободе.
Так поучал своего воспитанника Аристотель. Но нелегко было внушить Александру такие мысли. Слишком велики были его успехи, слишком многого он достиг. До Аристотеля доходили уже слухи, что царь с греками обращается совсем по-новому, как восточный царь со своими подданными, требует от них поклонения и почета, заставляет их даже склонять перед ним колени. Родной племянник и ученик Аристотеля Каллисфен возмутился этим новым требованием и осмелился резко возразить ему; за это царь велел посадить его в тюрьму. Известие об этом скоро дошло до Аристотеля; он был страшно поражен этим. Опасность грозила ему самому: «Я доберусь и до этого софиста», – говорил разгневанный Александр про дядю Каллисфена, своего учителя. Великому ученому пришлось бы плохо, если бы в это время Александр не спешил в новый поход на Индию; вслед за тем он скоро и умер. Аристотель мог, казалось, спокойно доживать свой век в Афинах.
Так думали и сам Аристотель, и его ученики. Но не так случилось на самом деле. Как только известие о смерти Александра достигло Греции, по всей стране начались волнения; вольнолюбивые греки спешили отпасть, спешили сбросить с себя иго македонян; такое движение началось и в Афинах. Всем друзьям македонской власти грозила большая опасность; против Аристотеля слышались уже обвинения, говорили, что он безбожник, что его присутствие в Афинах оскорбительно для богов и опасно для всего государства. Аристотелю пришлось покинуть еще раз духовное свое отечество, «чтобы не дать афинянам второй раз согрешить против философии», – говорил он, намекая на судьбу Сократа. Аристотель бежал на соседний остров Эвбею; за ним устремились толпой его ученики; рощи Ликея опустели.
Восстание афинян против македонян было жестоко подавлено Антипатром; но Аристотель не мог уже вернуться в Афины. Он умер в 322 году, на Эвбее, от давнишней своей болезни.
В Александрии III века
К. Успенский
Еще солнце не всходило, и огромная столица Птолемеевского Египта – Александрия, со своими громадами дворцов, многоэтажных домов, похожих на большие каменные ящики, и высоких храмов окутана была предутренним сумраком, – а ее широкие улицы, не только оба главных «проспекта», протянувшихся в длину всего города, но и боковые «линии», были полны народом. Наступал торжественный день. Готовилось зрелище, которое должно было затмить своим великолепием все, что до сих пор видела столица богатейшего из наследников божественного Александра.
Чуть ли не накануне спешно заканчивали отделку вместительных манежей, специально строившихся для этого дня. Для этого согнаны были со всех областей государства массы рабочих людей, «царских мужиков»: плотников, каменотесов, носильщиков, штукатуров – забитых, полунагих, но выносливых и ловких. И целые дни копошились они, как муравьи, под палящим александрийским солнцем. По улицам и площадям, заранее возбуждая любопытство населения, размещались ряды статуй: «портреты» царей, изображения древних героев и поэтов, фигуры, представлявшие «плодородие», «славу», «судьбу» города. Среди этих статуй были и белые мраморные, и темные бронзовые, но были и ярко раскрашенные и позолоченные.
А в обеих гаванях Александрии, да и по каналу, соединявшему подгородное Мареотидское озеро с нижним течением Нила, подходившие корабли привозили для готовившегося праздника чудовищные клетки и короба со спрятанными в них диковинными зверями и невиданными птицами из чужих далеких краев.
Происходило это в один из дней 287 года. Старый царь, первый Птолемей, уже давно не показывавшийся из таинственных покоев своего огромного дворца, объявил своим преемником младшего сына, двадцатичетырехлетнего Птолемея. Предстояло торжество вступления на престол нового правителя.
С раннего утра улицы Александрии наполнены были оглушительно-веселым гамом Востока, разноязычным говором, воплями сновавших в толпе продавцов воды, рыбы и зелени. Преобладали здесь греки, перебравшиеся в Египет и в качестве наемного войска, и просто вслед за завоевателями, в поисках выгод и наживы. Они держались гордо среди туземных «варваров», не смешивались даже с евреями, которых много жило тогда в Александрии. Евреев египетские правители приглашали беспрепятственно селиться в столице, отвели для них целый квартал и предоставили им устраиваться здесь на льготных условиях с своими выборными «старостами» и «головами». Они теперь тоже расположились на улицах в ожидании празднества, целыми семьями, с женами и многочисленными ребятами, босоногими и черноглазыми. Туземцы-египтяне, загорелые и запыленные, пришедшие на праздник из своего пригорода – Ракотиды, терялись в пестрой и бойко-крикливой массе греков и евреев: лавочников, мастеров, менял, судохозяев, подрядчиков – людей, чувствовавших себя хозяевами в огромном городе. Отдельные фигуры иноземцев, словно вылитых из темной бронзы аравийцев, чугунно-чёрных, будто нарочно намазанных лаком нубийцев и эфиопов, хмурых сирийцев и матово-бледных персов, не казались странными: в Александрии привыкли видеть всяких пришельцев, приезжавших с товарами и за товарами со всех концов тогдашнего света…