33 — д. Львов (1879); 34 — именье Терещенко (1878); 35 — с. Стариково (1888); 36 — с. Черныши, 1899; 37 — м. Мартыновка (1886); 38 — м. Пивцы (1891); 39 — с. Ключники (1887); 40 — с. Пишки (1887); 41 — с. Ольховец (1888); 42 — Васильков (1885); 43 — Обухов (1905); 44 — с. Мышеловка (1896).
Часть кладов этой группы могла быть зарыта и ранее, в конце XII в., во время ожесточенной борьбы князей за Киев и участившимися княжескими распрями набегами половцев. По составу их невозможно отделить от кладов, связанных с ордынским вторжением.
Клады этой группы отражают самые высокие достижения Руси в области ювелирного дела. Если не считать ранних скромных опытов чернения, они появляются почти внезапно. С древними традиционными украшениями из состава этих кладов можно сопоставить только витые перстни, гривны и браслеты, а с освоенными в недалеком прошлом технологическими приемами — только искусную зернь, но наносимую на украшения другого облика. Они поражают воображение необыкновенной по разнообразию приемов гравировкой, чернью, тонкой сканью и сложнейшей перегородчатой эмалью. За всеми этими техниками стоит создание стилистических единых уборов, состоящих из конструктивно новых украшений.
Поскольку слитки, которыми широко пользовались в XII–XIII вв. датированы недостаточно хорошо, а монет в кладах мало, единственно достоверными признаком для относительной хронологии кладов этой группы оказываются стилистические признаки содержащихся в них украшений.
Украшения эти принадлежат к двум различным уборам — золотому с перегородчатой эмалью и серебряному с чернью.
Перегородчатая эмаль — техника, совершенно новая для Руси. Новым оказался и убор, который она украшала. В уборе предшествующего времени ему мало параллелей. Колты — полые височные подвески — в XI в. совсем неизвестны. То же можно сказать и о ряснах — цепях из круглых или квадрофолийных бляшек, составлявших вместе с колтами нарядный головной убор. Он хорошо известен по монетам, мозаикам и другим видам искусства Византии, откуда он был занесен в Западную и Восточную Европу, став международной модой. Русский вариант этой моды был достаточно своеобразным.
Все клады с эмалью могли быть зарыты на протяжении XII — начала XIII в. Г.Ф. Корзухина считала, что техника черни приобрела популярность после того, как перестали делать украшения с перегородчатой эмалью. По ее мнению, это произошло в середине XII в. Но, как мы увидим ниже, по самим вещам с перегородчатой эмалью такого перерыва не ощущается. Достаточно вспомнить, что шедевр эмальерного дела — крест Евфросинии Полоцкой — был сделан в 1161 г. (Алексеев Л.В., 1957).
По справедливому заключению Г.Ф. Корзухиной, с приемом чернения русские ювелиры и ознакомились уже в XI в. Есть колты с чернью, подражающие колтам с эмалью. Они свидетельствуют о поисках форм серебряного убора с чернью — поисках, которые завершились созданием вполне своеобразных украшений, в эмалевом уборе аналогий не имеющих. Но, несмотря на присутствие таких украшений, как витые и пластинчатые браслеты, в уборе с эмалью не представленных, мастер серебряного убора заимствовал некоторые формы украшений от эмалевого.
Исследователи давно заметили, что в обоих уборах воплощены совершенно различные орнаментальные стили. Первый, запечатленный на украшениях с перегородчатой эмалью, соответствует так называемому византийскому стилю в орнаментации рукописей; второй, сохраненный на вещах с чернью, сопоставляется всеми исследователями с тератологическим или звериным стилем книжных миниатюр. Расцвет первого в рукописях падает на XI–XII вв., сохраняясь в значительной мере и в XIII в., появление второго ощутимо в книжном орнаменте уже в XII в., но он достигает расцвета в XIV в.
Мы еще вернемся к вопросу о соотношении этих стилей. Пока же ограничимся одним наблюдением: сопоставление орнаментации украшений с перегородчатой эмалью и чернью наводит на мысль о том, что непроходимой границы между ними не было, как не было ее и в формах отдельных украшений золотого убора с эмалью и серебряного с чернью.
В кладах, зарытых в эпоху ордынского вторжения, есть украшения, не связанные ни с эмалевым, ни с черневым уборами совершенно. Это украшения с искусной зернью и сканью — приемами, освоенными русскими ювелирами ранее, еще в X–XI вв. Теперь они использованы в декоре украшений, конструктивно повторяющих эмалевый и черневой головные уборы. От него дошли до нас многолучевые звездчатые колты с зернью (табл. 42, 13) и рясна из круглых звеньев с напаянными кружочками скани (табл. 42, 14). К нему, вероятно, относятся серебряные бусы с зернью и без нее, крестики с зерневой оправой (табл. 42, 1–3, 5–6); лучевые колты могли в нем заменять трехбусинные височные кольца со сканью и зернью, из-за многочисленности находок в Киеве часто называемые киевскими. Наконец, в этот убор входили исполненные в технике зерни и скани длинные подвески, сохраненные в этнографическом головном уборе вплоть до XIX в. (табл. 43). Стилистическое единство этих украшений позволяет видеть в них остатки разрозненного сканно-зерневого убора, бытовавшего одновременно с эмалевым и черневым. Традиционная техника сочеталась в нем порой с традиционными формами украшений: в семилучевых колтах с зернью угадываются племенные украшения радимичей (табл. 42, 13).
Постоянные контакты населения Руси с многочисленными соседями сказываются иногда в находках единичных, оторванных от цельных уборов, украшений. К таким украшениям относятся серебряные половецкие серьги (табл. 42, 9). Но обычно украшения задумывали как единый убор, случайных вещей в нем не было. Для археолога такой убор — своего рода закрытый комплекс: всякая чужеродная вещь в нем сразу заявит о себе, выпадет из общего стилевого единства.
Конечно, отдельные украшения могли попасть в разновременные клады. Реконструируя убор, к которому могло относиться то или иное украшение, археолог может определить время и место его изготовления. А поскольку убор — комплекс одновременных вещей, созданных в одном географическом районе, иногда — в одной мастерской, датировка отдельной вещи может быть довольно узкой.
Клады, в которых убор представлен достаточно полно, оказываются первоклассным источником, потому что дают возможность его реконструкции. А это, в свою очередь, позволяет воссоздать историю женского убора из металлических украшений на протяжении трех столетий.
Анализ кладов, проделанный более 30 лет тому назад Г.Ф. Корзухиной, дал возможность датировать содержащиеся в них разнообразные украшения в рамках одного-двух столетий. Дальнейшая разработка хронологии этих украшений осуществлялась в двух направлениях. Их датировка корректировалась с аналогичными вещами, найденными в хорошо датированном культурном слое, в первую очередь новгородском. Хронологические выводы Г.Ф. Корзухиной проверяли и иногда уточняли путем исследования техники изготовления и стиля украшений, к чему призывал еще Н.П. Кондаков.
Украшения с перегородчатой эмальюТ.И. Макарова
Большинство дошедших до нас произведений с перегородчатой эмалью обнаружены в земле, в составе кладов, находимых в Киеве и других местах с 20-х годов XIX в. и вплоть до наших дней. С первых находок этих поражающих совершенством изделий началась и их публикация. Но первая обобщающая работа появилась только в 1853 г. Ее автор И.Е. Забелин выделил из числа найденных к его времени украшений с эмалью «произведения русских мастеров, учеников византийских греков» (Забелин И.Е., 1853, с. 297). Однако широта охвата — книга была посвящена металлообработке на Руси от домонгольского времени до XVIII в. — помешала автору глубоко изучить произведения именно Киевской Руси. Первым исчерпывающим исследованием одной серии произведений с перегородчатой эмалью оказалась книга Г.Д. Филимонова о Мстиславовом евангелии (Филимонов Г.Д., 1861). Тщательность стилистического анализа сочеталась в ней с широчайшей эрудицией в области прикладного искусства. Но обещанный автором обобщающий труд по эмалям, к сожалению, написан не был. Эту работу выполнил 40 лет спустя Н.П. Кондаков (Кондаков Н.П., 1896). Она до сих пор не потеряла своей ценности.
Новым этапом в изучении ремесла в целом и перегородчатых эмалей в частности явился труд Б.А. Рыбакова «Ремесло Древней Руси». В нем впервые вещи с эмалью рассмотрены как свидетельство особой отрасли художественного ремесла. Для решения сложного вопроса семантики изображений и эволюции эмальерного дела большое значение имеют ряд статей Б.А. Рыбакова (Рыбаков Б.А., 1967, 1969) и книга о прикладном искусстве Руси (Рыбаков Б.А., 1971). Источниковедческому исследованию главного «поставщика» древних вещей с перегородчатой эмалью — кладам посвятила свою уже упоминавшуюся работу Г.Ф. Корзухина (Корзухина Г.Ф., 1954). После этого назрела новая задача в изучении перегородчатой эмали — собрать воедино все дошедшие до нас произведения древнерусских мастеров, что и было сделано в работе автора этих строк (Макарова Т.И., 1975).
Совершенно исключительное значение для изучения эмальерного дела имеют сведения древнейшего его историографа — автора «Трактата о разных ремеслах» пресвитера Теофила, жившего в XI–XII вв. Он не только описал процесс изготовления изделий с перегородчатой эмалью, но и отметил достижения Руси в этом сложном искусстве (Там же, с. 128, 129). Знали цену ему и на Руси. Летописцы не раз упоминали «злато с финиптом» в убранстве церквей, а иногда и выражали свое восхищение этими произведениями: «цаты великие с финиптом чудно видением». Г.Д. Филимонов убедительно показал тождество древнерусского «финипт», позднего «финифть» византийскому «химипет», восходящему к греческому глаголу «χεω», что значит «лить, плавить». По существу эмаль-финифть была заменителем драгоценных камней — сапфира, рубина, изумруда, а эмальерное дело сочетало в себе труд рисовальщика и художника-колориста с искусством золотых дел мастера и специалиста-стекольщика.