В XI в. как в Древнерусском государстве, так и в Скандинавских странах происходит упорядочение торговли, связанное с расширением международной торговли, с одной стороны, и становлением государственного аппарата, постепенно подчиняющего себе различные сферы общественной жизни, – с другой.
Существование на Руси XI в. каких-либо первичных форм торговых объединений прослеживается значительно хуже, чем в Скандинавии. Косвенным свидетельством более или менее упорядоченных торговых отношений, предполагающих не только регулярность, но и некоторую их организованность, является создание торговых дворов, которые служили местом пребывания купцов и хранения товаров, а также основание церквей при них[1005]. Представляется взаимосвязанным основание скандинавского торгового двора в Новгороде с церковью св. Олава[1006] во второй половине XI в. и русской церкви в Сигтуне[1007]. Позднее скандинавские дворы возникают в Смоленске и, может быть, в Киеве, а русский– в Висбю (Готланд)[1008]. Очевидно, что одновременность появления торговых дворов вызвана если не прямыми соглашениями между сторонами[1009], то, во всяком случае, сходным развитием торговли в обоих регионах и, возможно, изменением торговой конъюнктуры в результате сокращения контактов с Востоком, появлением постоянного контингента купцов, для которых и были необходимы дворы.
Таким образом, на протяжении всего древнейшего периода русско-скандинавских связей (с середины VIII по XI в.) прослеживается обратное, древнерусское влияние в культуре Скандинавии. В зависимости от деятельности скандинавов на Руси, которая в значительной степени определялась внутренними процессами образования классов и государств в среде восточного славянства, изменяются характер и интенсивность влияния славянского мира на скандинавский, которое достигает пика на третьем этапе русско-скандинавских отношений, т. е. в середине – второй половине X в.
Процессы консолидации Древнерусского государства и формирования феодальной знати с полиэтнической, социально окрашенной и противопоставленной племенной «дружинной культурой» создали условия для этнокультурного синтеза и быстрой ассимиляции норманнов в славянской среде. В этот период отмечается наиболее сильное и разнообразное воздействие древнерусской культуры на скандинавскую; прослеживаются взаимосвязи в развитии социальных верхов, в судьбе торгово-ремесленных центров, в таких социально значимых элементах культуры, как погребальный обряд, вооружение, одежда и пр.
Исследование древнерусских влияний в Скандинавии представляется необходимым как для объективной оценки русско-скандинавских отношений раннего средневековья, так и для понимания внутренних закономерностей процессов складывания государств и раннесредневековых народностей у скандинавов и славян и – шире – для выяснения типологии этих процессов в средневековой Европе.
(Впервые опубликовано: ИСССР. 1984. № 3. С. 50–65)
Часть IIIДревнерусское государство и скандинавы
Балтийская политика Ярослава Мудрого
Е. А. Мельникова
Эпоха великого князя Ярослава Мудрого (1016–1018, 1019–1054) изображается и в древнерусских, и в древнескандинавских источниках как время расцвета деятельности скандинавских наемников в Восточной Европе. Современные историки разделяют мнение средневековых историографов: «Ярослав, без сомнений, – человек Севера, который имел со Скандинавией наиболее тесные и постоянные связи… Ярослав был последним великим покровителем варягов на Руси»[1010].
Это мнение подтверждается наиболее массовым, хотя и довольно широко датируемым источником – скандинавскими руническими надписями[1011]. Подавляющая масса памятников, установленных в честь людей, погибших или побывавших «в Гардах» или «на востоке» (41 + 24 в память об участниках похода Ингвара), относится к XI в. Из них первой половиной – серединой XI в. датируется 21 руническая стела (+ 24 Ингваровых камня) и 9 – IX–XI вв. в целом. К середине – второй половине XI в. относится всего 11 стел. Хронологическое распределение памятников отчетливо свидетельствует о более массовом характере поездок жителей Свеаланда (большинство камней происходят из Упланда и Сёдерманланда) именно в эпоху Ярослава Мудрого. К этому же времени принадлежат и камни, установленные в память о «вождях войска», павших на Руси[1012], упоминаются сражения «конунгов» на востоке[1013]. Подавляющее большинство тех, в память о ком установлены камни, «умерли», «были убиты» или «пали» во время поездок на восток – что говорит о бурной военной деятельности скандинавов на Руси в первой половине XI в.
Из всех русских князей X–XI вв. исландские королевские и родовые саги знают по преимуществу Ярослава, с именем которого связано значительное количество сюжетов[1014]. В них сформировался более или менее разработанный в деталях и устойчивый образ могущественного правителя страны, которая постоянно привлекала скандинавских воинов и купцов своими богатствами, давала прибежище норвежской знати, происходившей от Харальда Прекрасноволосого, и контролировала путь в еще более богатые Византию и на восток[1015]. Брак Ярослава и дочери шведского конунга Олава Шётконунга Ингигерд, к которой ранее сватался норвежский конунг Олав Харальдссон, породил многократно перерабатывавшиеся сюжеты о сватовстве Ярослава и его семейной жизни с Ингигерд[1016]. Ряд сюжетов повествует о пребывании при его дворе норвежских конунгов[1017]. По меньшей мере две саги полностью посвящены деятельности скандинавских викингов на Руси во времена Ярослава. «Прядь об Эймунде», сохранившаяся в «Книге с Плоского острова» (1387–1394 гг.) в составе «Саги об О лаве Святом», рассказывает о деяниях норвежского викинга и предводителя отряда Эймунда Хрингссона на службе Ярослава в период его борьбы со Святополком за киевский стол в 1015–1019 гг.[1018]. Повествование пронизано фольклорными и литературными мотивами[1019], но сохраняет историческую основу – воспоминания о давно прошедших событиях. «Сага об Ингваре Путешественнике»[1020] в еще более беллетризированной форме представляет приключения на Руси и Востоке шведского знатного воина, вероятно главы ледунга, посланного шведским конунгом Энундом-Якобом на помощь Ярославу[1021].
В древнерусских источниках, «Повести временных лет» (далее – ПВЛ) и Новгородской первой летописи (далее – НПЛ), эпоха Ярослава предстает как своего рода всплеск деятельности варягов – в качестве наемников – на Руси. В эпоху Владимира варяги действуют последний раз в рассказе о взятии Владимиром Киева, датированном в ПВЛ 980 г. (в действительности в 978 г.). Больше упоминаний о варягах – на протяжении примерно 35 лет – нет. Исчезают варяги со страниц ПВЛ и после правления Ярослава. Сам же Ярослав, по сообщениям летописей, приглашал отряды варягов из-за моря между 1015 и 1043 гг. по меньшей мере 6 раз[1022] и широко использовал скандинавских наемников как во внутриполитической борьбе, так и при походах на соседние земли и страны.
Одна из причин частоты упоминаний варягов в летописях именно в эпоху Ярослава может корениться в условиях возникновения русского летописания. Реконструируемый А. А. Шахматовым Древнейший летописный свод датируется им 1030-ми гг.[1023], т. е. как раз временем Ярослава. Именно поэтому, возможно, события его правления, в том числе и приглашение им скандинавских наемников, и в древнейшем, и в последующих сводах, Начальном (1090-е гг.) и ПВЛ (второе десятилетие XII в.), отражены несравненно более подробно, нежели предшествующие десятилетия. Впрочем, это не объясняет почти полного молчания о 35 годах между 980 и 1015 гг., достаточно близких ко времени возникновения Древнейшего свода, равно как и отсутствие информации о варягах после смерти Ярослава. Предполагалось, что ПВЛ отразила реальное резкое сокращение, если не прекращение притока скандинавов на Русь, однако как древнерусские, так и древнескандинавские эпиграфические данные свидетельствуют, что приток скандинавов на Русь, и через нее в Византию, во второй половине XI в., хотя и стал меньше, но не прекратился полностью[1024]. Таким образом, убедительного объяснения того, почему именно в сообщениях о времени Ярослава Мудрого концентрируются упоминания о варягах, нет.
Остается открытым также вопрос, почему именно Ярослав Мудрый, единственный из древнерусских правителей, оказался излюбленным скандинавской литературной традицией русским князем. Сохранившиеся саги были созданы не ранее конца XII – начала XIII в., и временная дистанция между эпохами, скажем, Владимира и Ярослава в этой перспективе была настолько невелика, что не могла иметь принципиального значения. Много ближе к моменту записи королевских саг были правления таких выдающихся древнерусских князей, как Владимир Всеволодович Мономах и его сын Мстислав Владимирович, имевших тесные родственные связи со Скандинавскими странами, причем Мстислав – под именем «Харальд» – был известен древнескандинавским источникам