И Аполлония с восторгом повествовала о чудесах, виденных ею на Косе.
– Если бы ты видела там одну девочку, – она смотрит вверх на яблоко, – и как ей хочется получить это яблоко! Так и кажется, что она вот-вот умрет, если ей не дадут его. Или мальчик с гусем – ах, как он душит гуся! Если бы я не знала, что это мрамор, я бы присягнула, что мальчишка сейчас заговорит. Нет сомнения, будет время, когда и в камень люди сумеют вдохнуть живую жизнь.
– А картины! Представь себе, милая, мальчика, который так хорошо нарисован, – ну совсем как живой! Если его ущипнуть, право, след останется! В руках у него сковорода, и на ней куски мяса… совсем, совсем горячие, с пылу с жару. Так и кажется, что они запрыгают на сковороде. А серебряный ухват! Вот вытаращили бы глаза наши мастера; они подумали бы, что он и впрямь серебряный. А бык с проводником и с женщиной, идущей за ним сзади! Если бы мне как женщине не было неловко, я бы завизжала от страха, как бы он меня не забодал, – так он косился на меня одним глазом.
– Да, милая, счастливые руки у этого Апеллеса. Про него нельзя сказать, что он одно умеет делать, а для другого у него не хватит сил. Нет, ему все всегда удается. Возьмется он изобразить быка – и бык у него, как живой; примется за фигуру бога – и его он найдет, как изобразить. Увидишь его картины – и стоишь перед ними, разинув рот; и кто этого не понимает, того стоит повесить вниз головой в мастерской скорняка.
Так беседовали Антиноя со своей подругой. Быстро летело время в этой беседе, и подруги совсем не заметили, как пришло время идти в театр. В театре Диониса давали в тот день старинную пьесу, «Антигону». И Антиноя была довольна, что могла показать подруге у себя, в Ольвии, на Черном море, знаменитую трагедию Софокла.
Отец Аполлонии был родом из Херсонеса. Он был крупный торговец и фабрикант глиняных изделий, вел дела и с Афинами, и с Александрией, и с Пантикапеей, а в Херсонесе у него была своя фабрика художественных ваз и статуэток из терракоты. Проведя несколько дней в Ольвии, где его дочь была рада увидеться с подругой своей Антиноей, Никанор вернулся затем в родной город. Вместе с ним вернулась и Аполлония.
Геракл и Омфала. Оттиск с терракотовой формы из Херсонеса. III в. до н.э.
На другой день по приезде домой в Херсонес, хорошо отдохнувши и выспавшись с дороги, Аполлония проснулась поздно и долго еще нежилась в постели, прежде чем решилась вставать. Несколько рабынь суетились около нее, приготовляя все принадлежности туалета. Затем Аполлония начала, при помощи тех же рабынь, одеваться. Надев простое, но изящное и дорого стоившее платье и обув ноги в сандалии, купленные в лучшем магазине, Аполлония велела подать ей все, что надобно для прически. Две рабыни подали ей на лакированном черном блюдечке костяные шпильки и в небольшой красной вазе с лавровыми листьями вокруг – фигурные серебряные булавки. Аполлония стянула назад свои волосы, завязала их узлом на затылке и пронзила блестящей серебряной булавкой; булавку она выбрала с особенно, изящной рукояткой, в виде женской ручки с колечком на одном из пальцев. Затем рабыни подали ей алебастровый флакон с духами, и самые нежные ароматы заструились по воздуху. Аполлония, не глядя, протянула руку – и рабыни спешили подать ей круглую туалетную коробку с серебряной крышкой, в которой хранились душистые притирания и мелкие принадлежности туалета. Прежде чем раскрыть коробку, Аполлония принялась рассматривать давно ей известную крышку коробки и загляделась: так художественно была она сделана. Из чистого серебра была здесь вылита целая сцена – и какая очаровательная сцена! На скале сидит несказанная красавица царица Омфала, пленившая некогда самого Геракла; перед нею сидит Геракл, который, кажется, весь внимание. Омфала же вытянула вперед одну руку и что-то держит в ней; на это «что-то» и вперил свой взор герой. Аполлония всмотрелась – и узнала: это прялка; а вот серебряные нити, едва видные на изящной крышке. Красавица учит своего поклонника прясть, и Геракл – сам Геракл – не стыдится учиться этому женскому ремеслу.
Золотая диадема из Фанагории
Наконец, туалет был окончен, и Аполлония, на скорую руку позавтракав молоком и фруктами, принялась за дело. Ей надо было пересмотреть драгоценности и уборы, хранившиеся в сундуках, – будущее ее приданое: отец не скупился на наряды для любимой своей дочки. Усевшись с ногами на покрытой коврами постели, Аполлония любовалась уборами, какие вынимали перед ней из сундуков рабыни, и то, что особенно ей нравилось, раскладывала подле себя на постели. И действительно, было чем любоваться! Уборы тут были богатые, и немало среди них было художественных изделий, работы лучших мастеров.
Тут были серьги, браслеты и медальоны, изящные флаконы для духов и зеркала из полированной бронзы, сотни золотых бляшек для обшивки платьев и драгоценных подвесок с золотыми лилиями, незабудками и барашками. Были пряжки ажурной работы, с крылатыми гениями, играющими на лирах; ожерелья с литыми из золота стадами козлов и баранов, пасущихся на лугу. Внимание ее привлекли два перстня, с затейливыми, хотя очень мелкими, узорами, вырезанными на камне: на одном были изображены две кошки, играющие на флейтах, и между ними пустившийся в пляс петух; на другом красовалась сама божественная Афродита, и несколько амуров с крылышками суетились возле нее, вдевая в уши богине серьги.
А вот и новый подарок отца, полученный перед самым отъездом в заморское путешествие. Это роскошная, почти царская диадема, из двух как бы скрученных золотых жгутов, связанных узлом в середине; на изящных цепочках спускаются вниз небольшие подвески; спереди, внутри узла, фигура орла с распростертыми крыльями, и в когтях у него – крошечный с розовыми крылышками амур. Все это тонкой работы, с голубой и розовой эмалью. Эту драгоценность отец выписал для любимой дочки из Фанагории.
Не успела Аполлония покончить с осмотром своих драгоценностей и уборов, как к ней явилась гостья. Это была одна из давнишних ее подруг, дочь местного судьи Метро. Подруги давно не видались, и им было о чем поговорить. Хозяйка встретила гостью веселыми восклицаниями и пригласила ее сесть. Но рабыня что-то замешкалась и не подвинула вовремя кресла. Аполлония обрушилась на нее градом упреков:
– Обо всем должна я сама позаботиться, ты же, дура, ничего не сумеешь сделать сама. Глыбой какой-то, а не рабой торчишь ты в доме. Зато, когда тебе отсыпают крупу, ты все крупинки считаешь, и если хоть чуточку просыпать, ты целый день ворчишь и кипятишься, так что даже стенам тошно делается. Эк, ты теперь вздумала чистить кресло, когда надо уже на него садиться! Кланяйся гостье; не будь ее, дала бы я тебе отведать моей ладони.
– Милая Аполлония, – вмешалась со своей стороны гостья, – ты несешь, как я вижу, такое же бремя, как и я; и мне, как собаке, приходится лаять и скалить зубы на этих проклятых. Однако о чем я пришла поговорить с тобой…
Между тем кресло было вычищено и подвинуто, и гостья расположилась на нем и готовилась приступить к делу. Хозяйка сделала знак рабыням удалиться и не мешать беседе господ:
– Убирайтесь вы отсюда; только и есть у вас, что язык да уши!
Когда рабыни вышли, гостья заговорила:
– Скажи мне, милая Аполлония, у кого ты шила себе новые башмаки красного сафьяна?
– А что, Метро, не правда ли, хороши?
– Еще бы не хороши! – подхватила с жаром гостья. – Можно подумать, их шила сама Афина (да простит мне богиня это кощунство!) Я недаром не сводила с них глаз. Какая строгость всех форм – и в то же время какая мягкость! О, это мечта, а не башмаки!
– Ну хорошо, я скажу тебе. Эти башмаки шил мне Кердон.
– Какой Кердон? Их ведь два. Один с глазами, как у совы, живет в соседней улице; но едва ли он смыслит что-нибудь в дамской обуви. Другой, на Большой улице, славился когда-то прежде своим искусством, но это было давно. Теперь о нем больше не говорят.
– Ни тот ни другой. Есть еще третий Кердон, лысый, маленький старикашка. Он недавно приехал сюда, но в Эфесе все первые дамы обувались у него одного. Я там его и узнала.
Подруги решили тотчас же идти к Кердону, в его мастерскую, и выбрать себе новую обувь. Через четверть часа они были уже у Кердона.
– Кердон, я привела тебе мою подругу. У тебя, конечно, найдется хороший товар для нее; покажи работу, достойную твоего искусства.
– Не напрасно, как видно, я так люблю тебя, Аполлония, – отвечал с веселым задором коренастый, лысый старик. – Эй, ты, Дримпл, подай дамам скамейку! У, тебе говорят! Опять заснул? Эй, Лист, дай ему хорошенько тумака, чтобы он стряхнул с себя спячку. А то лучше шилом! Лист, открой третью полку, дай сюда, что на ней есть. Скорее! Взгляни, Метро, на все эти башмаки; исследуй, если хочешь, всю полку: какова работа? Полюбуйтесь же: вот подошва, так подошва – первейшая из всех подошв; а каблук как приделан, точно медными гвоздями прибит! И никакого изъяна; никто не скажет, что одно хорошо, а другое худо, нет, весь башмак – верх совершенства. А какой цвет! Если эта пара вам не нравится, вот другая. Для вас выдвинут другую и третью полку. Вы сами увидите, что Кердон не обманывает вас. Лист, тащи сюда все полки, какие есть! Я непременно хочу как можно лучше обуть вас. Вот башмаки всех сортов и всех форм: сикионские и амбракийские, низкие и высокие, ионийские ботинки и аргосские сандалии, красные полусапожки и туфли для вставания на босу ногу, и много других. Все найдут здесь себе по вкусу.
У подруг разбежались глаза. Они стояли посреди целой груды изящной обуви, и старик и его рабы возились перед ними, показывая им то ту, то другую пару, вывертывая ее к свету, давая пощупать всю мягкость кожи. Девицы не знали, что им и выбрать. Наконец несколько пар было отобрано, и обе подруги, расплатившись, оставили дом Кердона; рабы понесли за ними их покупки.
– И еще милости прошу пожаловать, – кричал им вдогонку старый Кердон. – Через недельку будет новая получка. Ах, каких я жду еще башмаков! И как они подойдут красавицам!