Обычно нужа заканчивается смертельным исходом, связана с гнетом враждебных сил, часто поминается вместе с бедою: «Како могу исповѣдати смертные труды, каку бѣду имуть, каку нужду?!» (Жит. Вас. Нов., 414) — вот обычное развитие общей темы, в которой повторением родственных по смыслу слов создается риторическое усиление: смертельные труды, и более того — беда неминучая, и того страшнее — нужда!
Нужный рабъ, нужная мука, нужная смерть, нужная вина, — все это указание на степень отсутствия личной свободы и Высшей воли, которые превращают нужду в бесконечную цепь лишений и тягот. Интересно уже и то, что слово нужда (в русском произношении нужа) в древнерусском языке как бы не имеет своей парадигмы склонения. Слово в различных формах рассыпано по падежам, которые возникают независимо друг от друга: нужа — одно, по нужи, нужею, без нужи — каждое что-то значит, и хотя мало чем отличается по смыслу от прочих форм, однако имеет и свое особое, очень конкретное значение, определяемое содержанием фразы. Каждая словоформа словно втягивает в свой смысл значение всего окружающего контекста, становится символом определенной ценности. Составители исторических словарей выделяют до двух десятков «значений» слова, переводя его на современный язык в соответствии со смыслом контекста. И совершают ошибку, поскольку каждое отдельное значение слова тесно связано с его определенной падежной формой.
Вдобавок, слово нужа часто соединяется с родственными по значению (и по стилю) словами, потому что само по себе слово нужа — слишком общее по смыслу, неопределенное. Оно зависит от смысла текста и не может служить связи с другими частями того же текста. Печаль и нужа, горе и нужа, скорбь и нужа... каждый раз отчетливо виден не только предел морального принуждения, но и то человеческое переживание, которое оно вызывает. Современного значения прилагательное нужный еще не имеет, по крайней мере до XV в.: «Всѣхъ брашенъ нужднѣиши хлѣбъ» (Нил, 64). Чаще всего оно означает ‘стремительный, сильный’, ‘труднодостижимый’, ‘насильственный’, ‘вынужденный’, ‘тягостный, трудный’ и т.д. (СлРЯ, 11, с. 443-444).
Лихо вторгается в эту сеть отношений неотвратимо. Лихо в переводах с греческого заменяет слова ’αισχρα ‘позорный, постыдный’, κρειττον ‘наивысшее’ (в переводе «Пчелы» «скоро от лиха на полезное» — 230; нечто лишенное всякой пользы), περιττόν ‘излишек, избыток’, но также и υστέρησις ‘лишение, недостаток’, а сверх того и τύχη ‘судьба, несчастье’. Сочетание ’εκ περισσου переводится то как излиха, то как паче зѣло — высшая из возможных степеней проявления качеств, высшая их мера.
Лихо — ‘избыток, остаток (чего-то)’, во всяком случае таково исконное значение корня, имеющего много родственных слов в других языках. Понятно, что остаток может быть и большим, и малым — каким кому кажется. Субъективная оценка остатков сказалась и на развитии значений слова. В древнейших переводах, да и позже в книжных текстах, преимущественно используется то значение слова, которое обозначает ‘множество, избыток, излишество’. Отсюда и русское слово лишекъ — уже со свойственным для осторожных славян уменьшительным суффиксом: как бы ни было много, но все-таки не в избытке. Там, где славянские переводчики для греческого слова когда-то предпочли выражения типа многааго или болшое, или еще какое-нибудь, русские переписчики текста заменяли его на привычное им лихааго, лихое (Сперанский, 1960, с. 72; Апостол, 1, 80-81, 126 и мн. др.). Сочетание излиха они особенно почитают, а в особо торжественных случаях оно получает добавочное усиление. Иларион, говоря о князе Владимире, дерзает на форму прѣизлиха (Иларион, 169об.) — крайность, которой впоследствии воспользовался не один льстец. Тем не менее усиление степеней качества: прѣ-из-лих-а — было необходимо для выражения отвращения от плотской безмерности и злостных преувеличений скудельного мира сего, ибо, как отметил уже Иаков, написавший «Сказание о Борисе и Глебе», «съгрѣшихомъ зѣло и безаконовахомъ премного, паче мѣры и прѣизлиха» — и каждое слово здесь служит для усиления предыдущего: премного — и само по себе уже много, паче меры — еще более того, а уж преизлиха — оказывается третьей степенью множеств и качеств, что как раз и нужно выразить автору в данном случае.
В «Повести временных лет» слово лихъ употреблено дважды (пять раз лишити/лишати и однажды наречие лише), причем в ранних записях. Это важно потому, что синкретично-нерасчлененный смысл слов тут предстает наглядно. В описании «испытания вер» при князе Владимире на вопрос князя, не принять ли веру греческую, «отвѣщавше же боляре, рекше: «Аще бы л и х ъ закон грѣчскыи, то не бы баба твоя Олга прияла крещения, яже бѣ мудрѣиши всѣхъ человѣкъ» (Лавр. лет., 37об., 987 г.). Общее значение ‘плохой’ приходит в голову сразу же: «Если бы плоха была вера та...» Но государственные люди говорят о другом. И кто знает, какие оттенки смысла содержались в цельности всего высказывания. Достаточно сравнить это определение с разбросом значений, которых много в современных русских говорах. Там лихо — горе, печаль, злая судьба, лень, досада, обида, скука, лукавство, и, кроме того, оценки противоположного свойства: стыдно, небрежно, сильно, весьма, но также и хорошо, славно, быстро, живо, страстно, свободно (СРНГ, 17, с. 76-77). Сравнение с другими славянскими языками дает еще больший разброс частных со-значений корня, сохраненных современными говорами. Это объясняется исходной неопределенностью семантики корня (о чем уже говорилось): исконный его смысл соотносят со значением ‘остаточный, лишний’ (ЭССЯ, 15, с. 91), имея в виду то, что остается после всего. В договоре с греками X в. славянским купцам разрешается купить «паволокъ лише по 50 золотникъ» (Лавр. лет., 12), и не больше. «Лихъ законъ» можно понимать и как «лишний, неважный» по принципу «не лишнее дело — чего мы теряем?» Столь же неопределенно значение слова и в другом тексте: Святополк рассуждал со своей дружиной, идти ли на половцев, и мудрые сказали: «Аще бы ихъ [своих отроков] пристроилъ и 8 тысячь, не лихо ти есть: наша земля оскудѣла есть от рати и от продажь!» (там же, 73, 1093 г.). Хоть собрал бы ты и восемь тысяч войска, было бы то — не слишком много? не плохо? неудачно? не лишне? Сказать трудно, потому что все эти значения здесь просматриваются.
В народном сознании всякий излишек воспринимался, видимо, как отрицательное качество. Излишек есть остаток чего-то, обычно дурного и злого. В присловьях Даниила Заточника лихъ и лихий всегда имеют отрицательный смысл: «З добрымъ бо думцею (советником) думая, князь высока стола добудеть, а с лихимъ думцею думая, меншего лишенъ будеть», «лутче бы трясавицею болѣти, нежели с лихою женою жити» (Лексика, с. 99).
То, что не в меру, достойно порицания. «Лихая мѣра» — преступление, одновременно и чрезмерность, и лишнее. «Лихая сласть вред ражаеть» (Менандр, 10), что соответствует греч. παράκαιρος ‘не в меру’. То, что «излишне — преобило», показывает глосса в переводе «Хроники Георгия Амартола», это соответствует греч. κατακορής ‘чрезмерный, неумеренный’. Приставка из- передает избыточность признака, указывает на некоторое отстранение от перенасыщенности «лихим» остатком, с укоризной по этому поводу. Можно даже сказать, что появление формы с такой приставкой давало возможность оживить исходный образ корня в тот момент, когда этот смысл потускнел и стал исчезать в окружении других, более «ярких» по образу слов. Чтобы задержать старый образ в мысли, его усилили, продолжая делать то же и впоследствии: излише, излишек, преизлиха...
Новым значением слова стало значение прямо противоположного свойства. Лихъ как ‘лишенный’, полностью лишенный того, что в иных обстоятельствах было бы преисполнено излишествами.
Во-первых, «Не буди никтоже лихъ радости» (Усп. сб., 234б), и во-вторых, если кто-либо нарушит устав, «да будетъ отверженъ и всея священничьская службы лихъ и проклятъ» (Кирилл, 88). Лишен всего, и проклят.
В «Правде Русской» есть этот глагол: «То кунъ ему лишитися» (Правда Русская, 61) — всегда ‘утратить, потерять, отказаться’. Лишиться можно отчины (Ипат. лет., 231, 1189 г.), хлеба (Печ. патерик, 150), чести (там же, 147), вообще всего (там же, 13). Содержание «Киево-Печерского патерика» как раз и состоит из описаний разных форм лишения жизненных благ в пользу «небеснаго царства». Но еще и в XIII в. глагол сохраняет старое значение ‘оставить’. В поучении Серапиона Владимирского о тех, «аще кто крадеть, — татьбы не лишиться» (Серапион, 4), т. е. никогда не оставит свое ремесло.
Если исконное значение корня породило целую цепочку слов, в которых сохранялось прежнее указание на изобилие и излишки, то теперь новых слов образуется мало. Прежде это были лихва ‘рост под процент’, лихновение ‘излишество’, лихновица ‘избыток’, лихоимъ ‘богач’, лихнути ‘превзойти’, даже корявый перевод греческого термина «гипербола» — лихновное; теперь только лихновець ‘дьявол’ да лихновати ‘лишать’. Такое значение слова явно не в почете, его избегают, поскольку подобает «хранитися от лиха» (Пчела, 228). Более того, и лишение часто передается в русских текстах в значении ‘недостатки’ (в русской редакции «Апостола» с XIII в.).
Но утрата — вовсе не излишество, вот почему новое значение слова сразу же получает оценочное значение. Лихо противоположно добру, и потому оно плохо.
«Понеже не хочю я, — поясняет Владимир Мономах, — лиха, но добра хочю братьи и Русьскѣи земли», а в человеке всего намешано, «аще ти добро да с тѣмь, али ти лихое», так что вообще «рѣчь молвяче лихо и добро — не кленитеся Богомъ» (Лавр. лет., 84 и 80, 1096 г.) — как ни говоришь, хорошо или плохо, но имя Божие не поминай