извѣтъ употреблялись довольно свободно, так что позднее болгарскому редактору пришлось старательно распределить их по смыслу. «Не подобаетъ убо извѣтомъ клятвы явити тайну брата своего» (Пандекты, 249б) — «вины ради клятвы», поправляет редактор, хотя речь идет о ‘предлоге’ или ‘оговорке’. «Грѣха не быша имѣли, нынѣ же извѣта не имуть о грѣсѣ своем» (там же, 174) — вины, снова исправляет редактор: нет никакого прощения им в грехах их, нет извинений, оправданий. Иногда слово вина в болгарской редакции заменяется словом вещь: нет никакого прощения женщине, «никоею виною отступи от брака» (там же, 242) — вещью, толкует это место болгарский текст, т. е. действием, которое сделало ее виноватой.
Слово извѣтъ в Древней Руси довольно долго предпочитали другим, отчасти, может быть, из-за конкретности его смысла: корень вѣд (ведати) указывает на известность, высказанность тех оснований, которые в каждом отдельном случае обусловили действие. «Ныня же извѣта не имате о грѣсѣхъ вашихъ» (Жит. Вас. Нов., 472) — нет извинений, ни к чему оговорки: вы знали прежде, что считать грехом. «Худый есть извѣтъ и полнъ вины» (Пост, 17) — преисполнен греха всякий предлог, каким ты пытаешься избавиться от богоугодного дела. Никакие увертки неприемлемы, оговорки исключаются: стань прямо перед судьбою и верни ее! Исполняй свой долг, насколько можешь. Так постепенно слово извѣтъ стало восприниматься как ‘обман’ вообще, потому что всякая увертка, любое высказанное основание, т. е. известная причина казалась обманом, желанием избежать исполнения долга. В Новгородской летописи рассказывается о том, как новгородцы «сдумаша, яко изгонити князя своего Всѣволода... А се вины его творяху: 1) не блюдеть смерда, 2) чему хотѣлъ еси сѣсти Переяславли, 3) ехалъ еси съ пълку переди всѣхъ» (Новг. лет., I, 129). Это тот самый извет, который безусловно стал уже полной виною: не заботится о рабах (подтачивает экономическую основу Новгорода), подумывал перейти в другое княжество (не очень любит Новгород), с поля боя бежал впереди всех. Оснований вполне достаточно для того, чтобы возник повод выгнать князя вон. Но, может быть, со стороны новгородцев все это и был извет, т. е. навет на князя? Не ясно, полной определенности нет, поскольку и слово извѣтъ в этом тексте не встречается.
В самых ранних русских текстах слово вина столь же многозначно. В «Правде Русской» «будеть без вины убьенъ» (Правда Русская, 45) — и без причины, но и без повода к убийству. Когда князь «повелѣ 3 мужи посѣщи без вины смертныя» (Никола, 103), также неясно, чем эти мужи провинились и что стало причиной наказания, потому что смертная вина — преступление, достойное смертной казни; проступок, влекущий за собою смерть.
Точно так же как извѣтъ, последовательно сужая значения, специализируясь в выражении ‘вины’, постепенно превращался в простой навет, наговор, обман, так и древнерусская вина становилась современной нам виною, проступком, но связанным уже не со словом, которое знают, а с делом, которое предпринимают.
«Кыимь словомь или коею виною?» — спрашивает переводчик (Ипат. лет., 2), различая и то и другое. Вина — проступок, который ближе, к греху, чем к навету.
В Ипатьевской летописи слово вина в этом значении встречается часто со второй половины XII в., и всегда ясно, какая вина — «наша», какая — «его» или «их». Возникают глагольные сочетания, выражающие действие вины: «И покладывая на собѣ всю вину свою» (там же, 237), «И почаша кияне складывати вину на тиуна на Всеволожа» (там же, 321), «И почаста на ся искати вины» (там же, 315), и т. д. И в других текстах этого времени столь же скрупулезно передается последовательность в выявлении степени личной вины в том или ином деле: вину подают, в нее впадают, ее возлагают на кого-то. «Да не възложимъ вины на Бога, и да не мнимъ бес промысла быти мирьскыхъ сихъ» (Пчела, 313) — «не возложим вины» соответствует одному греческому глаголу αιτιώμεθα ‘не обвиним’, но также и ‘не объявим причиною’ всех наш дел — Бога.
Вина — тот же грех, но лишь в отношении к человеку. Убийство, разврат, насилие — грехи, но только в отношении к Богу; те же проступки в отношении к человеку — просто вина, и «аще кто от сихъ винъ хотя единого ять будеть» (Кирилл, 91) — нет ему оправдания. И знает «кождо ихъ тамо свою вину своихъ грѣхъ» (Жит. Вас. Нов., 490), потому что грех — нечто внешнее по сравнению с виною; это явленная вина. Вину испытывают, грех же — отмаливают. «Ростиславъ же, не ищевавъ вины о грѣхѣ» (Печ. патерик, 137), ничего не может поделать с собою и надругался над бедным мнихом; его грех в вине, которой князь не ощутил, не осознал, — за что и поплатился жизнью.
Со временем появляются все новые глагольные сочетания, расширяющие смысловую емкость слова вина: принести вину ‘явиться с повинной’, в вину ставити, положити вину, как и складывать вину — ‘обвинять’, сыскати вину — ‘раскрыть преступление’, вину отдати, как прежде (книжное) разрешати вину — ‘простить’, быть в вине — ‘быть в ответе’, в вине волен — ‘вправе осудить’, и т. д. Вина понимается очень конкретно, как возмещение убытков: «А друг у друга межу переорет или перекосит на одинѣмъ полѣ, вина — боранъ» (Материалы, 1, с. 258; 1397 г.) — это уже как бы материализованное «извинение», плата за вольную или невольную вину, за умысел с продуманными последствиями.
Вплоть до XVII в. слово вина в разговорной речи сохраняло этот конкретный смысл — ‘расплата за дело’, которое нарушает принятые понятия о человеческих отношениях. Вина — степень зависимости от закона в деяниях против других, но только против других. Человек никогда не виноват перед самим собою: в отношении себя самого он — грешит, за что и держит ответ перед Богом. Грех опрокинут в небеса, вина размещена на земле; вертикальная и горизонтальные плоскости их проявлений как бы дополняют друг друга и сходятся на человеческой личности.
Однако не забудем, что греческие слова, которыми переводилась славянская неопределенность вины, многозначны. У основного из них — αιτία — было значение, ставшее главным и у славян, но первоначально только в книжной речи: ‘причина, основание’. В «Печерском патерике» слово вина употребляется только в этом значении — новом для русского языка (Печ. патерик, 97, 149 и др.). «И азъ быхъ, брате, вина твоему ослѣплению» — ‘причина’; «Яко сии мних вина бысть погыбели злата его» (там же, 107) — также ‘причина’, всегда и только — ‘причина’ как источник. Перенесенное из греческих текстов, это самое общее значение слова вина становилось позднее все более важным, и в конце концов с XV в. стало основным в русском литературном языке. Иногда его усматривают и в более ранних текстах, но без достаточных оснований. Когда «Олегъ не всхотѣ сего, вину река: «не сдравлю» (Лавр. лет., 277, 1103 г.) — он объяснил не причину отказа, а просто выставил предлог чего-то не делать: болен, мол.
Еще раз просмотрим движение смысла в старинном слове вина: воинский страх, который испытывается в варварской массе людей; затем — опасение греха, которым может стать даже слово; в начальный период истории восточных славян — ответственность за личное действие (потому что грех обозначен уже другим словом: извѣтъ и под.), ибо личное участие в деле стало восприниматься как личная ответственность; и, наконец, само воздаяние за эти поступки, в каком бы виде оно ни последовало. Всюду, на всех этапах развития смысла заметна конкретность переживания вины, хотя и осуществляется это переживание в разных социальных условиях. Каждый раз уточнение смысла слова связано с включением в ряд новых слов: грѣхъ, извѣтъ, затем и мыто и т. д., — которые последовательно снимают с многозначности слова вина признак за признаком, разрушая его неясность и многоликость. Вина и сегодня — проступок, но не действие само по себе, а осмысление уже произведенного действия, анализ его, рефлексия по его поводу. Этим слово сближается со словом грех — предосудительный поступок, который подвергается осуждению и наказанию. Но слово вина по значению шире, она — источник такого деяния, в том числе и греха, потому что связана с земным осуждением вин. Грех и вина идут рядом, но «аз вашим винам и греху не причастен» (Дом., 23).
Потому что знание зла без желания искоренить его и знание добра без желания водворить его и есть действительно великий грех.
Николай Федоров
Грех выражает такое же многозначное понятие, как и все остальные слова, в древности связанные с обозначением нравственных переживаний. По прямому значению корня существительное грѣхъ связано с глаголом грѣти — жжение совести и есть «грех». Много правдоподобия и в другой этимологии: славянское слово сравнивают с литовским graižas — ‘косой’ — изгиб, отклонение. В таком случае из прошлого возникает неясный образ — связь со словом грёза, грезить: это также некое уклонение от правильного, но только не в поступке, а в мысли. Любая этимология этого слова сегодня будет условной, потому что внешнего подобия исходных форм недостаточно; нужно осмыслить значение слова в его синкретическом виде, а это пока невозможно.
Здесь нам поможет сравнение с греческими словами, которые славяне переводили привычными им представлениями о грехе. Παράνομος переводится как безаконьнъ или как грѣшьнъ; διήμαρτε «съгрѣши рекше солга» (Амартол, 220), грѣхъ — беззаконие’ очень часто и для греческого слова αμαρτήματα; в этом тексте прегрѣшити и преврѣдити то же самое для греч. βλάπτω — ‘повредить, преградить (движение)’; прегрѣшение всегда воспринимается как ‘преступление’ (для греч. πλημμελήματα) или лихновение, грешные — всегда недостойные, а в некоторых переводах