Именно этим условиям отвечает местоположение Готского двора, существование которого археологически прослеживается с рубежа XI–XII вв.: он располагался на Торговой стороне немного южнее Ярославова дворища, невдалеке от берега Волхова[1147]. На самом берегу Волхова против Готского двора, по описанию «Устава омостех» (1265–1267 гг.)[1148], находился «Гаралдов вымол», т. е. пристань, причал Харальда, за сохранность которого отвечали «гте» – «готландцы», т. е. власти Готского двора. Представляется в высшей степени вероятным предположение А. Л. Хорошкевич, что это название причал получил еще в 1030-1040-е гг. по имени Харальда Сигурдарсона, проведшего более 10 лет на службе у Ярослава и в Византии и женатого на Елизавете Ярославне[1149]. О древности микротопонима говорит тот факт, что к середине XIII в. личное имя в его составе утратило исторические коннотации и подверглось деформации: в других списках «Устава» имеются варианты, очевидным образом искажающие и русифицирующие имя Харальд: Вералдов, Гелардов, Алфердов, Афедоров[1150].
С деятельностью Харальда Сигурдарсона может быть связано и основание церкви св. Олава, которая, вероятнее всего, была построена на территории скандинавского подворья или поблизости от него, а впоследствии, в середине XIII в., числится принадлежащей Готскому двору[1151].
Впервые церковь св. Олава в Новгороде упоминается в рунической надписи на камне из Шюсты (Упланд, Швеция), высеченной мастером Эпиром, который работал в последние десятилетия XI в. или самом начале XII в.[1152]. Стела установлена в память о некоем Спьяльбуди, который «умер в Хольмгарде (Новгороде. – Е. М.) в церкви Олава». В XII в. «варяжская» церковь (без указания патрона) называется в НПЛ в числе церквей, сгоревших во время пожаров 1152 и 1181 гг.[1153], и наличие в Новгороде скандинавских священнослужителей отмечается в «Вопрошании Кирика» (XII в.), где поднят вопрос о наказании для тех, кто носил «к варяжскому попу дети на молитву»[1154]. Последнее косвенно указывает на популярность церкви св. Олава среди местных жителей – ибо именно на них, а не на находившихся в Новгороде проездом скандинавов, должно распространяться наказание. Наконец, в проекте договора Новгорода с немецкими городами (вторая половина XIII в.) указана принадлежность церкви св. Олава Готскому двору[1155]. Таким образом, существование церкви св. Олава в Новгороде с конца XI – начала XII в. надежно засвидетельствовано письменными источниками[1156].
Время же ее основания неизвестно, но, как представляется, может быть предположительно установлено по сообщениям древнескандинавских текстов, посвященных чудесам св. Олава.
Почти сразу после смерти Олава Харальдссона распространяются рассказы о чудесах, происходящих на месте его погребения, и летом 1031 г. «дружинный» епископ Олава Гримкель с согласия и в присутствии Свейна Альвивусона обнаруживает нетленные останки конунга, переносит их в Нидарос (совр. Тронхейм), где погребает в основанной Олавом церкви св. Климента, и объявляет Олава святым[1157].
Древнейшие рассказы о чудесах первого скандинавского святого[1158] нашли отражение в двух скальдических поэмах, сочиненных в течение десятилетия, последовавшего за смертью Олава: «Песни о тиши на море» («Glælongskviða») Торарина Славослова (1030–1036 гг.)[1159], скальда Кнута Великого, и в «Поминальной драпе» («Erfidrápa») Сигвата Тордарсона (ок. 1040 г.)[1160], дружинного скальда Олава, а также в последующих сагах об Олаве Святом и посвященных ему агиографических произведениях. Они включали два основных комплекса чудес: знамения и исцеления.
Повествования о чудесах-исцелениях возникли непосредственно вслед за переносом мощей Олава в Нидарос, и описываются уже в поэмах Торарина и Сигвата, причем в поэме последнего, написанной примерно через десять лет после канонизации Олава, впервые приводится чудо-исцеление, место действия которого – Русь: «…еще сохраняются те волосы, которые выросли на его (Олава. – Е. М.) светлой голове и которые вернули зрение Вальдемару в Гардах (на Руси. – Е. М.); он освободился от своего порока»[1161].
Другой сюжет чуда-исцеления, произошедшего на Руси, представлен в «Легендарной саге об Олаве Святом» (начало XIII в.). Речь в нем идет об исцелении мальчика от нарыва в горле: местная женщина по совету жены Ярослава Мудрого, шведской принцессы Ингигерд, привела больного к Олаву, находившемуся в то время на Руси[1162]. Автор саги специально подчеркивает, что о чудотворных способностях Олава знает лишь Ингигерд – они еще не открылись всему миру. Этот сюжет не имеет параллелей среди других чудес св. Олава, более того, он едва ли не единственный, посвященный прижизненному чуду Олава.
Особенностью этих двух чудес с местом действия на Руси, как и чудес-знамений и значительного числа других чудес-исцелений, которые по преимуществу происходят в Норвегии, является их «бытовой» характер. Повествования о них просты в композиционном отношении, насыщены бытовыми подробностями, исцеленными оказываются люди низкого или неопределенного социального статуса. Святой максимально приближен к своим почитателям: он сам (лично или через посредство мощей) исцеляет их. Эти рассказы образуют своего рода «народный» пласт преданий о св. Олаве, формировавшийся в значительной степени спонтанно.
Чрезвычайный интерес представляет то, что в Норвегии уже в первое десятилетие после смерти Олава становятся известны рассказы об исцелениях, состоявшихся на Руси. Вряд ли они могли возникнуть в иной среде, нежели скандинавские поселенцы и путешественники на Руси, которые должны были поддерживать тесные связи с Норвегией: за неполные десять лет известие об установлении почитания Олава дошло до них, распространилось настолько, что породило местные повествования о совершенных Олавом чудесах, и одно из таких повествований вернулось на родину к 1040 г., когда была сложена «Поминальная драпа»[1163].
Агиографические произведения, включающие чудеса св. Олава, появились также вскоре после его местной канонизации: епископ Гримкель составил «отчет» о знамениях святости Олава и переносе его останков в Нидарос (недошедшее «Translatio Sancti Olavi»). Древнейший из сохранившихся памятников этого круга – «Страсти и чудеса блаженного Олава» – был написан около 1170 г. нидаросским епископом Эйстейном, видимо, в связи с предстоящей официальной канонизацией[1164]. Вскоре после 1170 г. «Страсти» были переработаны под названием «Деяния святого Олава, короля и мученика»[1165]. В них происходит «канонизация» состава чудес: Эйстейн отбирает 20 сюжетов, которые образуют своего рода «канонический» свод чудес св. Олава. На рубеже XII–XIII вв. он переводится на норвежский язык в составе так называемой «Норвежской книги проповедей» и оттуда попадает в многочисленные легендарии и книги проповедей.
Среди включенных Эйстейном в «свод» 20 новелл представлены только четыре, действие которых локализовано за пределами Скандинавии[1166]: два чуда – в Новгороде и два – в Константинополе. Первое из «русских» чудес – исцеление немого юноши[1167], второе – спасение Новгорода от пожара[1168]. Принципиальное отличие обеих этих новелл от ранних «русских» чудес состоит в том, что в центре событий оказывается церковь св. Олава в Новгороде. Помощь страждущим св. Олав оказывает не прямо, а через ее посредство. В первом случае немой юноша едет в Новгород, чтобы в церкви св. Олава получить помощь святого. Во втором – новгородцы обращаются к священнику церкви св. Олава по имени Стефан с просьбой спасти их от пожара, Стефан выносит «образ» Олава, который останавливает распространение огня. Таким образом, эти чудеса не только демонстрируют чудотворную силу святого, но они помещают в эпицентр сюжета церковь и ее священнослужителей как посредников между святым и его почитателями.
Чудес, связанных с основанием или функционированием церквей св. Олава, известно очень немного (помимо «русских», к ним принадлежат оба византийских[1169], и чудесное возникновение на месте первоначального захоронения Олава в Стикластадире целебного источника, над которым была возведена церковь[1170]). Целью этих новелл было прославление не только святого, но и самой церкви, пользующейся его специальным покровительством. Выдвижение церкви как обязательного посредника между страждущими и Олавом указывает на «храмовый» характер новелл и позволяет предположить, что повествования об исцелении немого юноши и спасении от пожара возникли в Новгороде не просто в скандинавской («варяжской») среде, как ранние чудеса об исцелении, а в кругу клира и прихожан церкви св. Олава. Именно эта особенность новелл, видимо, и побудила епископа Эйстейна выбрать их из числа многих других и включить в составляемый им «канонический» свод. Тем самым Эйстейн подчеркивал и распространенность почитания святого – вплоть до далеких Новгорода и Константинополя, и существование там церквей в честь святого, и его особое благоволение к этим церквам и их служителям.