, в НПЛ стоит «приидоша» («и приидоша къ горам кыевъскым, и узрѣста городъ Кыевъ, и испыташа, кто в немъ княжить»)[720], т. е. можно предполагать, что и в Начальном своде глагол читался во множественном, а не двойственном числе. В таком случае предполагаемый источник ПВЛ не имел того единственного чтения, на котором основывается мнение о вторичности рассказа о захвате Киева в ПВЛ. Каким же образом тогда глагол «придоста» в двойственном числе мог появиться в тексте ПВЛ? Тот же глагол и также в двойственном числе (употребленном вполне уместно, поскольку относится к Аскольду и Диру) читается в ПВЛ чуть ниже: «Асколд же и Дир придоста»[721] (в НПЛ эта фраза отсутствует). Не мог ли составитель ПВЛ, используя источник, отличный от Начального свода, сделать ошибку, списав нужный глагол, но не в той форме, из нижележащей строки[722]?
Против вторичности текста ПВЛ о захвате Олегом Киева говорит и ряд других обстоятельств. Во-первых, рассказ в НПЛ подвергся сокращению: опущены фразы о посажении мужей в Смоленске (Смоленск просто упоминается) и о взятии Любеча; приглашение Аскольду и Диру, выраженное пространной прямой речью, где указывается на родство с ними приплывших («да придѣта к намъ к родомъ своимъ»), заменено краткой констатацией «и съзваста Асколда и Дира». О том, что текст НПЛ (Начального свода) подвергся сокращению, а не был, напротив, расширен автором ПВЛ, говорят образовавшиеся в результате сокращения несогласованности. Например, грамматически однородные глаголы «испыташа» и «реша» во фразе «и испыташа, кто в немъ княжить; и рѣша: “два брата, Асколдъ и Диръ”» относятся к разным действующим лицам: в первом случае это Игорь (с Олегом), во втором – киевляне, но указание на второй субъект отсутствует. Во-вторых, невразумителен в НПЛ эпизод представления героев купцами и укрытия их воинов: «Игорь же и Олегъ, творящася мимоидуща, и потаистася в лодьях, и с малою дружиною излѣзоста на брегъ, творящася подугорьскыми гостьми»[723]. Если следовать этому тексту, то Игорь и Олег, притворившись, что они плывут мимо Киева, сами спрятались в ладьях («потаистася»), но затем вышли на берег вместе с «малою дружиною», выдавая себя за купцов. Описание же в ПВЛ представляет действия в логической последовательности: приплыв к Киевским горам и узнав о княжении Аскольда и Дира, Олег прячет в ладьях своих воинов, подплывает к Угорскому и посылает к Аскольду и Диру, приглашая их на берег. В-третьих, в этом же пассаже летописцы по-разному интерпретируют слово «угорьское». Составитель ПВЛ приводит его в качестве топонима, обозначающего место, где остановился Олег, и существующего, как он поясняет ниже, и в его время («и приплу подъ Оугорьское. похоронивъ вой своьх…», «еже сѧныне зоветь Оугорьскоє. кде ныне Ѡльминъ дворъ»)[724]. В НПЛ слова «под Угорьское» поняты как наименование купцов – «творящася подугорьскыми гостьми», т. е. купцами, плывущими к венграм, или купцами-венграми. Очевидно, что упоминание здесь венгров является анахронизмом[725], более того, особые купцы-«венгры», в отличие от купцов-«гречников», не выделялись в отдельную категорию; для конца IX в. естественными были торговые плавания в Византию, что и должно было придать правдоподобие уловке Олега. Наконец, в-четвертых, в НПЛ присутствует уточняющая вставка, подчеркивающая главенствующую роль Игоря, но придающая нелогичность повествованию: «Слѣзъшима же има (Аскольд и Дир. – Е. М.), выскакаша прочий воины з лодѣи, Игоревы, на брегъ»[726]. Если точно следовать этому тексту, то на Аскольда и Дира накинулись воины только Игоря, тогда как воины Олега остались в укрытии (?).
Если НПЛ действительно полностью или почти полностью[727] воспроизводит текст Начального свода, то указанные разночтения свидетельствуют о том, что автор ПВЛ использовал в качестве своего источника не текст Начального свода. Более того, трудно предположить, что составитель ПВЛ сам, без опоры на письменные источники, мог бы радикально переработать повествование, восстановив место Олега в начальной истории киевских князей[728]. Вероятнее, что речь должна идти не о первичности или вторичности текста ПВЛ по отношению к тексту Начального свода, а о том, что все эти сюжеты, равно как и представленная в ПВЛ их взаимосвязь и последовательность, восходят не к Начальному, а иному своду, в котором с Начальным сводом совпадали (частично) сюжеты, но принципиально различалась их трактовка, привязка к известным по устным преданиям лицам, хронология относительно друг друга, а также их текстовое воплощение.
Кардинальное расхождение «взглядов на мир» (worldviews) составителей Начального свода и ПВЛ уже отмечалось в новейших исследованиях[729]. Оно проявляется и в идейной направленности Введения[730], и в интерпретации библейских сюжетов, и в отношении летописцев к знамениям, к роли ангелов в жизни людей и пр. «Идеологическая программа» Начального свода «ориентирована на модели византийской хронографии и апокалиптики и рассматривает историю Русской земли в перспективе, которую можно определить как “имперско-эсхатологическую”»[731]. Составителя же ПВЛ интересуют прежде всего истоки Русской земли («откуду есть пошла Руская земля»), ее происхождение и начала, восходящие к распределению «уделов» между сыновьями Ноя и разделению языков после Вавилонского столпотворения. Составитель Начального свода решительно модифицировал предшествующую традицию: «с тем же радикализмом и прямолинейностью» он создал новое Введение к летописи, отказавшись от библейского зачина (разделения земли между сыновьями Ноя), разбил рассказ о полянах вставкой из хронографа о походе руси, хронологизировал повествование, разрывая цельный рассказ годовыми датами[732]. К отмеченным А. Тимберлейком и А. А. Гиппиусом новациям составителя Начального свода можно добавить и реинтерпретацию взаимоотношения сюжетов об Аскольде и Дире, Олеге и Игоре. В «имперско-византийской перспективе» Игорь представляется единственным легитимным правителем Руси. Альтернативы этому варианту «начал Руси» в Начальном своде элиминированы.
Таким предшествовавшим Начальному своду источником ПВЛ в случае с Введением и рядом других пассажей, по предположению А. А. Гиппиуса, был свод 1073 (по датировке А. А. Шахматова) или 1072 г. (по мнению А. А. Гиппиуса)[733]. В этом своде, вероятно, Сказания о первых русских князьях уже существовали в композиционно и текстуально сложившемся виде и включали легенду о Кие и о «хазарской дани», сказания о Рюрике и походе Аскольда и Дира на Константинополь (вероятно, изначально не связанные друг с другом), историю захвата Киева Олегом, последующие деяния Олега (часть которых была опущена в Начальном своде[734]), повествования о неудачном походе Игоря и его смерти у древлян. К этому своду, радикально переработанному составителем Начального свода, автор ПВЛ вынужден был вернуться, чтобы восстановить последовательность событий, согласующуюся со сведениями оказавшихся в его распоряжении новых документов.
Однако при всем различии трактовок ранней истории Руси и свод 1072/1073 г., и Начальный свод сходились в одном – «начало Руси» связано с вокняжением в Киеве пришедшего с севера вождя (будь то Олег или Игорь). Казалось бы, от первого киевского князя, деяниями которого открывается история Древней Руси как единого целого, и могли бы вести летописцы род русских князей, которые в таком случае должны были бы стать Ольговичами или Игоревичами, но никак не Рюриковичами. Тем не менее, летописная традиция последней четверти XI в. упорно связывает киевского князя Игоря родственными узами с Рюриком, представляя последнего предком русских князей.
Сказание о Рюрике имеет, по вполне справедливому общему мнению, ладожско-новгородское происхождение[735] и восходит к устной традиции, возникшей еще в IX в.[736]. Представленное в ПВЛ и НИЛ в качестве социогенетической легенды – предания о происхождении в Новгороде верховной власти в результате приглашения местных правителей и в соответствии с договором-рядом, – в первоначальном своем виде, как можно предполагать, сказание имело существенно иную форму[737].
Его состав и характер определялся прежде всего тем, что Рюрик и его «дружина» были носителями скандинавской культуры, в том числе традиционных форм словесности, поэтических (хвалебная скальдическая и героикоэпическая песни) и прозаических (повествования сагового типа)[738]. И эпическая песнь, и повествование типа саги были прежде всего сказаниями о деяниях, героем которых выступал вождь, предводитель викингского войска. Наиболее близки к подобным нарративам (и вероятно, по крайней мере частично, восходят к ним) так называемые «саги о викингах» – записанные в XIII–XIV вв. рассказы о деятельности прославленных викингских вождей (например, о Рагнаре Лодброке, завоевателе Англии, Хрольве Пешеходе, обосновавшемся во Франции, и др.). Ряд саг этого вида посвящен приключениям викингов в Восточной Европе[739]