Немаловажен для понимания характера контактов между двумя регионами и способ образования древнерусских обозначений северогерманских народов. Этнонимы «гьте», «свей», «урмане», «донь» передают собственные наименования скандинавских племен. Однако, как указывалось выше, это наименования только тех племен, вокруг которых в конце X–XI в. сформировались государства, названия которых были образованы от этнонима «титульного» племени (например, svíar – Svíþjóð). Использование этих этнонимов позволяло летописцу произвести актуальное (этно)политическое районирование Северного региона. Слово «варяг», напротив, не только не являлось эндоэтнонимом, но до XI в. его древнескандинавский аналог – voering – вообще не употреблялся в скандинавских языках[1038]. Оно возникло в скандинавской по происхождению дружинной среде в Восточной Европе как самоназвание скандинавов различной племенной принадлежности и изначально отражало специфику их профессиональной деятельности (от др. – исл. várar «обет, клятва»). Распространение термина на всех северных германцев означало взгляд из Руси на Север как на единый, нечленимый регион.
Исключительное употребление собирательного обозначения скандинавов в рассказах о событиях до 1037 г. свидетельствует, в первую очередь, о том, что исторические предания, возникшие в IX–X вв. и дошедшие до составителей древнейших летописных сводов, не сохранили информации о племенной принадлежности тех или иных героев (например, Рюрика или Олега). Такая информация, если она и присутствовала в изначальных повествованиях, была неактуальна в среде постепенно славянизировавшихся княжеских дружин и потому утрачивалась в процессе устного бытования сказания. Не имела она ценности и в силу личностных отношений местных правителей и прибывающих на Русь скандинавских отрядов, тем более что в одном отряде могли присутствовать представители разных скандинавских народов. Определение членов конкретной группы скандинавов по их этнической или политической принадлежности было несущественным в контексте личностных связей, значение имела лишь общая привязка пришельцев к определенному региону.
Характер контактов между Русью и Скандинавскими странами начинает меняться, насколько можно судить по сохранившимся письменным источникам, только в 10-х гг. XI в. После периода междоусобной борьбы, последовавшей за смертью Владимира Святого в 1015 г., победы над Святополком и заключением договора с Мстиславом, Ярослав стал великим князем киевским, а Русь превратилась в единое сильное государство. Тогда же возникают и консолидируются государства в Скандинавии: Дания при Свейне Вилобородом и Кнуте Великом, Швеция при Олаве Шётконунге и Энунде-Якобе, Норвегия при Олаве Харальдссоне.
Ранние признаки наступающих перемен можно усмотреть в описаниях двух случаев сватовства русских правителей в «Круге земном» Снорри Стурлусона. Первое имело место, судя по внутренней хронологии «Саги об Олаве Трюггвасоне», в 994 или 995 г. Некий Виссивальд, «малый» конунг из Гардарики, приезжает в Свеаланд, чтобы посвататься к вдове конунга Свеаланда Эйрика Победоносного (умер предположительно в 994 г.). Его предложение не только не было принято, но во время пира у Сигрид он вместе с другими претендентами на ее руку был сожжен в пиршественной палате, за что Сигрид получила прозвище Stórráða «Гордая»[1039]. Фольклорный характер сюжета (ср. сожжение «в истобке» древлянских послов княгиней Ольгой), однако, не исключает возможности отражения в нем реальных матримониальных связей русских князей и конунгов Упсалы, принадлежащих к роду Инглингов. Для нас, однако, важна не степень исторической достоверности данного сообщения[1040], а то, каким образом Снорри представляет себе процедуру заключения этого брачного союза. Согласно его повествованию (основанному на устной традиции), Виссивальд явился с предложением брака сам, в качестве, скорее, частного лица, нежели главы княжества или представителя княжеской династии Рюриковичей.
Каких-то 20 лет спустя Ярослав собирается жениться на Ингигерд, дочери конунга Свеаланда Олава Шётконунга. Надо отметить, что в момент сватовства (1018 г., брак заключен в 1019 г.) Ярослав не является великим князем, а сидит в Новгороде (т. е. его статус формально не отличается от статуса Виссивальда, хотя, конечно, как новгородский князь Ярослав имел существенные преимущества перед другими, кроме киевских, князьями), и положение его было еще не слишком устойчиво. Тем не менее, по рассказу Снорри, к Олаву прибывают с интервалом в год два посольства. Первое из них выясняет принципиальное отношение Олава к перспективам брака. Поскольку «Олав конунг хорошо принял их сватовство», следующей весной прибывает второе посольство «узнать, собирается ли Олав конунг сдержать обещание, данное предыдущим летом, и выдать свою дочь Ингигерд за Ярицлейва конунга». Ингигерд, не слишком расположенная выходить замуж за Ярослава, но не осмеливающаяся перечить отцу, ставит условием брака получение в качестве вена Ладоги и прилегающей области, а также пребывание на Руси в ее свите ярла Рёгнвальда и скандинавской дружины. Послы согласовывают условия матримониального союза, после чего Ингигерд в сопровождении Рёгнвальда отплывает на Русь к Ярославу[1041]. Совершенно очевиден «официальный» характер сватовства: с отправлением посольств, переговорами об условиях брака, заключением брачного договора. Оформление матримониального союза оказывается сложной процедурой, занимающей больше года.
Обмен посольствами становится с этого времени обычной формой межгосударственных отношений Руси и Скандинавских стран. Так, например, возвращению в Норвегию сына Олава Святого Магнуса, оставленного отцом у Ярослава, предшествует посольство (или несколько посольств) норвежских лендрманнов, с которыми обговариваются условия приезда Магнуса в Норвегию, в первую очередь, гарантии его личной безопасности[1042].
Изменение характера русско-скандинавских отношений делается все более и более очевидным на протяжении первой половины XI в. Невзирая на скудость источников, все же возможно– при сопоставлении сообщений древнерусских летописей, исландских саг, немецких хроник и пр. – проследить хотя бы общие очертания постепенно выстраивающейся системы взаимоотношений Руси со Скандинавскими странами – дифференцированно с каждой из них, а не совокупно со всем скандинавским Севером. При этом есть все основания говорить о чрезвычайной заинтересованности Ярослава в отношениях со Скандинавскими странами, которые, видимо, были для него приоритетными. Достаточно вспомнить династические связи Ярослава: его собственный брак с дочерью шведского конунга и браки его детей, двое из которых породнились с датским (Илья) и норвежским (Елизавета) правящими домами. Две другие его дочери были выданы замуж за французского (Анна) и венгерского (Анастасия?) королей, а сын Изяслав женился на дочери польского короля Гертруде[1043]. Обращает на себя внимание– при чрезвычайной широте брачных международных связей Ярослава и его детей – отсутствие браков с представителями византийской императорской семьи и южнославянских династов вплоть до 1046 г., когда Всеволод Ярославич – во исчерпание русско-византийского конфликта 1043 г. – женился на дочери византийского императора Константина IX Мономаха. Между тем, именно эти браки во второй половине X в. были не просто частыми в среде киевских великих князей (жен-«болгарынь» имели, по меньшей мере, Ярополк и Владимир), но знаковыми, как брак Владимира с Анной, дочерью византийского императора Романа II. Поскольку династические браки непосредственно отражали внешнеполитические интересы государства, матримониальная политика Ярослава, очевидно, указывает на снижение значения Византии в политической жизни Древней Руси.
О некотором ослаблении русско-византийских связей в эпоху Ярослава говорит и полное отсутствие упоминаний о них в ПВЛ за все время его правления. Единственное же исключение – сообщение о предпринятом Ярославом в 1043 г. военном походе на Византию под командованием Владимира Ярославина – отмечает пик напряженности отношений между обеими странами, вылившейся в военный конфликт[1044]. Вместе с тем, многочисленные военные предприятия Ярослава после окончания русско-польского конфликта в 1019 г. по-прежнему направлены на запад, против Польши (к Берестью в 1022 г., на Белз в 1030 г. и Червенские грады в 1031 г., в «Лядскую землю» в 1031 г. и Мазовию в 1041, 1047 гг.), и в Прибалтику (походы на чудь в 1030 г., на ятвягов в 1038 г., литву в 1040 г. и в Финляндию на емь в 1042 г.). Земли к юго-западу и югу не привлекают внимания Ярослава.
В контексте русско-византийских противоречий в церковной сфере обычно рассматривается в историографии и поставление киевским митрополитом «русина» Илариона[1045].
Таким образом, можно, вероятно, говорить о переориентации по сравнению с предшествующим временем международных приоритетов Ярослава – перенесении центра тяжести во внешней политике Древней Руси с Византии на другие государства Европы, среди которых особое место занимают страны Балтийского региона. Формирование внешнеполитических связей здесь начинается сразу же после смерти Владимира, в 1015 г., в ходе борьбы Владимировичей за киевский стол.
Связи со Скандинавскими странами, разумеется, были традиционными и складывавшимися длительное время. Вряд ли вызывает сомнения несравненно большая близость Руси в X в. со Средней Швецией (Свеаландом) и Готландом, нежели с другими регионами Скандинавии – это общепринятое положение зиждется, прежде всего, на обильном археологическом и нумизматическом материале. Контакты же с Данией и Норвегией прослеживаются для X в. крайне слабо