Действительно, следы такой организации улавливаются в досмотре за весом слитков металла, поступавшими в продажу. В Новгороде в X–XI вв. это были сплавы меди с цинком, в XII–XIV вв. — чистая медь, свинцово-оловянистые и оловянистые бронзы (Коновалов А.А., 1974, с. 10). При раскопках в Новгороде найдены шесть слитков (Рындина Н.В., 1963, с. 206). Если перевести их вес из граммов в бытовавшие на Руси золотники (Черепнин Л.В., 1944, с. 30, 45), то окажется, что вес медных слитков соответствует 86, 10 и 124 золотникам, вес слитков бронзы — 85 и 6 золотникам, слиток серебра — 10 золотникам (золотник = 4,266; десятые и сотые доли веса опущены: сам способ изготовления слитков не мог обеспечить большую точность веса).
Определенность веса покупавшихся для ювелирных работ слитков говорит о наличии контроля за их изготовлением и продажей. Мы располагаем документальными свидетельствами о таком контроле, он осуществлялся центром купцов-вощаников Новгорода, размещавшимся в ц. св. Ивана на Опоках. Там же хранился товар, что ясно из упоминания в Новгородской I летописи «сторожа над товаром». Таможенная уставная грамота 1571 г. (Зимин А.А., 1952, с. 130) проливает свет на ассортимент этих товаров, среди которых, кроме воска, ладана, темьяна, были медь, олово и свинец. Именно эти металлы составляли базу цветной металлургии Новгорода с X в. Интересно, что та же грамота 1571 г. обязывает металл этот «весить по старине», что и позволяет нам с достаточной уверенностью объяснять эталон веса найденных при раскопках слитков наличием досмотра за их продажей.
Русское ремесло, судя по продукции, производит впечатление организованной коллективной деятельности. Это можно объяснить только постепенным сложением производственных корпораций, обусловленным, по верной мысли В. Пешкова, свойством самих ремесел. Другой вопрос, на какой стадии развития находились эти корпорации во времени Киевской Руси, если их письменное официальное оформление началось только в XVII в. В Швеции цеховые уставы появились в XIV–XV вв., в Центральной Европе — на два столетия раньше, но и там они отражают отношения, сложившиеся много раньше. Процесс, как мы видим, всюду один, различна только его хронология и динамика.
Историки, допускающие существование корпоративных организаций в городах Древней Руси в стадии ее становления, подчеркивают недостаточность источников для решения этой проблемы (Карлов В.В., 1976, с. 53). Если речь идет об исторических источниках, то это верно. Но объем археологических источников увеличивается с каждым годом. Задача археологов состоит в разработке такой методики их исследования, которая позволит превратить археологический материал в красноречивый источник по истории социальных отношений в русском городском ремесле.
Материалы последних десятилетий, обобщенные в настоящем томе, вносят новые детали в наши представления о культурной жизни Древней Руси. Это прежде всего касается проблемы грамотности. Открытие берестяных грамот, широко бытовавших в Новгороде с первой половины XI в., доказало, что представители самых разных слоев горожан — от боярской верхушки до ремесленного люда — были грамотными. Находки писал-стилосов в Новгороде в слоях 953–972 гг. и эпиграфические материалы — надписи на камне и керамике — подтверждают распространение грамотности на Руси в еще более раннее время.
Важнейшим итогом изучения берестяных грамот стало открытие древненовгородского диалекта, меняющее в корне наши представления о путях освоения славянством северо-западных земель Руси. Документально подтверждается существование в XI–XII вв. двух диалектов славянской речи — новгородского и киевского. Значительная часть их различий восходит к праславянской эпохе, что говорит о существовании в рамках Киевского государства «двух первоначальных различных диалектных разновидностей славянской речи» (гл. 7, с. 140).
В прямой связи с диалектными различиями языка населения Руси, включающими в себя своеобразие многочисленных местных говоров, находились постоянные контакты славян с соседними народами, поволжско-финскими и прибалтийско-финскими. Особенно ярко отражают эти контакты различные амулеты, зооморфные подвески, широко распространенные в древности у новгородских словен, а также у тверских, владимирских и костромских кривичей. Некоторые из этих амулетов, например подвески с изображениями коней, восходят к традиции очень большой древности, ко временам ананьинской культуры (VII–II вв. до н. э.), показывая нам хронологическую глубину происходивших здесь этногенитических процессов.
Отдельные варианты коньковых подвесок, бытовавшие в XI–XII вв. и у смоленских и полоцких кривичей, исследователи связывают с древним балтским культом коня. Коньки-подвески с шумящими привесками, появившиеся в конце XII в., были распространены на огромной территории от Латвии и Эстонии до Печоры. Они говорят о постоянстве контактов славянского и балтского населения в этом большом регионе. Интересно, что городская культура не снивелировала здесь следы общения разных этнических групп. Только у славянских племен, входивших в ядро Киевского государства X–XI вв., нет амулетов с этноопределяющими признаками. Зато здесь с X в. были широко распространены амулеты, связанные с культом Перуна, покровителя военно-дружинной части общества.
Напротив, зооморфные украшения, характерные для территории со смешанным финско-славянским и балтским населением, бытовали долго, образуя локальные группы по центрам производства в Белозерье, Костромском Поволжье, Новгороде, Пскове. В XI–XII вв. они уже свидетельство территориальной общности смешанного финско-славянского населения.
Как видно, вещи тоже отражают сложные процессы, происходившие в языковой сфере. Они иллюстрируют глубокие различия в верованиях двух больших регионов славянства — киевского и новгородского.
Вплотную к проблеме грамотности на Руси стоит вопрос обучения. Ремесленная продукция свидетельствует о широком распространении профессиональной наследственности, а значит, и о семейном обучении. Находки берестяных грамот и других предметов с азбуками и бересты с ученическими записями дополняют эти логические, но умозрительные выводы неопровержимыми фактами обучения детей грамоте. Иногда оно обеспечивало и профессию: в Новгороде зафиксировано существование профессиональных писцов.
Новгород дает иллюстрацию и институту шедевров: это два одинаковые кратира, изготовленные разными мастерами, Братилой и Костой, в чем Б.А. Рыбаков с большим основанием усматривает свидетельство типичного для средневекового ремесла своеобразного конкурса на звание мастера. Этот вывод находит серьезное подтверждение в деятельности вполне сложившейся школы прикладного искусства, действовавшей в Новгороде при святой Софии. Высокое покровительство высших иерархов церкви обеспечивало и драгоценное сырье, и греческих учителей, и постоянные заказы. Гарантировать ее существование могла только налаженная система обучения.
Итак, обучение обеспечивало на Руси широкое распространение грамотности и высокий уровень художественной культуры. Последнее обстоятельство демонстрируют не только произведения высокого искусства, но и предметы быта.
Предметы быта, находимые археологами, поражают нас стремлением мастеров украсить их, будь то ложка, ковшик или гребешок. Особой выразительностью отличались вещи, составлявшие интерьер жилища: скамьи, люльки, берестяные коробы, светцы, жуковины для замков и сами замки, и даже крючки для подвешивания. Да и такие предметы, как пряничные доски и деревянная посуда, судя по изысканности форм и тщательности орнаментации, вероятнее всего, не прятали, а ставили на открытые полки.
Все эти предметы принадлежали рядовым гражданам и были изделиями их рук. Они более всего говорят о высоком уровне художественной культуры наших предков и о высоком уровне массовой культуры в целом, о которой применительно к ним мы можем говорить без уничижительного оттенка, сопровождающего этот термин в наши дни.
Важным звеном в эстетическом обучении народа был сам христианский храм как архитектурное сооружение, как своеобразный музей-хранилище первоклассных произведений живописи, резьбы по дереву, ткачества, шитья, ювелирного дела. Сама литургия с такими театрализованными действами, как крестный ход, вынос плащаницы, крещение, причастие, венчание, отпевание были для народа, не слишком знакомого с философско-религиозным их содержанием, прежде всего зрелищем, исполненным красоты и «благолепия». Вместе с церковным пением оно было могучим средством эстетического воспитания, доступным всякому, умеющему видеть и слышать.
Не следует, однако, забывать, что принятию христианства, повлекшему за собой подъем культуры и искусства, предшествовали столетия языческой культуры славянства. Эта культура впитала в себя наследие древнейших культур различных этносов, входивших с ней в постоянное соприкосновение. Отзвуки этой языческой культуры доносят до нас фольклор, орнамент вышивки, даже архитектурный декор христианских храмов, который, по мнению Г.К. Вагнера, как система сложился еще в «докиевское время».
Блестящим подтверждением этого тезиса явилось открытие И.П. Русановой и Б.А. Тимощуком языческого центра X–XIII вв. на южной окраине Галицкой Руси в бассейне р. Збруч, где еще в 1848 г. был обнаружен знаменитый збручский идол (Русанова И.П., Тимощук Б.А., 1993). В исследованных городищах-святилищах (Богит, Звенигород, Говда) выявлены сложные и разнообразные культовые сооружения. Здесь, видимо, возводили и деревянные языческие храмы, при создании которых закладывались и формировались приемы зодчества и орнаментального искусства Древней Руси.
Музыкальная культура языческой Руси стала основой музыкальной русской культуры в целом. Сведения о музыкальных инструментах, которые донесли до нас письменные источники и предметы изобразительного искусства, дополнены замечательными находками археологов. Их анализ, предпринятый в томе, дает представление о роли музыки на Руси.
Археологические материалы, исследованные в предлагаемом читателю томе, существенно дополняют конкретными бытовыми реалиями общую картину жизни древнерусского человека.