Главная сенсация раскопок 1993 г. оказалась неожиданной. Дело в том, что исследования тогда велись в напластованиях XI в., а это столетие не дает особой надежды на обнаружение берестяных текстов: ведь это был начальный период распространения грамотности на Руси. Следующие цифры говорят сами за себя. Из 753 найденных к сегодняшнему дню в Новгороде грамот только 27 датируются XI — началом XII в. Из 215 грамот Троицкого раскопа, на котором ныне продолжаются начатые в 1973 г. работы, к указанному времени — до 1993 г. относились лишь шесть документов, а последний из них был обнаружен в 1983 г. На протяжении следующих десяти лет берестяные грамоты XI в. в руки археологов не попадали. Слабым утешением было твердо сложившееся мнение о сугубой сухости и прагматической деловитости ранних берестяных текстов, посвященных денежным расчетам, записям долгов, исчислению процентов и т. п.
Тем сильнее оказался эмоциональный удар, испытанный участниками раскопок, когда в слое рубежа XI–XII вв. была обнаружена берестяная грамота № 752.
Получивший грамоту человек разорвал ее на продольные полосы (длиной около 46 см) и выбросил. К сожалению, среди найденных полос отсутствуют начало первой строки (но оно восстанавливается по смыслу) и средняя полоса. Фрагментарность документа, однако, не препятствует восприятию его смысла, совершенно исключительного.
В первой строке читается конец начальной фразы: «…к тебе трижды». Длина утраченной части фразы такова, что дает возможность уверенно говорить об отсутствии в письме адресной формулы — ни автор письма, ни его адресат не были названы, а фраза из дальнейшего контекста, восстанавливается однозначно: «Я посылала к тебе трижды». Любопытно следующее обстоятельство. Очень часто найденные в земле берестяные грамоты бывают фрагментированы, как и здесь, в начале первой строки: получатель письма отрывал начало, не желая, чтобы поднявший грамоту человек узнал, от кого и кому написано это письмо. Во вновь найденном документе адресной формулы нет, но получатель письма машинально оторвал его начало, сделав это по привычке. Далее следует текст: «Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ко мне не приходил? А я к тебе относилась, как к брату! Неужели я тебя обидела тем, что посылала к тебе? Я вижу, что тебе это не угодно. Если бы тебе было угодно, то ты вырвался бы из-под (людских) глаз и пришел…»
Этот всплеск страсти воплощен в аккуратные строки, написанные красивейшим почерком, однако нервная эмоциональность прорывается в исправлениях (а в ряде случаев и в неисправлениях) описок, искажающих смысл упреков. Далее следовала отсутствующая часть, после которой на втором уцелевшем фрагменте сначала читаются обломки фраз: «…теперь где-нибудь в другом месте. Ответь мне письмом…»; «…тебя отвергаю» (может быть: «Не думай, что я тебя отвергаю»). И наконец, заключительная часть письма: «Если даже я тебя по своему неразумию обидела, а ты начнешь насмехаться надо мной, пусть судит тебя Бог и моя слабость!»
Письмо написано молодой женщиной, обладающей достаточно высоким социальным положением и, несомненно, знакомой с литературным языком. Можно только поражаться тому, сколь изысканное послание могла направить женщина XI в. возлюбленному, не пришедшему на свидание.
И сколько же потрясений предстоит пережить нам и тем исследователям, которые придут нам на смену. Ведь еще не извлечена из земли первая тысяча берестяных грамот из многих тысяч, ожидающих своих получателей!
Глава 8Эпиграфика, писала (стили) и церыА.А. Медынцева
В отличие от палеографии, изучающей рукописные книги на пергамене и бумаге, грамоты и свитки, эпиграфика рассматривает надписи на различных предметах, поэтому ее иногда называют «вещевой» палеографией. Первое исследование, с которого собственно и началась славянская кирилловская палеография, посвящено знаменитому памятнику — Тмутараканскому камню, найденному в 1792 г. в Тамани (Оленин А.Н., 1806). Из-за случайного характера находок эпиграфических памятников, их небольшого числа (на фоне значительных успехов палеографии рукописей) попытки их систематизировать были предприняты только во второй половине XIX в. (Шляпкин И.А., 1913; Карский Е.Ф., 1928). Однако в то время историки письма привлекали эпиграфический материал в основном ради иллюстративности. Только в 1936 г. с выходом в свет библиографического справочника А.С. Орлова (Орлов А.С., 1936; 1951), содержащего перечень более 300 надписей на различных предметах, с датировкой и обширной библиографией по каждой надписи, стало возможно использовать надписи как источник по истории русской письменности.
Величайшим событием в русской археологии явилось открытие берестяных грамот в Новгороде (1951 г.) и последовавшие за этим находки грамот при раскопках в других городах северо-западной Руси.
Помимо самостоятельного значения, находка берестяных грамот имеет и дополнительный эффект: она возрождает и стимулирует интерес к надписям на различных предметах, граффити на стенах зданий и т. д. С 1959 г. параллельно с расчисткой и реставрацией фресок началось систематическое изучение надписей граффити киевского Софийского собора, результатом которого являются три монографии (Высоцкий С.А., 1966, 1976, 1985); исследуются и издаются граффити из других городов (Медынцева А.А., 1978; Рождественская Т.В., 1975, 1983). Важным научным и практическим пособием по русской эпиграфике, в котором сформулированы определения и принципы анализа эпиграфических памятников, явилась работа Б.А. Рыбакова «Русские датированные надписи XI–XIV вв.» (САИ, Е1-44, М., 1964). В этом своде систематизированы наблюдения над хронологическими особенностями надписей на протяжении XI–XIV вв., в приложении дана сводная азбука по всем рассматриваемым в книге надписям.
Многообразие эпиграфического материала породило его сложную классификацию. Наиболее простой является классификация по материалу, на который нанесена надпись, и техника написания, так как во многом от этого зависит и облик надписи, и форма букв, дающие основания для датировки.
Вместе с тем для датировки, прочтения и интерпретации необходимо классифицировать надписи по категориям вещей, на которые они нанесены, а именно: 1 — на стенах зданий; 2 — на мозаиках и фресках; 3 — граффити на керамике; 4 — на каменных изделиях; 5 — на серебряных платежных слитках; 6 — на металлической утвари; 7 — на предметах религиозного культа; 8 — на предметах вооружения; 9 — на дереве; 10 — на крестах и камнях.
Граффити на стенах зданий. Это надписи, прочерченные по штукатурке древних зданий, преимущественно церквей, один из самых обширных разделов эпиграфики. Обычай писать на церковных стенах был настолько широко распространен в Древней Руси, что нашел отражение в юридических документах: церковным судом такое занятие приравнивалось к «посечению креста». Тем не менее, многие памятники архитектуры исчерчены многочисленными надписями.
Впервые на них обратили внимание исследователи живописи и архитектуры. В 1868 г. в печати появилось сообщение о надписях на стенах Зверинецких пещер в Киеве (Закревский Н., 1868); в конце XIX в. — первые фототипические публикации фрагментов штукатурки с процарапанными надписями, найденные в развалинах Георгиевской церкви в Старой Ладоге (Бранденбург Н.Е., 1896).
В начале нашего века увидело свет исследование, специально посвященное граффити, которые были обнаружены во время реставрационных работ в новгородском Софийском соборе (Щепкин В.Н., 1902, с. 26–46). Начало их историческому осмыслению положила статья Б.А. Рыбакова «ИМЕНЫI НАПIСИ XII СТ. В КИIВБСКОМУ СОФIЙСКОМУ СОБОРИ» (Рыбаков Б.А., 1947). К настоящему времени граффити обнаружены на стенах архитектурных памятников Киева, Смоленска, Пскова, Полоцка и т. д.
Полное исследование граффити таких памятников, как София Киевская и София Новгородская, ясно показывает, что большинство из них — это молитвенные записи, поминальные, автографы и прочие записи церковно-служебного назначения (Высоцкий С.А., 1976; 1985; Медынцева А.А., 1978).
К молитвенным записям следует отнести и традиционные формулы «Господи помози» с указанием имени, и автографы: «писал имярек». Очевидно, в представлении жителей средневековой Руси такая запись приравнивалась к молитве, записанной на церковной стене и от этого как бы постоянно действующей. О таком понимании надписей-автографов говорят рисунки крестов рядом с автографами и содержание некоторых из них. Например, в надписи-автографе XII–XIII вв. из Софии Новгородской говорится: «Тудор молится святой Софии грешною рукою». Другая, более пространная запись из киевского Софийского собора поясняет: «Это я, грешный Никола писал, моляся господу богу своему. Да избавит меня от бесчисленных грехов моих» (Медынцева А.А., 1978, с. 194, 195).
Зачастую именно эти записи содержат сведения, которые можно приравнять к летописным сообщениям. Такова запись о смерти — «успении» Ярослава Мудрого, датированная февралем 1054 г. (Высоцкий С.А., 1959, с. 39). Подробная дата смерти (не только год и число), но и день недели — суббота первой недели великого поста — позволили устранить неточности в датировке этого события, которые имелись в ряде летописей (Рыбаков Б.А., 1959, с. 244–249).
Одна из надписей Новгородской Софии позволяет уточнить порядок смены посадников в Новгороде середины XI в. (Медынцева А.А., 1978, с. 114–124).
Сохранилась прорись надписи, которая читается полностью среди материалов В.В. Суслова по реставрации собора: «Святая София, помилуй Николу-пришельца из Киева града от своего князя Ярослава в сию церковь о святую безмездников и чудотворцев Козьмы и Демьяна». Палеографические и орфографические особенности этой надписи позволяют с уверенностью датировать ее XI в., если же учесть дату построения собора (1050 г.), то надпись следует отнести к середине-второй половине XI в. В надписи упомянут киевский князь Ярослав, от которого «пришел» Никола. На протяжении XI-первой половины XII в. в Киеве княжил лишь один князь Ярослав — Ярослав Мудрый. Следовательно, автограф Николы датируется промежутком времени