[638]) или сразу же в Новгороде (по Лавр, и НПЛ) согласно «ряду» с местными правителями, об установлении им единовластия в Северной Руси и, наконец, о передаче им малолетнего сына Игоря под опеку Олега, его родича или воеводы[639]. Такова историографическая традиция конца XI в., получившая отражение в Начальном своде и поддержанная летописцами XII–XIV вв. Степень достоверности этих сведений, поскольку речь идет о событиях 200-летней давности, равно как и полнота передачи известной летописцу традиции требуют специального исследования, но как бы то ни было, в Сказании сохранено то, что знали или полагали, что знают, древнерусские летописцы.
Достоверность известий о Рюрике в летописной традиции конца XI – начала XII в. оценивается в современной историографии во многом в зависимости от отношения исследователя к Сказанию о призвании варяжских князей в целом. Признание ее позднего, «книжного» происхождения влекло за собой прямо или косвенно оценку Рюрика как легендарного персонажа, возможно, героя местного, новгородского (или ладожского) предания, обретшего под пером летописца статус основателя великокняжеской династии[640].
«Неисторичность» Рюрика, или по меньшей мере локальность преданий о нем, по мнению ряда историков, подтверждается неупотребительностью имени Рюрикъ в княжеском именослове XI в., а также отсутствием упоминаний о нем в сохранившихся памятниках середины – второй половины XI в.: в «Слове о законе и благодати» митрополита (1051–1054/55) Илариона и в «Памяти и похвале князю Владимиру» Иакова Мниха (вторая половина XI в.). Оба писателя начинают род Владимира не от Рюрика, что казалось бы естественным, а от Игоря, сына Рюрика: «Похвалимъ же и мы, по сштѣ нашей… великааго кагана нашеа земли, Володимера, вънжка старааго Игорл, сына же славнааго Свѧтослава…»[641]. Сходно пишет об этом и Иаков: «Просвети благодать Божиа сердце князю Рускому Володимеру, сыну Святославлю внуку Игореву»[642]. Иларион, «называя предков Владимира, не мог не упомянуть первого из них в Русской земле, если бы знал о нем», – писал X. Ловмяньский[643]. Однако аргумент этот недостаточно убедителен уже потому, что является аргументом ex silentio. Более того, согласно древнерусскому литературному этикету, в характеристике прославляемого (или упоминаемого) лица, как правило, указывались его отец и дед, а не более дальние предки. Так, внуки Владимира Мономаха определены как «Володимерово племя»[644]; часты выражения «единого деда внуки»[645], «внуки Ярославли», «внуки Всеславли»; в характеристике, например, рязанских князей отмечается их происхождение от Владимира Святого, но называется именно их дед как непосредственный прародитель: «Сии бо государи рода Владимира Святославича – сродники Борису и Глебу, внучата великого князя Святослава Ольговича Черниговского»[646]. Тем самым отсутствие ссылки на Рюрика как прародителя русских великих князей у Илариона и Иакова Мниха находит как будто бы рациональное объяснение.
Труднее объяснить, почему князья второй половины X – первой половины XI в. не использовали имя Рюрикъ. Ссылка на малочисленность известных княжеских имен для этого времени неоправданна, поскольку летописи называют имена всех сыновей Владимира Святославича и Ярослава Владимировича, т. е. нам известны имена практически всех представителей трех поколений великокняжеской семьи, и среди них нет ни одного Рюрика[647]. Вряд ли можно это обстоятельство приписать случайности. Представляется, что скорее оно служит важным показателем развития представлений о Рюрике в древнерусском обществе до времени письменной фиксации Сказания (к этому вопросу вернусь ниже).
Тем не менее в современной историографии более распространено мнение о том, что дошедший до нас текст Сказания является кратким пересказом пространного предания о Рюрике и заключенном им с местными правителями ряде, историческое ядро и древнейшая форма которого восходят к IX в. Это предание существовало в устной передаче в дружинной среде вплоть до последней четверти XI в., когда оно – в существенно переработанном виде – было включено в летопись[648]. При этом Рюрик рассматривается как реальное историческое лицо[649].
Не вызывает также сомнения «варяжское», т. е. скандинавское[650] происхождение Рюрика. О его этнической принадлежности прямо не говорится ни в одном из вариантов Сказания: сам он варягом нигде не называется, как не называется варягом ни один из первых русских князей (Олег, Игорь)[651]. Однако упоминание того, что Рюрик приходит по приглашению послов, отправившихся «за море к варягам», достаточно убедительно свидетельствует об этом. На то же указывает и этимология самого имени Рюрикъ (<Hroerekr)[652]. Поставить под сомнение скандинавское происхождение Рюрика возможно лишь путем определения этноса варягов как прибалтийских славян (С. А. Гедеонов и др.) или кельтов (А. Г. Кузьмин)[653], но эти этимологии лингвистически несостоятельны и потому не нашли поддержки у серьезных исследователей.
В то же время летописные тексты не дают никаких оснований для определения места (региона), из которого Рюрик пришел в Приильменье. Не может быть твердой уверенности даже в том, что он был выходцем непосредственно из одной из Скандинавских стран, а не потомком скандинавов, переселившихся некогда, например, в Восточную Прибалтику или Юго-Западную Финляндию. Обычная ссылка на выражение «из-за моря» как на свидетельство того, что он был шведом (или норвежцем, или датчанином), вряд ли справедлива. Выражение «варяги из-за моря» в ПВЛ встречается более десяти раз и носит устойчивый, формульный характер. Варяг, т. е. попадающий на Русь житель Скандинавских стран, приходит «из-за моря» по определению. Потому в каждом конкретном случае это словосочетание может не нести прямой смысловой нагрузки, а быть своего рода топосом.
Последующие известия о Рюрике, связанные с описанием его деятельности на Руси, не поддаются верификации. Исходя только из летописных текстов, невозможно установить его первоначальное местопребывание, т. е. отдать предпочтение «ладожской» или «новгородской» версии. Лишь по историческим и археологическим соображениям – в первую очередь потому, что Новгород возникает лишь в 930-х гг., – оно чаще определяется как Ладога (предпочтение тем самым отдается чтению Ипат.). Последующее перемещение Рюрика в «Новгород» (также версия Ипат.) по тем же причинам интерпретируется как его переселение на укрепленное поселение на Городище (ныне в черте г. Новгорода), существовавшее в середине IX в. Само возникновение этого «контрольного пункта» при впадении Волхова в Ильмень исследователи склонны связывать именно с приходом сюда Рюрика[654]. Так же спорны, а подчас и маловероятны наименования городов, в которых сели братья Рюрика и в которые он посадил своих мужей. Некоторые из этих городов возникли лишь к концу X в., и их названия могли быть внесены в текст как пояснения самого летописца к перечню племен, пригласивших Рюрика[655].
Невзирая на все эти неточности в конкретных реалиях, вполне объяснимые долгим существованием Сказания в устной передаче и его переработкой летописцем при включении в текст летописи в конце XI в., можно полагать, как это и делает большинство исследователей, что общая канва описываемых событий может считаться исторически достоверной. Рюрик, как бы то ни было, является реальным историческим лицом, скандинавом по происхождению, пришедшим к власти в Поволховье в результате соглашения с местной знатью (или силой) и установившим контроль над центрами входивших в северо-западное раннегосударственное образование земель путем размещения в них своих дружин.
Совершенно иной характер носит вопрос о братьях Рюрика, Синеусе и Труворе. Он принадлежит, видимо, к числу неразрешимых на твердой основе источников и потому всегда будет оставаться спорным. Мнения исследователей колебались от признания реальности существования Синеуса и Трувора, так же как и Рюрика, до полного ее отрицания вместе или в противоположность Рюрику. Последняя точка зрения преобладает в современной историографии: «Историки давно обратили внимание на анекдотичность „братьев^ Рюрика, который сам, впрочем, является историческим лицом»[656].
Действительно, мотив трех братьев является одним из наиболее распространенных в индоевропейском фольклоре. Он находит широкое отражение в сюжетах, связанных с основанием государства/династии: триада братьев-переселенцев – характерная черта переселенческого сказания; два или три брата, как правило, приходят к власти в сказаниях о приглашении правителей. Фольклорно-мифологический характер носит и мотив быстрой и бездетной смерти двух из трех братьев, типичный для этой группы сказаний[657]. Поэтому сама по себе троичность братьев заставляет сомневаться в исторической реальности по крайней мере двух из них. Не исключено, хотя и недоказуемо (впрочем, как недоказуемо и обратное), что образы братьев появились в процессе бытования сказания о Рюрике под влиянием устойчивого фольк