[1025]. Однако ни Владимир, ни Мстислав не стали ведущими фигурами повествований о русско-скандинавских отношениях в древнескандинавской литературе. Устная традиция о связях с Русью формировалась не в XII, а в X–XI вв. и развивалась на протяжении примерно двух столетий до ее использования в сагах. Она восходила к реальным событиям (в том числе, к пребыванию
Олава Трюггвасона при дворе Владимира, браку Ярослава и Ингигерд, бегству Олава Харальдссона на Русь, пребыванию Харальда Сурового Правителя на Руси и в Византии и др.), но обрастала множеством дополнительных мотивов и отливалась в не слишком многочисленных, но устойчивых сюжетах с ограниченным количеством персонажей и событий. Центральное положение Ярослава в этой традиции, бесспорно, отражает большую информированность о нем, нежели о других русских князьях, в Скандинавских странах, но далеко не только это. Очевидно, что в скандинавской литературной традиции, а следовательно, и в сознании средневековых скандинавов Ярославу придавалось особое значение, он являлся знаковой фигурой, как бы персонифицировавшей связи с Восточной Европой.
Естественен поэтому вопрос: что могло послужить причиной выделения эпохи Ярослава как особого периода в русско-скандинавских отношениях, как на Руси, так и на Севере.
До XI в. военные, торговые и культурные связи Руси и Скандинавских стран при всей их интенсивности были спонтанными и не систематическими. Изолированные и подчас конфликтующие группы викингов прибывали в Восточную Европу с единственной целью обогащения путем грабежа, торговли или наемничества. Наиболее удачливые из предводителей этих отрядов закреплялись в уже существующих центрах славянских племен или основывали новые поселения, захватывали власть и становились правителями областей или же предгосударственных образований. Таковы были судьбы Аскольда (<Höskuldr) и Дира (<Dýr или Dýri), которые (последовательно?) осели в Киеве в середине IX в.; Рюрика (<Hrörekr), который пришел к власти в Поволховье в третьей четверти IX в.; Олега (<Helgi), который, по преданию, захватил Киев, убив Аскольда и Дира в 882 г., согласно хронологическим выкладкам летописца; некоего Туры (<Þórir), который, как полагал летописец, основал город Туров в X в.; Рогволода (<Rögnvaldr), который правил в Полоцке и в 978 г. был убит Владимиром Святославичем. На протяжении X в. деятельность восточных викингов все более ограничивалась и подчинялась процессам государствообразования, протекавшим в среде восточных славян. Оседавшие на Руси варяги интегрировались в местные социальные и политические структуры, и их пребывание в Восточной Европе было, тем самым, в значительной степени фактом внутренней жизни восточнославянского общества.
Личностный характер связей между славянской, а затем скандинавской знатью и вновь приходящими норманнами находит яркое выражение в формах регулирования их контактов. Сказание о приглашении Рюрика придает особое значение «ряду» между старейшинами нескольких восточноевропейских племен и Рюриком. Условия ряда не поименованы в тексте, но само повествование позволяет с большой долей вероятности восстановить их. Договор устанавливал права и обязанности приглашенного военного вождя (Рюрика), который должен был служить нейтральным правителем конфликтующих племен, но при этом соблюдать местные традиции и правовые нормы. Он также должен был защищать местное население от нападений других отрядов викингов. В то же время он получал право размещать своих «мужей» в нескольких племенных центрах и собирать дани для их кормления[1026]. Таким образом, «ряд» с Рюриком отражал попытку местных правителей использовать в своих целях один из отрядов скандинавских викингов и носил частный, межличностный характер. Рюрик же выступает в Сказании как наемник – предводитель военного отряда.
К середине X в. русские (киевские) князья приняли на себя обязанность нести персональную ответственность за прибывающих в Византию через Русь скандинавов. Договор с греками устанавливал, что «великий князь руский и боляре его да посылаютъ въ Греки къ великимъ царемъ гречьскимъ корабли, елико хотять, со слы и с гостьми, яко же имъ установлено есть. Ношаху ели печати злати, а гостье сребрени; ныне же увѣдѣль есть князь вашь посылати грамоты ко царству нашему; иже посылаеми бывають от нихъ поели и гостье, да приносять грамоту, пишюче сице: яко послахъ корабль селико, и от тѣхъ да ув4мы и мы, оже съ миромъ приходять. Аще ли безъ грамоты придуть, и преданы будуть намъ, да держимъ и хранимъ, донде же възвѣстимъ князю вашему. Аще ли руку не дадять, и противятся, да убьени будуть, да не изищется смерть ихъ от князя вашего»[1027]. Поскольку византийские власти не имели контактов со Скандинавскими странами и их правителями, они пытались возложить ответственность за действия всех прибывающих скандинавов на киевского князя и тем самым обеспечить собственную безопасность от набегов викингов. Судя по тому, что подобное условие было включено в текст договора, киевские князья брали на себя эту обязанность и тем самым в значительной степени связывали себя с отрядами викингов, не только приходившими непосредственно на Русь, но и находившимися здесь временно, на пути в Византию. Практическое исполнение требования Византии удостоверять «благонадежность» прибывающих из Руси скандинавских отрядов, очевидно, можно усмотреть в известном рассказе о варягах, участвовавших в захвате Киева Владимиром в 978 г. Недовольный слишком большими претензиями варягов, а возможно, и опасавшийся их, Владимир оставляет у себя «добрых, смысленых и храбрых мужей», а остальных отправляет в Византию, предварив их прибытие письмом к императору: «Се идуть к тебѣ варязи, не мози их держати въ градѣ, оли то створять ти зло, яко и еде, но расточи я разно, а сѣмо не пущай не единого»[1028].
В начале XI в. Ярослав, находившийся в Новгороде, хотя и претендовавший на киевский стол, т. е. бывший еще местным, а не великим князем, нанимает для борьбы со Святополком отряд викингов во главе с опальным норвежцем Эймундом Хрингссоном. Он заключает с Эймундом личный договор, который, видимо, в довольно точном виде сохранился в устной традиции и был включен в исландскую «Прядь об Эймунде»[1029]. Договор определял, с одной стороны, размеры и формы оплаты наемников (эти условия были сохранены в традиции, поскольку способствовали героизации образа Эймунда), с другой – их обязанности: «защита государства», т. е. участие в военных действиях, предпринимаемых Ярославом, и «советы» Ярославу в управлении государством и ведении военных действий (что, вероятно, является, по меньшей мере, преувеличением опять же с целью героизации образа Эймунда)[1030].
В обоих случаях взаимоотношения с наемниками регулируются на частноправовой и договорной основе между местными правителями (разного уровня) и предводителем отряда викингов. Договоры обязательны только для лиц, участвующих в их заключении, и не распространяются на страну в целом.
Другим проявлением личностного характера русско-скандинавских контактов этого времени было именование скандинавских народов в древнерусском летописании. Составитель ПВЛ, работавший в начале XII в., прекрасно знает отдельные скандинавские народы. В «этногеографическом введении» к ПВЛ при описании Восточной и Северной Европы он дополняет собственными сведениями восходящий к хроникам Георгия Амартола и Иоанна Малалы перечень народов, происходящих от трех сыновей Ноя. Среди «новых» народов он перечисляет и те, которые принадлежат к «варяжскому» роду. Это «свей» (шведы), «урмане» (норвежцы), «готе» (готландцы)[1031]. Тем самым, во введении названы скандинавские народы, создавшие к тому времени государственные образования: Норвегию и Швецию, а также Готланд, игравший самостоятельную и важную роль в балтийско-новгородской торговле. Другие племена, вошедшие в состав скандинавских государств в результате централи-заторской деятельности правителей «титульного» племени, например, тренды в Норвегии, ёты в Швеции и др., летописцу неизвестны. Приоритетным для него оказывается государственная принадлежность народа (ср. традиционные для Древней Руси обозначения государств с помощью этнонима, причем также «титульного» народа: «греки», «ляхи» и др.).
Однако на протяжении всего текста ПВЛ, охватывающего события до 1037 г.[1032], летописец ни разу не приводит этих этнонимов[1033] и не прибегает к отэтнонимическим политонимам (ср.: «ляхи» и «Лядская земля», «греки» и «Греческая земля»), а пользуется только термином «варяги» – возникшим, вероятно, в конце IX – начале X в.[1034] собирательным обозначением всех северогерманских народов, т. е. описывает их, во-первых, как этническую, а не политическую общность, во-вторых, как некое нерасчленимое единство[1035]. Впрочем, в семантике термина «варяг», видимо, присутствовал не только этнический (доминирующий), но и профессиональный компонент. Так, в упоминаниях о приглашении варягов для конкретного похода речь идет, разумеется, не о скандинавах как таковых, а о скандинавских воинах, нанимаемых на службу[1036].
Этнонимы и отэтнонимические политонимы для обозначения отдельных скандинавских народов и стран начинают появляться только в НПЛ в рассказах о событиях XII в.: в 1130 г. новгородцы потерпели кораблекрушение во время торговой поездки «в донь» (Данию), в 1134 г. русские купцы были «порублены» «в донн» (в Дании)